banner banner banner
Магические очки
Магические очки
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Магические очки

скачать книгу бесплатно

Я возвратил князю деньги, поблагодарила за предусмотрительность – она показалась необходима; но скорый и внезапный выход из училища освободил меня от всех опасностей.

Я ждал с нетерпением вечера, назначенного для свидания; однако не прелести лицемерки и её деньги стали тому причиною. Прелестная Саша сводила меня с ума; она составила единственную цель моих желаний; она беспрестанно тянула к часам; я смотрел и ждал, скоро ли стрелка приблизится к цифре 9. Притом, с некоторого времени я стал философствовать, укротил многие страсти и начал любить только красавиц, хорошее вино, приятелей и деньги. Последние в любом случае необходимы; без них трудно снискивать благосклонность первых и пользоваться вторыми. Старое вино покупают на чистые деньги, а друзья нашего века без золота, есть тело без души – они подобны холостому выстрелу, который произведёт только звук, и остается ничтожен. Я верил одному писателю, что деньги нужнее воздуха: без воздуха можно хотя бы умереть, а без них нельзя и в землю переселиться.

Я родился под счастливым созвездием. Благодаря моей внешности меня любили без интереса; но самая бескорыстная любовь заканчивалась издержками. О чем почтенные мои читатели скоро узнают.

На исходе девяти часов я пришёл к крыльцу лицемерки – и кто первый встретился со мною? Саша!

– Ах, как вы замешкались, г- живописец; я час с лишним дожидаюсь вас, – сказала она с радостью.

– Благодарю, милая Саша! Я не смел прийти ранее, – и поцеловал ее в щёчку. – Да разве г-жа меня спрашивала?

– Нет, сударь, мне просто стало скучно; я хотела возвратить ваши червонцы.

– Шутишь, Саша. Я и деньги мои к твоим услугам. – Тут я поцеловал красавицу в розовые губки.

– Шалите, господин живописец!

– Разве тебе противны мои ласки?

– Нет, сударь. Да барыня говорит, что поцелуи от мужчин, есть тяжкий грех…

– Она обманывает, так же как и ты меня.

– Я обманываю?

– Точно! Ты мила, прелестна – ну можно ли поверить, чтобы ты не знала любви! Ваш дом известен, посетителей много; тебя, верно, ласкают?

– Полноте, сударь! Кому здесь приласкать? Все люди важные, почтенные; они занимаются госпожою н пуншем; шутки их самые грубые, – да и барыня сердится, как только заметит, что со мною хотят пошутить, высылает вон, а ночью запирает в маленькой каморке и ключ прячет себе под подушку.

– Бедненькая моя Саша! – Я прижал ее тихонько к груди.

– Точно, сударь, бедная – сирота, не знаю, кто мои родители, вечно взаперти, как канарейка в клетке, никуда не выхожу, и до этого времени, кроме вас, ничего хорошего не видала. Вы одни мне понравились. Только не подумайте, что за червонцы – нет! Я вас так полюбила.

– Милая, невинная Саша! – Я с восторгом прижал к себе красавицу.

– Ах! сударь, тише-тише, вы меня давите. Однако же, право, странно – это не больно и совсем иначе, чем у господина Туманова: он схватит за руки, и кости затрещат… и…

Вдруг зазвенел колокольчик; девушка вздрогнула.

– Ах! Пустите, сударь! Пустите! Барыня кличет. Беда, если замешкаюсь, – она догадается.

Саша, как стрела, пустилась по лестнице; я в приятном восторге еще чувствовал прелесть от прикосновения к невинности; казалось, что дыхание её вливало мне новую душу и нечто больше обыкновенной страсти. Надежда и любовь рисовали очаровательную картину в чувствах моих, но мысль о лицемерке отвратила мечтательное блаженство; я задумался, хотел бежать от пaгyбного места – но бежать и лишиться Саши, стало уже не в моей власти. Голос девицы вывел меня из размышления.

– Пожалуйте, сударь! – говорила она, стоя на верху лестницы, держа свечу. – Пожалуйте! Вас ожидают. – Я не спешил с исполнением, и только по второму зову медленно приблизился к дверям. Саша с приметною досадой их отперла, я бросил на нее взор сожаления, и так сказать, машинально очутился в комнате лицемерки.

В этом месте Антон Иванович положил тетрадь и очки, сказав:

– Друзья! Мне надо перевести дух, стаканом вина промочить глотку – я почти окончил рассказ про первые дни моей юности и беспорядки. Теперь вы услышите про важнейшие происшествия моей жизни, иногда счастливой, и весьма часто несчастной. Я не скрыл своих пороков и преступлений. Ax! Я перенес за них слишком много. Посещение лицемерки переменило обыкновенный род моей жизни, открыло путь, усыпанный, внешне, цветами – ах, эти цветы впоследствии обратились в колючий тёрн.

Повествователь выпил стакан вина, взял тетрадь, посмотрел на приятелей, и продолжал.

Невидимка-испытатель устремил всё внимание к повести, и хотя время клонилось к полуночи, он решил остаться в погребе.

Сорокалетняя прелестница роскошно сидела на богатом диване, придумав всю возможность увеличить свою красоту; глянцеватые, одутловатые щёки её лоснились от белил и румян, как живопись, или тонкая штукатурка; толстые, короткие руки, украшенные браслетами, составляли симметрию туловищу; одна рука поддерживала голову, приросшую к плечам, расстоянием от них не более вершка – другая покоилась на толстом колене; рыжие волосы посредством черной помады скрывали частицу седых и локонами падали на огромную грудь. Чёрная лента, охватив шею, невольно их возвышала и препятствовала всей тягости спуститься; прекрасное спальное платье невольно обращало внимание к алебастровой статуе, опрысканной духами. Две восковые свечи слабо освещали комнату и обманчивым светом скрывали безобразие хозяйки.

При моем появлении она подняла голову, улыбка показалась на толстых губах.

– Как исполнителен г-н художник! В эту минуту ударило девять часов и он явился; это похвально – в вашем возрасте точность составляешь достоинство.

– Милостивая государыня! Исполнять приказания, есть обязанность художников: она необходима к нашему содержанию, и служит дальнейшим планам.

– Так вы спешили только за деньгами? – подхватила она с заметным неудовольствием.

– Напротив, сударыня, я и не думал о них: приказание такой особы для меня закон – я спешил повиноваться ему, и забыл про незначительную сумму.

– Но я, сударь, не забыла, что должна. Вот ваши деньги!

Взяв сверток, я отвесил низкий академический поклон, в намерении удалиться.

– Куда ж вы? Такая поспешность не согласна учтивости и сделанному вами приветствию. Правда, питомцы Рубенсов немного застенчивы, и дают более свободы кисти, нежели словам… Садитесь… поговорим о рисовальном искусстве. Куда же вы так далеко запрятались? Садитесь ближе. Диван обширен.

Ради Саши надо было повиноваться; и я сел возле неуклюжей женщины.

– Как давно вы учитесь рисовать? – спросила она, подвигаясь ко мне ближе.

– Три года, сударыня.

– Велики ли ваши успехи?

– Весьма ограниченны; по прилежностью и терпением я надеюсь достигнуть желаемой цели.

– Похвально, сударь! Весьма похвально: труд, надежда и терпение, всегда производит обильные плоды, венчают художника. Вот и видно живописца – дайте руку… Вся в краске, – она с улыбкой пожала мои пальцы столь нежно, что я чуть не закричал и не проговорился, что с роду не брал в руки кисти, кроме карандаша, и то один раз в неделю.

– Как вас зовут, миленький Рафаэль? – И в ожидании ответа, тяжелую свою руку она положила мне на плечо; как пудовая гиря, заставила меня приклониться к ней.

Скрывая своё настоящее имя, я назвался приобретенным в училище прозвищем Антоний.

– Антоний! Прекрасное имя! Я всегда находила в нем прелесть. Это, конечно, было предчувствие, что один плутишка станет называться Антонием. Но ты потупляешь глаза? Чему это приписать?

Я молчал.

– Скажи мне, Антоний, откровенно. Ты молод, прекрасен, – неужели ты ещё не любил?

– Нет, сударыня, – отвечал я с видом невинности.

– Но ты рисуешь картины, выражаешь страсти, видишь мужчин и женщин…

– Я только списываю копии и не думаю о точном расположении сюжета.

– А если тебя встретит оригинал? Если женщина смотрит на тебя страстно, ищет в глазах твоих взаимности, жмёт твои руки и скажет тебе: «Милый Антоний! Я люблю тебя…», – что сделаешь ты в таком случае?

– Не знаю, сударыня; однако я готов сделать всё, что ей угодно…

– Как мне приятны эти слова! Послушай, Антоний! Обхождение моё может показаться странным и свободным; но если ты узнаешь меня короче, то не станешь удивляться и осуждать, а согласишься, что человек при всём усилии рано или поздно покорится страсти, страсти, которой никто победить и избежать не может. Теперь выслушай меня.

– Родители мои родом из Франции переселились в Россию, где и основали жизнь свою; по воле их, я вступила в брак почти ребёнком за богатого итальянца и в самом цвете лет стала вдовою, любя страстно моего супруга. Я решилась дни свои посвятить Богу в закончить жизнь в монастыре; родители удерживали меня, старались уговорить ко второму браку; в угодность им, я дала слово не входить в обитель, с тем чтоб и они не принуждали сердечных чувств моих и предоставили это времени. Оплакивая невозвратную потерю, я привыкла к уединению, хотя с богатством, оставленным мужем, имела возможность жить открыто. Напрасно подруги юности старались переменить мои склонности, внушать мне другие мысли, представить удовольствия света в блестящем виде – я осталась непреклонною, удалилась от общества, а с ним и от искателей руки моей; я презрела рассеяние, шумный мир, искала духовной пищи; добрые пастыри составили мою беседу; к ним присовокупилось нисколько мирских ученых людей, известных скромностью поведения и чистотой нравов.

– Женщины модного света не входили в избранное мною общество; лишь дамы испытанной добродетели и набожности имели право посещать дом мой. Оградившись таким знакомством, я старалась заглушить все страсти, нераздельные с существом нашим, готовила себя к вечности, и – ах, узнала, сколь наши предположения суетны и ничтожны. Враг человека из мрачных подземелий с коварной улыбкой смотрит на действия наши, ставит везде препоны, и мнимую нашу гордость, что мы можем победить его козни, обращает в нашу гибель. Сколь часто среди возвышенных мыслей я начинала чувствовать тяжесть одиночества, мечтать, что к благополучию моему недостает предмета, которого я клялась избегать вечно. Я простирала руки к друзьям моим, в их беседе искала отрады; они истощали духовное красноречие, пытаясь успокоить совесть, душу мою; старались различными средствами доставить пищу моему воображению. Итак, имея всё необходимое к избранной жизни, я часто считаю себя не в числе счастливых – противлюсь страстям, и… теперь… что мне сказать? Могу ли выразить внезапный случай? – Она бросила на меня пламенный взор и со вздохом продолжала: – Так, внезапный случай приводит в мой дом юношу; этот прекрасный юноша своим роковым посещением, одним взглядом, разрушил труды и усилия многих лет! – Тут лицемерка потупила глаза и, конечно б, покраснела, если б румяна оставили место натуральной краске отличить истинную стыдливость от притворной! Подражая неопытной девице или женщине, колеблемой остатками добродетели, над которой страсть берёт преимущество, она хотела уверить, сколь трудно покориться любви, и будто устрашась скорого выражения, схватила меня за руку. – Ах! что я сделала? Какое получу мнение после пагубного открытия? Я забыла, чем должна своему обету благопристойности. Уста невольно выразили состояние души. Ах! забудьте слова женщины! Умирающая добродетель вопиет о близком падении! Не употреби во зло слабость мою! Но пойдём! Я покажу тебе библиотеку, минералы, окаменелости, редкие произведения живописи – развлечение может послужить к моему спокойствие или отдалить время неминуемой гибели.

У дверей кабинета Саша ожидала нас со свечкой; она взглянула на меня печально; прелестный румянец стыда и огорчения покрыл её милые щечки; я затрепетал и, по необходимости скрыв свои чувства, повиновался лицемерке. Она при виде Саши показалась мне ещё безобразнее.

Мы вошли в богато-убранную комнату, уставленную большими шкафами. – Вот библиотека, – сказала г-жа Сенанж. – Здесь в лучших переплетах хранятся творения древних и новейших авторов. – Тут моя путеводительница дала полную свободу языку своему, и множество имен бессмертных и великих мужей перебрала в несколько минут, как будто роту драгун при вечерней перекличке. Впрочем, можно побожиться, что писателей она знала по одним только заглавиям и переплетам. Посматривая украдкой на прелестную Сашу, я всех господ Гесиодов, Ксенофонтов со товарищи мысленно посылал к чёрту.

– Я не стану вас удерживать в библиотеке, – сказала, наконец, задыхаясь, хозяйка дома. – Здесь может встретиться обширная материя; пойдемте в кабинет минералов. – Саша отворила нам следующую дверь, и глаза мои обратились к блестящим каменьям и раковинам, уложенным в шкафах за стеклами.

– Вот, посмотрите окаменелое дерево; частица в нем превратилась в халцедон – эту редкость я получила из Сибири, вместе с этими ширлами, топазами, агатом и аквамарином. Вот лучшей доброты малахиты и яшмы, а здесь кораллы, сердолики и халцедон. – Тут хозяйка стала мне показывать различные каменья и раковины, с описанием качества и мест, откуда они доставлены. Это продолжалось более получаса; наконец она перевела дух и сказала: – Я не стану вам докучать, и поскольку минералогия не входит в состав вашего искусства, то покажу картинную галерею. Вы доставите мне удовольствие своими замечаниями.

Я охотно избавил бы мою путеводительницу от труда, который не предвещал мне выгодное окончание; при первых предметах я мог кивать головою в знак согласия, и кстати сказать «да» с прибавлением звука «-с», чтоб составило «да-с» – звучало почтительно и солидно, – а тут могли требоваться суждения по предметам, столь же мне понятным, как египетские иероглифы.

Прекрасная галерея, увешанная картинами в богатых позолоченных рамах невольно привлекла мое внимание. Свет от восковых свечей и огромной люстры придавал картинам живость, и, казалось, одушевлял полотна, на которых знаменитые художники изобразили различные предметы.

– Вот мы в своем месте, – сказала г-жа Сенанж. – Здесь помещены одни священные темы, и отделены от прочих сюжетов; последние, при всеём своём превосходстве, не должны совокупляться со святынями. Вот копия с оригинала Михель Анджело; первая Благовещение Господне. Посмотрите, как Архангел Гавриил шествует с небес, пролетая хляби воздушные; на лице изображён немерцающий свет и вера; он, стремясь к земному, обращает очи в горние пределы, где созерцающих его лик Ангелов ожидает исполнение воли Всемогущего! В этом предмете художник приводит в изумление, и в одном почти лике посланника небес выражает важность Благовещения – надежды человеков.

– Вот Священное Семейство, и Преображение Христово, труды знаменитого Рафаэля, ученика Перучини и заимствователя Михеля. Посмотрите на лица и расположение первой картины: святость одушевляет всю группу семейства. В другой комнате вы увидите Афинскую школу, исписанную этим же художником: она по совершенству неподражаема. Вообще эти три картины есть образцовые; две последние писаны для Франциска I-го, короля Французского.

За РаФаэлем следует Рубенс. Оригиналы хранятся большей частью в Люксенбургском дворце; а лучшее произведение – Христос среди двоих разбойников. Какою кистью художник изобразил лица, кротость, терпение Спасителя! Он на кресте испускал дух, уповая на Отца Небесного. Ожесточение одного из разбойников; он, желая превысить силы человека, скрывает мучения, и ожесточась, поносит Иисуса. Второй с верою вечной жизни обращает к Нему последнее слово свое! Следующая картина: Снятие с креста, увеличивает славу Рубенса, подобно прочим; взгляните! – она на противоположной стене.

– Остановимся у чудесной картины Всемирный потоп, творение Пуссена, последователя лучших живописцев; заметьте черты лиц, которые, с возвышением воды, ищут спасения на высотах, и разнообразную смерть утопающих: одни, истощив последние силы, плывут в надежде мнимого спасения; другие хватаются за обломки деревьев, и изображают весь ужас неминуемой гибели. Громады домов, разрушенные здания. Иные плывущие, иные едва видимые на поверхности воды, означают ничтожные остатки трудов и суетности человека! Заметьте отделку воздуха, дождя, сверкающей молнии – кажется, стихии произвели взаимную брань и поколебали общий порядок природы! После я покажу вам Аркадию; эта картина, достойная внимания; она, уступив сюжету первой, есть лучшее произведение Пуссена.

– Здесь картины Ван-Дейка, фламандского живописца, ученика Рубенса. Большую часть из них вы увидите в особой комнате. А вот Авраам приносит в жертву Исаака. Какая вера в лице Патриарха! какое смирение отрока, простёртого на жертвеннике: первый готовится поразить сына, надежду потомства; второй ободряет старца и без ропота приносит жизнь Создателю своему.

– Вот картина, изображающая Историю святого Бруна; она хранится в Картезианском монастыре, трудов Сюера, ученика Симона Суетти. Этому живописцу еще можно приписать острый ответ, сказанный одному кардиналу. Он написал Апостолов Петра и Павла, и не взирая на общую похвалу искусству, враждующий ему кардинал произнес не к месту суждение, сказав: «Точно, Апостолы изображены превосходно, только имеют слишком красные лица». – «Святейший Отец! – возразил огорченный художник: – Апостолы в настоящем своем виде – они покраснели от стыда, видя свою церковь так дурно управляемую».

– Чтобы не занимать вас одними предметами, пойдемте в следующую галерею; там увидите совершенно различные сюжеты. Что вы скажете о Елене, царице Спартанской, супруге Менелая, изображенной греческим живописцем, учеником Аполодора? Он жил около четырехсот лет до Рождества Христова. Что вы скажете о пагубной красоте, ниспровергшей знаменитую Трою? Какие прелести, величие, стройность! Можно ли все совершенства лучше и правильнее вместить в одном предмете? Елена, кажется, дышит на полотне, а очаровательными взорами к счастливому Парису заставляет покориться владычеству любви, забыть ужас войны и близкое падение Пергама! По копии можно судить о превосходстве подлинника.

– Вот унылая Андромаха, супруга Гектора. С каким трепетом она обращает взоры к милому герою. Он покрыт чёрным шлемом, в руках длинное копье, тяжёлый щит. Лицо Андромахи изображает тоску души и бедственное предчувствие; одну руку она простирает к супругу, другою держит младенца; полуотверстыя уста, кажется, произносят: «Гектор! Останься в стенах Илиона! Твой выход знаменует гибель и вечную разлуку!» Герой с улыбкою смотрит на милые предметы, и с величием обращает страшное копье к полкам Аргивским – и, по определенно рока, спешит принять смерть от руки величайшего из греков.

– Наконец мы дошли к бессмертному Апеллесу: царь Македонский, Александр Великий, с перунами в руках. Александр кажется одушевлённым. Величие, мужество блистают в чертах; глаза сохранили огонь, с которым величайший из героев несет ужас и победу; повергает трон Дария и Персидскую монархию! Перун изображает скорость и поражение; кажется, он первый получил право, подобно Зевесу, управлять громом, поразившим дерзновенных Гигантов!

– Вот Геркулес; он убивает коней Диамида. Славный Лебрюн употребил всю возможность придать этому полубогу мужественные черты, исполинский рост и силу. В каком напряжении его мышцы! какая твердость в руке, держащей убийственную палицу! Он с нею проник за пределы Коцита, разрушал порядок Тартара, извлёк Альцесту в объятия отчаявшегося супруга! Художник сохранил удивительную пропорцию: если закрыть картину, оставить один только мизинец, то по нему можно получить идею о величии и твердости целого корпуса.

– Вот Сусанна, произведение Рембрандта. Она прекрасна! Какая шея, грудь, руки! Красавица в испуге противится двум старикам; одной рукой схватила за висок дерзкого сластолюбца, другой отталкивает его товарища – забавная противоположность: один морщится; красавица крепко держит клочок с остатками седых волос; другой, пользуясь невыгодным положением товарища, спешит обнять стройную талию, и протягивает губы, дабы облобызать прелестные уста девицы. Но полноте! Я скоро проговорюсь. – Этой непристойной картине не должно здесь находиться, особенно, когда рассматриваешь её с молодым художником.

Я улыбнулся целомудренной хозяйке, посмотрел на Сашу, и мысленно сравнил, что она как живая красавица, прелестней покойной Сусанны!

– Вот, сударь, еще оригинальная картина! Я не могу видеть её без досады, хотя она в своем роде единственная. Извольте смотреть сами и не требуйте моего суждения.

Я увидел старика с дочерьми в натуральную величину; он казался живым; лоб и голова его лоснились и составили симметрию красному носу, багровым щскам, и…

– Вы засмотрелись на Лота? – спросила г-жа Сенанж.

– Сударыня! По неопытности я не могу судить правильно; но эта картина мне кажется превосходной! Художник выразил страсти совершенно; нельзя выразить натуральнее действие вина на старика, и…

– Прекрасно, Антоний! Наконец-то вы стали словоохотливы и сделали замечание, как опытный муж. Теперь посмотрите на Амура и Психею; они стоят внимания знатока. Посмотрите, как прекрасен бог любви! Тонкая пелена едва прикрывает часть тела несравненной белизны; по черным, длинным ресницам можно догадаться о прелести глаз, сомкнутых сном; светло-русые волосы локонами падают на грудь, колеблемую тихим дыханием; ямочка на щеке, – это место любовь поцеловала при рождении. Приятная улыбка украшает лицо, покрытое румянцем, – розы уступают ему в живости; он, кажется, простирает руки обнять милую жену свою. Теперь посмотрите на прекрасную Душеньку-Психею с кинжалом и лампадою в руках; она может спорить в красоте с богинею любви! Какой восторг на лице её! Она не может насытить взоров прелестями супруга. Смущённая сестрами с пагубным оружием и роковым светом, Душенька страшилась увидеть чудовище, а увидела бога любви!

– За Душенькой следует Лукреция, героиня древнего Рима. Здесь изображен труп её; он выставлен для возбуждения к мести. Взгляните на лица: жестокость и мщение выражают бypю, готовую обрушиться на повелителя верховной власти и виновника смерти Лукреции. Обезображенная кинжальным ударом и с открытою раною в груди, она еще сохранила остатки величия и гордость, противоположную страсти дерзкого оскорбителя.

Моя путеводительница стала поворачиваться с усмешкою сказала:

– Стихотворцы слишком превозносят поступок этой гордой красавицы. Я не знаю, зачем Лукреция поразила себя кинжалом? Она…

Тут вошла сутуловатая, косоглазая ключница и шепнула несколько слов своей госпоже.

– Хорошо, – отвечала та; – вели запереть все двери и отказывать приходящим.

– Теперь, любезный Антоний, мы оставим до времени картины; еще осталось две комнаты; в одной труды Грота, лучшего художника, в изображении животных; в другой – разные карикатуры, эстампы, в том числе и ваши… но дверь в последнюю может быть отперта только истинным друзьям моим, в скромности которых я уверена, и надеюсь, что после ужина Антоний вступит в число их. Теперь скажите мне откровенно ваше мнение о картинах без всякой лести.

– Сударыня! я слишком молод, чтоб судить о лучшем художестве. Рассматривать, удивляться, питать надежду несколько им уподобиться, – вот всё, что смею я вам ответить.

– Похвальная скромность означает противное. Пойдёмте; пора ужинать; я проведу вас через две залы; мы со временем их рассмотрим.

Я пошел за хозяйкою; Саша впереди со свечкой. Первая комната вмещала различные древности, статуи, мраморы и урны; вторая – оружейную.

– Покойный муж мой, – сказала Сенанж, – служил в поле; как воин имел страсть к этим вещам и не щадил денег, чтобы собрать лучшие. Здесь вы найдете рыцарские латы, кольчуги, шлемы, щиты, лучшие ружья, сабли, кинжалы…

Внезапный взгляд на убийственные орудия смерти обратил мое внимание; я с жадностью рассматривал пагубное изобретение человека. Он содрогается лютости льва, тигра, гиены, а сам изобретает средства превзойти лесных ратоборцев. Первым природа дала когти, зубы – они служат им к обороне и доставляют пищу; последним – ум. Одни, по натуральному инстинкту, бросаются открыто терзать свою жертву ради утоления голода; вторые – употребляют огонь и железо. Первых приводит к тому необходимость, а последних – ненависть, корысть и злоба. Множество кинжалов различной величины, в богатой отделке, особенно нравились мне; я воображал как ревнивый испанец, бешеный турок, поражает ими сердце врага или соперника, и как хитрый итальянец, скрывая кусок острой стали, выискивает удобное место, где б поразить наверное, воспользоваться не силою, а коварством, из видов корысти или мщения!

– Вы засмотрелись на кинжалы? – сказала Сенанж. – Это странно! Они могут нравиться воину, а не мирному художнику. Вы только кистью изображаете ужасы смерти, а в душе любите тишину и свободу; без них искусство и наука теряют свое преимущество. Но если вы знаток в этом роде, то я с охотою вам дарю. – Она сняла со степы небольшой турецкий кинжал в серебряной оправе. – Вот этот из лучших. Примите в знак дружбы и… – Лицемерка не договорила слова, о котором легко можно догадаться – я с удовольствием принял подарок.

Теперь должно согласиться с справедливым доказательством доктора Панглоса[1 - Персонаж философской повести Вольтера «Кандид». Педагог, он сопровождает Кандида в его злоключениях.], что на свете всё идет к лучшему: мог ли я думать, получив кинжал, что через несколько часов он посрамит развратную женщину, защитит милую девицу, и послужит к моему спасению!

Мы возвратились в небольшую комнату; у дивана стоял маленький круглый стол с двумя приборами.

– Теперь, любезный Антоний, – сказала Сенанж, – отужинаем вместе, и за рюмкою вина сблизим наше знакомство.

Сенанж уместилась на диване, сама придвинула мне кресла, и мы принялись за ужин. Хозяйка часто наполняла рюмки. Вино, разгорячив воображение, возвратило мне весёлость; я смело пустился в разговоры, но шутки и двусмысленные слова большей частью относились к Саше.

– Надо признаться, сударыня, вы имеете удивительную горничную; я не ждал у крыльца и одной минуты; кажется, она хотела ускорить моё счастье.

– Правда, она исполнительна, только немного простовата и ветрена. Вот видите ли? Можно ли так зевать? Приборы надо переменить, а она смотрит и слушает, будто что-то понимает.

Саша точно стояла в задумчивости, но, услышав выговор, поспешила поправить ошибку; она, схватив тарелки, одною задела меня по виску, а другую уронила на пол.

– Глупая тварь! – вскричала Сенанж. – Ты ушибла гостя! – Она вскочила, и я успел удержать руку, поднятую для поражения красавицы.

– Сударыня, успокойтесь! Я не чувствую боли! Это одна нечаянность, и может случиться со всяким, – простите ради меня!

– Она не стоит того, и часто делает подобные шалости; но вам нельзя отказать. Благодари г-на живописца за милость. – Саша потупила голову; две крупные слезы выкатились из прелестных голубых глаз её; она молчала. – Ты верно онемела? Куда девалось проворство языка? Видите, сударь, ваша похвала не у места: она дура, повеса…