Херувим четырёхликий. Классика самиздата

Недоделанные модели пылились на крышках книжных полок. Фюзеляж и крылья самолёта были обточены и отшлифованы. Осталась самая мелкая работа: кабина с креслами пилотов, окошки, заднее оперение, закрылки, элероны и прочая механизация на крошечных штифтах. У катера он и до мелочёвки не добрался: склеенный полуостов корпуса лежал в открытой коробке на боку, придавив пакетики с пластиковыми детальками и крепежом.

Катер мог подождать. Так же, как и два миноносца времён русско-японской войны в не распакованных коробках. Эти модели были из купленных фабричных наборов, разработанных на основе изготовленных им мастер-моделей, и клеились для себя, по старой привычке сохранять напоминание о том, что он сотворил.

Самолёт бы неплохо поскорее доделать – его ждут, а деньги Канцеву нужны: остатки сбережений потихоньку утекают, получки давно нет, денег за больничный хватит только на хлеб и коммуналку.

Мастер-модели Канцева в Москве покупали от трёхсот до пятисот долларов за штуку. За редкий образец могли заплатить до двух раз больше, но таких ему не заказывали уже лет десять. Это когда-то, в середине девяностых, каждая вторая модель была редкой.

Особенно выгодным для Фёдора Канцева стал период перед обвалом рубля в 1998-ом году. За два года он сделал и продал семь редких моделей.

Тогда он работал днём и ночью – зарабатывал на квартиру, надо было разъезжаться с женой. Они развелись, когда младшая дочь вслед за старшей вышла замуж, и два года после развода продолжали жить вместе в приватизированной на четверых трёхкомнатной квартире. Бывшая жена истерила, отказывалась от размена, взывая к совести и ссылаясь на ущемление интересов детей.

Фёдор не думал, что супруга окажется такой неприспособленной к переменам. Когда он спокойно обдумывал потом в одиночестве их совместную жизнь, у него получалось, что они смогли бы дожить вместе до старости, не случись в мире переворота ценностей. Но раз он случился, то надо было выживать вместе и учиться зарабатывать вместе. Жена тоже должна была вносить свой посильный вклад в спасение семьи, а не ходить сонной тетерей, не верить голубому глазу телевизора и не ждать, когда всё образуется обратно, в старое бытие с гарантиями существования. Зачем она ходила на работу, где не собирались возвращать долги по зарплате? Почему не умела стать экономной хозяйкой? Почему денег, которые приносил ей Фёдор, никогда не хватало?

Зря матушка научила его отдавать супруге весь заработок. Понятно, что мать равнялась на женскую мудрость, но в невестке она ошиблась.

Последней каплей, убившей в Фёдоре остатки уважения к жене, стало её ротозейство. И какого рожна она потащилась на рынок со всеми деньгами?

В один день он продал свою первую модель и получил получку за два месяца. Все доллары и рубли отдал вечером жене и поддался глядящим на него восторженным глазам и мурлыканью про шубу, которую она теперь могла купить.

Когда супруга вернулась с рынка без кошелька, упав рыдать ничком на диване, Фёдор никак не мог взять в толк, зачем она брала с собой крупные деньги, если сказала, что идёт просто смотреть, и зачем взяла всё, что у них было?

Выплакавшись, она сказала, что у них нет ни копейки, и он должен найти денег до получки. Потому что муж обязан кормить жену и детей.

Муж, который заработал кучу денег и надеялся, что вопрос с кормёжкой на время точно закрыт. Должен кормить жену, которая денег в дом не приносила, а то, что принёс он, – профукала. И должен кормить дочерей, одна из которых тоже работала и была замужем, а вторая получала стипендию и крутила роман, приходя домой только переночевать.

Они крепко поругались, после чего развод был делом решённым.

Наверное, Канцев тогда и лишнего наговорил. Потому что потом ему приснился их разговор, и во сне он видел свой беззвучно раскрывающийся рот, который подпитывался пламенем праведного гнева от совершающейся несправедливости, а под этим пламенем, в неведомых нутряных глубинах клубились чёрные облака дыма, от которого Фёдор задыхался.

Если в пылу их разборок жену распаляло нечто подобное виденному им во сне, то причина обрушенных на него злых и смертельно обидных слов становилась понятной.

Но сон сном, а явь – явью. О примирении не могло быть и речи. Они развелись и долго мучили себя от продолжающегося совместного сосуществования. Канцеву казалось, что бывшая супруга специально вертится на кухне, чтобы он не мог приготовить себе еду, а когда у него нужда, нарочно занимает совмещённый санузел. Не удивительно, если она про него думала похоже. Во всяком случае, каждый день приходилось слушать доносящиеся из соседней комнаты женские причитания о том, что он решил извести мать своих детей запахами краски и лаков и шуршанием ночных работ, от которого невозможно заснуть и приходится мучиться головными болями.

Потом случилось общее несчастье обвала рубля, в мутном кручении которого цены на жильё в долларах упали раза в два, и однокомнатная квартира в новом кирпичном доме стала стоить как пять его мастер-моделей. У бережливого Канцева нужная сумма была, и жилищный вопрос надолго потерял для него актуальность.

Он частенько вспоминал о той удачной покупке. Сегодня квартиры улетели в цене вверх раз в шесть, а за модели он выручает в три раза меньше. Это если ещё считать корабли, которые идут долларов на сто дороже самолётов. Получается, что за его квартиру надо отдать 90 моделей! С учетом того, что больше двух заказов в год у него теперь не бывает. Скоро не будет совсем. Компьютеры и 3D-принтеры добьют мастеров.

Да, если бы та лафа конца 90-ых годов продолжалась до сих пор, не было бы у него нужды искать работу на стороне и брать ипотеку.

И не пришлось бы напрягать бывшую супругу с его долей в приватизированной квартире.

Канцев знал, что в этой истории бесспорно прав, но почему-то продолжал проверять свою правду по отношению к ней разных людей.

Сегодня он встрял с ней в беседу озабоченной жильём молодёжи.

После обеда четверо «конторских»: Фёдор, Георгий, подтянувшийся на площадку прыщавый маленький Вова и рассудительный плосколицый Олег, знавший, что над ним посмеиваются за щепетильность и методичность все, кроме Канцева, – устроились на скамеечках против трёхэтажного корпуса бывшей казармы.

Скамеечки стояли на полянке, разделявшей аллею переросших здание могучих серых тополей и толстых белых берёз, вдоль которых залетавшие на измерения командированные чудаки-москвичи однажды собрали себе на жарёху «тополёвики», как они назвали якобы съедобные грибы цвета родительской коры, который только и отличал их от поганок. Странные люди. Не захотели отойти на сто метров к лесочку, где можно было набрать пусть влажных, зато надёжных подберёзовиков.

От ветра со стороны вытянувшегося вдоль перелеска болотистого поля скамеечки закрывала позиция со старыми кунгами защитного зелёного цвета, новыми серебристыми контейнерами с аппаратурой и похожей на длинный забор металлической конструкцией с заботливо уложенными рядами снизу вверх толстыми и тонкими кабелями питания и обмена данными.

Фёдор слушал, как ворчливо шелестят молодыми листочками тополя и берёзы, переживающие за скрывшееся в кучевых облаках солнце, смотрел на молчаливо соглашающуюся с ними выбеленную временем асфальтовую дорожку, отделяющую здание от позиции, и крамольно думал о том, что вместо покорения больших пространств ему всё больше нравятся уединённые уголки на земле, а поговорить – с теми, кто способен и стремится сотворить хоть что-то полезное. В эти минуты были выполнены оба эти условия.

Он встрял в разговор, когда Георгий рассказал Вове о новых ставках за ипотеку. Даже с учётом государственной поддержки проценты на кредит увеличились, как и предполагал год назад Канцев, успевший взять ссуду под восемь процентов годовых. Молодёжь оценила его хватку. Польщённое самолюбие подтолкнуло его поделиться своими задумками, а заодно ещё раз проверить, достойно ли он обошёлся с супругой.

– Младшая дочь готовилась родить второго ребёнка, – внучка, как оказалось, – начал Канцев в давно выбранной им манере ироничного, подсмеивающегося над собой рассказчика. – Надо было помочь ей поменять квартиру на большую.

– До вас я работал на Жемченко, – отступил он. – Три раза нанимался к нему и три раза увольнялся. Когда дочь собралась рожать, уволился окончательно и сидел без денег. Заначка у меня была, но не на квартиру. У дочери был только материнский капитал. И тут, до сих пор не знаю, кстати или нет, нашлись добрые люди, подсказавшие мне, что у жены появился хахаль на иномарке, которого они много раз видели в трусах на лоджии.

– Представил я себе мужика, гуляющего в нашей общей квартире в трусах, и дочь, которой предстоит ютиться вчетвером в «однушке», если ничего не предпринять, и решил продать жене свою долю квартиры. Моя четверть, отданная чуть дешевле рыночной цены, решала проблему дочери.

– Мне казалось, что я не встречу особых возражений. В конце концов, собственность моя, вы ею десять лет пользовались, будьте добры заплатить, если хотите пользоваться дальше. Нет денег – возьмите кредит. Не хотите – тогда эту квартиру продаём, берём другую, поменьше. Главное, я не беру деньги себе. Они остаются в семье. Идут на квартиру дочери. Справедливо?

Канцев пытливо оглядел коллег, дополнительно убеждая их взглядом в своей правоте.

– Ну вот, а та сторона посчитала, что я не прав, – продолжал он. – Чего только я не услышал о своей бессовестной персоне. Мать накачала старшую дочь. Та говорит: «Папа, это нечестно. Почему ты только Алёне помогаешь? Раздели свою долю поровну». – «Тебе жить втроём в хорошей двухкомнатной квартире честно, а Алёне в такой же вчетвером не честно?» Старшая дочь у меня вылитая мать. Ждёт, что всё у неё должно как-то образовываться само собой, без прикладывания усилий. Лентяи люди. Я таких не люблю. Алёна на них не похожа. Она творческий человек. Не может сидеть без дела. И шьёт, и вяжет. Сидела в декрете – разработала сайт для мамочек. Можно сказать, работала. Месячный доход у неё был как моя получка.

Фёдор Викторович еле остановил себя, чтобы не признаться собравшимся, что и в них видит творческих личностей, поэтому откровенен.

С Георгием он написал три отчёта. Вовка один закрывал за всех математическое моделирование. И даже Олег молодец. Над ним смеялись боявшиеся взяться за новое. Олег не боялся. Да, он тугодум. Ему трудно. Но он потихоньку ковыряется себе и ковыряется, пока не разберётся. Ни переспросить лишний раз не стесняется, ни показать, что много не понимает. И от его методичности, последовательности и упёртости есть толк, пусть даже небольшой. А вот от посмеивающихся над ним умников пользы практически никакой.

Очень хотелось Канцеву отвлечься, чтобы похвалить своих слушателей, и уже рот он раскрыл, но в последний миг передумал и стал рассказывать дальше.

– Потом к нашим разборкам подключился её мужик. Наглый, два раза с ним беседовал, оба раза чуть не подрались. Вывел меня на лестничную площадку: «Ты не мужчина, пользуешься женской слабостью». – «Если кто пользуется, то это ты. Если считаешь себя мужчиной, помоги своей женщине. Она ведь не моя женщина, а твоя. Одет ты лучше меня, гонору выше крыши – значит, денежки водятся. И квартира у тебя наверняка есть». – «Была! Квартиру я оставил семье!» – «Машина у тебя дорогая. Продай, возьми попроще».

– В общем, никто и ни в какую не уступает. Доводы не действуют. Нет, и всё. Я разозлился. Пошёл к знакомому по старой работе адвокату. Он посоветовал пригрозить жене продажей моей доли гастарбайтерам. Объяснить, что её ждёт, если к ней заселятся люди гор или пустынь.

– Сильно меня злость тогда разобрала. Я даже хотел устроить жене выход по-плохому. Но она всё поняла и струсила. И деньги сразу нашла. На следующий день. Чего два месяца выносила мне мозг?

– А зачем ты взял ипотеку? – спросил Олег. – Опять для Алёны?

– Для себя. У Алёны всё получилось. Квартиру они купили. Но потом решили перебраться в Питер. Работы там больше. Зятя позвал товарищ, обещал пристроить в строительный бизнес. Продали квартиру здесь, купили там с небольшой доплатой. Хватило триста тысяч, за которые Алёна продала свой сайт. Я к ним ездил два раза, до болезни. Квартира не в городе, в загородном микрорайоне. Но до Невского проспекта на машине сорок минут.

– В общем, они переехали, а без них мне скучно. Я уже к внучку привязался. Он ко мне тоже: «Деда, деда». Толковый парень. Подарил ему радиоуправляемый вертолёт, один вечер поиграл вместе с ним, так он сам теперь его запускает и аккуратно сажает. Пытался что-то вырезать за мной.

– Со старшей дочерью после истории с квартирой я поругался. Мужик у неё тоже ни рыба, ни мясо. А у Алёны мне все всегда рады. С ними есть о чём поговорить. Внучка хочется чаще видеть. И денежки у меня снова подкопились, как начал у вас работать. Надо было их вложить, пока инфляция не съела. Вот я и подумал про Питер. Давно он меня манил, а тут просто всё к этому складывается. Куплю там угол. Буду приезжать, останавливаться у себя, чтобы Алёну не стеснять. У них всё-таки не хоромы.

– Алёна поняла меня с полуслова. Нашла комнату – что значит папина дочь! Хорошая комната. В центре. На канале, во дворе. Дом старый, снаружи неказист, но комната большая, светлая, после ремонта. Вложил в неё, что накопил, плюс кредит. Пока её сдаю Алёнкиной подружке, чтобы расплатиться с ипотекой. К пенсии как раз расплачусь, даже раньше. Будут у меня свои дома здесь и там.

– А теперь скажите мне, товарищи, прав я был, когда требовал от жены денег? Что скажешь, Георгий? И ты, Володя? Олег?

Георгий и Вова сказали, что Канцев прав.

Поживший на свете Олег ответил уклончиво:

– Я не знаю, как бы поступил на твоём месте. С одной стороны, твоя правда. С другой, твою жену тоже можно понять. Она уже не молода. Устроила жизнь, как может. Вашу квартиру давно посчитала своей, потому что в ней живёт. А к своему дому женщины прирастают. Нашу общую игру с так называемой собственностью я вообще не признаю – чёртов крючок, на который всех подцепили юристы.

– Ты помирись со своими женщинами, – добавил Олег, когда они поднялись и пошли работать. – Время прошло. Все поостыли. Расскажи им, что болеешь. Пожалей их. И они тебя пожалеют, не бросят в беде. Помирись, Фёдор, полегчает!

– Ни за что, – отрезал Канцев. – Тебе, Олег, меня не понять. Так, как меня, тебя не обижали.

3. Проповедники

Сколько бы раз не убеждал себя Канцев в собственной правоте и невозможности простить жену, вслух желавшую ему смерти, а всё равно её было жалко. Она была неиспорченной, чистой женщиной, когда он её взял, довольно грубо в первый раз, а потом привязал к себе. Лучше и нежнее её у него не было. Иначе он бы не женился, не родил с ней дочерей и не помнил бы до сих пор, как они ладили поначалу.

Фёдор мужественно прогнал готовые нахлынуть воспоминания, сумел вернуться к радостному созерцанию своего жилья, но уже не собирался занять руки работой, требующей полного сосредоточения и выверенных движений. Он решил ограничиться напряжением мозговых извилин, посвятив вечер другому своему увлечению, по которому соскучился за время болезни.

Канцев включил ноутбук и во всемирной паутине, сотканной неведомым пауком, задал поиск «Концепции общественной безопасности».

Болезнь выгнала из него злость к представителям анонимных авторов концепции устойчивого общественного развития, с которыми он был заочно знаком по выкладываемым в Интернет видеолекциям. История этого знакомства была долгой, начиналась восторженно и благодарно, прошла много стадий и чуть не завершилась стойкой неприязнью Фёдора к умникам, смотрящим на человеческий род свысока.

Обрушившаяся на Фёдора свобода заниматься тем, чем хочется, без соглядатаев и причётчиков, поначалу накрыла его волной излишней самоуверенности. В сбитом жиром и мышцами теле поселилась юношеская лёгкость; способность вершить большие дела не подвергалась сомнениям; внутренний мотор раскручивал желание бежать быстрее и дальше, покоряя пространства, которое сдерживалось до поры лихорадкой затворничества над самоделками. Пока был спрос на модели и шли деньги, дававшие мнимую свободу, надо было работать, не покладая рук и не различая времени суток. С точки зрения практических результатов, бег на месте в виде затворничества был эффективен, но сушил мозг. Работая, Фёдор мог думать сам с собой, но не говорить. А хотелось говорить. Или слушать. А если слушать, то людей умных, смотрящих далеко и заряженных на большие свершения.

Так Фёдор открыл для себя мир Интернет-лекций, похожий на поразивший его в детстве разноголосый базар с гадалками, пугавшими не слушавшую их бабушку страшными карами, с ворами, пойманными за руку, и проходимцами, норовящими всучить вместо добра барахло.

Бабушка любила базар и умела выбрать на нём настоящий товар. Её внуку понравился базар виртуальный, на котором, как он считал, найдёт нужные ему ключи разумения, сокрытые могучим информационным шумом.

Первым его открытием были лекции назвавшегося профессором Жданова.

Профессор учил восстанавливать зрение, тренируя мышцы глаз. Специалист-оптик, кандидат физико-математических наук, он оседлал конька, в котором был силён, – метафизическое представление о работе оптической биосистемы.

Канцеву было понятно, что это только один из возможных взглядов на проблему ухудшения зрения, не отвечающий на все вопросы. Но ведь каждый честный взгляд важен. Один пропустишь, и не будет необходимого разнообразия. А проповеди Жданова был яркие, понятные с технической точки зрения, и человечные. Гимнастика, которую делал этот не очень спортивный человек вместе со всеми, «Школьный вальс», который он запевал для настройки аудитории на общую добрую волну – неудивительно, что женщины-слушательницы вращали за ним глазами и сводили их в точку на гимнастике, а потом старательно подпевали. Даже Фёдор Викторович, косящий одним глазом на экран компьютера, не выдерживал и мурлыкал, замирая над самолётиком:

«Когда уйдем со школьного двораПод звуки нестареющего вальса,Учитель нас проводит до угла,И вновь – назад, и вновь ему с утра —Встречай, учи и снова расставайся,Когда уйдем со школьного двора».

Но почему у Канцева проскочило словечко «проповеди»?

Лекции и беседы, заочным свидетелем которых он был, правильнее было назвать антипроповедями. Потому что пожилая гвардия аналитиков и правдолюбцев не пропагандировала и не агитировала, она предлагала поговорить о жизни, звала слушателей к любви и справедливости, отрицала хитро навязываемую традиционными проповедниками ценность – иметь деньги и маскируемую ими цель – иметь много денег.

Пророки, проповедники, учителя и жрецы – всё это не точно, не про них.