Отмщение

Солнце. Возгласы. Кто-то все маячит. Темнота.

Эпилог.

Все расплывчатое. Какое-то ненастоящее. Глаза мои с трудом открылись. Я чувствовал больничный запах и слышал кардиомонитор: пип… пип… пип… Я не понимал, я абсолютно ничего не понимал. Тормошил черепную коробку, но просветление не приходило. Как я здесь? Зачем я здесь? Впрочем, мне это почти сразу стало не столь важно; дикая засуха горла завоевала все внимание. Мне очень хотелось пить. Словно смыслом жизни моим стало теперь сделать глоток обычной питьевой воды. Я попытался пошевелиться, но тут же вырубился.

Белые стены. Яркий свет. Несколько раз я пробуждался и тут же меня вгоняло обратно в сон. Я не помню, противостоял ли я ему или нежно соглашался. Через четыре дня я наконец полноценно проснулся и бодрствовал уже больше, нежели две-три минуты. Справа от меня стояла тренога с пакетом крови. Помню, что почти сразу увидел трубки, торчащие из своего тела. Перепугался знатно. Возникла ассоциация с Дартом Вейдером в бакта-камере. «И это навсегда?», «Я теперь инвалид?» и прочее, прочее лезло отравой мне в голову. Благо, позже меня утешили и объяснили, что у меня развилось внутреннее кровотечение, что эти трубки – дренаж, с помощью которых выводили из организма лишнюю кровь. Можно было спокойно вздохнуть. Я задавался вопросами, пытался узнать, что произошло дальше, что случилось с остальными, где мои родители, друзья, Неля, но мне ничего не поясняли. Жить в неведении – это дикая мука. Горло все еще было пересохшим. Пить ничего нельзя. Сколько просил, мне отказывали. Говорили, дескать капельницы передают мне все необходимые питательные вещества. Ну-ну, а пить-то хочется. «Плевать на капельницы! Плевать на все! Воду… дайте мне стакан воды, позвольте почувствовать себя человеком» – кричал я в душе. Мой сон сделался для меня жестокой пыткой. Я просыпался раз пять за час. Голова ватная. Дискомфорт. Боль. Хочется ничего не чувствовать. Разум обезвожен. В меня что-то вкалывали. Морфий. Морфий. Морфий. Это был морфий! После него все смешивалось. Сон – реальность. Или реальность – сон. Что правда? А если Неля – сон? И нападение на школу? А если жизнь моя – также сон??? Мне в один момент показалось, что я член афроамериканской бедной семьи где-нибудь в Миссисипи. Я видел свою маму, папу. Я верил, что это мои родители. Я глядел на свою красивую сестру. Она сидела подле меня в футболке кирпичного цвета и улыбалась белоснежными зубами. Личико у нее было круглое. Глазки сияли. В руках плюшевый носорог. Я – афроамериканец. Да! Это так. А может где-то в параллельной вселенной я – это и вправду афроамериканец из бедной семьи в штате Миссисипи? Бред… бред… сплошной бред. Как такие мысли в голову лезут? Жучки ходят по коре головного мозга. Кусают. Едят. Я видел взрывы на улице. Я говорил о них. Или не говорил… Мысли путались. В один момент я даже увидел Диму и Сашу. Они нахально зашли ко мне в реанимационное помещение. С рук их стекала кровь. Смотрели злобно. Дима процедил: «Думал отделался?». Помню, что пытался кричать, мне все казалось, что во мне проделали дыру. И боль тогда вернулась. Невыносимая боль. Мне вновь вкололи дозу морфия. И снова бред. Неля. Кто-то ходит возле меня. По мне. Никита. Савва. Афроамериканцы. Параллельные миры. Неля. Это все были мои страшные дни откровенного бреда. Я медленно восстанавливался. Начинал попивать воду. Супчики. Ко мне ненадолго как-то впустили родителей. Они плакали. Я, может, тоже. Не знаю. Но я был безумно счастлив видеть хоть кого-то, кого люблю. «Все будет хорошо» – твердила мне мама.

В конце мая с меня сорвали дренажи и отправили отлеживаться в палату. Я все еще находился в полном неведении, что случилось с Нелей, с Никитой, с Саввой, с остальными; жив ли Дима, Саша, одноклассники. Что в целом происходило дальше? Но это неведение окончилось одним днем. Я пробудился тогда от до боли знакомого мне запаха. Сладковатый аромат. «Откуда? Чей он?». Она… Подле моей постели на коленках сидела Неля; она, не отрываясь, глядела на меня и по-доброму улыбалась. Неля никогда в улыбке не обнажала зубы, хотя особых дефектов не имела. Губы ее мило тянулись в такие моменты; слегка белели. Глаза сощуривались. Радость заполонила мои легкие. Я перед собой видел не ночной бред от боли и морфия, а самую настоящую Нелю. Мою Нелю! На нее падали лучи солнца. И под их светом ее черные карамельные яблоки казались несколько светлее. Светло-каряя радужка таила в себе или пустыню в параллельном мире, или цветочное поле, хаотично залитое расплавленным сыром. «Ангел, она же ангел!»

– Неля. У меня твоя заколка. – почему-то с этого я начал разговор.

– Чего-о? – в недоумении рот ее принял форму буквы «о». Она, наверное, подумала, что-то вроде: «Какая заколка? При чем тут вообще заколка? Для чего ты это говоришь?».

– Ты ее уронила. Я подобрал, но не вернул.

– А… Ничего страшного… – кротко сказала она, затем улыбнулась еще раз и я заметил только что выступившие слезы на ее глазах, – Дурачок!.. – шепотом протянула Неля и положила голову возле моего плеча.

Я, наконец, обратил внимание на окружающую обстановку. За Нелей стояли три самых обычных деревянных стула. На первом я разглядел Никиту. Он смотрел на меня с поднятым правым уголком рта. В руках держал трость-треногу. Что-то в Никите было не так… Он сбрил усы! Он сбрил усы! Мой мир развалился. На втором стуле сидел отчего-то Родион. Я не понял, почему он пришел меня навестить, ведь мы особо не общались. Да и у меня возникал вопрос: «Почему он, а не… Савва? Савва! Что с ним?! Он же жив?! Я же был прав? Он жив и он просто в больнице, да?!» Родион перебирал пальцы меж собой. Третий стул предназначался очевидно для Нели, но она сидела возле меня.

– Где Савва? – с выдохом завелся я, резко попытавшись встать.

– Лежи! – Неля аккуратно подталкивала меня лечь обратно.

Что-то мелькнуло во взгляде Никиты. Его брови нахмурились. Я, приподнявшись, сразу стал себя морально готовить к чему-то ужасному, но все еще при этом отбрасывая вариант со смертью. Никита подтолкнул плечом Родиона, тот растерялся, застыл, словно памятник, но после Никитиного «Ну» заговорил:

– Савва… он, он гег’ой. Мы все тог’опились пг’ыгнуть с окна, сбежать, а он стоял и делал все, чтобы вас пг’едупг’едить об опасности. Позвонил – не ответили, написал. Но это не конец. Потом он тоже не пг’ыгнул. Он напал на Сашу, пытаясь отобг’ать у него ог’ужие. Когда он понял, что не спг’авится, то обег’нулся и стал пг’осить помощи у меня. Никогда не забуду его глаза. Он умолял. Он так умолял!.. А я – испугался. Я пг’ыгнул, оставив его умиг’ать. Он был убит, но был убит гег’оем! Клянусь. Это я тг’ус. Это из-за меня он умег’. Я должен был ему помочь, но испугался! Я не знаю, сможете ли вы пг’остить меня. Я виноват. Честно ви…

– Довольно. – сурово отрезал Никита.

– Пг’осто… знайте. Он говог’ил мне в тот день, что не хочет быть бесполезным, он считал себя не таким важным сг’еди вас тг’оих. Пг’осто знайте, что он хотел быть полезным… Пойми меня, Данил…

– Я сказал: довольно! Ты не понимаешь? – Никита был особо строг; особо зол, но не кричал, он никогда не кричал, – Уходи отсюда.

– Пг’ос…

– Убирайся.

Мой взгляд растекся. Я смотрел то на Нелю, то на парней и даже не дышал. Мне было больно. Умер! Мой друг умер! Умер героем! Точно умер? Точно?! Я разбился в тот момент. Сквозь слезы я наблюдал, как уходит Родион, постоянно оглядываясь и пытаясь что-то сказать. Никита грозно стрелял ему вслед, подгоняя, если тот начинал медлить. Когда дверь закрылась, то Никита молча посмотрел мне в глаза. Я так же молча посмотрел в ответ. Нам не нужно было слов. Мы и так все понимали. Я тогда даже и не обратил внимание, что Неля крепко держит меня за руку, поглаживает.

– Я пока тоже выйду. – сказал Никита, – Поговорите вдвоем, потом я зайду. Рад видеть, что хоть один друг у меня жив

– Останься. Поговорим все вместе.

– Нет уж. На телячьи нежности смотреть не буду. – сомкнутыми губами он лениво улыбнулся.

Никита встал, опираясь на трость-треногу. Похрамывая, добрался до выхода. Каждый его шаг сопровождался громким стуком треноги об деревянный пол. Никита кивнул мне и Неле, а затем вышел. В моей палате мы остались с Нелей наедине. Больше ни единой души.

– Я люблю тебя. – ласково пролепетала она, все еще поглаживая мою руку.

Я поднял радушные глаза, которые доселе наблюдали за Нелиными поглаживаниями. Корпус мой повернулся в ее сторону. Мне столько всего хотелось сказать, выразить, но на душу давила боль. Я взял Нелю за руку, слова мои были искренними:

– Я тебя тоже.

– Мне жаль, что так получилось.

– Пока все равно не верю. Я пропустил похороны, да?

– Никита тоже.

– Саввка… дурак! Не важен он… Да мы все любили его! Он выделялся в классе особым образом. Все шутки крутились вокруг него. И это были добрые шутки. Потому что его ценили!.. Да мы же ведь…

Я сжал руку Нели и застыл, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не разреветься. Неля поняла мою реакцию. Она обняла меня и прижала к себе:

– Тише, тише…

Я прижался к Неле.

– Почему он не прыгнул?! Он мог спастись! Он был бы сейчас с нами!

Все навалилось. Больше нельзя было сдерживать себя. Я казался в то мгновение маленьким мальчиком, хоть и плакал настолько тихо, насколько мог. Мне не хотелось, чтобы Неля слышала мой плач. Ее крепкие объятия меня успокаивали. Я напрочь растворился, уткнувшись лицом в плечо Нели.

– А Дима… – спросил я чуть позже, – С Димой что?

– В больнице тоже. Его ждет наказание. Кстати, все разлетелось по новостям. О тебе писали в пабликах, по телевизору говорили, что ты остановил стрелка. К тебе пресса даже рвалась в палату. Их повыгоняли всех! Может быть, тебя чем-нибудь наградят даже. Кто его знает!

– Пресса? Правда? А в «Рифмах и Панчах»?

– Там тоже! – просмеялась Неля.

– Ох, предвкушаю тамошние комменты. Даже заходить не буду.

– Они типичны.

– А Гамбаров?

– Его снайпер снял. Он умер на месте.

– Умер, значит…

– А Марго, кстати, жива… – Неля взяла меня за плечи, чуть отстранила от себя и посмотрела в мои глаза, ожидая реакции, – Точнее, она пока в искусственной коме, но прогнозы хорошие! Представь, ей попали в голову, но она выжила!

– А… – задумался я, вспомнив, какое ранение получила Маргарита. Я так тогда и не рассказал, что видел в тот день, как в нее стреляли. – Я рад… А это значит, что мы все? Ну, с тобой. – я посмотрел на Нелю с надеждой, что это не так.

– Я не знаю. – невинно прозвучало от нее. – Я не смогу уже после всего пережитого оставить тебя. Но пусть Марго даст милость… потом, когда придет в норму.

– Да, хорошо…

Мы проговорили. О случившемся. О жизни. О нас. После всего пережитого обычный диалог с любимым человеком в тихой обстановке казался блаженством. И раны даже совсем не щипали. На следующий день у Нели состоялся экзамен по литературе. Она доготавливалась после семнадцатого числа и делала все, что только было в ее силах. Ни родители, ни учителя не ждали от Нели никаких результатов, впрочем, как от всего остального класса. Лишь просили перейти порог. Всех радовал сам тот факт, что дети остались в живых. А о высоких баллах речи и не шло! Но так или иначе, несмотря на перенесенный стресс, Неля все равно упорно зубрила, нарешивая варианты пачками. В ее голове каким-то неведомом проблеском стояла трактовка: не огорчить покойную Инессу Михайловну. «Пусть хоть она и не увидит мои результаты, но ради нее я должна постараться» – наверное, как-то так мыслила Неля. Я старался ей не мешать, но порой списывался, желал удачи и отправлял по пятнадцать картинок с котиками. Все любят котиков! Забегая вперед, у Нели все получилось. Литература: 68 баллов. Русский язык: 82. Обществознание: 67. Итого: 217 баллов. Я навечно запомнил числа ее результатов. Неля расстроилась, ведь к литературе она готовилась куда усерднее, чем к русскому языку. 68 баллов было для нее каким-то позором, но я все равно нахваливал Нелю и мнил гением. Я считаю, что она просто не успела отойти от школьного нападения, да и литература ведь как раз следовала первым предметом для сдачи! К сожалению, ЕГЭ никого не щадит. Машине нет дела до того, что перенесла Неля за две недели до экзамена.

По новостям к тому времени все еще талдычили о детях, прыгающих с окон, чтобы спастись, о смертях, о жестокости стрелков. Было проведено расследование. Престарелые звезды в ток-шоу лицемерно обвиняли во всем компьютерные игры. В пабликах «Вконтакте» активно велись баталии. Находились интернет-тролли, восхваляющие Диму и Сашу. Все медиапространство было взбудоражено. Совсем скоро по телевизору галдели о том, что нападение с массовым убийством было тщательно спланировано. Я это и так знал. В отличие от того, что Дима вел личный дневник, где изливал свои мысли, желания, где в целом позже и расписывал план нападения. Но до прихода Гамбарова это самое нападение еще существовало в виде тайного вожделения Смердякова. «Я точно знаю, чего теперь хочу. Я нашел его. Он, вместе со мной очернит свою душу, но навсегда сохранит память в обществе. Он поможет воплотить мне это. Удивительно, он беспрекословно слушает меня! Как пес!» – переломная запись Димы. После идея нападения из тайного вожделения переконструировалась в план. И этот план постоянно дорабатывался. Как следует из записей, Саша проникся «отмщением», став преданным фанатиком. Деньги на патроны и обмундирование копились около года. Часть оружия и взрывчатки стрелки изготовили сами; часть Смердяков выкрал из отцовского сейфа. Все было протестировано, обдумано по несколько раз. Спустя годы некоторые мелкие факты так и остались непонятными. Например, как Гамбаров определил, что весь наш класс находился именно в родном кабинете №313, если у нас в тот момент шла алгебра? Ему кто-то сказал? Уже к десятым числам июня информационный «бум» спал. Никто больше не приставал ко мне и к другим ребятам с допросами, с интервью. Жизнь потихоньку вставала на рельсы. Лето быстро пробегало. Никита уехал отдыхать в другой город, а мы с Нелей были предоставлены друг другу. Вместе гуляли до ночи. Вместе купались на местной речке. Вместе ходили в кино. Мы все делали вместе. Поэтому, когда я узнал, что у Нели хватило баллов, чтобы поступить в другой город, более большой, как она и хотела, то я непременно радовался за свою девушку, но вместе с этим ощущал тоску от скорой разлуки. Я не представлял, как мы сможем находиться на расстоянии 300 км. друг от друга. Виду я не подавал, а напротив – больше проводил времени с Нелей, стараясь остановить время, ухватиться за него покрепче; но оно, подобно песку, рассыпалось сквозь пальцы и улетучивалось. Я доводил себя до стресса, боясь потерять связь с Нелей. Страхи, страхов было слишком много. Я по ночам помногу думал, а днем катался с Нелей на старых аттракционах. Она «научила» меня целоваться, как и обещала; я смеялся над ней, что она сама не умеет. На это Неля по-детски дулась, закусывая верхнюю губу, – игралась. Оба мы подарили друг другу «первый раз». Оба, сидя в «Дискорде» проходили смешные тесты на дурацких сайтах, по типу: «Насколько вы совместимы». Вопросы в этих тестах были, что-то вроде: «Вам нравится ваш партнер?». Ну да, ответишь «нет» – несовместимы; «да» – совместимы. Мы встревали в такие истории, в которые по отдельности никогда бы не встряли! Это лето было нашим! Определенно так. К августу мы смогли наконец-то поговорить с Маргаритой. Благословение на отношения она нам дала, хоть, думаю, в душе сильно расстроилась. Помню свой шок, когда увидел ее. Как же она переменилась! Ее лицо после операций стало подобием силиконовой маски. Зафиксированным. Наслоенным. Ненастоящим. Переезд Нели прошел с болью, со слезами на глазах; и у нее, и у меня. Мы провожали друг друга, как будто на тот свет. Словно что-то чувствовали. Жизнь тогда и вправду начала раскидывать нас.

Уже в ноябре мы общались реже. Времени друг на друга становилось меньше. На этой почве случались ссоры. Смогли увидеться мы только на новогодних каникулах. Лежали в обнимку, треская мандарины и засматриваясь кинематографом. В одиннадцатом классе я выбрал те же предметы, что и Неля в свое время, но сдал хуже. Мне не хватило нескольких баллов, чтобы поступить в тот же город, где жила она. Я не пошел учиться даже в колледж. Сильно поругался с Нелей и по осени загремел в армию. Тут наше общение сошло на нет. Хотя со следующим Новым годом мы друг друга поздравили. Она даже отправила мне коробку со снэками, лапшой быстрого приготовления и иными вкусностями. Но после службы началась совсем иная жизнь. Я завел привычку курить. Ночью меня донимали кошмары. Жизнь словно стала жвачкой, потерявшей вкус. Каждый день, нося на себе пустую оболочку, я искренне выжидал момента, когда меня наконец-то собьет какой-нибудь лихач на «девятке». Даже по сторонам не смотрел, проходя по пешеходному переходу. Один шарахался по центральным улицам; ну, как один… я сливался с обществом, таким же избитым внутренне. Скоро я чуть не свихнулся и точно определил, что пора что-то менять. Перебрался в город, куда так желал попасть в школьные годы. Каждый вечер видел красные огонечки на верхушках зданий. Только вот теперь они не приносили мне тех эмоций, что раньше. Вернее, они вообще никак не откликались в моей душе. На них даже и глядеть не хотелось. Я вступил в другие отношения, думая, что новая девушка осчастливит меня. Ложь. За моей показной улыбкой ничего не скрывалось. Я даже влюбленности не почувствовал; что тут говорить о любви. Неля тоже к тому времени встречалась с каким-то молодым человеком. Оба мы не справились. Встретившись случайно у бутика с парфюмами в ТЦ «Галерея», я вздрогнул, затаив дыхание. Я как будто смотрел на живого призрака чего-то прошлого. Она переменилась, но это непременно была она. Неля шла с подругой, улыбалась, что-то рассказывала, взмахивая руками, а затем тоже увидела меня и остолбенела. Слово за слово. Как с чужим человеком, но таким… родным. Я ради шутки позвал Нелю в кино, ведь знал, какой она обожатель кинематографа. Ради шутки она и согласилась. Больше мы друг друга не отпускали.

Все эти годы я всякий раз вспоминал Диму и Сашу. Прокручивал в голове их поступок. Помню: кто-то сразу, не раздумывая, окрестил их психами, кто-то находил им оправдание. Мы все можем догадываться о причинах поведения, пытаться остановить подобные происшествия, дать самые лучшие условия жизни, но все равно вновь и вновь будут находиться новые стрелки. Непонятно до конца, что это, определенные условия, порождающие желание убить или просто психологическое отклонение. Мы не сможем понять, что творилось у Димы и Саши на душе. Как именно они проносили через себя жизнь и почему с такой твердостью решили встать на подобный путь.

***

Русское кладбище со времен «Отцов и детей» не изменилось. На позеленевшей майской траве хаотичным образом раскиданы серые безымянные кресты. Покойники, спящие под ними давно забыты. Их не охраняет даже дешевенькая загородка. Все заросло травой. Но среди этих крестов, так же хаотично стоят и могильные камни, памятники, уже с оградками, обычно, либо серого, либо зеленого, либо голубого цвета; почти всегда с облупившейся краской. Лавочки на кладбище безобразно впихнуты в и так узкие тропинки; приходится обходить. Каждый словно и норовит занять для своего покойного родственника кусок земли побольше, надеясь, по всей видимости, когда-нибудь в будущем отгрохать на этом месте дом. Грустно все это… Никому не нужен единый стиль, общая лаконичность, каждый городит свое, приправляя вычурностью.

Мы с Никитой пробираемся, отбиваясь от веток, нещадно летящих в наши лица. Мы ищем особое место.

– Нам вроде прямо. – в очередной раз блужусь я.

– Ну-ну, – уже иронично подмечает мою ошибку Никита, – Опять влечет заблудиться и выйти к болоту? – он улыбается; скромно, но в этой скромности проносится ехидство, как у ребенка, – Без меня сюда не приезжай. Либо себя погубишь, либо себя и жену с дочерью. – наконец выдает он.

В глубине этого кладбища находится могила, которая каждое семнадцатое мая заполоняется венками, ленточками; лежат цветы, горит лампадка. Справа от надгробия пушится уже взрослая черемуха, которая как раз зацветает к нашему приезду. Под ней вбита монолитная скамейка. Мы сначала прибираемся, зачищаем все последствия зимы и вандалов, а после стоим и смотрим на человека, который, в отличие от нас, никак не изменился. С надгробия на нас поглядывает все тот же Саввка с его наивным, юношеским взглядом. Мы выросли, а ему все еще семнадцать лет.