Автор идеи цвета

– Мар, ну сам посуди, кто я такой, чтобы мешать учиться на ошибках хорошему человеку? Кстати, я заблаговременно заныкал залинейный архивчик и успел поделиться допуском кое с кем.

– С кем? – ревниво потребовал разъяснений Мартин.

– Так, с парочкой любимчиков, – не счел нужным вдаваться в подробности учитель.

Указание на досадное упущение показалось вполне справедливым: Мартина нисколько не интересовали те, иные, сведения. Поэтому и не слишком удивился язвительному обвинению. Было очевидно, что автор идеи цвета имеет доступ к некоему диковинному фонду информации: Катр любил при случае блеснуть потусторонним словечком, в точности, как отец. Может быть, потому всякий раз при упоминании Архива у Мартина появлялось смутное ощущение опасности. Непредсказуемость нежелательна, а стремление организовать порядок в доступных, понятных и полезных сведениях непреодолимо.

Единственное, что всегда с благодарностью принимал от учителя – это совместный просмотр красивых, но неестественно выстроенных сюжетов. В них часто фигурировали мужчина и женщина, поначалу, как правило, обремененные сложностями взаимного недопонимания. Затем недоразумения разрешались, и вот, должно бы начаться самое важное, но файл прерывался. Катр смеялся над огорчением ученика и со знанием дела пояснял, что это не технические неполадки, а так и задумано, но возникали сомнения в правоте учителя. Несмотря на явные логические нестыковки в историях, было интересно наблюдать за поведением, жестами и мимикой героев. Иногда виделось что-то подобное в Э-Лине, и это было почему-то приятно.

Отвлекшись на воспоминания, Мартин потихоньку свыкался с поразительным предательством товарища. Катр, не обращая внимания на хмурый вид ученика, невозмутимо вернул разговор в забытое ошарашенным собеседником русло.

– Так вот, в Архиве помнят ушедших и чтят неизбежную закономерность. Видят, как меняются тела после финала, берегут в памяти последнее выражение лиц близких. Там говорят «умер», а не «ушел навсегда», как предписывается нашим Этикетом. Прощаются с телом и хоронят.

– Прощаются с телом? Зачем? Хоронят? Прячут? Куда, Кар? – Мартин моргал, ожидая, что друг рассмеется очередной своей диковинной шуточке.

– Ты не понял, Мартин. «Хоронить» – закапывать в грунт. Тело покинувшего мир укладывают в гроб и различными способами отделяют от оставшихся.

– Гроб? Что-то вроде нашей капсулы покоя? – Мартин, не успев договорить, осознал, что сморозил глупость.

– Нет, это такой специальный ящик. Для безжизненно пустого тела, которое с почестями туда помещают, когда… Когда уже нет места среди живых. Ящик закапывают поглубже. Это не единственный способ – тела умерших подвергают воздействию высоких температур. В Архиве существует красивая версия, что это освобождает душу усопшего. Прах помещают в специальный сосуд, не буду упоминать название, дабы тебя дополнительно не шокировать. Мар, не надо на меня так таращиться, пожалуйста. Для тебя то, что я говорю, звучит как полный бред, но в Архиве поступают именно так. Ну нет там способа быстрого и бесследного ухода в правильное время, – терпеливо, будто оправдываясь, подытожил Катр.

– Душа… – повторил Мартин, чувствуя себя маленьким и беззащитным.

– Ну уж нет, дружок, в полемику о вечности тебе меня не втянуть! – уклонился профессор от шквала новых вопросов, готовых сорваться с губ Мартина. – У нас недостаточно времени для достойного оперирования этим понятием.

– Продолжай, Катр, – умоляюще шепнул Мартин.

– Так не перебивай. Мы и обитатели Архива по-разному смотрим на процессы окончания жизни. У нас есть капсула покоя. Она не примет желающего уйти, если его время не пришло. Право на уход обеспечивается не спонтанным решением для утративших смыслы или не имеющих интереса длить существование. Ошибки быть не может. Покой, предопределенный судьбой. Без сомнений и печалей, с ясным видением направления. Последним выбором называют постижение своей завершенности. Кому суждено отправиться дальше, тому поле капсулы поэтапно и деликатно погасит процессы в организме, и только потом полностью утилизирует. Просто, красиво и не вызывает страданий. Ушедший не доставляет оставшимся хлопот, помогающих пережить вину и печаль. Горевать не принято. Считается благом покинуть мир в положенный срок и ничего не оставить после себя, кроме идеи. В каком-то смысле для нас превращение плоти в ничто, полная утилизация – освобождение и достойное окончание пути с надеждой на продолжение в ином контексте. Уходящий заранее прощается, если посчитает нужным, но к этому не обязывают. Осуждать заслуженное право на последний выбор никто не посмеет. Мы знаем, что если капсула покоя согласилась с намерением подвести итог, то легкий и спокойный уход навсегда – не прихоть, непредвиденность или трагедия, это – принятие. – Катр снял очки, потер побелевшую переносицу и уперся в стену невидящим взглядом. – В мире Архива после жизни остается тело – и оно нуждается в других людях. Придуманы и согласованы специальные правила – ритуалы, необходимые для того, чтобы сгладить эту досадное неудобство и приглушить боль утраты.

– Какие ритуалы? – Мартин приподнялся и вытянул шею, ловя каждое движение рассказчика.

Катр почесал затылок, взъерошив и без того лохматую прическу.

– Ну-у… Разные. Играют специальную музыку, договариваются об обязательной цветовой гамме. Приносят к месту упокоения красивые растения, потом собираются вместе и едят.

– Что едят? – непонимающе нахмурился Мартин. Его уже подташнивало, и нить монотонного повествования терялась.

– Мар, ты вообще меня слушаешь? Еду они едят. Не спрашивай, отчего у них просыпается аппетит! От свежего воздуха? Кто знает…

Мартин, готовый поверить во что угодно, решительно кивнул, скрестил пальцы и попытался сосредоточиться. Катр бесстрастно вернулся к невеселому повествованию.

– В Архиве для получения права на итог нужны неоспоримые аргументы, и на их добычу растрачивается все отмеренное судьбой время. Легальный досрочный уход возможен лишь для избранных, ускользнувших оттуда во сне или посредством стечения обстоятельств, которое там принято называть «несчастным случаем». Для таких циников, как я, это определение могло стать предметом дискуссии, если бы не понимание, какой величайшей ценностью бывает чье-то присутствие, как невыносима внезапная потеря. Все это невероятно усложняет траектории жизни, Мар, – Катр спрыгнул с подоконника и размашисто прошелся, разминая ноги.

Неотрывно следя за резкими движениями друга, Мартин вновь чувствовал себя учеником, замирающим на пороге очередного открытия. Узнавал эту рассогласованность картинки и звука: удивительно, как в сухощавом теле мог поместиться грудной резонатор такой поразительной глубины. Катр любил говорить и не выносил, когда его перебивали. Было заметно, что его весьма воодушевляет звук собственного голоса.

– Профессор, а как же последний выбор? – Мартин не выдержал и задал новый вопрос, окончательно войдя в роль стажера.

Катр приосанился и взмахнул рукой, как будто хотел что-то показать на воображаемом макете.

– Архив – странное место. То, что трагически несправедливо считается там последним выбором, противоречит ясности своевременного исхода. Некоторые имеют непреодолимое устремление к такой альтернативе, но это решение не одобряется обществом и не защищено правом на свободу выбора. Это незаконно и даже неприлично – сбежать в непредначертанную пору, предать собственные смыслы, уничтожить вероятность продолжения. Для кого-то тяга к самостоятельному завершению – бессильный протест, кому-то нестерпимо больно. Их мучения стараются облегчить в специальных учреждениях.

Мартин молчал, опасаясь, что ответ на каждый следующий вопрос будет все сложнее и неприятнее. Уже не был уверен, нужно ли ему это знание о потусторонних порядках, и начинал сожалеть о своем любопытстве.

Катр взглянул на матово-белую стену, отвернулся от нее и размеренно договорил, всматриваясь в пустоту.

– Добровольный уход от самого себя в архивной системе ценностей считается слабостью и непризнанным отчаянием. Далеко не все из этих страдальцев хотят избавиться от сложностей, Мар, кому-то требуется неизмеримо большее.

От жалкой кривой улыбки Катра у Мартина перехватило дыхание. Очевидно, что такие подробности друг не мог узнать, просто созерцая фильмы залинейного фонда в Галерее сведений. Но задать прямой вопрос о происхождении такой осведомленности не решился.

– Катр, мне очень жаль… – почему-то выразил соболезнование, не понимая, кому именно его адресует.

– Спасибо. – Спокойно принял порыв друга Катр. – Видишь ли, Мартин, помимо прочего, еще и этичных инструментов для завершения нет и быть не может. Приходится что-то придумывать, скрываться. После проигрыша в этой безысходной игре незавидная история все равно заканчивается пустотой телесной оболочки, нуждающейся в скорбной заботе близких. Чувствуешь разницу? Если да, то поймешь, что такое наш последний выбор и как наличие капсулы покоя все меняет. – Сдержанно, но с видимой досадой проговорил профессор.

– Катр, откуда тебе это известно? Ты так достоверно все описываешь… Как очевидец или даже участник, – не выдержал Мартин.

– Давай будем считать, что я говорю, как сторонний наблюдатель. Или потусторонний наблюдатель. – Катр надел очки и испытующе глянул на Мартина, решая, стоит ли заходить так далеко в рассуждениях о бренности.

Мартин остро ощутил потребность спросить про то важное, не дававшее покоя с тех пор, как отец ушел в Архив. Но Катр начал пространно и с явным удовольствием рассказывать про устройство Лабиринта, ведущего к капсуле покоя, про свое изобретение остановки возраста, плавно подбираясь к самому интересному – возвратному эффекту.

Мартин закричал, торопясь узнать, пока у них оставалось немного времени. Уже стало трудно дышать разреженным воздухом.

– Катр, капсула покоя это и есть смерть? Уйти навсегда – значит умереть? И почему, черт возьми, за линию Архива могут выйти лишь избранные? И что там, в Архиве? – игнорируя последовательность, выпалил он все вопросы на одном выдохе.

– Все просто, дружище, – печально покачал огненно-седой головой Катр. – В Архиве…

Все вокруг безжалостно залил свет, и их поглотила тишина. Губы профессора шевелились, договаривая ответ. Мартин хотел и страшился узнать, почему никогда не встретится с отцом, но воздух оставался бескомпромиссно глухим: период полной свободы от мира заканчивался. Второй попытки в ближайшее время не добиться никакими заслугами.

Опасаясь, что не сдержит разочарования и зарыдает, Мартин гневно зарычал:

– Катр-р-р, чер-р-р-това училка!

Друзья переглянулись, сотрясаясь от безудержного хохота, как в те времена, когда все начиналось, и молодой автор идеи цвета увлеченно рассказывал научные байки стажерам, а они ловили каждое слово лектора и дружно смеялись затейливым шуткам.

– Ну что, доктор Мартин Пост, придется разобраться самостоятельно. Не сомневаюсь, тебе это по силам. Ты лучший мой ученик, парень, – растянув тонкие губы в язвительной ухмылке, менторским тоном произнес Катр.

«Надо все-таки взять у него контакт дентодизайнера», – запланировал Мартин.

Глава 5. Катр

Катр беспечно пообещал Мартину скорую встречу и направился по пустому коридору к ближайшему лифту. Оказавшись в прозрачной кабинке, повинуясь хулиганскому мальчишескому порыву, направил тонкий рычажок вверх, отключил ограничение скорости и прокатился до самой башни.

Выходить не планировал – слишком много историй хранил овальный зал с крышей из тонкого стекла и низенькой узкой дверью. Воспользоваться этим проходом можно только согнувшись, что Катр однажды и сделал – вошел в мир через балкончик с черными коваными перилами. «Нет, не сейчас», – все-таки колебался. Уверен был: однажды заслуженный кредит доверия позволит всюду перемещаться и теперь, несмотря на то, что за время субъективно недолгого отсутствия в мире прошел не один десяток длинных циклов. По крайней мере, сегодня никаких сложностей не возникло. Он успел посетить мастера в корпусе идеи красоты и привести в порядок свой внешний вид, заказал новые очки и без проблем получил информацию о месте проживания старого друга. Прикосновения руки беспрепятственно открывали все входы и выходы, авторский кредит быта остался неограниченным. Рискнуть кратковременным и совсем недавно обретенным спокойствием? Стоит притронуться к той самой медной панели, и не сможет противиться искушению войти в открывшуюся дверь.

«Чересчур много впечатлений для одного дня», – мысленно посетовал Катр. Лифт замер, как бы предоставляя возможность передумать. Оглядев подрагивающие пальцы, все-таки решился и вышел. Приложив ладонь к скрытой в изгибе стены потускневшей медной пластинке, с негодованием обнаружил, что не может попасть в принадлежавшее ему с незапамятных времен помещение. Попробовал остановить проезжающего мимо инструкта, но тот, попискивая, объехал профессора как неодушевленный предмет. Это возмутило едва ли не в большей степени, чем закрытый личный вход в башню. Стоял перед невидимой недоступной дверью, и все сомнения исчезли. Ему необходимо туда попасть.

«Кому пришло в голову лишить покойного великого первого автора прижизненного допуска к площадям Сообщества, которое основано на принципе доверия?» – раздраженно недоумевал, оглядываясь по сторонам. Пустынно и светло, в зеркальных панелях расплывались спирали лестниц. Ими не пользовался никто, кроме механического обслуживающего персонала. Катр предполагал, что извилистые пролеты ведут вовсе не туда, куда кажется, но никогда не имел ни малейшего желания это проверить.

Вместо отражения мерцала лишь размытая тень. Похлопал по карманам, но, обнаружив очки на носу, понял, что дело не в зрении. Весьма неприятно, но объяснимо. Он вернулся, но, похоже, что-то пошло не по плану. На смену раздражению пришел азарт вместе с решением не суетиться. Неуверенно попятившись, вернулся в лифт, не зная, ожидать ли подвоха, но кабинка тут же с тихим шелестом скользнула вниз.

Рассматривая проплывающие вверх извилины стен лестничного колодца, уловил тень одного из первых разочарований миром, хранившегося глубоко в памяти.

Как же тогда хотелось скорости! Ветра в лицо, выворачивающего веки, натягивающего на виски щеки и раздувающего губы безумной улыбкой. Отдаться холодному потоку, раскинуть руки и мчаться навстречу неизведанности, приветствуя не то начало, не то конец, наполняясь страхом, сменяющимся зарождающимся любопытством. Но не находилось даже отдаленно способствующего исполнению страстного желания средства. Все, что можно было предпринять в такие моменты – это подняться на последний этаж под самую башню, нажать на панель максимального скоростного режима спуска и падать, чувствуя, как вот-вот ноги оторвутся от пола, отчаянно зная: еще миг, и тело подхватит упругая безопасность.

В один из тех вечеров, не отдавая себе отчета в импульсивном поступке, запрыгнул на парапет, и, зажмурившись, качнулся всем корпусом вниз, бесцельно и бездумно. После короткого полета белая гладь дороги приняла тело пружинистой мягкостью и тут же затвердела, как ни в чем не бывало, когда отряхнувшись, встал на ноги. Недоуменно оглядевшись и порадовавшись, что не нашлось свидетелей бесславному кульбиту, долго слонялся по улицам. Остаток той необыкновенно длинной ночи был проведен в компании темной пустоты и кувшинчика отвратительно сладкого амбрового напитка цвета шафрана, появившегося в стенной нише. Сил сформулировать системе Корпорации пожелания своих предпочтений не нашлось.

Улыбнувшись причудам памяти, вышел на улицу, показавшуюся особенно пустынной. Затаил дыхание, прислушиваясь. Блаженно подставил лицо прохладной свежести воздуха, зажмурился от ярко-белого света, окутавшего все радужной пленкой. День затягивался, судя по высоте белесых туч, прореженных острыми лучиками. «Интересно, скоро ли будет вечер?» – рассеянно любовался небом. Что толку разглагольствовать о непрогнозируемых событиях – нельзя угадать, в какой момент опустятся сгустившиеся потемневшие облака и тени станут протяжными и тонкими.

Прогуливаясь вдоль ровного ряда диафанических зданий с плавающими внутри размытыми силуэтами, заглядывал в окна. Все же нельзя не проникнуться совершенством этого места: улицы широкими волнами огибают четкие силуэты строений с высокими округлыми окнами, издалека напоминающими вогнутые линзы из кремневого стекла. С любого расстояния не разглядеть полос лишнего цвета вдоль плавных границ сооружений. Эта чистая логика застывшей музыки обещала умиротворение, и Катр снова очарованно поверил.

Удаляясь от высокого корпуса с прозрачным куполом, в котором началась головокружительная карьера, невольно вернулся мыслями в тот день, когда стал автором идеи цвета.

***

Великим автором, а позднее и профессором, Катр оказался совершенно непредвиденно и относился к респектабельному статусу подчеркнуто иронично. Весьма забавляло слово «великий» в официальном звании. Добавлял мысленно: «И ужасный», вспоминая взрослую и печальную историю, бесстрашно рассказываемую в Архиве детям, погружаясь в особое одиночество оттого, что некому опознать цитату. С горечью признавал свое сходство с героем этой сказки. Тоже временами считал себя самозванцем и, опасаясь разоблачения, принимал опрометчивые, а порой и жестокие решения.

Катр был одним из немногих, имеющих только имя. Особый символ значимости персоны, как оказалось. Никогда не приходило на ум гордиться исключительным правом обходиться без фамилии. Он ее и не помнил, поэтому представлялся именем, не сразу смекнув, что это привилегия избранных. Поначалу ничего не знал о местных правилах, как и о себе самом. Но это, похоже, не имело значения. По крайней мере, никто не задавал вопросов. Такие тонкости стали понятны далеко не сразу.

А воспоминания о том времени, когда не имелось никаких регалий, и он был новичком, присматривающимся к окружающей обстановке, нельзя отнести к приятным. В тот недолгий период томительного самоопределения маялся от безделья и ждал ассистента Юниту в слишком тесном для двоих помещении, измотанный бесцельным хождением по кругу домыслов и жаждой уразуметь свое назначение. Юнита лишний раз не попадалась на глаза, устав от неприкаянности партнера и назойливых попыток выяснить, почему она, назвавшись ассистентом, упорно не помогает ни в чем разобраться.

Раздраженный, стоял перед углублением в стене. Там в очередной раз появлялось вовсе не то, что ему было нужно. Сделав уже третий запрос на двойную порцию кофе, пытался доходчиво сформулировать бестолковой системе обеспечения быта, что желает получить крепкий напиток в одной чашке. Не такой уж сложный заказ упорно выдавался либо двумя небольшими емкостями, либо внушительных размеров посудиной, в которой плескалось разбавленное один к двум жидкое пойло. Махнув рукой на это безобразие, взял маленькую чашку и сел на подоконник.

С еще не угасшим воодушевлением глядя в окно, меланхолично признавал, что в целом здесь весьма неплохо. Но, в полной мере прочувствовав спокойствие, насладившись нейтральными фонами и безмятежным отсутствием яркости, заскучал. Цветовая гамма неограниченных просторов казалась до обидного скудной. Обозревание множества вариаций черного и белого не приносило удовольствия. И если крупным объектам однотонность придавала некое величие, то детали размывались безликой серостью. Эпизодически совсем мелкие предметы мелькали чудными вкраплениями. Где-то в недрах старинного стола, доставшегося вместе с кабинетом, валялся красный карандаш, а однажды автооператор порекомендовал дизайн оправы для очков тошнотворного зеленоватого оттенка. Катр скромно отказался в пользу глянцево-черного оформления лица: в его наружности и без того достаточно эксцентрики. Все эти мелочи были вполне доступной роскошью, но жажда больших объемов цвета никак не проходила.

Так и не удалось разобраться, по какому принципу устроены ограничения. Случалось, виделись желтоватые пятна вечернего света, бело-серые облака просвечивали тусклой синевой, а тени внутри причудливо изогнутых стен по ночам обретали фиолетовую таинственность. Органическая еда, запредельно дорогая и не блиставшая разнообразием, вполне радовала глаз, в отличие от бесцветного этичного продовольствия, предлагаемого бытовой системой. В глубине чашки с угольно-черным напитком при удачном освещении просматривались отголоски коричневого тона. А вот незамысловатой палитрой собственного гардероба, выбранной из предложенных оттенков, Катр был крайне недоволен. Покосившись на графитовый рукав куртки, досадливо скривился. Отчаянная тоска по цвету не давала покоя.

– Ты прекрасен, но мне так скучно. Вот бы добавить тебе разнообразия! – мечтал, не замечая, что рассуждает вслух, желая донести свое мнение до этого бесцветного мира.

Катр не испытывал жажды преобразований настолько, чтобы возжелать раскрасить дороги и зодчество. По крайней мере, не так сразу. Признавая свой эгоизм, все же уважал чужое пространство. Но отчего бы не помечтать о цвете? Если не для предметов, то для самих жителей этой ахроматической обители. Нельзя назвать их вовсе лишенными яркости: в отличие от малонасыщенной красками окружающей среды, вполне заурядное население, если не принимать во внимание тусклую скромность облачения.

Обитатели этого, на первый взгляд, логически выстроенного и понятного мира, при ближайшем знакомстве оказались слишком уж безмятежными. Не повредит внести в их томные ряды некоторое оживление. Нововведения пошли бы всем на пользу. Обнаружив, что беседует сам с собой, не стал останавливаться, а, напротив, распаляясь, все отчетливее продолжил проговаривать цветовые фантазии: приятно дать волю воображению.

Способность воспринимать цвет через запахи, прикосновения и вкусы, казавшаяся естественной, не находила отклика у окружающих. Совершенно не с кем такое обсудить. Кому расскажешь о том, как буквально кожей на кончиках пальцев ощущается, что в слове, например, «кофе», при первом визуальном прочтении – красно-черном, со второго взгляда неизменно проскользнет нотка перечного аромата, а как только рассеется, обязательно проявится кривизна плотного белого тона, вскоре затененная россыпью серебристых перчинок? Такое восприятие помогало смириться и с пыльным оттенком любимого напитка, и с тусклостью окружения в целом.

Катр все говорил и говорил, не в состоянии перестать изливать накопившееся бесцветное томление. Дотягивался до плавной оконной перекладины и, с силой проводя по гладкой поверхности ладонью, радовался изумрудному всполоху боли. Остановила безумный поток красноречия ослепительная вспышка, залившая все сплошным непроглядным светом. Так и не отключенная после попытки получить двойную порцию кофе система обслуживания Корпорации приняла запрос в обработку. Идея цвета была одобрена.

То, что это именно Идея, а не просто какое-то рядовое открытие, Катр узнал сразу же. После белой зарницы сидел, моргая, силясь сфокусировать взгляд. Веки опухли, глаза слезились, поэтому троих появившихся в проеме двери мужчин заметил не сразу, а осознав, что не один, заволновался. «Я сломал эту чертову кофеварку», – сокрушался, вспомнив, что вел откровенную беседу с самим собой при включенном режиме приема заказов.

– Парни, честное слово, я не специально, – начал оправдываться перед визитерами, судя по их суровому виду, имевшими насчет него серьезные намерения.

– Приветствуем тебя, автор! – от тройного гула голосов стало не по себе. Обернувшись в поисках поприветствованного автора и никого не обнаружив, продолжил сидеть, ожидая, чем же закончится эта нелепая сцена.

– Приветствуем тебя, великий первый автор Катр! – повысили градус почтительности посетители, и до Катра дошло, что обращаются к нему.

– Здрасьте… – невнятно буркнул и с силой потер переносицу, рассчитывая на пробуждение. Но нет, все происходило на самом деле. Троица в строгих одеждах не оправдала чаяний и так и не сгинула. Более того, они и в самом деле пришли именно к нему.

Гости, так и не получив приглашения, расселись полукругом и поспешили порадовать вестью о том, что Катр – уникум, и его появление прогнозировалось искателями. Им, видите ли, необходим был кто-то, достаточно красноречивый и убедительный, способный найти способ взаимодействия с отзывчивым, но весьма капризным миром, основатель которого обеспечил всеобщий комфорт, но не оставил дополнительных инструкций. У системы Корпорации сложные и довольно замысловато ограниченные настройки, а расширить их, как выяснилось, мог лишь гений, способный договориться с ней о воплощении идеи, представив достаточную аргументацию необходимости внесения предлагаемых изменений.

И вот, впервые в истории, удалось это сделать. Теперь приблизительно ясен принцип авторства и непременно появятся последователи. Также было разъяснено, что Сообщество Искателей официально станет Сообществом Авторов Идей, а Катр – Великим Первым Автором.

– Последователи? К моей идее присоединятся другие авторы?