Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения

– Ну это я… Я много кому внушала, всякого разного. Но это всё для себя. Чтобы удовлетворить свои амбиции или жажду, или достичь целей. А ты для чего?

– Разница не велика. Для себя. Такая моя суть. Я писатель, и пишу наш роман. Совместно с тобой. И хочу, чтобы он закончился самым добрым образом. Чтобы все герои стали счастливы, и жили долго, и умерли в один день. Разве не достойная причина?

– Я тебе не рассказывала. Мне, однажды, повиделось такое… Про писательское дело… – если автор… если в роман не вложена его собственная жизнь, тогда это всего лишь мыльный пузырик, воздушный шарик… – унесёт его вверх (потому что раздувают таких Сильные Мира сего, пузатые дядьки – для своих прибылей, вложив в виде инвестиций: пару чеканных монет). Но потом – лопнет в высоте такой шарик и упадёт жалким ошмётком порвавшейся резинки, ничего ни для кого не сделав доброго. И знаешь, я написала роман, где моя героиня погибает по собственному выбору – героиней была я сама… Она так замечательно обтяпала самоубийство, чтобы оно выглядело загадочно-детективным. И велось расследование, людей вызывали на допросы, все мучились, стараясь разгадать, кто виноват.

А виноватыми были те, кто иначе не мог приметить моё творчество. Им не хватало крови, жертвы, живого мяса. И героиня им это мясо сознательно отдала – своё, ножом с чужими отпечатками пальцев в живот… извольте получить плату, членский взнос – берите, ради прибыли. Написала я такую книгу – почти полностью, осталось только последнюю заключительную часть дописать, парадное шествие после полученной оплаты кровью…

Но увы – роман пропал, украли вместе с компьютером. Даже копии не сохранилось.

Никто его не увидел и не прочёл, но самой мне очень заметно полегчало. Пока писала, открыла для себя то, что все эти «Сильные мира сего» – ни разу не достойны жертвы. И другие – потребители развлечений – только и всего. И чтобы подлизаться к ним за ради достижения признания – тоже оно того не стоит. В процессе изобретения пути к славе, я осудила собственную героиню. Дура она. Повелась на поводу у зависти к внешнему успеху, потому и погибла.

И даже если кому-то и доказала, что достойна внимания (обычно, кто платит кровью – имеют шанс, если всё обтяпать по уму, вспомним Марину Цветаеву) – всё равно такое внимание «не стоит туалетной бумаги», чтобы вытереться после прочтения. Я тогда записала стих, так и называется «Память человеческая не стоит туалетной бумаги».

– Ты же согласен с такой трактовкой? – высказав это я ждала, что ответит Кинг.

Но он ничего не ответил. Взял мою ладошку и два раза поцеловал. Молча.

«Всё тот же взгляд, всё тот же жест, и спать пора, но никак не уснуть»… – Меня опять за муки полюбляли, а я его за состраданье к ним.

Мы снова оставались «парочка ещё та»…

* * *

– А когда я погружалась в воспоминания, ты же знаешь? Как заведённая… Это были твои проделки?

– Конечно.

– А когда меня мучили и пытали, где ты был?

– С тобой.

– Ты шутишь… Ну ладно… Я всё равно рада что мы с тобой встретились, помнишь как это было? Случайная встреча в Париже, такая романтичная, и куда оно всё повернулось…

– Почему случайная? Я всегда знал, что мы встретимся. Это было неизбежно.

– Ты теперь всегда будешь загадками разговаривать? Но на самом деле это и вправду не важно. Я, наконец, счастлива. Просто рада, что ты не ушёл. Но если уйдёшь, то не буду хватать тебя за рукав.

– Не так уж и «не важно», дорогая. Встретить своего человека, конечно, важно. И я не уйду. А загадки кончатся, очень скоро…

– Опять загадка? Ну и ладно.

– Нет, не загадка.

– Да неужели? А как же тот факт, что я видела тебя во время оргии, видела как ты смотрел на писательницу и на меня. И как на тебя смотрел твой дружок.

– Это был не я. Нас всегда было двое. Это его вещи ты видела дома. Мы близнецы.

– Что?

– Всё так, в последний раз ты меня увидела. Увидела. А раньше ни разу.

– Что ты хочешь этим сказать? Я чего-то опять захотела спать…

– Спи. Когда ты проснёшься, то вспомнишь… я всегда был с вами. Или с тобой…

* * *

Сон снова стал беспокойным. Будто окутало прозрачным саваном. Я ощутила себя в невесомости, парящей в чужеродном пространстве теней и недомолвок. Люди, наполнявшие мой сон, не были друзьями, но – заговорщиками, исподволь наблюдающими за воздействием на меня впрыснутого подкожно зелья. Словно зелёная мушка, застывшая в паутине, я ждала исхода, понимая, что любое движение лишь быстрее привлечёт хозяина паутины. Потому я следила за сценой, не шевелясь.

Снова находясь в плену – слышала обрывки разговоров, наблюдала свои чувства и ощущения. Мне снова было стыдно.

Стивен держал за руку обнажённую гостью. Следом, приобняв за талию свою даму и оглаживая её бедро, присоединился Марк Глимчер… Глумливо играючи, облизал палец и провёл им по губам Стивена… потом по губам своей подруги. А женщина Стивена стала гладить ягодицы Глимчера. Его эрегированный член – средненький, похожий на белый гриб с плотной ножкой бочонком и небольшой головкой – отреагировал короткими рывками вверх. Подруга Глимчера подошла вплотную к Стивену, и начала тереться о его бедро сбоку. Стивен повернул её спиной, и женщина завела руку назад, стараясь ощупать вздыбленный слегка изогнутый кверху орган Принца… Я отвела взгляд.

Раньше я этого не видела, мне даже показалось, что женщина эта со Стивеном – именно её мы подобрали на трассе – та самая, из-за которой началась вся катавасия.

Удивительно, во сне мне открывались детали, ранее – когда всё было наяву – не замечаемые! Это до странности напоминало некий перепросмотр случившегося, а совсем не сон. И в процессе такого «перепросмотра» я точно знала, что так оно и было всё в точности. Просто по какой-то неведомой причине это ускользало от внимания.

Гости были в масках, но – в нарисованных на лицах красками, а не реально надетых. И это тоже почему-то не попало в зону внимания. Гости оказались раскрашенные «девочки и мальчики»… И ещё это чувство: как будто бы видеть этого мне не нужно. В сновидении я явно прочувствовала, как корректирую собственное зрение, не проникаясь отдельными деталями, будто не замечая их. Но вот получила возможность перепросмотра, а оказывается в памяти сохранено много-много больше и несколько иначе, чем я будто бы видела в реале.

Лица участников не вызвали интереса. Пирсинг у женщины видела, как выступали острые колени – помню, мурашки на телах – помню, пот на лбу и над верхней губой – запомнила, а лиц нет. Только ранее знакомые угадала. Но у писательницы я ведь пирсинг видеть не могла, так что – может это и не была писательница, а кто-то ещё.

Глимчера узнала. Но обнажённый он тоже довольно сильно изменился – появилось заметно больше сладострастия, как если бы у него открылись рожки, и с этими рожками он стал сильно игрив.

И все они нисколько не стеснялись. Подумать только.

А мой Стивен Кинг, тот же самый, только – одетым дубликатом – стоял в сторонке… в точности как на вечеринке у филателистов. Один в один одиноко наблюдал…

И Скунса, конечно, признала. В видении он расхаживал в обычной манере – довольный самовлюблённый фонарь. И всё подтягивал кверху член. Снизу подхватит и подтянет. Потом подержит в руке и опять… за яички подхватит в ладонь и подтянет. Такое движение – снова и снова… Как бы оно его, вероятно, как-то поддерживало в общем хоре блудливого действа.

Странно, раньше они были просто гостями, а теперь в сновидении перепросмотра – с разрисованными лицами – якобы сняли маски. Мерзкие, но мне – не было мерзко.

Это больше не касалось.

Подумать только. Пока они меня терзали, я не видела лиц. А теперь вижу и узнаю, но не чувствую ни злобы, ни обиды – ничего. Как будто смотрю на сказку, зная чем она закончилась. И в таком случае – мне не жаль ни себя, ни жертву-героиню, ни иных участников – ничего не чувствую.

– Неужели мне следовало всего лишь увидеть, вернее – опознать их под масками, чтобы больше не чувствовать мучений или неприязни?

– Опознать не только их, но и себя – ту, которая чувствовала, – донеслось как будто бы из соседней комнаты.

Я открыла глаза. Проснулась, услышав голос Стивена.

Мы всё ещё находились в той же больнице, в палате ставшей уже привычной.

Окна здесь располагались высоко у потолка, в них кроме края неба ничего не было видно. Причём небо светилось ярко-белым. Не голубым. Трудно описать, наподобие искристого облака. Так бывает в жидком лаке для ногтей с перламутровым блеском. Облака – вернее небо – светилось воздушным сиянием: газом с перламутровым отливом. Больше ничего в окне не различалось.

– А знаешь, ты был прав, я увидела и Стивена, и тебя одновременно – ты как обычно наблюдал, прислонившись к стене. Ты был одет во что-то совсем светлое, наверно в больничную пижаму.

Он улыбнулся, немного смущённо. Удивительно, это был другой Стивен – не тот загадочный мачо, а просто мой друг. Я улыбнулась в ответ, чувствуя заполняющую грудь нежность. И снова продолжила спать.

Последние приготовления

– Стивен?

– Что такое?

– А когда меня выпишут?

– Совсем скоро, может даже завтра.

– Подумать только! Как быстро прошло время. Я совсем поправилась?

– Ну да. Не хочешь выписываться?

– Хочу конечно.

– Тогда в чём дело?

– Ну не знаю… И куда мы поедем?

– Мы не поедем, а полетим.

– Даже? И куда? Ты уверен что нам будет лучше вместе? Не сбросишь балласт где-то посередине пути? У меня ведь даже ни документов нет, ни средств, полностью зависима.

– Не бойся! Мы теперь связаны кровными узами!

– А как же близнец?

– А что с ним? Он остаётся, мы улетаем. Его дело расхлёбывать то, что натворил. Каждому своё…

– Помню… Надпись на воротах Бухенвальда?

– Не советую шутить на такие темы.

– А я всегда шутила.

– К счастью всё обошлось. Теперь нас ждёт иная жизнь.

– Согласна!

– Так ты готова? Куда полетим? – мне же заказывать билеты.

– А домой не поедем?

– Нет, всё что нужно купим в дороге. Куда ты хочешь?

– Говорят, очень хорошо в Новой Зеландии, ты там бывал?

– В Австралии бывал.

– Можно и в Австралию. А если не понравится – махнём в Новую Зеландию?

– Отлично! Или в Папуа – Новую Гвинею, или на Аляску!

– Я любила холод, купалась зимой. Но на Аляску не хочу. Хочу туда, где много травы… Обожаю траву! Чтобы как в Централ парке в Нью-Йорке, ты же знаешь?

– Конечно. Там водятся колибри.

– О! Ты видел! Такие крохотные – чуть больше шмеля… Тушки зависают вертикально, крылышки стрекочут, а клюв – горизонтально длинный такой – в серединку цветка! Завораживает… Видела…

– Решено! Полетим туда, где водятся колибри. Завтра выберу город…

– Да, выбери сам. Туда и полетим. И по поводу выписки сам договорись, не хочу ни с кем разговаривать.

– Разумеется. И билеты закажу. Все кредитки при мне. Будем просто отдыхать и ничего не делать.

– А ты правда веришь, что всё было не зря?

– Разумеется, если так великолепно кончилось! А ты ещё сомневаешься?

– А как же сын? Ты же про сына упоминал. И твоя дочка?

– Не волнуйся, на твоём сыне всё отразится самым наилучшим образом. При всех стараниях ты не смогла бы дать ему больше. А дочь – она тоже взрослая. Выбрала идти по стопам своей матери. Для неё всё впереди, и в моей помощи они обе не нуждаются.

Самым лучезарным образом Кинг светился поддержкой.

– А как же роман? Кто-то ведь собирался дописать роман?

– Если окажется не дописан, – и его лукавая недосказанность снова меня порадовала.

Кто бы мог подумать, что жизнь поднесёт мне, наконец-то, так долго ожидаемый подарок!

– Наш общий роман… – я мечтательно млела…

– Общий, дорогая… именно – общий…

* * *

– Какой пустой аэропорт. А где люди?

– В самолёте будут, здесь всегда пусто.

– А мне однажды уже встречалось такое. Летела в Петербург с пересадкой в Хельсинки, вот там точно так же – на целом переходе между гейтами было совершенно пусто – в той зоне не было даже киосков, только такой же пустой туалет. Днём, но нигде ни души. Пока шла от кафе до посадки и даже остановилась помедитировать на полчасика в каком-то зале ожидания – людей нигде не было вообще. И настенных часов. И пока присела в пустом зале ожидания незнакомого аэропорта, то испытала сильное потрясение и опоздала на посадку. Мне повиделось будто планета опустела, и точно как в аэропорту, мне будет пусто в Петербурге, хотя на самом деле меня туда пригласили. И сделалось так одиноко, будто я одна во всей Вселенной и некому быть нужной. Даже плакала.

Потом меня всё же посадили, потому что самолёт ещё не улетел, но багаж уже сняли, и после перелёта пришлось ждать сумку два дня…

– Сегодня не опоздаем. У нас не менее получаса в запасе.

– И мы вправду будем счастливы?

– Конечно, мы уже счастливы.

– Подтверждено космической печатью?

– Разумеется!

И он извлёк из кармана коробочку с колечком из серебристого металла, в точности нужного размера. Я обрадованно подставила палец.

– Больше не одинока. Пойдём сядем вон там, напротив экрана?

– О`k!

С экрана для ожидающих посадки пассажиров передавали новости дня.

– В Ранвее, недалеко от города, среди скалистых пород Национального Парка было обнаружено тело женщины. У трупа были извлечены внутренние органы. Возбуждено уголовное дело, начато расследование. Полиция подозревает убийство в связи с оккультным ритуалом жертвоприношения и разыскивает родственников пострадавшей, а так же возможных свидетелей происшествия.

Дополнительно сообщалось, что женщина была одета в некое рубище, а на теле имелись следы пыток и уколов. У населения просили любую информацию, которая могла бы помочь следствию.

После сообщения ведущая перешла к сводке погоды.

– Подумать только, на её месте могла бы быть я… так же – нашли бы где-то, с вырезанными органами. Именно этого я и боялась.

– Но, к счастью ты жива.

– Благодаря тебе. Полиция ищет родственников или свидетелей происшествия…

– Найдут, конечно…

– По моему, это ты меня спас.

– Тебе лучше немного поспать, ты всё же ещё очень слаба.

– В самолёте, обязательно посплю.

– Так ты уверен, что это не про меня? Раз мы всё ещё живы – ты же живой?

– Ты слишком впечатлительна.

– Да ты прав.

Сын и брат в NY

Вылет рейса задержали на два часа. Потому и приземлились тоже с опозданием.

Нью-Йорк встречал привычной суетой, очередью на паспортном контроле и неприятно резанувшим недружественным отношением к представителю России.

В довершение к прочим неприятностям в дороге Митя случайно уронил лаптоп и всерьёз опасался за свой драгоценный Apple MacBook. На беду, это решительно увеличивало степень раздражения. Нервировало почти всё, включая пасмурную погоду. Для Нью-Йорка моросящее серое небо вообще явление не частое. Но и тут не повезло – ещё сквозь иллюминатор Митя приметил нечто невнятное между снегом и дождём и почувствовал совсем беспросветную тоску осунувшегося дня.

На выходе в зале ожидания – ярким пятном – нервно пульсировала всё та же бессменная красная майка дяди Бориса. И конечно – седая борода, шорты и кроксы.

Борис усиленно изображал жизнерадостность, и Мите моментально захотелось улететь обратно.

– Как долетел? – он приобнял племянника за плечи.

– Нормально, спасибо, что встретил. При такой погоде… – Мите совсем не хотелось ничего говорить.

– Да всё нормально. Пошли, вещей нет?

– Нет, какие вещи, всё здесь, – и племянник потряс ручной спортивной сумкой.

В AirTrain он снова пустынно посмотрел на Бориса:

– Так ты думаешь, что это не она?

– Ну что ты заладил! Поедем, как договорились, там всё и увидим. – И Борис напряженно застыл, отворачиваясь и занимая позу стойкого одеревеневшего ожидания.

Как себя вести с племянником в подобной ситуации, он не знал. Они вроде дружили, но всё же разница в возрасте и менталитете сказывалась. Митя был парнем современным, интеллектуалом с образованием, а Борис зато старше, повидал жизнь, ну и опять же – тракер в Америке… Для московских маменькиных сынков это звание уважаемое.

Борис встретил племянника в аэропорту, тот прилетел из Москвы, чтобы вместе выехать в городок Ранвей, – тот самый, куда отправилась к любовнику его мать, да неожиданно пропала. Пришлось срочно вызывать Митю и даже купить ему билет, потому что полицейские гады, на самом деле ничего толком не зная, выдали ему очень скотским манером вообще резко поганую новость.

Через пару дней после заявки о пропаже сеструхи эти собаки неожиданно навестили его дома, чтобы сообщить о том, что недалеко от Ранвея найдена женщина, по описанию похожая на разыскиваемую. Только нашли не совсем «женщину», а труп. И попросили его срочно вылететь на место для опознания. Уверенности у них не было, так что рекомендовали не волноваться раньше времени. Мол, такое случается часто – обычная формальность, в 99 случаях из ста – оказываются другие люди, и всякое такое бла-бла… Дорогу обещали оплатить.

Борис в таких делах совершенно не разбирался и отнюдь не жаждал. К тому же его английский по-прежнему оставался весьма скудным. Потому он просто позвонил племяннику и попросил прилететь как можно скорее.

* * *

Вечер брат и сын коротали в комнатке пропавшей: выпивали, вспоминали, и конечно разговор постоянно возвращался к думам о «генеральше».

– Так ты всё же думаешь, что это не она? – Митя потерянно упёрся локтями в край стола, ему очень хотелось положить голову на ладони, но терпел – боялся, что локти дрогнут, соскользнут, и он упадёт носом в стол. А там посуда, рюмки, выпивка и закуски…

– Полиция её даже искать не начала! А ты раньше времени гонишь… Потому что у них другой работы – видите ли – слишком много. Понял? Пока волноваться рано! – Борис утешал племянника как мог, хотя и сам нуждался в утешении не меньше.

Он просто не верил, что такое возможно. Сестра уже столько раз попадала в разные передряги и всегда находилась – то в больнице, то в милиции. Матушка ему рассказывала, что сестрица имела такую вечную привычку – пропадать месяцами! Да и сам он отлично это знал.

– Ну если сами из полиции сказали не паниковать раньше времени, подумай ты головой, – продолжил Борис, – ну чего ты снова заводишь?

Митя вяло взял стакан и выпил.

Наутро им предстояло вылететь в Ранвей. И уже там на месте связаться с полицией и начать поиск.

В дверь постучали. Борис открыл, на пороге стояла хозяйка квартиры.

Поинтересовалась, кто такие. Они представились. Хозяйка запросила денег, Борис пообещал выплатить задолженность за квартиру, оставил задаток, и она ушла.

Судьба жилички её не сильно волновала. Лишь бы плата поступала вовремя. Упрекнула за задержку. Остальное её не касалось.

В небе

Полулёжа в кресле, удобно устроившись и укрывшись покрывалом, в самолёте было замечательно покойно и счастливо. Под веками – в который уже раз начала проступать картинка…

Теперь это стало самым обычным делом. Стоило мне настроить мысли на любую тему или припомнить какого-то человека, как тут же появлялись картинки. Под закрытыми веками получалось объёмное кино, и живые картины событий, где я же была участницей.

Например, однажды я оказалась на площади рядом с собором Святого Петра в Риме. На той самой площади, где обретается несметное количество голубей. Кажется, нигде нет такого раздолья для милых сизокрылых пташек, по ходу, способных похоронить под своими испражнениями все статуи древнего города, если те постоянно не отмывать усиленно. Там на площади я подошла к группе студентов, чтобы послушать, чем нынче живёт молодёжь. Они меня не заметили, тогда, пробравшись в центр группы, я начала у них на глазах подниматься в воздух: стоя солдатиком прямо перед носом нескольких человек! – Вверх метра примерно на два-три, потом вниз, вставая на камнем выложенную площадь, потом снова вверх – солдатиком! И так несколько раз. Бесполезно – меня никто не увидел.

В другой раз я летала по городу, заглядывая в окна. Там меня однажды всё же увидела какая-то женщина. Примерно на девятом этаже. – Не удивилась совсем. Я осмотрела её снаружи и полетела себе дальше. Женщина сидела в кресле и ничего не делала. Довольно старая, но всё равно удивило: как можно среди дня вообще ничего не делать? И даже будто оно ей и не надо, и это постоянно. Такой образ жизни. Ковры на полу, ковры на стенах, а она в деревянном старом кресле, укрытая пледом, на веранде напротив окна, сидела с открытыми глазами и смотрела вперёд. И увидела моё лицо – на высоте девятого этажа – разве её это не должно было удивить? Но нет, несмотря что единственная увидела, в отличие от остальных… Обычно меня летающую никогда не видят. Можно хоть кувыркаться у потолка…

И вот на этот раз – после привычного закрытия глаз, под веками опять начала формироваться живая картинка. Сначала образовалось очень объёмное просторное пустое и светлое пространство… А потом начала проступать картина…

– Стивен?

– Что?

– Мне знаешь, что сейчас приснилось?

– Не знаю. Что?

– Кладбище. Свежая вырытая могила. Промозглая и слякотная погода, прелые листья, чёрная мокрая земля… Могильщики медленно и старательно погружали в могилу гроб. На специальных лентах вручную, сами не слишком твёрдо стоя на земле… А рядом у края двое. Родственники. Один постарше, угрюмый с седой бородой и в красной майке, а другой молодой – лицо не бритое, заплаканное, одет в коричневое пальто… Точно такое пальто есть у Мити. А старший – похож на брата. И тоже в кроксах на босу ногу, при том, что там вроде холодно, носы красные у обоих. И глаза у молодого. Они оба смотрели, как в могилу опускают гроб, простой такой – совсем без загогулин и без полировки… тёмно-синий… И знаешь, молодой – держал в руках фотографию, похожую на меня… и один цветок. А тот, что похож на брата, стоял с пустыми руками и молчал, отстранённо ождая, когда рабочие закончат. А потом молодой как будто пошутил: он поднял лицо и произнёс «она всегда говорила, что на её похоронах будет только один человек». И тот, что с бородой, сказал:

– А оказалось двое.

И молодой заплакал.

– Ведь это не про Митю?

– Конечно нет, дорогая, это же всего лишь сон…

Я снова блаженно закрыла глаза, и очень сильно захотелось спать.

Послесловие

Осень стояла особенно ясная.

Дни солнечные и тёплые, начало сентября – настоящее Бабье лето, короткий период «второй молодости года» перед наступающей зимой.

С девчонкой Митя уже полгода как расстался, на неё начали нападать необузданные психические срывы, и родители отправили её в лечебницу. Митя снова жил одиноко в прежней московской квартирке, малогабаритной, но в хорошем районе и недалеко от метро. И работа ему попалась вполне достойная. В целом жаловаться было не на что, кроме беспричинной печали – заедала она Митю не часто, но запойно на неделю-две примерно каждые три месяца. Сожалел он жёстко, но сам не зная о чём.

В день, когда в дверь его квартирки раздался таинственный звонок, Митя как раз страдал такой печалью и лечился абсолютным уединением и беспрерывным просмотром фильмов или сериалов. А так же таблетками от головной боли, давления, и прочими.

Когда Митя открыл дверь, то увидел посыльного с заказной бандеролью.

На упаковке значилось Митино имя и фамилия, а так же его адрес. В строке отправителя – печатное агентство. Расписавшись в получении, Митя с волнением вскрыл посылку.

Неизвестный отправитель из неизвестного агентства переслал ему рукопись, полученную по почте из США. В прилагаемом письме на его имя сообщалось, что агентство уведомляет Митю о печати книги и просит его согласия на экранизацию.

Повесть была получена с подтверждением всех необходимых формальностей и полномочий, в соответствии с которыми Митя числится единственным наследником и правообладателем, а сторона, передавшая наследие, а так же представлявшая его интересы – пожелала остаться инкогнито. Копии документов на право владения рукописью прилагались. Забрать оригиналы и расписаться Митю приглашали через неделю в приёмной редакции.

Дополнительно в отдельном конверте лежал авторский экземпляр книги, название которой гласило:

Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения.

С фотографии на обложке на него смотрело лицо матери.

На вид значительно помолодевшая с тех пор, как полтора года назад они виделись в последний раз, мать стояла в паре с незнакомым мужчиной, умиротворённая и счастливая.