banner banner banner
Магические очки
Магические очки
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Магические очки

скачать книгу бесплатно

Два часа я оставался взаперти – от досады, скуки, голода, кусал себе пальцы, бегал по комнате, теребил учительский парик на болване, и выдумывал средство освободиться. В это время отворилась дверь – вошла, или вернее сказать, влетела Туанета, сестра г-жи Шарон; она жила по соседству с нашим училищем с престарелым своим мужем. Эта женщина имела стройную талию, черные на выкате глаза, длинные ресницы, выгнутые брови, орлиный носик, маленький ротик, одним словом, совершенная красавица и не более двадцати пяти лет.

– О чем задумался, бедный Антоний? (так она всегда называла меня). Будь весел! Всё пройдет. – Она ласково потрепала меня по щекам. – Не хочешь ли пообедать?

– Нет! хлеб и вода не слишком вкусны.

– За что же ты сердишься? Разве я виновата твоей неволе?.. Ах! если б ты знал как, я скучала о твоей отлучке! Если б знал, какое принимала участие? Полно ж грустить! Утешься, глупенькой! Я упрошу сестру, она не станет морить тебя голодом, будь только скромен, умён и… – она поцеловала меня в лоб и проворно выскочила из комнаты.

– «Будь скромен и умен!» – поторил я с изумлением. Это были слова Шедония. К чему же они теперь служат? Она меня поцеловала, так мило, так приятно, кажется, этот поцелуй пролетел прямиком в мое сердце!.. Правда, я давно заметил, что сестра г-жи Шарон предпочитает меня другим моим товарищам, наедине ласкает, жмет мне руки, и, кажется, что-то хочет сказать. Странно!.. Я погрузился в приятные мысли; а через полчаса Туанета возвратилась, принесла обед лучше того, которым пользовались мои товарищи, и сказала:

– Сестра ушла, но доверила мне ключ от этой комнаты. Садись, Антоний, кушай и пей.

Я не заставил её повторять и бросился к столу, как голодный волк на овцу.

Окончилось время ареста; меня освободили, товарищи при виде меня вскричали:

– Ах, Антоша! Как ты похудел! Верно все три дня тебя морили голодом, верно давали один только хлеб и воду?

Шедоний, подражая им, с коварною улыбкою спросил:

– Бедный Антоний! Кто приносил тебе пищу? – И на ответ, что сама г-жа Шарон, промолвил: – Бедный мальчик! приходи ко мне ужинать.

Я заметил лукавую улыбку старика, догадался, что он приглашает меня с намерением выведать подробности наших ужинов и в особенности десертов. Проникнув в мысли Шедония, я остался в училище.

Так прошло около шести лет; я проказил, иезуит выручал меня из хлопот, Туанета приглашала к себе. Впрочем, должно отдать ей полную справедливость, она заботилась о моем воспитании, и если я несколько образовался, то в этом я обязан ей. Туанета любила музыку, словесность, историю – и приохотила меня к ним; в угоду красавице, несколько часов, устав от шалостей, я посвящал наукам, читал с нею исторические книги, делал переводы, решался иногда на сочинительство мелких стихотворений, и немного обработал голос, которым природа меня щедро одарила. Туанета любила танцевать, и я в этом искусстве превзошёл всех моих товарищей, чтобы иметь удовольствие быть с нею в первой пapе. Она с удовольствием смотрела на фехтовальный класс, и я, в угоду ей, всегда оставался победителем; она перебралась в один с нами дом, и виделась со мною довольно часто».

Здесь Антон Иванович положил тетрадь, снял очки, опорожнил бутылку вина, и начал говорить:

– Счастье, друзья мои! Счастье – оно непостижимо, случайно приходит, и мигом исчезает. Фортуна, эта своенравная старуха, часто зевает там, где не умеют ею пользоваться, а искателей оставляет без внимания, подобно кипам бумаг, который заботливая моль вместо нас перебирает.

Он снова взял рукопись, вытер очки, надел, и продолжал:

«Я заметил, что Туанета переменилась со мною в обращении. И скоро узнал тому причину. Молодой студент поселился в доме г-на Шарона, и часто навещал ее; а Шедоний явно стал искать встреч со мною, огорчаясь, что получаемыми от матери деньгами я перестал с ним делиться, а тратил их с товарищами.

Рассматривая на всякий случай мою наличность, я увидел, что много издержал на шалости, а пополнить истраченное не имелось никакой возможности. Тут я вспомнил о картинах, которые некогда приобрел у Шедония в то время, когда ещё навещал его; они были превосходны; но проблема того как, и куда сбыть их, приводила меня в затруднение.

– Постой, Антоша, – сказал один из моих товарищей, – я тебя выведу из хлопот: набожная моя тётушка коротко знакома с одной лицемеркой. Эта женщина, по словам тётки, слишком умна, дом её наполнен редкими вещами, кабинет беспрестанно увеличивается, особенно картинами, и платит она за них большие деньги.

– Это прекрасно; однако вспомни, что большая часть этих эстампов писаны слишком свободно – как их показать женщине?..

– Фи, какой вздор! В таких вещах лицемерки лучшие знатоки. Тётушка в весёлый час проговорилась, что у её приятельницы есть самые смешные картинки и, кстати, всех родов. Так что нечего тут думать – назовись художником, – и я тебя провожу. Только будь смелее, употребляй чаще острые слова, рассыпайся в учтивостях: они польстят самолюбию женщины, и успех превзойдёт все ожидания.

Душевный мой друг и товарищ Князь N. одобрил совет и на другой день мы пришли к г-же Сенанж. Рослый лакей с орлиным носом и широкой грудью сказал нам: «Госпожу можно будет увидеть не ранее, чем через час». Товарищ, мой ушел, а я сел и с нетерпением стал ожидать аудиенции покровительницы художеств.

Спустя означенное время молодцеватый валет спросил от имени госпожи, какую имею надобность? И на ответ, что художник принес коллекцию редких эстампов, впустил меня немедленно.

Я застал г-жу Сенанж на коленях; бархатная малиновая подушка защищала толстые колена от твердости пола, и поддерживала весь груз этой жирной, красной, угреватой женщины.

Подымаясь с важностью и не удостоив меня взгляда, она спросила:

– Что вам, сударь, угодно?

– Милостивая государыня, я – художник.

При первом звуке моего голоса она подняла голову, оборотилась ко мне, взглянула и, отступив несколько назад, сказала:

– Вы – художник? Живописец?

– Точно, сударыня! Узнав про благородную вашу страсть ко всему изящному, я осмелился принести вам редкие эстампы.

– Кто вам сказал, что я имею страсть к ним?

– Госпожа Де. Л.

– Она вас послала? Это странно! Вы так молоды, ваша наружность – она любит… Давно ли вы знакомы с нею?

– Я не имею чести знать г-жи Де…, а учитель мой посещает её часто.

– А! Это, верно, молодой высокий итальянец?

– Точно, сударыня!

– Признаюсь, весьма кстати! И уверена, что моя приятельница вас не видала; иначе… Впрочем, я весьма благодарна ей: она нечаянно оказала мне услугу. Какие ж вы принесли эстампы? – продолжала лицемерка, осматривая меня со вниманием.

– Они недавно привезены из Италии. Я предварительно могу уверить, что краски, расположение, отделка – единственные в своём роде; притом знаток смотрит только на достоинство картины, а не на её содержание.»

– Ах, батюшка мой! Я имею понятие о картинах, если они… Однако же, позвольте взглянуть; посидите в той комнате. Саша! подай г-ну художнику какую-нибудь книгу, чтоб он не соскучился.

Она взяла мои картины, посмотрела быстро мне в глаза, и с усмешкою сказала:

– Если товар походит на продавца, то скоро мы ценою сойдемся.

Я вышел в другую комнату, и прелестная, белокурая, стройная, девушка, четырнадцати, или пятнадцати лет, – принесла мне книгу.

Взглянув на красавицу, я оцепенел от восторга, бросил толстую книгу и в молчании смотрел на девицу. Она заметила моё внимание, покраснела; голубые свои, небесные глаза опустила к земле и в замешательстве казалась ещё прекраснее. Если б я точно был художник, как уверил лицемерку, и вздумал бы изобразить красоту и невинность в одном предмете, то не мог бы отыскать лучший подлинник.

– Что ж вы, сударь, не садитесь и не читаете? – робко спросила девица.

– О нет! я читаю, и с большим вниманием!

– Да вы даже не развернули книги, а на переплете ничего не написано.

– Напротив! я читаю в прекрасных глазах ваших: они изображают, как счастлив будет тот смертный, на которого они ласково посмотрят.

– Шутите, сударь! Глаза мои… однако же вы правы, я сама не люблю этой книги, и когда барыня велит мне прочесть несколько страниц, то я всю ночь не сплю со страху.

– Не спите?! Что же вы делаете?

– Обыкновенно то же, что делают при бессоннице: думаю, закрываю глаза, засвечу свечку и снова примусь читать.

– Эту же книгу?

– О нет, сударь! У барыни есть разные, только ради Бога не сказывайте, я тихонько беру их из её библиотеки.

– Верно, «Тысячу и одну ночь» или рыцарские романы?

– Извините, я их не люблю, там тоже колдуны, привидения, драки, а принцессы никуда не годятся.

– Почему?

– Как можно посылать людей из опасности в опасность; за какой-нибудь цветок, или яблоко, не пожалеть жизни любовника, молчать несколько лет, не приласкать, и…

– Милая Саша! Ты, верно, будешь снисходительнее к своему любовнику?

– Как вам, сударь, не стыдно! У меня нет еще… Да сделайте же милость, садитесь, и не смотрите на меня так пристально.

– Разве тебе это противно?

– Совсем нет! Только не знаю, почему глаза мои, встречаясь сь вашими…

– Милая Саша! Это действие симпатии – если молодой человек нечаянно встретит девицу прекрасную, как ты, если почувствует к ней склонность, то и она начинает питать к нему подобное чувство, или же отвращение.

– Полноте, сударь! Это невозможно, вы так учтивы, ласковы… и… – она не договорила.

Я восхищался прелестями девицы, мгновенно влюбился в неё, и продолжал разговор; она постепенно оставляла робость, маленький её ротик не смыкался и язык, подобно маятнику, всегда находился в движении; с полчаса с детскою простотою она говорила о разных предметах, и постепенно привела речь к г-же своей.

– Так, сударь! – продолжала красавица. – Моя барыня – редкая женщина, жаль только, что часто бывает нездорова; но и тут., презирая врачей телесных, прибегает к духовным: один честный иезуит, по имени Шедоний, носит ей лекарства…

– Шедоний? – вскричал я.

– Да, сударь. Вы, верно, знакомы с ним?

– Точно, миленькая! Ты прекрасно изъясняешься – тебя до утра можно слушать.

– Благодарю вас покорно. При всем скромном поведении моей госпожи, она не избежала злоречия завистников: два раза полиция приходила к нам с обыском, и…

– Только, миленькая?

– Только, сударь, да еще…

Тут меня позвали в кабинет.

– Ну, сударь, прекрасные картины! – сказала лицемерка. – И вам не стыдно? Вы так молоды, прекрасны! Мне сделалось дурно; по счастью близко случился спирт.

– Однако, сударыня, согласитесь, отделка чрезвычайная.

– Право, не заметила. Сколько вы за них просите?

– Пред знатоком я не смею назначать цену, и совершенно полагаюсь на вас…

– Ах, Боже мой! Как мне их оценить? Там есть большие, маленькие – я не рассматривала их!

– Сударыня, в час времени тридцать семь эстампов легко рассмотреть можно.

– В час! Долго ли это, когда первый занял меня десять минут?

– Так назначьте цену тем, которые вам нравятся, а остальные возвратите…

– Можно ли разбивать коллекцию?.. Да и кто вам сказал, что эстампы мне нравятся? Одна чрезвычайная страсть иметь коллекцию всех родов заставляет купить. Женщина, скромная поведением, заботится о чести более, чем о жизни, и должна сохранять благопристойность. Ну, если кто нечаянно увидит мою покупку?

– Тогда вообразите, что статуи всем и каждому смотреть можно. Этот пример обращается и на эстампы.

– Плутишка! Он доказывает превосходно! Который вам год, красавчик?

– Семнадцать, сударыня!

– Где учились рисовать?

– В Академии Художеств!

– Хорошо, я не стану разбивать коллекции. Возьмёте ли оптом за каждую по два червонца?

– Чтобы доставить счастье итальянскому художеству находиться в кабинете столь прекрасной госпожи, – я согласен.

– Вы слишком учтивы, и походите на маленького льстеца. Да, сударь, вы – льстец, и самый опасный! Тридцать семь эстампов составят семьдесят четыре червонца. Всей суммы теперь заплатить не могу – вот вам пятьдесят, за остальными пожалуйте завтра вечером, ровно в девять часов; малютка моя Саша станет дожидаться и проводит вас, я хочу с вами познакомиться – слышите! – Только содержите в тайне мою покупку, и никому не сказывайте о завтрашнем вечере.

– Понимаю, сударыня.

– Понимаю! – повторила лицемерка, передразнивая меня со смешными гримасами. – Прощай, прекрасный живописец! Приходи непременно – ты не станешь раскаиваться.

Я поклонился и вышел, Саша провожала меня; на крыльце, я тихонько положил ей в руку два червонца.

– Что это, сударь, деньги? Я не возьму.

– Почему?

– Барыня говорить: не бери, и ничего не проси от мужчин.

– Саша! Саша! – кричала сверху лицемерка. Я только успел поцеловать ее и приневолить удержать червонцы; она не имела времени противиться и, по вторичному зову, побежала на верх.

Я от радости побежал в училище, как сумасшедший. Золото и Саша приводили меня в восхищение; я считал себя богаче Креза, царя Лидийского, и счастливее Париса, похитителя прекрасной Елены.

– Победа, друзья мои! Победа! – кричал я с торжеством. – Вот деньги! Не даром Шедоний тянулся за картинами! – Тут я рассказал подробно о приеме лицемерки; какими умильными глазами она посматривала на меня; как назначила завтрашний вечер для получения остальных денег и знакомства.

– Это превосходно, – сказал Князь, который присоветовал мне продать картины этой женщине. – Какова она собою?

– О! что касается ее красоты, то должно сыскать знатока, и продать ей вместе с картинами самого Шедония – она толста, смугла, угревата, зато горничная…

– Какая нужда до жиру и угрей, Антоша? Теперь скажу: в твое отсутствие я не оставался без дела, рассмотрел нашу новую кухарку; она, право не дурна, и не старше Туанеты. Однако не одно волокитство нас сблизит, а твоя польза: повариха нам нужна; в её власти горшки и кастрюльки; она раскладывает кушанье; должно остерегаться одних чашек и питья – они часто в распоряжении самой Туанеты. Я дал ей в задаток два червонца, а вечером расскажу подробно, какие нам нужны услуги.