Воздаяние

Вновь мотнулась кучерявая голова.

– Есть хочешь?

– Нет, – ответил Мишка, но его голодный желудок предательски квакнул.

– Понятно, – как-то серьёзно, по-взрослому сказал мальчишка. Мишка так и не понял, что тот имел в виду. – Тогда пошли со мной, если не боишься.

– А чего мне бояться, – пробормотал Мишка.

– Ну, ты даёшь… воощ-е-е, – удивился мальчуган. – Избили, ограбили, а ему всё мало. Тем более пошли со мной, а то ещё и не на такое напорешься. Это не Москва – это железный мегаполис.

Мишка тогда ещё толком не знал, что такое мегаполис, но перед глазами сразу встало что-то огромное, железное, беспощадное.

Так он познакомился с Генкой и его товарищами. Теперь он живёт в насквозь прокуренном и проматерённом пацанами подвале. Мишку оставили переночевать, но поинтересовались, зачем приехал. После его рассказа, все переглянулись. Олег, суровый, жилистый парень, сказал:

– Таких, как ты, в Москве, хоть пруд пруди. Вот и жрёт город нас, как плотву. Знаешь, сколько людей в Москве ежедневно пропадает? А детей?..

– Да я хотел денег подзаработать, дома остались маленькие сестрёнки.

– «Ля у ля», – произнёс Олег.

– Что? – не понял Мишка.

– Это по-китайски – «Утро вечера мудренее».

Олег был самый ловкий и сильный в подвале. Высокий, мосластый, с упрямо вздёрнутым курносым носом, любопытный до всего. К сожалению, жизнь его изрядно потрепала, и это его раздражало. Он и сам был виноват в своих бедах из-за трудного характера, сжигающего нетерпением молодую 18-летнюю натуру.

Удивляла его улыбка, которая, словно тряпкой, стирала с лица серьёзное и даже несколько угрюмое лицо. На смену ему являлось другое – детское, доброе, как бы просящее прощение. Порою был вспыльчив, не парень – порох. Особенно вспыхивал, если кто-нибудь обижал маленьких или вёл себя нечестно. Сжав челюсти, он, как боевая собака, смело бросался в драку.

Пацаны робели перед ним, но и всегда могли рассчитывать на его защиту. А ещё у него было любимое выражение: «Ля у ля», считал его китайским. В него он вкладывал и своё удовольствие, и согласие, и восхищение. Поэтому использовал во всех случаях жизни.

Олег дал команду накормить Мишку, уложить спать. Подушки и уж тем более простыни на импровизированной лежанке отсутствовали. Укладываясь, он видел, как несколько пар детских глаз с интересом смотрели на него с матрацев, расстеленных на некоем подобии нар в углу. В углу группа старших ребят рубилась в карты.

Вскоре подвал навестили две юные девушки с сумками продуктов.

– А вот и наши девчонки-зажигалки, – весело крикнул Олег. – Отлично выглядим.

– А у меня вся тела такая, – захихикала конопатая.

– И в каком это месте ты деньги берёшь? – спросил Олег, принимая сумки и оглядывая её модный прикид.

– Олеженька, – рассмеялась конопатая, – нет у тебя такого места.

– Клёвая деваха, ногастая, а попка…

– Да уж, есть за что ухватить.

– А чего к нам такая… турбовинтовая приходишь?

Надоели эти старики приставучие, – машет конопатая руками. – Денег много, а секса – ноль. Только обслюнявят всю, пожамкают, да покусают. Кстати, вашей мелюзге я клей принесла. Пусть понюхают и поторчат всласть. А то ведут себя, как взрослые парни, а сардельки совсем маленькие. Смотри, Килька покраснел…

– Ну а ты, что застыла, как чужая? – обратился Олег к другой, с глазами трепетной лани, девушке. – Чай не впервой.

– Я не проститутка, – капризно надула та губки. – Влюбчивая я и доверчивая. А ещё – идейная.

– Идейная? – у Олега вытянулось лицо. – Это как?

– А не такая… как все. Я только для солдат.

Когда хохот утих, Олег посоветовал:

– Ты бы с ними – поаккуратнее.

– Так ведь хотца им… жалко их, сердешных, – прыснула в кулачок девушка.

– И что ты с ними делаешь?

– Как что? – удивилась девушка. – Строевым шагом хожу, это так заводит. А потом, вдруг странная становлюсь, прямо на стену лезу. С неё падаю, ударяюсь головой и теряю сознание. Возможно, они этим и пользуются… фулюганы.

– Ну ладно… идейная, – хохотнул Олег. – Иди к нам. А то у меня уже брови зачесались.

Сумки с продуктами, звякнув стеклом, успокоились под скамейкой.

Ненадолго.

Вскоре на столе появилось вино, съестное, так как одна пожаловалась, что внутри у неё всё застыло. Ребята дружно набросились на еду, зазвенели стаканы. Между обитателями подвала и гостями завязалась оживлённая беседа. Вдруг одна из девушек вскочила и со смехом начала читать стихи:

«У меня нет попы,

у меня нет тить.

Я должна работать,

чтобы как-то жить».

Когда от выпитого у ребят заблестели глаза, конопатая деваха, призывно приподняв бровь, с предыханием заявила:

– Я сюда, что хавать пришла, стихи слушать? Пора поразмять копыта.

Мишка решил, что, по-видимому, это означает пора прогуляться. И действительно, девушки встали и пошли призывно качая бёдрами, но в другую часть подвала. Вслед за ними поднялись несколько старших пацанов.

– Не знаю куда, но знаю, что с вами, – закокетничала конопатая и строго, но нарочито томно, добавила. – Женька пусть будет первым, Петька вторым, потом… потом без разницы.

Вскоре из соседней комнаты послышалось хихиканье, возня, приглушённый девичий шёпот: «Дураки, только не так… я сама».

Задорно визжит конопатая. Но Мишка был слишком измучен и его отяжелевшие веки медленно, сами по себе закрывались. Под оживлённое жужжание голосов он мягко провалился в тёплую, чёрную яму.

Утром Олег подошёл к Мишке:

– Мы тут с пацанами покумекали. Можешь остаться у нас… если пройдёшь испытание.

– Какое? – коротко бросил парень.

– Раздеваешься до пояса. Мы закрываем тебя в комнате с крысой, – стал пояснять Олег. – Дадим лопату. Ты должен прибить крысу, но можешь постучать в дверь. Мы тебя выпустим. Не испугаешься – останешься с нами.

– Лопату, – Мишка стал снимать рубашку.

– Когда крысе некуда деваться, она атакует, – шепнул Генка. – И помни, эта тварь прыгает вверх на целый метр…

Мишка убил крысу и остался жить в подвале. А позже узнал, как и чем живут его новые товарищи.

Кражи, грабежи одиноких или пьяных прохожих, попрошайничество – составляли основной источник их существования. Алкогольные напитки, клей, наркотики, молодые проститутки скрашивали жуткое существование и долгие ночи. Но для Мишки всё это было необычно, а точнее – дико.

Он не участвовал в ночных «гулянках», потому как спал словно убитый. Зато уже с раннего утра его можно было увидеть на вокзале, где Мишка помогал пассажирам таскать тяжёлые чемоданы и огромные клетчатые сумки. А также на рынке, где, подружившись с узбеками, развозил на тачке овощи и зелень. Все заработанные деньги, добытые продукты он, как и все, сдавал в «общак», которым заведовал Олег.

СПЕКТАКЛЬ В МИЛИЦИИ

Однажды несколько пацанов во главе с Олегом попытались стащить продукты в большом магазине самообслуживания. Запихав консервные банки в штаны они, тесной стаей галдя, и шутливо толкая друг друга, двинулись к выходу. Посетители при виде беспризорников, испуганно прижимались к прилавкам.

«Мы ничего не брали, мы ничего не брали», – словно табор цыган, заголосили пацаны, подходя к кассе. И тут у Копейки из рваного кармана вывалилась банка тушёнки.

«В прорыв идут штрафные батальоны», – зычно крикнул Олег и, наклонив голову, бросился к выходу. Там же, получив мощный удар от охранника, кубарем отлетел в угол. Кассирша выскочила наперерез ребятам и всей своей тушей перекрыла выход. Сзади беспризорников подпирали разгорячённые покупатели.

Ребят заставили вытащить всё, что было спрятано под одеждой на стол. Затем, под присмотром охранников, повели в ближайшее отделение милиции, самых резвых награждая по ходу тумаками. Вслед им неслись ругань и оскорбления: «Обнаглели хулиганы, щенки подзаборные. Учиться не хотят». Но больше всех кричала толстая кассирша, обвиняя беспризорников в краже денег из кассы.

Всех завели в отделение милиции. По-хозяйски развалившись на стульях, пацаны начинают слушать радио. Там кто-то «сиропил» вовсю.

– Это он или она? – лениво интересуется Копейка.

– Наверное, он.

– Мужчинка. Косы поди до пят, задница – как у девки, – смеётся Олег.

– И голос – как у задницы, – заканчивает кто-то мысль.

Задорный ребячий смех рассыпается по всей комнате снежным комом, бьётся в окна, рвётся наружу. Большой синяк, украшающий подбородок Олега, начал принимать лиловый оттенок и, должно быть, чертовски болит. Серёга строит из пальцев пирамиду так тщательно, словно в ней хранится тайна Вселенной. Копейка вылизывает свои пальцы один за другим с каким-то упрямым удовлетворением. Вероятно, думая, что теперь их может не мыть ещё неделю.

Внезапно в комнату вошёл озабоченный чем-то суровый дежурный. Не спуская прицельного взгляда с Олега, в котором сразу почувствовал главного, спросил:

– Кто взял деньги?

Пацаны молчат.

– Повторяю, – начинает заводиться дежурный, бросая пронизывающие взгляды на беспризорников. – Кто взял деньги?

В комнате струной натянулась тишина. Слышно, как на улице проехала машина, в каком-то кабинете зазвонил телефон.

– Говори, сопля прозрачная, – нависает дежурный над мальчишкой с «погонялам» Килька.

– Зачем оскорбляете. Я свободный человек, живу в свободной стране, – недовольно взвизгнул тот. – За что на баррикадах сражались?

– Ты… на баррикадах? – смеётся дежурный.

– Да, мальчишка. А может, я патроны подносил. Да я…

– Ты что… Гаврош?

– Кто-о? – морщит пацан лоб.

– Конь в пальто, – смеётся дежурный. – Книжки надо читать, а не по чужим карманам лазить.

– Да я… – бьёт хвостом Килька. – Да мы с товарищами…

– Твои товарищи в овраге лошадь доедают, – уже тише говорит офицер. – Закрой синявка свою ротовую дырень, а то муха залетит.

Килька умолк. Уголки его губ обиженно опустились, но глаза так и шарят по комнате, как прожекторы в ночи.

– Хорошо, – меняет свой тон начальник и обращается к Олегу. – Можно спросить?

– Спрашивают с лохов, а я тебе пацан реальный, – гордо вскидывает голову Олег. – С людьми хочешь базарить, мазу правильно держи.

– Это как?

– У меня можно поинтересоваться…

– Ну и кто?

– Грузчики сельпо, – теперь смеётся Олег с нарочитым пацанским скепсисом. Затем, распустив рот в беззаботную весёлую улыбку, добавляет. – На халяву бакланов разводить будешь, душнила.

Довольные пацаны переглядываются.

– И не нукайте, – говорит Олег, весело улыбаясь глазами. – Не запрягли ещё.

– Ты, берега не путай, задрот, – начинает заводиться дежурный.

Он колет взглядом пацанов, грозит обыском. Видимо, надеется, что ребята выдадут себя чем-нибудь. Но вместо этого начинается спектакль.

– Что давно не щупал мальчиков, – ёрничает Копейка. – Ну, пощупай, пощупай…

– Ну, ты чмо, рвань вонючая, из какой помойки вылез, – начинает заводиться дежурный. – Босота сопливая, сын перегара, выпердыш. Тебя что, солитёр мучает?

Олег, тяжело и надрывно задышав, медленно поднялся. Его ноги широко расставлены, словно он боится потерять равновесие. Сейчас он похож на пирата, собирающегося ринуться на абордаж вражеского судна. Через секунду тишину в комнате с треском рвёт его голос:

– «Парус! Порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь…»

– Всё на нас, на нас! Вали! Вали начальник! – заорали пацаны, распахнув обиженные рты. – Мы люди брошенные, родителями брошенные. Жаловаться нам некому. Воры, шпана, беспризорники! Такое наше званье!

– А какое вы званье ещё хотели? – рявкнул на них, сдерживающийся из последних сил, дежурный. – Упырки вонючие, собаки бездомные.

Как раз это и было нужно пацанам. Серёга выпрямился во весь свой маленький рост и, вскинув театрально руки, оскорблённый обращается к своим товарищам:

– Вот… видели, какое обращение? За людёв не считают! Обыском грозят. В штанах у меня ещё не смотрели?

– Да я тебя… сейчас, – закипел дежурный, бросаясь к Серёге.

– Ой-ой, – театрально верещит Серёга, – только не прижимайтесь ко мне, дядя.

– Срамота-то, какая, – закатывает глаза Копейка. – Я всё матери расскажу.

– Какой такой матери… сиротка пропащая? – смеётся милиционер.

Лицо Копейки на глазах меняется. Это уже не мальчишка, а какой-то дикобраз, ощетинившийся всеми своими шипами. Дежурный даже непроизвольно отпрянул от него:

– От тебя только вшей наберёшься. Поэтому сиди, сопи и жди своей очереди.

– Значит, бить будете или на других пацанах устали? – зло усмехнулся Олег. – Давай начальник, мы к любому обращению привыкши…

– Только не бейте по голове, а то я по углам писать буду, – начинает канючить Килька.

– Всех в обезьянник, – устало скомандовал дежурный и его большой кадык подскочил несколько раз вверх. – Сейчас приедет следователь… пусть он и разбирается с этим табором.

– Зачем в обезьянник? – ноет маленький Никита.

– А ты хотел в дельфинарий? – кривит рот дежурный.

Под бдительным взором потного и толстого сержанта пацаны подходят к КПЗ (камера предварительного заключения), в народе просто – «обезьянник». С дальнего кабинета слышно: «Только не бейте… всё подпишу. Сделаю всё, что хотите».

Сержант открывает клетку и заталкивает ребят внутрь. «Рукам воли не давай, педофил», – орут пацаны, но уставший милиционер не обращает на крики внимание. Дав последнему мальчишке ногой под задницу, он ожесточённо лязгает металлической дверью. Затем навешивает замок и уходит, тяжело волоча ноги.

Ребята медленно оглядываются и кучкуются в углу. В этой большой комнате решётками выгорожены три клетки, размером примерно три на четыре метра каждая. В одной сидят несколько женщин вокзально-ханыжного типа. В другой, пятеро мужиков самого разнообразного вида и возраста. В третьей, куда заключили пацанов, на скамье сидит парень, лет тридцати. С виду блатной. Каким-то нервно-цепким взглядом он внимательно разглядывает сбившихся в стайку мальчишек. Так проходит минут пять.

– За что замели? – резко спросил парень.

Ребята молчат.

– Вы что глухие? В уши долбитесь?

– «Ля у ля», – за всех отвечает Олег.

– В натуре… не понял.

– Это по-китайски – «Беспредельничают менты».

– Меня знаете? – спрашивает парень. Не дождавшись ответа, сам же и отвечает. – Я Корыто.

– А по нам… хоть ведро, – оскалился Олег.

– Чё такой дерзкий? Следи за базаром, волчара, а не то…

– А не то, что…

– Ливер выдавлю, – зло зашипел блатной. – Ты по ходу не всосал, чушок немытый. Жируешь не по масти, левый базар разводишь, а меня многие знают. Я бродяга конкретный, за спиной косяков нет. Мазу правильно держу. Меня менты сутки прессуют, расколоть не могут.

Немного помолчав, он вновь внимательно осматривает ребят, словно это чернокожие невольники на рынке.

– Что стоишь, булки жмёшь, – кивнул он Никите. – Двигай сюда, малёк.

– Зачем? – огрызнулся тот. Взгляд мальчика напоминает взгляд затравленного волчонка.

– Чё за гнилой базар? Старший говорит. Интересоваться потом будешь…

Мальчик встал. Нехотя подошёл к блатному.

– Как звать? – скривился Корыто.

– Никита.

– На-на-стенька значит… под кем булки сжимаешь?

– Ты это о чём? – напрягся мальчишка.

– Такой хрупкий, симпотный, а не понятливый, – осклабился Корыто. – Бывает… мне, главное, чтобы подвижный. А может, любишь пожёще? Я согласен. Снимай клифт ангелочек, пообщаемся на ощупь…

– Охренен, бычара? – медленно поднимается Олег.

– Рамсы попутал, морда тряпичная, – заводится блатной. – И кенты твои такие же. Наплодились, щенки борзые.

Олег слушает молча. Корыто, видя это, решил взять его на испуг. Закатив глаза, он цедит сквозь зубы, сохраняя при этом зверское выражение лица:

– В натуре, падла, на показуху давишь, а сам говённый… на подсосе. Да я среди фартовых по фене ботал, пока ты ещё свой пупок разматывал, фуфлыжник зашкаваренный.

Олег вновь молчит, крепко сжав губы. Блатной зло плюнул:

– Глаза не прячь лох чилийский и сюда внимательно слушай. Я зверь травленный, поэтому всегда прав.

Видя, что Олег смолчал, но зубами скрипнул, блатной ехидно добавил:

– А… может, ты – мусор по жизни, чёрт по масти?..

Он не успел закончить, Олег одним ударом свалил его с топчана. Пацаны, как по сигналу, разом набросились на лежачего блатного. Кто бьёт ногами, кто руками. Слышно только хмурое сопение и тяжёлые звуки ударов, словно кто-то отбивает мясо. «На тебе, на, на», – бьёт маленький Никита, с хрипом выдавливая из себя злость, отчаяние и боль.

Блатной пытается сопротивляться. Но под напором пацанов, закрыв голову руками, лезет под скамейку. Там его тоже достают ноги ожесточённых ребят. Из соседних камер слышен смех и одобрительные возгласы: «Наддай ему пацаны», «Мочи ментовскую суку».

Милиционеры лениво наблюдают. Один мрачно говорит:

– Эти беспризорники, когда дерутся, бывают более жестокими, чем взрослые. Прямо зверьки безбашенные. Забьют пацаны нашего осведомителя.

– К бабке не ходи, – подтверждает второй.

Усмехнувшись, охранники медленно поднимаются, на ходу отстёгивая от пояса «демократизаторы». Открывают дверь в клетку. Через мгновение дубинки начинают гулять по спинам и ногам пацанов. Те расползаются по углам, изрыгая пламя изо рта и дым из ноздрей.

Корыто тяжело встаёт, пытаясь оторвать от себя Никиту. Но мальчишка повис на нём, словно истерзанная крыса. Милиционер бьёт дубинкой его по голове, и Никита отваливается. Лицо его страшное, взгляд дикий. Лёжа на полу, он так похож на довольную пиявку, что насытилась кровью…

Избитого блатного переводят в клетку к мужикам. Тот, шатаясь и испуганно оглядываясь на пацанов, ноет на ходу: «Кого растим, начальник? Куда страна катится?»

«ОБЕЗЬЯННИК»

Жизнь в обезьяннике продолжается. Женщины, под восторженный визг которых проходила драка, успокаиваются. Одна из них, хабалистая большезадая баба, что жадно вдыхала табачный дым, выходивший из дежурки, кричит:

– Дайте закурить, уши опухли.

– Подожди, пока задница опухнет, – хохочет сержант.

В ответ женщина поворачивается к нему спиной, поднимает юбку и показывает голый зад:

– Смотри… уже опухла.

Мужчины из соседней клетки гогочут, как гуси. Даже пацаны, успокоившись от драки, ухахатываются от смеха. От изумления сержант потерял дар речи и только молча, хватает ртом воздух. Затем начинает тяжело сопеть и медленно наливаться кровью:

– Ни стыда, ни совести…

– Это ты о себе, – смеётся женщина. – Видела я, как ты задысал, слюни пустил. Глаз не мог оторвать от моих трепетных девичьих ягодиц.

– Может, когда-то и были трепетные, девичьи – засмеялся сержант. – А сейчас висят, как две сморщенные сливы.

– Что-о-о? – во весь рост, как в атаку, подымается женщина. – Обидеть робкую девушку? Да, я тебя слюнявый…

Вдруг голос сержанта становится вкрадчиво мягким:

– А сколько вам лет, девушка?

– Я девушка со стажем. За двадцать.

– А точнее?

– Сорок семь.

– Считаете себя красивой?

– Не всегда.

– А точнее?

– Редко.

– Вот то-то, – смеётся сержант. – Успокойся, бабуся.

– Какая я тебе бабуся, я ещё скребуся, – недовольно верещит женщина.

– В смысле?

– В коромысле, – базарно-добродушно гогочет та. – Не знаете вы нас, женщин. И не надо меня поправлять, я не трусы.

– Женщина – взрыв, баба – петарда, – смеются мужики.

– Шайтан-баба, – щурится угрюмый узбек, скребя ногтями голову.

– Ну… собака страшная, – недоенной ослицей, ревёт сержант.

– Жена у тебя страшная, – парирует женщина. – Вот и гуляете вы, кобели.

Победно оглядев своих товарок, она призывно поднимает руки:

– Слушайте все. Дочка спрашивает мать, зачем та ночью прыгает на животе папы. Мать отвечает, что у папы начинает расти животик, вот она его и сдувает. «Зря, – отвечает дочь. – К нам приходит тётя Фая, с верхнего этажа, и снова его надувает».

После секундного молчания по клеткам прокатывается гомерический хохот. Дежурный ржёт громче, откинувшись на спинку стула. Сержант насупился и низко опустил голову.

– Никак себя узнал, – вновь задирает женщина милиционера. – Эх-х, слабый мы пол бабы, всё мужикам прощаем…

– Точно, – кричат из клетки с мужиками. – Слабый на передок…

– Нет, ребята, – утверждает кто-то. – Просто некоторые мужчины так сильно любят своих жён, что пользуются чужими, чтобы свою не изнашивать.

– Сейчас мужчинам нужно быть очень осторожными, – слышен чей-то голос. – В настоящее время не всё, что накрашено – женщина.

– Точно, – смеются мужики. – Дожили до вседозволенности и гадости. Скоро забудем, как настоящая баба выглядит.

Один из мужчин обращается к растрёпанной толстушке:

– Вот вы, женщина?..

– О… я загадка, окутанная тайной, – кокетничает та.

– Тем более, загадочная вы наша, у вас есть мечта?

– Есть!

– Позвольте узнать… какая?

– Похудеть!

– А что же не худеете? – удивляется мужчина, но на губах его пляшет улыбка.

– Я женщина романтичная, – смеётся толстушка. – Как же мне потом без мечты жить.

Опять неудержимый, громкий залп смеха огласил обезьянник. Смеются все, даже толстушка, без обиды и от души. Её огромные груди весело трясутся под платьем, как при синдроме «Пляска святого Витта». Затем она обращается к соседкам:

– А вы когда-нибудь кормили уток на пруду?

– Нет.

– А я постоянно кормлю, жалко мне их. Кстати даже стихи сложила:

«Улетают утки в тёплые края,

а одна не может… жирная, как я».

И опять хохот катится по камерам, гулко отскакивая от серых каменных стен.

Толстушка, открыв сумку, достаёт два батона хлеба. Передав один пацанам, второй начинает аппетитно есть сама. Батон на глазах у всех начинает уменьшаться и вскоре весь исчезает во рту толстушки. Мужики недоумённо переглядываются. «Женщина – удав», – комментирует кто-то.

В клетке, где сидят женщины, две проститутки начинают обсуждать своих клиентов. Затем, одна с хохотом вспоминает: «Зашёл ко мне вчера сосед за солью, а у меня ни соли, ни желания».

Другая женщина начинает задирать сержанта:

– А, правда, что вашу дубинку ещё и «жезлом» называют?

– Да, – кивает сержант.

– Смотрите, какие параллели, – картинно охает женщина, похабно жуя жвачку. – В камасутре – это древний трактат о любви, – мужское достоинство тоже называют жезлом, только нефритовым. По телику один юморист рассказывал, что сантехник Василий, прочитав камасутру, трижды послал коллегу на нефритовый жезл и дважды – в пещеру божественного лотоса…

– Мужчина, – с томным придыханием обращается одна из женщин к сержанту. – Что вы можете посоветовать одинокой, робкой девушке, которая ищет любви?

Видя, что тот упорно молчит, она сладко потягивается, наглядно демонстрируя свои красивые, крепкие ноги:

– Мужчина, а вы не желаете отнести меня в стог? Я буду по девичьи стыдливой и робкой…

– Ну, это в камасутре, там всё поэтично, – перебивает её другая женщина. – А у этих ментов нет нефритового жезла, у них больше – нескафе, да и та резиновая…

Вновь хохот волной катится по клеткам обезьянника. Охранники слушают, молча, но дышат тяжело и надрывно.

Из мужской камеры слышен экспромт:

«В камасутре много интересных поз.

Жаль у нас с женою – остеохондроз».

– Нет, – продолжает разговор одна из проституток, – настоящий мужчина, он в любой ситуации, всегда мужчина. Недавно выбираю косметику в магазине. Подходят три потрёпанных мужичка, одним словом – «синяки». Делают заказ. Продавщица привычно выносит им флаконы с тройным одеколоном. Вдруг один просит: «Пожалуйста, ещё ландышевую настойку». «Ландышевую-то, зачем?», – удивляется продавщица и слышит в ответ: «Будут женщины».

Вот ещё кто-то из мужчин подаёт голос:

– А вы знаете, как определить пол котёнка?

– Посмотреть на его письку.

– Что вы такое говорите, как вам не стыдно, – визжит проститутка. – Рядом дети.

– Хлопните его по попке, – объясняет мужчина. – Если он побежал, то это кот. Если побежала – то кошечка.

Теперь первыми начинают гоготать милиционеры.

В клетку к пацанам заталкивают двух грязных бичей. Те привычно укладываются в углу на пол и засыпают. Кто знает, когда им придётся ещё поспать под крышей.

– Ребята, слышали новый политический анекдот? – говорит интеллигентного вида мужчина.

– Давай, сейчас всё можно, – смеются мужики. – Демократия.

– Так вот, – начинает мужчина. – В цирке иллюзионист Кио показывают новый аттракцион. На арену выводят здоровенного мужика, через плечо у него красная лента с надписью «Коммунист». Кладут этого мужика в большой ящик и распиливают. Затем открывают и из ящика выскакивают…