скачать книгу бесплатно
– Старший лейтенант, что ты мотаешь мою душу?! Где я возьму тебе хоть одного хирурга?! За вчерашний день мы перешерстили весь город. Мобилизовали пятидесятишестилетнюю Баландину, у которой недавно был гипертонический криз. Даже старика Лаврищева привезли в госпиталь и одели в военную форму.
Стоявшая в стороне Галина подошла к столу, молча положила на край новенький диплом и тихо проговорила:
– Товарищ майор, врач-хирург в вашем распоряжении.
– То есть как… в распоряжении? Что вы хотите этим сказать?
Галина раскрыла диплом и подала его военкому. Прочитав его, майор обрадовался. На лице его вспыхнула улыбка.
– Вы… врач-хирург?!
Галина протянула майору военный билет, где значилось, что она является военврачом запаса первой категории.
– Так вы же подлежите мобилизации самой первой очереди! – обрадованно воскликнул майор.
– Об этом я и хочу сказать.
И снова на лице майора засветилась улыбка.
– Вы только подумайте: на ловца и зверь!.. Вы, видимо, слышали наш скорбный диалог со старшим лейтенантом?
– Да. И готова приступить к своим обязанностям.
Майор как-то особенно бережно подал старшему лейтенанту диплом и военный билет Галины.
– Сейчас же!.. Сию же минуту!.. Оформить мобилизационный лист и лично проводить Казаринову Галину Петровну в госпиталь!
– Вас понял, товарищ майор! – радостно отчеканил старший лейтенант.
– Об исполнении доложить мне и в райком партии!
– А как же дети, товарищ майор? – забеспокоилась Галина. – Да и Степанида Архиповна… Ее тоже нужно отправить.
– Не беспокойтесь, Галина Петровна, детей отправим, Степаниду Архиповну сегодня же пристроим в детдом няней. Там у них стихийно образовалась малышовая группа. Прикрепим ее к этой группе. – Майор взглянул на Степаниду Архиповну: – Не возражаете?
– Чего возражать-то, сынок?.. Детей я люблю, они меня слушаются, сорок лет с ними в приюте отработала.
– Ну, тогда все в порядке, – сказал майор. – Ваша фамилия?
– Королькова Степанида Архиповна, – ответила старушка и, нагнувшись, застегнула пуговицу на кофточке Оли.
В записке директору детдома военком сделал приписку и подал листок старшему лейтенанту.
– А теперь – аллюр три креста! Вначале – в детдом, это как раз по пути, а оттуда с Галиной Петровной прямо и госпиталь! Да не забудь, сейчас же оформи мобилизационный лист-сопроводиловку. – Майор подошел к Галине, крепко пожал ей руку и несколько виновато, словно в чем-то оправдываясь, сказал: – Вот так, Галина Петровна. Все наши планы теперь корректирует война. – Военком взял девочку на руки, ласково погладил ее по голове и поцеловал в щеку. – Пойдешь, Оленька, в группу. Там много хороших девочек и мальчиков. Там много-много игрушек. А ты, Костя, обязательно сбереги знамя. Когда кончится война – вернешься в свой гарнизон и в пионерской комнате поставишь его там, где оно стояло.
Военком поставил девочку на пол, и лицо его сразу стало отчужденно-деловым.
– Доброго пути вам, товарищи.
Пока старший лейтенант оформлял на Галину мобилизационный лист, Степанида Архиповна с детьми вышла из военкомата. Полуторки в углу двора не было. У коновязи была привязана только одна лошадь под седлом.
– Ну вот, провожу вас сейчас до детдома, и дороги наши разойдутся, – грустно сказала Галина, подойдя к Косте и Степаниде Архиповне.
– Кому что суждено, того не обойдешь, не объедешь, – с кручиной в дрогнувшем голосе сказала Степанида Архиповна и вытерла концом платка сухие губы.
Галина взглянула на девочку, и сердце у нее защемило. «Что в жизни ждет тебя, пичуга? Чем провинилась ты перед судьбой?»
Всю дорогу в детдом молчали. Впереди шел старший лейтенант. Встречные прохожие, знавшие его, здоровались с ним, он отвечал приветствием военного человека – вскидывал к виску руку и еле заметно кивал головой.
В душе Галина была твердо уверена, что все идет так, как должно быть. Раз грянула война, то она, врач, должна находиться там, где ее обязывает быть долг.
Глава VIII
Третий день полк Басоргина оборонял село Радунское. За эти три дня тяжелых, изнурительных боев, во время которых немцы по пять-шесть раз в день переходили в атаку, полк потерял только убитыми больше половины личного состава. Ранило в голову комиссара полка Паршина. Мелкими осколками разорвавшейся мины был ранен в ноги заместитель командира стрелкового батальона капитан Баранов. По спине Казаринова пробежал колючий морозец, когда он, припав к щели сарая, вдруг увидел, как Баранов, выбросив перед собой руки и слегка приседая, шел от разбитой водонапорной башни, где размещался наблюдательный пункт батальона. Потрясая ракетницей, Баранов что-то кричал. Слов его в гуле разрывов снарядов и в треске ружейной пальбы Казаринов не слышал, но по вскинутой голове, по резким, конвульсивным движениям рук догадался, что он поднимал батальон в контратаку. Это происходило в те решающие минуты, когда большая группа немецких автоматчиков лощиной, заросшей мелким кустарником, уже обходила левый фланг полка, пытаясь внезапно ударить с тыла.
Увидев капитана Баранова, бегущего наперерез немецким автоматчикам, просочившимся в лощину, второй батальон поднялся из передовых траншей. С гулом, в котором беглая автоматная стрельба сливалась с криками «ура», бойцы батальона бросились в контратаку.
Огонь своей батареи Казаринов перенес на лощину, в которой сразу же после первых разрывов снарядов залегли немцы. Но в ту же минуту, когда немцы залегли и открыли беспорядочную автоматную стрельбу по цепи бросившегося в контратаку второго батальона, Казаринов, не выпускавший из поля зрения капитана Баранова, вдруг увидел, как тяжелый снаряд разорвался почти у самых ног заместителя командира батальона и его ординарца. В первое мгновение Казаринов увидел только огромный черно-рыжий всплеск земли и огня, поглотивший и капитана и ординарца.
Батарея Казаринова, пристрелявшись по залегшей цепи немецких автоматчиков, продолжала бить по лощине, к которой уже подбегали бойцы второго батальона. Никто из них пока не знал, что их любимец капитан Баранов лежит мертвый у обреза глубокой воронки.
В ту самую минуту, когда между передней, заметно поредевшей атакующей цепью бойцов второго батальона и вражескими автоматчиками остался отрезок, измеряемый броском гранаты, немцы повскакали на ноги и пригибаясь кинулись по лощине назад.
Казаринов отчетливо видел, как между темно-зелеными разлапистыми кустами ольшаника, которым была затянута лощина, замелькали мышисто-серые фигуры отступающих немцев. Видел, как в этих кустах начали рваться снаряды его батареи, ведущей огонь прямой наводкой.
– Захлебнулись, гады!.. – вырвался из пересохшего рта Казаринова крик.
Это была четвертая за день контратака, в которую шли бойцы второго батальона, оборонявшего западную окраину села Радунское.
Григорию казалось, что устали не только бойцы его батареи и он сам. Устали лошади, устали пушки, устало даже солнце, безжалостно палящее с блеклого неба.
Улучив короткую передышку, когда над головой не слышалось шелеста проносившихся снарядов и мин, когда за бруствером окопа не вздымались черно-бурые сполохи земли и огня, Казаринов сел на дно орудийного окопа, расстегнул пуговицы просоленной потом гимнастерки, жадно захватил пригоршню свежей холодной глины и начал прикладывать ее к пылающим щекам.
Наводчик второго орудия, высокий, с женственно-красивым лицом боец Иванников, втайне любовавшийся своим комбатом и считавший, что все, что тот делает, красиво и достойно подражания, тоже расстегнул порот гимнастерки, встал на колени, обеими руками сгреб большую пригоршню сырой холодной глины и, сбив из нее подобие деревенской лепешки, приложил к голой груди, на которой еще не росли волосы.
– Иванников, простудишься!.. – по-командирски строго и по-дружески заботливо прикрикнул на бойца Казаринов, а сам подумал: «Как же это я не догадался?..» И, не дожидаясь ответа Иванникова, который сделал вид, что не слышал слов командира, сбил в ладонях большую глиняную лепешку и приложил ее к волосатой груди. Блаженно вытянув ноги, он привалился к прохладной стенке окопа.
– Иванников!.. Что, оглох?! – не поворачивая к бойцу головы, проворчал Казаринов.
– А вы-то сами, товарищ лейтенант?
– Вот когда у тебя вырастут на груди волосы, тогда хоть с головой зарывайся в глину, а сейчас – отставить!
Подносчик Николай Солдаткин присел на корточки и никак не мог трясущимися пальцами свернуть самокрутку: в нем еще не остыл азарт боя. После шутки Казаринова Солдаткин не упустил случая поддеть Иванникова, с которым у него шел давний спор о том, какой город главнее: Калуга или Прокопьевск. Случалось, что и в перерывах между боями буквально из-за мелочей вспыхивал словесный поединок с подначками и подковырками. Правда, почти всегда он кончался «на равных».
Со свистом сплюнув, Солдаткин языком провел по краю бумажной завертки и, метнув в сторону Иванникова насмешливый взгляд, проговорил:
– А у них, у сибирской шахтерни, как у этих…
– Как у кого? – огрызнулся Иванников.
– Как у скопцов. У них волосья не растут нигде.
Иванников разорвал глиняную лепешку и, улучив момент, когда комбат прикуривал самокрутку, с силой метнул шмот глины в Солдаткина. Но промахнулся. Когда Солдаткин подобрал брошенный в него кусок глины, чтобы швырнуть его в Иванникова, с бруствера с криком «Танки!» в орудийный окоп прыгнул Костя Полуяров, боец богатырского сложения, наделенный, по мнению Иванникова, тремя лошадиными силами.
Слово «танки» на какие-то секунды словно парализовало всех находившихся в окопе.
– Танки!.. Танки!.. – понеслось по изломам окопов.
Казаринов встал, нахлобучил на лоб вымазанную глиной каску, посмотрел в сторону, откуда доносилось приглушенное урчание моторов. Неуклюже переваливаясь с боку на бок, из леска развернутой цепью вышли танки.
Наметанным взглядом Казаринов сразу сосчитал: девятнадцать. Не прибавляя и не убавляя скорости, танки двигались прямо на окопы второго батальона.
– Батарея к бою! – скомандовал Казаринов. – По танкам! Бронебойным! Прицел постоянный! Наводить в середину! – И пригибаясь побежал по изломам траншеи к третьему орудию: на правый фланг батареи двигались четыре танка. – Приготовить противотанковые гранаты и бутылки со смесью! – на ходу прокричал Казаринов, подбегая к расчету второго орудия, выбравшему самую удобную позицию. На высоком взгорке, поросшем редким дубняком и осинником, орудие было с воздуха хорошо замаскировано камуфляжной сетью, усыпанной свежими ветками осинника.
Равнина, на которую вышли из леса танки, была видна как на ладони. Танки шли уверенно, не меняя взятого курса. И не стреляли. Лишь поводили стволами пушек, как усами-щупальцами. Следом за танками, пригнувшись, бежали автоматчики. Они на ходу вели бесприцельную стрельбу в направлении траншей второго батальона.
Казаринов воткнул перед собой в глину бруствера ветку осины, валявшуюся на отводе окопа, поднес к глазам полевой бинокль и замер. От того, что он увидел в бинокль, между лопатками прошел мороз и остановилось дыхание. Прямо на него, глухо лязгая гусеницами, надвигалась бронированная громада танка. Казалось, она была метрах в пятидесяти. Казаринов инстинктивно попятился назад и энергично оторвал бинокль от глаз. Но тут же взял себя в руки. Снова вскинул бинокль и стал наблюдать за танками, идущими на траншеи второго батальона и на батарею.
Поводя то влево, то вправо хоботами пушечных стволов, танки дружно открыли стрельбу по вторым линиям окопов. Судя по тому, что черно-рыжие фонтаны земли и огня поднимались где-то метрах в ста за передней линией окопов, Казаринов решил, что или это особая тактика психического прорыва – прижав к земле вторую линию обороны, дерзкой лобовой атакой ворваться вместе с пехотой в первые траншеи и, как следует проутюжив их, дать автоматчикам возможность забросать гранатами батальон, – или вступившая в бой танковая часть получила неправильные разведданные о расположении окопов русских.
Второй батальон, подковой занявший оборону на западной окраине села, и батарея Казаринова, приданная батальону, молчали, поджидая, когда танки подойдут ближе. И это ожидание в чем-то, пожалуй, было тяжелее самого боя. Нервы начинали сдавать.
Казаринов ощущал, как толчками, часто и гулко в груди его колотилось сердце. Всецело поглощенный ожиданием танков и бегущей за ними цепи автоматчиков, он даже не заметил, как в безоблачном полуденном небе появилось более десятка вражеских бомбардировщиков. Как и танки, они держали курс на западную окраину села. Вначале самолеты появились в поле зрения как большие темные точки, потом эти точки чернели, увеличивались. Вот они уже четко обозначились как черные продолговатые бруски. Грохот надвигающихся танков, на ходу стрелявших по второй линии обороны, усиливающийся волнообразный вой бомбардировщиков и беспрестанная пальба автоматчиков сливались в нарастающий гул. Гул этот перекатывался через окопы второго батальона и накрывал батарейцев, которые, нервничая, до крови кусая губы, нетерпеливо ждали команды Казаринова.
И вдруг Казаринов увидел: по брустверу траншеи, в которой замерла первая рота стрелкового батальона, размахивая руками, бежит дурак по прозвищу Саня-Баня. Поддерживая одной рукой латаные штаны, другой он показывает куда-то в сторону села и орет истошным голосом:
– Немцы подожгли церковь! Горит церковь! Звонаря убили!..
Дурака Казаринов видел вчера вечером, когда, отдав своим батарейцам приказание отрыть до темноты окопы полного профиля, он с Иванниковым и номерным третьего орудия здоровяком Федотовым отправился в село раздобыть у местных властей что-нибудь на ужин. Проходя мимо церкви, Казаринов увидел на куче светлого речного песка рядом с церковной оградой грязного и оборванного мужичонку лет сорока. Улыбаясь Казаринову и бойцам улыбкой идиота, дурак пересыпал с ладони на ладонь песок, болезненно морщился, дул на него и приговаривал: «Сыпься, сыпься, песок, прямо немцам в роток…»
Казаринов и бойцы остановились. Дурак швырнул за спину пригоршню песка, брезгливо отряхнул ладони, тщательно вытер их о грязные волосы и, не переставая глупо улыбаться и дурашливо гоготать, сипло запричитал: «Сани-Бани, что под нами, под железными столбами, тучи грома, стекла ома…»
Видя, что перед ними душевнобольной человек, Казаринов и бойцы пошли дальше, к райисполкому, где стояло несколько груженых конных подвод, между которыми сновали люди.
Дважды за ночь всплывал в памяти Казаринова, когда он просыпался, Саня-Баня. И вот он бегает по самому брустверу перед окопами второго батальона и орет истошным голосом:
– Микишку-звонаря убило!.. Бонба прямо в живот угодила!.. А кишки на маленьких колокольчиках повисли!
Кто-то из окопов обругал дурака. Он вдруг резко остановился и, блаженно улыбаясь, хотел что-то ответить, но не успел: почти у самых его ног разорвался снаряд. Саня-Баня рухнул у края глубокой воронки…
Самолеты, не сбросив ни одной бомбы, миновали линию обороны полка. Обдав батарейцев Казаринова давящим нахлестом звуковой волны, они прошли дальше, в сторону леса, туда, где ночью, пользуясь полнолунием, артиллеристы полка соорудили ложную батарею. Григорий даже успел подумать, что не зря он вчера вечером чуть не поругался с заместителем командира полка майором Вихревым, который был против сооружения ложной батареи. Вихрев считал: камуфляжная маскировка, ложные батареи – все это теперь уже «излишний маскарад». Когда Вихрев, махнув рукой, ушел на КП полка, Казаринов дал своим батарейцам команду за ночь без шума и суеты соорудить из бревен и досок такую батарею, на которую немецкие самолеты начнут пикировать, как пчелы на яркие медоносные цветы…
С противотанковой гранатой в руке, низко пригибаясь, к Казаринову подбежал Солдаткин:
– Товарищ лейтенант, пора!
– Подпустим поближе. Чтоб наверняка!.. Скажи Серебрякову, пусть берет на себя четыре левых танка! Понял?
– Понял, товарищ лейтенант!
– Я дам красную ракету! – хрипло прокричал Казаринов Солдаткину. – Берите на себя четыре левых! Четыре левых!.. Старайтесь бить по гусеницам и по башням!
– Понял, товарищ лейтенант! – надсадно прокричал Солдаткин и нырнул за поворот траншеи.
Наблюдая за неторопливо ползущими танками, Казаринов краем глаза успел заметить, как девятка тяжелых бомбардировщиков неожиданно развернулась и, образовав воздушную карусель, как-то сразу круто пошла в пике на огневые позиции ложной батареи.
«Эх, сюда бы зенитную батарею Кошечкина», – словно ожог молнии, мелькнула в голове Казаринова мысль, когда он увидел, как, лениво отделяясь от корпуса самолетов, бомбы, повиливая в воздухе хвостами, полетели вниз, на фанерные щиты и деревянные стволы пушек. Но капитана Кошечкина уже нет в живых. Он и вся его батарея полегли на правом берегу Березины.
До немецких танков от передних окопов стрелкового батальона оставалось не более четырехсот метров. Снова прибежал Солдаткин. Дышал он запаленно, его трясло.
– Товарищ лейтенант!.. Танки почти у самых окопов пехоты!.. – взмолился Солдаткин, прижимая к груди противотанковую гранату, будто она была в эту минуту его единственной спасительницей.
– Марш к орудию!.. И ждите красной ракеты!.. – крикнул Казаринов, с приходом Солдаткина внезапно почувствовавший пронизавшую все его тело дрожь: как бы не опоздать.
Солдаткин не успел скрыться за поворотом траншей, когда Казаринов еще раз взглянул на равнину, по которой прямо на него надвигались два танка с черными крестами на башнях.
Одну за другой он пустил в сторону правофлангового орудия две красные ракеты. Не успела первая ракета описать кривую и до конца догореть в воздухе, как все шесть орудий громыхнули единым залпом. Сразу же после первых выстрелов два танка, головной – он был ближе всех к передней траншее батальона – и самый левый, остановились. Головной закрутился на месте. Самый левый, тот, что выпал на долю орудия Серебрякова, ярко вспыхнул, потом его мгновенно накрыло черно-бурое облако дыма, в котором проблескивали красные языки пламени.
Это были первые танки, подожженные и подбитые батареей Казаринова. Не успел Григорий добежать до орудийного окопа, где било орудие сержанта Касаткина, как увидел: запылали еще два танка. Открылись люки – и из них стали вываливаться на землю танкисты, которых в тот же миг срезало пулеметной очередью из окопов второго батальона.
Немецкие автоматчики, бегущие за танками и стрелявшие на ходу, попав под перекрестный пулеметный и винтовочный огонь передних траншей батальона, вначале залегли и отстали от танков, а потом, очевидно не ожидая такого огневого заслона, хлынувшего из мелколесья, поодиночке, бесприцельно отстреливаясь, побежали назад, в сторону леса.
И все-таки два танка, которые, по расчету Казаринова, приходились на орудие Мигачева, не сбавляя хода, шли на окопы стрелкового батальона. Шли уверенно, на некотором отшибе от остальных танков. Не прекращая стрельбы из пушек, они достигли передней траншеи правого фланга батальона и принялись утюжить окопы.
Казаринов, пригибаясь и задевая локтями за стенки траншеи, кинулся к орудию Мигачева. У лаза в орудийный окоп его с силой бросило взрывной волной на дно окопа. Он встал на колени и первые несколько метров полз на четвереньках, а когда пришел в себя, встал и пригибаясь вбежал в орудийный окоп Мигачева. При виде наводчика Елистратова Григорий отшатнулся. Вытянувшись и разбросав широко руки, Елистратов лежал на спине в алой луже крови. Из его правого виска, где зияла рваная рана, упругой струйкой била кровь.
Всего три дня назад, когда полк получил приказ занять оборону на окраине села Радунское, а бойцы батареи Казаринова приступили к земляным работам, которые должны были быть завершены к утру, к Григорию подошел небольшого росточка ефрейтор Елистратов и протянул боевой листок батареи – на подпись. В боевом листке печатными буквами были написаны передовая и три заметки. Больше всего Казаринова позабавила карикатура на Гитлера, голова которого была изображена в форме яблока, а на яблоке подрисованы щетка усов, челка и выражающие ужас вытаращенные глаза. Под карикатурой химическим карандашом было написано:
Эх, яблочко,
Куда котишься,
К нам в Россию попадешь —
Не воротишься…
У прицела орудия, согнувшись, стоял боец первого года службы – заряжающий Альмень Хусаинов. Он был ранен в правое плечо – это Казаринов успел заметить по пропитанному кровью рукаву гимнастерки.
Превозмогая боль, неловко действуя только левой рукой, Альмень изо всех сил старался поймать в перекрестие прицела черный силуэт танка, который в каких-то двухстах метрах от орудия утюжил окопы второго батальона.
Но у Хусаинова не получалось. Перекрестие прицела судорожно прыгало вокруг танка.
– А где Мигачев? – стараясь перекрыть гул боя, надсадно, почти над самым ухом Альменя, прокричал Казаринов.
– Побежал за снарядами, кончились, товарищ лейтенант!.. – как бы оправдываясь, прокричал в ответ Альмень.
– А ты?!
– Не могу, товарищ лейтенант, в плечо, сволочь, угодил…
– А ну, накроем этого гада!.. – Казаринов отстранил Хусаинова от прицела и, лихорадочно работая рукоятками наводки орудия, сразу же поймал в перекрестие башню танка. В какое-то мгновение ему даже показалось, что сквозь смотровую щель вражеского танка он увидел глаза танкиста. – Мигачев!.. Бронебойный!.. – скомандовал Казаринов, увидев Мигачева, появившегося с ящиком снарядов.
