
Полная версия:
Воздаяние
– Черти? – кричит кто-то.
– Нет, – рассудительно заявляет говорящий. – Два человечка, но помельче. И у каждого через плечо лента с надписью «Демократ». И такие они шустрые, такие шустрые…
– А я всегда говорил, из одного помёта чепушилы, – зло бросает кто-то.
– Спрашиваю сегодня в магазине, – начинает рассказывать молодой парень. – Девушка, у вас написано «Яйцо отборное». У кого отбирали?
– Не у мужиков же, у кур, – отвечает продавец.
– И что… они сопротивлялись?
– Те, что сопротивлялись, на соседнем прилавке лежат.
Все только раскрыли рты, чтобы от души посмеяться, как вдруг из коридора послышались шум и возня. Затем грохот падающего тела, жуткие вопли. Через несколько минут два милиционера втащили в комнату молодого парня восточного типа с большим носом. Тот, дико оглядываясь, повторяет, как заведённый:
– Нэ понимаю, нэ говору.
Дежурный, оторвавшись от бумаг, спрашивает:
– За что задержали?
– Матерился, таксовал без разрешения, к людям приставал.
– Понятно, – кивает дежурный и обращается к задержанному парню. – Говорить будешь?
– Нэ понимаю, нэ говору, – талдычит носатый задержанный, сверкая глазами и активно жестикулируя.
Сзади стоящий милиционер отстёгивает дубинку и с размаху бьёт его по спине. Таксист несколько секунд стоит молча. Потом, гортанно крикнув что-то, рванул мимо опешивших милиционеров. Но, не успев добежать до двери, был сбит с ног идущим по коридору милиционером. Дежурный истошно кричит: «В кандалы… носатого».
Из коридора вновь послышались звуки ударов дубинок, треск электрошокера. Все сидельцы в клетках притихли прислушиваясь. Сквозь стоны задержанного парня стали доноситься фразы:
– Зачем дэлаешь больно?
– Заговорил, чурка, – смеётся сержант. – Сейчас ты у меня и на китайском заговоришь, товарищ Хун Ван Чай.
– Э-э-э, зачем ругаешься, начальник. Что нээмэю право таксовать?
– Нээмэешь, собак поганий, – зло отвечает милиционер. – За всё надо крыше отстёгивать. Капитализм. Понэмаешь?
– Понэмаю, – на автомате отвечает задержанный.
– Вот и хорошо. Чавкало закрой, положи руки на стену, этническое меньшинство.
– Зачем, начальник?
– Обыскивать буду. Есть информация, что ты торгуешь наркотиками.
– Какие наркотики… мамой клянусь, – крутит носатый головой так резко, что кажется – шея слетит с резьбы.
– Руки на стену, – орёт дежурный.
– Э-э-э… сразу предупреждаю, – начинает ныть таксист. – Наркотики в моём носке на правой ноге не мои.
– А чьи? – хохочет дежурный.
– Подложили… понимаешь. Пассажиры подложили… понимаешь. Мамой клянусь.
– Я тебе сейчас не подложу, а наложу… собака дикая, – рычит дежурный.
– Всё понимаю, всё решим начальник. Договоримся, да…
Таксиста куда-то уводят, голоса стихают. Сидящие в клетках люди вновь оживились. Здоровенный мужик призывает всех к вниманию и рассказывает свежий анекдот:
– Лейтенант-гаишник несёт службу на шоссе. Вдруг видит – летит иномарка. Он останавливает машину. Водитель открывает окно и набрасывается на гаишника: «Ты что, номера на машине не видишь?». «Вы нарушили скорость движения, – невозмутимо говорит гаишник. – Ваши права».
«На, собака», – говорит водитель и бросает ему в лицо 100 долларов. Поднимает стекло и уезжает. Гаишник ошарашен такой наглостью. Оглядывается, на дороге машин нет. Доллары лежат на асфальте, решил их поднять. И тут чей-то сапог накрывает деньги. Лейтенант подымает голову, а над ним завис его начальник. Майор спокойно берёт деньги и объясняет молодому милиционеру: «Это мне. Это я собака. А ты ещё щенок».
И опять от хохота трясутся решётки обезьянника. Смеются все, даже охранники. Вскоре привели человек пять армян – торговцы с местного рынка – без регистрации. Все они в клетку к мужикам не помещаются, их уплотняют ногами. Но спустя пару часов торговцев выпустили – пришёл их старший, всё уладил.
Вскоре и пацанов, со словами: «Нечего воздух в камере портить», отпустили на волю. Уже около выхода они слышат, как дежурный говорит следователю:
– Эти мальчишки – злые, как волки. Чуть не забили Корыто.
– Волчата, – уточняет офицер. – Вырастут – будут волки.
МОСКОВСКИЕ БУДНИ
Однажды в подземном переходе Мишка увидел пожилого человека, который играл на скрипке. Остановился в стороне и стал слушать. Музыка была, как и глаза седого скрипача: зовущая, грустная. В ней не гремели барабаны, не брякали гитары, не слышались истошные вопли патлатых певцов. В ней вздыхала и плакала печальная скрипка. Журчала вода, а жёлтый, увядший лист мягко ложился на землю…
Обо всём забыл Мишка. А музыкант, внимательно посмотрев ему в глаза, играл, словно для него одного. Он принимал юношу, как равного себе, со всеми его бедами и радостями. А главное – с нарождающейся жаждой любви. Во снах, что виделись ему в последнее время, Мишка признаться себе смущался. А здесь, – скрипка пела нежно и трепетно, словно рассказывая историю о первой любви. Слушая удивительную музыку, у Мишки вдруг неясные ещё, тревожные желания вдруг из стыдливых превратились в радостные и светлые…
Юноше вдруг показалось, что он словно попал в перекрестье ярких лучей, исходящих от музыканта. Что вот сейчас, он виден весь, как под рентгеном, со своими тайными желаниями и секретами. Что ничего нет в этом страшного и предосудительного. И зло исчезло из мира, и горя нет. Что смотрит на него мир всё понимающими глазами умного и доброго человека. Мишка словно чувствовал, что своей музыкой скрипач высветлил в нём то, ради чего он появился на этой земле…
А ещё парень сердцем почувствовал, что такая музыка не лжёт, не обманывает. Это музыка не та, где бешено-весёлые звуки крутятся, захватывают и бездумно-шаловливо уносят куда-то. Эта музыка трогательно ищет что-то, силиться выразить что-то своё, тайное и очень личное, что невольно ждёт впереди…
Пальцы тонких, красивых рук исполнителя грандиозно бегали по грифу. Всё кругом замерло, притихло, словно вслушивалось, о чём поёт печальная душа уличного музыканта. И над всем властно царили звуки маленькой скрипки, и эти звуки, казалось, гремели над землёю, как раскаты далёкого грома…
От всего этого рот у Мишки в удивлении открылся, перехватило дыхание и защипало в глазах. Парень словно забыл, где он, что он. Юноша слышал только грустную историю, которую ему рассказывал музыкант с печальными глазами. И его сердце упоительно тонуло в божественной музыке…
Парень уже давно перестал различать всё вокруг. Всё, кроме звуков, что лилась прямо из сердца скрипки, что плакала на плече седого скрипача. Вся гамма чувств – от высокой печали до возвышенной радости – светлыми волнами пробегала по лицу юноши. Мишка лишь судорожно мял чёрную шапчонку, которую не помнил, когда стащил со своей головы. А голову пронзили услышанные где-то строчки стихов:
«Печально музыка звучала,
Плыла над праздною толпой.
Как будто в веру обращала
И омывала чистотой».
Какой-то прохожий, заметив около музыканта оторопевшего юношу, подошёл к нему. Похлопав по плечу, тоже долго слушал пение скрипки. Когда скрипач остановился, и Мишка ушёл, незнакомец положил в футляр музыканта деньги. А уходя, обращаясь к скрипачу, сказал: «Вы обратили внимание на парня? Стоял, обнажив голову… как в храме. Что он видел»?
Скрипач печально кивнул седой головой: «У него светлая душа и всё ещё впереди». А Мишка быстро шёл по улице под впечатлением трагического и покоряющего искусства. Мимо пронеслись две милицейские машины, истошно вопя и ослепляя прохожих включёнными проблесковыми маячками. Люди испуганно жались к домам и нервно оглядывались.
Чтобы сократить дорогу парень пошёл через какой-то грязный двор. На разломанной детской площадке сидели грязные и шумные алкаши-синяки. Обшарпанные и поломанные детские качели, были похожи на скелеты динозавров. С окошка разноцветного домика свесился наркоман, пуская розовую пену от передозировки. Мусорный ящик испускал целую «какофонию» удушающих запахов. В нём неторопливо, как колорадские жуки, копошились два зачумленных бомжа.
Около овощного магазина грузчики сгружали ящики с бананами на чёрный грязный асфальт. Сразу образовалась длинная, кричащая людская очередь. И не удивительно, что в народе ходила поговорка: «Была великая страна, стала банановая республика».
На пустых ящиках, склонив неестественно голову, спала пьяная женщина. Рядом сидела, ёжась всем телом, заплаканная девочка лет пяти и гладила её по голове. Вот и, получается, подумал Мишка, что только любовь помогает этим детям вынести всю боль своего ужасного положения. Почему же родительской любви не хватает пожалеть своих детей?
Вскоре парень вошёл в подземный переход, ведущий в метро. Сразу же пахнуло несвежим воздухом. Он внутренне напрягся, закаменел, предчувствуя встречу с обыденной, горькой жизнью. Жизнью, наполненной толчеёй и теснотой, гулом метро, безнадёгой, нищими старухами, которые, трясясь от болезней и старости, просят милостыню. А ещё калеками, шокирующими жуткими увечьями. И, конечно – сидящими цыганками, с вечно спящими младенцами на руках.
Мимо, расталкивая пассажиров, пробежала группа челноков с огромными клетчатыми сумками, набитыми заграничными шмотками. Мишка невольно обратил внимание, что многие женщины на станции метро были не с дамскими сумочками, а с сумками-баулами. В них можно было затолкать не только несколько пачек крупы или сахара, но и пять буханок хлеба.
У стены стоял с взлохмаченной головой парень в длинной шинели и каким-то бездонным голосом читал стихи. До Мишки донеслось:
«…Мой небосклон безоблачен и ясен,
На попе нет мимических морщин…
Не потому, что мир прекрасен,
А потому, что я – кретин».
В метро Мишка увидел человека, стоящего прямо у самого края платформы. Электропоезд, прибывший на станцию, яростно сигналя, чуть не коснулся его кед. Но человек тупо уставился в облицованную холодным мрамором противоположную стену и ничего не замечал. «Наверно, ему нечего терять в этой жизни», – подумал юноша. А ещё ему вспомнились слова из беседы студентов: «У нас опять на первое была капуста с водой, на второе капуста без воды, на третье – вода без капусты». Другой студент добавил: «У нас и того проще. Вчера кипятку наварили. Наелись до отвала».
Поезд привычно продолжал свой путь по тёмным лабиринтам столичного метро. Люди устало дремали, читали газеты или книги. И кругом – суровые, озабоченные, но больше недовольные лица.
В вагоне Мишку сразу же поразила своим убожеством и крикливостью реклама. Он с удивлением, по-новому взглянул на эти пёстрые картинки, где улыбающиеся девицы предлагали купить новую шубу, толстяки в очках – кредиты, семейки с оскаленными зубами – зубную пасту. Ему стало страшно. Он физически почувствовал, что эти рекламные образы готовы засосать его в свои сети, использовать и выбросить. Мишка зябко повёл плечами, настороженно оглянулся, но вокруг никто не замечал опасности.
Сидящий рядом мужчина слушал радиоприёмник. До Мишки донеслись слова диктора: «Город вновь захлестнула волна криминальных разборок. Семь трупов, взрывы и поджоги автомобилей в течение последней недели стали последствием жестокой войны между преступными группировками, сцепившимися между собой в войне за передел сфер влияния. И всё это происходит на фоне масштабной коррупции в правоохранительных органах». Мужчина выключил приёмник и прошептал: «Билась нечисть грудью в груди и друг друга извела. А криминальных авторитетов и продажных ментов, что забыли о присяге, вычистят парни из «Белой стрелы…»
На одной из шумных от толпящихся продавцов домашним скарбом улиц, Мишка увидел мальчишку. Тот, сидя на маленьком стульчике, рисовал желающих. Некоторые прохожие останавливались, всматривались в готовые шаржи. Многие одобрительно кивали, платили и говорили: «А что, похож».
Какой-то щёголь, посмотрев свой шарж, зло бросил: «Сам дурак». Резко повернулся и под хохот толпы, быстро удалился. Мужчина поднял рисунок, развернул. Посмотрев сам, стал показывать столпившимся кругом людям. Потом, повернувшись к мальчику, сказал:
– Ты здорово ухватил в рисунке сущность этого хлыща. Вот, возьми деньги.
– Заплатили, возьмите работу, – ответил мальчик.
– Зачем он мне? – улыбнулся прохожий. – Может, на буфет поставить, чтобы дети за конфетами не лазили?
Оглядев собравшихся, солидно добавил:
– Я плачу не за портрет, а за талант.
Многие согласно закивали, кто-то даже захлопал. То тут, то там слышалось: «Мальчик – несомненно, способный». «Молодец». «А как хорошо он подмечает детали и передаёт атмосферу. Жаль, что нынешним властям нет дела до таких ребят. Вот и творят будущие Репины, да Айвазовские на улицах».
Люди стали вспоминать, как многие юные таланты стали великими художниками, музыкантами, актёрами и поэтами, после того, как им в своё время помогли добрые люди. Опустив в банку уличного художника несколько монет, Мишка, в грустных раздумьях, пошёл дальше.
На заборе, огораживающем стройку, юноша увидел табличку: «Осторожно! Территорию охраняют животные!» Усмехнувшись, он продолжил свой путь. Мимо металлической гусеницей прополз, громыхая всеми железными костями, трамвай. Подойдя к кабинке общественного туалета, Мишка обнаружил на двери надпись: «Не переживай, ничего хорошего из тебя не выйдет». Вошёл. Заставил парня горько улыбнуться и газетный заголовок над унитазом: «Всё для людей».
На одной из улиц Мишка увидел, как мальчик и девочка в школьной форме и красных галстуках, приветствуя всех пионерским салютом, декламировали:
«Я не буду проституткой,
Я не сяду на иглу.
Лучше буду у прохожих
Клянчить деньги на еду».
Проходящие люди грустно улыбались, многие подавали деньги. А над их головами трепетала на ветру баннерная перетяжка: «Россия уже продаётся». И только, подойдя ближе, Мишка сумел прочитать текст поменьше, где речь шла о каком-то новом печатном издании.
Город продолжал шуметь своей жизнью – равнодушной, суетливой, смутной…
К счастью, он не видел, что в это время милиция преследует на крыше высотки двух убегающих пацанов. Они мечутся, как маленькие зверьки.
– Бежим, скорее… бежим, – кричит тот, что постарше.
– Не могу… больше не могу, – тяжело дышит другой.
– Надо… давай руку. Держись за неё.
– Сдавайтесь, вам некуда бежать, – гремит милицейский мегафон.
– Выход всегда есть, – с какой-то злостью шепчет старший. – Ещё немножко и всё, конец. Конец нашим мучениям.
– Конец? – шепчет другой пацан.
Вот они застыли на краю многоэтажного дома. Дальше крыша заканчивается. Пустота. Милиционеры медленно берут ребят в полукольцо. Малыш тревожно смотрит на старшего. Тот, оттолкнув его от себя, говорит:
– Иди, ты можешь начать жизнь по-новому.
– Как… как без тебя? – шепчет малыш и прижимается к нему. – Ты мне как мать.
– Пусть они тебя заберут. Из колонии можно вернуться. Оттуда… не возвращаются, – настаивает старший.
– А ты?
– Я… я всю жизнь был…
– Ты хороший, – смотрит малыш в глаза другу. – Всегда выручал меня, помоги и сейчас.
– Ты что… – вновь отталкивает мальчишку старший. – Живи.
– Не могу я уже здесь жить… тяжело, – младший протягивает руку товарищу. – Я сам уже давно думал об этом. Я не боюсь, мы просто шагнём в небо…
Крепко взявшись за руки, ребята становятся на краю отвесной стены дома. Милиционеры застыли на месте, не понимая, что происходит.
– Ангелы подхватят наши души и унесут… – начинает старший мальчик.
– Куда? – шепчет малыш.
– Туда, где всегда тепло. Туда, где всегда любят. Прости, меня.
– И ты меня прости, – слетает с детских губ.
Внизу толпится народ, глазеет. Так интересно, всё как в кино. Что-то доносится из мегафона милиционеров.
– Помоги мне, – говорит младший и, положив голову на грудь товарища, плотно обнимает его. Старший, поцеловал его кудрявую голову. Крепко обнял друга, и они медленно, как в замедленном кино, летят вниз…
Толпа ахнула. Металлический голос мегафона резко оборвался на полуслове. Изумлённые милиционеры, свесив голову, смотрят с крыши дома вниз, что-то говорят. Два ребёнка лежат на каменной мостовой. Алая кровь медленно растекается от их, словно распятых тел. Какая-то бабушка крестится: «Божьи ангелы… посланные на заклание». Воздев руки, она с болью вопрошает: «Господи, когда же приидет Царствие Твое?»
Люди, опустив головы и стыдливо пряча глаза, медленно расходятся. Кто-то ахает, спорит, то громко, то понижаясь до шёпота…
«Сволочи… сволочи. Будьте вы все прокляты!» – в исступлении кричит какой-то бомж. Милиционеры его не трогают, потому как непонятно, кого он ругает. Да и грязный он, вонючий, что с такого возьмёшь.
А в вечерних новостях диктор скажет: «Современное общественное развитие насыщено множеством проблем, с которыми сталкивается молодёжь. Не обладая достаточным жизненным опытом и умением справляться с возникающими жизненными трудностями, значительная часть молодого поколения, желая избавиться от них, выбирает путь добровольного ухода из жизни. Всё это не может не вызвать тревоги общества, ставшего на путь истинной демократии и свободы.
ОЧЕВИДНОЕ И НЕВЕРОЯТНОЕ
90-е годы были временем обвала рубля и безработицы, пустых полок в магазинах и ужаса, который охватил россиян. Зато многие СМИ писали, брызжа навязчивой слюной: «Демократия и свобода уверенно шагает по измученной марксизмом-ленинизмом стране. Россияне живут нормальной жизнью, на лицах счастливые улыбки свободных людей. Россия находится на позитивном тренде своего развития».
В действительности – днём макароны стоили в два раза дороже, чем утром, а вечером – в три раз дороже, чем днём. Продавцы не успевали переписывать ценники. Как следствие, люди оказались на грани нищеты. Одновременно многие испытали разочарование от преобразований, затеянных новой властью. Чувства безысходности, озлобленности на всё и всех росло с каждым днём. В Москве появились скинхеды, как ответ на нищету, социальные проблемы и ведущуюся войну.
Люди приспосабливались к суровой действительности, решая для себя принципиальные вопросы чести и совести. Ещё свежи в памяти августовский путч, захват телевизионного центра в Останкино, расстрел Белого дома. Но страна это пережила и начала подстраиваться под новый образ жизни. Москва сохранила и укрепила свой статус столицы, теперь уже в Новой России. Возрождается храм Христа Спасителя, восстанавливаются многие церкви и храмы не только в Москве, но и по всей России.
Под новомодным лозунгом: «Свобода дороже колбасы», жизнь кипит и пенится. Жители столицы стали более раскованными, иногда даже слишком. Да, было ощущение свежего воздуха, свободного пространства…
Обратной стороной медали явилось появление огромного количества соблазнов: казино, «массажных» салонов, игорных домов, разнообразных клубов для развлечений. Популярен стал слоган: «Кто платит, тот и танцует девушку». Деньги стали называться – «баблом», проститутки – «путанами», спекулянты – «барыгами», враги народа – «либеральная элита». То, что раньше было психическим отклонением и преступлением, вдруг стало «эксцентричностью, гламуром, нетрадиционной ориентацией». Солидные дяди и тёти, с умным видом и с высоких трибун, заговорили о долгожданной свободе, о демократии и толерантности.
Кокаин, экстази стали доступными. Рестораны, бары плодились с сумасшедшей скоростью. В них веселились новые «хозяева» жизни в малиновых пиджаках. Вот и получается, что человек почувствовал свободу, но в нём проснулась вседозволенность. У молодёжи даже появился лозунг: «Гуляй, ты ещё успеешь стать сиятельным трупом».
Политические партии и религиозные секты возникали, как грибы после дождя. Хочешь создавать свою религию – создавай. Хочешь создать какое-то движение – создавай, националистическое – давай. А хочешь устраивать демонстрации – пожалуйста. Приметой времени стали многочисленные митинги и акции практически по любому поводу. На них одни кричали про иуду генсека, другие про долгожданную свободу, дефицит и высокие цены. Но, в один голос, все винили масонов и советский строй. Можно было всё, но можно было, и получить по голове…
Отечественные и иностранные предприниматели, предвкушая наживу, развернули бешеную активность. Со сказочной быстротой появлялись банки, компании, акционерные общества. «Новые русские» ринулись за добычей, расталкивая и безжалостно топча конкурентов и своих бывших товарищей.
Организованная преступность, руководствуясь принципом «Разделяй и властвуй», поделила Москву на зоны влияния. И грабила, грабила, грабила с каким-то злым удовольствием. Члены ОПГ превратили рестораны в офисы. В них решали вопросы бизнеса, вели переговоры с партнёрами и врагами. В любой момент могли устроить разборку, порой со стрельбой. В подобных случаях, мебель и посуда летали, как листья осенью…
По улицам группами ходили накаченные братки в спортивных штанах и кожаных куртках. Никогда в городе не было столько вооружённых банд, кровавых разборок и заказных убийств. Подвальные качалки, стали главными поставщиками бандитской пехоты на улицы столицы и российских городов. Появились совсем «отмороженные» бандюки, которых называли беспредельщиками.
Вместо небольшой, но гарантированной зарплаты, появилось возможность зарабатывать, как хочешь. Работая челноком, люди за неделю получали сумму, которую зарабатывали целый год на производстве. Предприимчивые и наглые торгаши поднимались из «грязи в князи». Всюду ларьки, ларьки, ларьки. В Москву потянулись, так называемые, «колбасные электрички». Пассажирами были голодные и напористые провинциалы с рюкзаками и сумками. В Москве они скупали те продукты, которые сами же и производили у себя на периферии.
Первые супермаркеты и первые фастфуды. Вскоре разрешили свободную торговлю с рук. В комиссионных магазинах можно было купить всё, вплоть до оружия. Страну заполонила палёная водка и подделки импортного алкоголя. Народ пил и травился, травился и умирал. Говорили, что от фальсифицированной водки за год гибнет мужиков в три раза больше, чем за всю войну в Афганистане.
Появились шоколадные батончики «Сникерс», куриные окорочки, прозванные в народе «Ножки Буша». Запад заваливал Россию дешёвыми и второсортными продуктами, превращая её из великой страны толи в большой супермаркет, толи в большую свалку. Появился анекдот: «На банке говядины нарисована голова коровы. На банке свинины голова свиньи. На американской тушёнке «Анко Бенс» голова негра. Из чего она… или из кого? Купить боюсь».
После развала СССР расплодились побирушки. По вагонам метро ходили афганцы. В камуфляже без погон, часто с наградами и в инвалидных колясках. Они пели про Кандагар и настоящую мужскую дружбу. Ну как было таким не подать.
Следом шли гражданские попрошайки. Фантазия их била ключом. Часто можно было слышать такие монологи: «Подайте распятому на дыбе перестройки», «Помогите, всё отобрали буржуины-капиталисты. С работы выгнали, жена – инвалид, дочь школьница – стала проституткой», а то и: «Подайте на хлеб жертве политического террора…»
Народ жалел, подавал, ругался. Злые языки говорили: «Если подают, значит, есть, что подать».
А город расширял границы, которые постепенно начали выходить за кольцевую дорогу. Москва обрела славу самого бодрствующего города Европы, стала столицей игорного бизнеса. Пиво и водку пили везде, даже в метро. Открывшийся рынок в Лужниках, ласково прозванный москвичами «Лужей», манил обилием товаров.
Здесь было почти всё: одежда, игрушки, ширпотреб из Китая, джинсы и кроссовки из Америки, куртки и шубы из Турции. Сам рынок стал особенным миром, где царили свои законы. В этом мире тоже было почти всё: антисанитария, криминал, рэкет бандитов, воровство, мошенничество, проститутки и поборы милиции. Многие военнослужащие, оказавшись в сложных финансовых условиях, подрабатывали там охранниками, а то и носильщиками.
Набирали популярность рестораны быстрого питания «Макдоналдс». Внутри идеальная отделка и чистота, продавцы, которые всем своим видом демонстрировали, как они «вас всех ждут, чтобы культурно обслужить». Иностранные СМИ сравнивали очереди в «Макдональдсы» с очередями в Мавзолей и восторженно писали: «Благодаря «Макдональдсам» Россия стала частью западной цивилизации». Вот так рыночный капитализм улыбался раздражённому и мечущемуся в суете городу во все свои 32 зуба.
Старый Арбат стал самым тусовочным местом в Москве. Здесь собирались неформалы, художники, выступали уличные артисты. Можно было встретить молодых людей с плакатами: «Не ешь себе подобных», «Сытые свиньи страшнее, чем голодные волки», «Только монстры поедают мёртвых».
Мишка, однажды увидев такую компанию, сказал Олегу: «Смелые ребята, режут политику». «Какую политику? – усмехнулся Олег. – Это же вегетарианцы. Видишь у того парня плакат «Животные – наши друзья, а не еда». Только мне хочется спросить у этих защитников животных: «Вы не едите животных, но зачем вы отбираете у них еду?»