В + В

– Всё бывает впервые, – сказала я, чтобы она знала, что здесь мы равны.

– Господи, – выдохнула она, переворачиваясь на спину. – Если бы мне кто-то сказал, что в 34 года я буду спать со своей лучшей подругой, я бы, наверное, убила этого человека.

– Почему?

– Потому, что я не думала, что так можно, – обижаясь, ответила она.

В темноте я тихо хмыкнула. Никто не мог представить, что всё случится именно так. Разве мы когда-то задумываемся над возможными вариантами? Неужели мы вообще не думаем в такие моменты?

Когда она подошла и положила голову на моё плечо, она заплакала. Дружеские похлопывания и медленные поглаживания по спине не успокаивали её и не доносили смысл сказанных мною ранее слов. Руки сами сделали всё, что хотели тело и душа. Я целовала её опухшие солёные губы, противные на вкус, но мягкие на ощупь щеки, длинную шею, упавшие плечи. Чем больше я касалась её, тем больше мне хотелось. Мы не заметили, как кроссовки полетели в стороны, куртка свалилась, моя кофта оказалась на пороге спальни, её узкие брюки – на стуле. Мы ничего не замечали, словно снова были теми маленькими девчонками без логики, без продуманного плана, без опыта, с нами были упрямство, дико бьющиеся сердца и холодные дрожащие пальцы. Её горячее тело, такое живое, такое волнующее, прижималось к моему, поддавалось ему и двигалось, двигалось. Я держала её в объятиях, ласкала нежную кожу, касалась мягкого и влажного, слышала прерывистое возбужденное дыхание. Она узнала, что я имела в виду своими словами, она поняла, что больше я не могу скрывать бурлящее во мне чувство, воскрешённое неожиданной встречей. Ника познала мою стихию. И теперь она стала моей.

– Мне всегда казалось, что я живу просто так, для чего-то, что обязательно придет завтра, – начала вдруг она. – А завтра никогда не наступало, было только одно постоянное сегодня. И я ждала, что-то делала, с кем-то разговаривала, кому-то улыбалась, кого-то ненавидела, что-то ломала, но никогда ничего не создавала, – она вздохнула, тяжело, сдавленно. – Ужасно осознавать, что за всю свою короткую глупую жизнь я не сделала ничего полезного, чем можно было бы гордиться или чем можно было бы хвастаться.

Я молчала. Я не знала, что сказать ей, потому что ясно чувствовала то же самое. Мои пустые слова показались бы ей фальшивыми, смешными.

– Как-то жизнь по-дурацки прошла, а вроде дети есть, дело всей жизни было. Ты знала, что я девять лет вела школу черлидеров? – спросила она, обратив на меня взгляд.

– Нет.

– Да, после школы я всё-таки решила окончить хореографический, ну, там, куда мы еще вместе ходили, получила красный диплом, выучилась на хореографа и основала эдакую школу, – она приглушенно хихикнула. – Брала маленьких девочек и обучала их спортивным танцам. У всех был такой целеустремленный вид, когда они выходили на сцену, все так старались, выжимали из себя, что могли. Мне иногда даже стыдно было, как вспомнишь, какими мы были неуправляемыми, и как Марина Бориславовна с нами возилась. А ведь серьезно: она пыталась сделать из нас кого-то, может, даже неплохих танцоров, а мы и не понимали этого. Я смотрела на них и понимала, что ни черта они не понимают. И никогда не поймут, пока не встанут на мое место. А сколько их пойдет потом до конца – одна, две? Да они даже не вспомнят, как я выглядела. Я вот уже забываю, какой она была, Марина Бориславовна. Мне все кажется, она была какой-то далекой, недостижимой, – она потянулась рукой к потолку, – она была идеальной для всех нас, а мы делали вид, что можем называться её учениками. Потом мне так надоело водиться с ними, говорить им, как правильно, как неправильно, как стоять, как делать поклон. Мне надоело, и я продала их, ну, вернее, не их, а бизнес. Посидела и подумала, что ничего не хочу, благо муж обеспечивает всем.

Она замолчала. Её длинные ресницы хлопали в темноте, губы слегка раскрывались, будто она искала у них помощи в дальнейшем рассказе. Ника хотела, хотела говорить, но в жизни столько всего произошло, что выпалить всё за один раз невозможно. Глупо уставившись в потолок, она молчала. Я поддерживала тишину и думала о трудности каждого человека. Мы слишком эгоистичны, думая, что только с нами происходит нечто невообразимое, нечто тяжелое, но стоит лишь прислушаться к собеседнику. Тогда приходит осознание своей мелочности и детскости. Мы не лучше и не хуже других, мы такие же, как они, просто кто-то может нести на плечах больше, чем она, а кто-то не может вынести и этого.

– Мы жили с Ним три года, – наконец произнесла она. Я почувствовала себя обманутой и даже использованной. – А потом Он сбежал к другой, и Ему было без разницы, что Миша слишком маленький.

Тяжелый вздох измученного ударами судьбы человека раздался в просторной спальне. Она села. Гладкое плечо засеребрилось под взглядом уходящей луны. Коснувшись его, склонила голову набок, легкие волосы переметнулись в сторону. Её длинная шея снова обнажилась, взывая ко мне. Но я пересилила себя, чтобы ей было слегка говорить. В мою голову пришла одна простая мысль. С кем бы она ни спала, с кем бы ни пролетала её ночь, Ника никогда не открывает себя полностью. Так же она сидела перед Вовой, и его женственные руки касались гибкой спины, упругих бёдер. Так же она сидела перед вторым мужем, наверное, всего один раз, проявив слабину в данном давным-давно обещании не принадлежать никому, кроме Него. Вот она сидит передо мной, недавно ещё беззащитная и податливая. Ровная стена спины загораживает меня от неё, ни за что не подпустит близко, даже если я сильно этого захочу.

– Он ушел, а потом я встретила Василия, крупного банкира, который каким-то чудом влюбился в меня по уши, – продолжала она, замерев. – С Василием мы жили спокойно, по-доброму, почти десять лет вместе, может, даже больше. А потом он запил, начал истерить, закрылся совсем от меня, уехал лечиться и не вернулся. Довела я его, – она прижала пальцы к губам, задержала дыхание, пытаясь обмануть меня. Ей хотелось казаться сильной и стойкой после всего, что с ней произошло, но эмоции хлестали изнутри и ревели. – Потом и Машу довела: удавилась девчонка.

Слезы брызнули, словно из прорвавшейся плотины. Она зажала раскрытый в беззвучном крике рот, задыхаясь слезами. Растерявшись, я обняла её и погладила по голове. Истошный вопль скорби раздался у моей груди. Она схватила одеяло и поднесла его ко лицу, чтобы немного заглушить выплеск боли. Качая её словно маленькую, водила по волосам, спутанным, мокрым. Легкие её расширялись и тут же сужались, выдавливая из себя стон горечи. Я ничего не могла сделать, я была бессильна против её прошлого, против её выбора.

Горло надрывалось и выдавало обрывки криков. Может, голос и садился, но агония не проходила. Холодными руками она хватала меня за плечо, крепче прижимала, вцеплялась в запястья, давила ногтями на вены, ненарочно дергала за волосы. Она извивалась, как злая змея, капающая ядом. Едва я могла удержать её. Вскакивая, она вырывалась из моих объятий, отталкивала руки, протянутые, готовые успокоить, она комкала и бросала одеяло. Наконец она выбежала из спальни, и где-то за стеной полилась вода. Я поспешила за ней. Сидя в большой круглой ванне, она обнимала колени и рыдала. Сильная, громкая, сбивающая струя почти не заглушала её сплошных монотонных восклицаний, обвинений себя во всех грехах. На секунду обрадовавшись, я оглядела ванную комнату и ничего острого, что могло бы помочь ей кончить страдания сейчас, рядом не оказалось. Даже женская бритва, оснащенная всеми подушечками безопасности, лежала на тумбочке, в другом конце.

Я залезла к ней, сделала струю спокойной, комфортной на ощупь. Взяв красную мочалку, окунула её в набирающуюся воду и приложила к трясущимся плечам. По спине, по рукам побежали ручейки. Она послушно подчинялась мне, когда я расцепила замок и осторожно потянула на себя её ногу. Крохотные, как пеньки, пальцы пропускали между собой воду. Она скривила лицо, но я ничего не спросила. Ей было щекотно. Я повела мочалку выше, кружа вокруг её икр и бёдер. Её ослабевшая рука взялась за меня, чтобы она не потеряла равновесие и не соскользнула. Я, аккуратно подступаясь к ней, боясь, что она снова вспылит и исчезнет, обняла её и медленно вымыла спину. Дрожащие руки обвили меня, не желая отпускать.

– Извини меня, – шепнула она изможденным голосом. – Извини меня, я так устала.

Я промолчала.

– Наверное, не стоило говорить тебе всего этого. Я расстроила и тебя, и себя. Извини.

– Всё нормально, – тихо проговорила я не менее слабым голосом. – Пойдем, я уложу тебя.

– Сначала скажи, что прощаешь меня.

– Прощаю.

Тусклый свет серых глаз был строго направлен на меня. Я притянула её к себе и трепетно, опасаясь сломать её, или наше настоящее, или это тонкое равновесие, наступившее внезапно, поцеловала. Она ответила жадным поцелуем, требовательными губами, прытким языком. Так же осторожно прерывая её, я поднялась и протянула руку. С живого, странно молодого после родов тела побежала вода, оставляя крохотные и крупные прозрачные капли. Отзывались они искрами ламп. Я взяла с крючка большое махровое полотенце и расставила его, как футбольные ворота, ожидающие очередного гола. Будто мы делали это каждый день, она выбралась из ванной и подошла ко мне. Мягкая ткань легла на неё, я растерла влажное тело и освободила её от объятий. Ника переняла инициативу и вытерла меня. Уставшие, но всё ещё готовые к действию, руки двигались вдоль ног и рук, гладили по спине. Она остановилась, слегка смущенная и удивленная собой.

Выходить было холодно. Наша кожа покрылась мурашками. Мы поспешили укрыться одеялом, прижаться друг к другу.

Слегка повернув голову, я поцеловала её в краешек губ. Она улыбнулась.

Глава 2

Утром я проснулась от удивления: солнце било мне в глаза. Лежу на широкой кровати, под неизвестным одеялом, в чужой квартире. Смотрю вокруг – комната Ники, Ники нет.

Я поднялась, оделась, вышла из спальни. В квартире стояла тишина. Я испугалась, что она могла что-то сделать с собой, пока я спала. Заглянула в ванную – пусто, в детской – пусто, в гостиной – пусто, на кухне – тоже. Лишь на столе, за которым мы вчера пили вино, лежала записка, сложенная вдвое. На ней зелёными чернилами была выведена подпись Ники.

«Извини, что я ушла раньше, чем ты проснулась, но я подумала, что тебе будет стыдно видеть меня сонной и не накрашенной. Я уехала на работу пнуть под зад сотрудников. Если хочешь, ты можешь остаться, разогрей себе пиццу в микроволновке. Если нет, позвони или напиши мне.

Ника»

Я решила ждать её, пусть бы это заняло целый день. Идти домой мне не хотелось: серые стены и серая мебель встретили бы меня унылым видом и развеяли все ощущения прошлой ночи, реальность сделали бы сном, ускользающим из памяти только что проснувшегося человека. Открыла большой холодильник, на верхней полке лежал небольшой кусочек сыра, ставший оранжевым от долгого бесполезного лежанья; внизу развалилась пицца. Я вынула коробку, на которую её положили, и едва не засмеялась. Хозяйка так сильно торопилась оторвать верхнюю крышку, что её неровные края зацепились за тесто. Взяв кусок, я отправила его в микроволновку и осталась ждать заветного звоночка. Ничто так не бодрит, как разогретая еда.

Заняв место за столом, я сжевала пиццу, жалея, что в ней нет оливок. Видимо, Ника еще не повзрослела.

Квартира утром выглядит радостнее. Вечером на неё опускаются тени загадок и человеческих тайн, они тихо бродят по коридорам, любопытственно смотрят на своих владельцев со стен и безмолвно пропадают с первыми лучами солнца, словно их никогда и не существовало. Яркие вещи, светлые предметы, мягкие ковры пробуждаются утром и растворяют воспоминания о пролетевшей ночи. Открытый мир закрытой души.

Я прошла в гостиную и на мгновение остолбенела. Кремовые диваны, расставленные полукругом, светло-коричневые шкафчики с альбомами, фоторамками и дисками, бордовые горшки с цветами в углу, широкий темный телевизор с серебристым проигрывателем под ним и даже шершавый песочно-белый линолеум – всё было выполнено точь-в-точь как в квартире Ники в маленьком городке. Мне снова стало жаль ушедших дней и времени, проведенного там вместе с ней. Я снова почувствовала себя обокраденной, нагой. Когда-то давным-давно я любила каждый миллиметр того места, знала его почти досконально, и вот теперь в меня яростно и грубо швыряют прошлым, чтобы я наконец поняла. Поняла, что оно ушло и ни за что не вернется назад.

Когда в замке повернулся ключ, я обнаружила себя сидящей на полу, поглаживающей линолеум и безучастно глядящей в темное жерло экрана. Ника сбросила одежду, словно опаздывала на концерт обожаемой группы. Её быстрые ноги прошлепали мимо, замолчали и вернулись обратно. Она открыла дверь в гостиную и заметила меня.

– Что с тобой?

– Мне кажется, или я и правда в прошлом? – мой голос звучал где-то в низине.

– Я перетащила гостиную из дома, когда мать с отцом разошлись.

– А почему её?

– Потому, что это было единственное место, где никто не ругался, – ответила она, садясь на край дивана. – Да и потом, мы постоянно тут бесились.

– В твоей комнате мы бесились больше.

– Поверь мне, мы с удовольствием бесились везде, – улыбнулась она.

Я кивнула.

– Как на работе?

– Никак. Все ленятся, – она легла на спину и выдохнула. – Даже мне, глядя на них, стало лень что-либо делать.

– Интересно, – я подползла к ней на коленях, – а я хотела предложила тебе сходить куда-нибудь.

– Куда? – её глаза заблестели.

– Куда угодно. Хоть в кафе, хоть в кино.

– Нет, только не в кафе, – застонала она. – Не хочу как вчера.

– Вообще не хочешь как вчера? – спросила я, всматриваясь в её лицо.

Меня удивила разительная перемена в нас. За несколько часов, за какую-то одну ночь мы скинули старые башмаки, едва целые, хлюпающие в непогоду, уже не спасающие от холода, и обули новые, сверкающие, порхающие. Раньше мне совсем не хотелось ничего делать, я бы провела все выходные в кровати, читая очередной глупый женский роман или пошлый детектив про очкарика-бодибилдера, а в понедельник через «не хочу» поплелась бы на работу, что комом в горле вставала. Наверное, Ника была того же мнения и о своей работе, но сегодня с самого раннего времени уехала в офис, чтобы заставить шестеренки крутиться.

– Только не кафе, – она застенчиво положила ладони на лицо.

– Голодна?

– Я завтракала.

– Там ещё осталась пицца.

– Ты не ела что ли?

– Немного.

– Когда проснулась, вообще подумала, что окажусь сейчас в какой-нибудь помойке на окраине города.

– Каково же было твоё удивление, – хмыкнула я.

– Это и правда странно, – её голос стал тверже, серьезнее.

Она замерла. Её пальцы застыли на весу, едва касаясь лба. Казалось, перед ней пролетала вчерашняя ночь с её удовольствиями и страданиями. Она вздохнула, раскрыв губы, и повернулась на бок.

– Я не хочу, чтобы всё заканчивалось именно так, но ты же знаешь, что рано или поздно ты останешься одна.

– Это неважно. Зачем ты вообще это говоришь?

Ника скосила взгляд.

– Подожди, это что, начало разговора типа «Давай забудем вчера, это была ошибка, у нас нет будущего»? – мне стало страшно на секунду.

– Нет, ты не поняла, – она поднялась на локте. – Я просто хотела напомнить тебе, что наше счастье… оно недолговечно.

– Какое это имеет значение? Ты против того, что случилось вчера? Ты против «нас»?

Она зажмурилась, не зная, что ответить. Я растерялась. Зная о её ситуации со здоровьем, помня, что однажды случится то, что должно, я не хотела думать об этом сейчас. Сейчас, когда она, цветущая, робкая от моего напора, напуганная, милая, сидит передо мной и радует одним лишь существованием. Я поднялась. В груди сжало. Как и вчера, мне захотелось поскорее уйти отсюда, выбросить воспоминания в реку и себя заодно.

– Куда ты? – взволнованно спросила она.

– Я здесь. Просто ответь мне, что ты думаешь.

– Я… боюсь. Боюсь, что всё это исчезнет после того, как я… – она вздохнула. – Боюсь, что ты останешься с этим наедине.

– Как это благородно, – вспылила я, – думать обо мне.

Я направилась к выходу, но задержалась.

– Скажи одно: ты боишься, что у меня есть чувства, а у тебя их нет? Или ты боишься так опуститься в бездну, что ты забудешь Его, чью память ты поклялась хранить вечно?

Она резко обернулась ко мне, когда услышала одно лишь упоминание о Нем. В ней всё ещё живет то детское, первое, чистое чувство, святое, как Бог, и реальное, как Дьявол. Серые глаза искрились негодованием и сожалением. Она хотела сказать мне многое, выпалить в эту минуту всё, что полыхало вчера и горит до сих пор, она желала пристыдить меня, загнать в угол оправданий и извинений, но что-то тяжелое, стыдливое не давало ей сделать этого. Она вскочила, когда я вышла из гостиной.

– Подожди, неужели ты уйдешь так? – обеспокоенно спросила она.

– А как? Как я должна уйти? С песней и танцами? – злорадно бросала я в ответ. Хотелось схватить её, крепко прижать к себе и эгоистично сказать, что она – моя. Но я держала себя, секунда за секундой накидывая цепи и зацепляя их замками. Как бы сильно я ни хотела быть с ней, я не могла навязать ей свои чувства, подменить её несуществующими чувствами.

– Давай просто поговорим. Ты же знаешь, как мне непросто.

– Нам всем непросто, и не нужно выделять себя одну.

– Да, я согласна, – она кивнула. – Но согласись, моя ситуация тяжелее…

– Серьезно? – я вскрикнула. – Ты сейчас говоришь на полном серьезе? Ты предлагаешь потягаться бедами? У кого беда хуже? – я с ненавистью посмотрела в её испуганные глаза. Она понимала, что сказала не то и что остановить меня будет сложно. – То есть я должна войти в твое положение монахини и улыбаясь делать вид, что ничего не было? Вот только вчера ты не была монахиней.

Она покраснела, от стыда ли, от злости ли – неизвестно. Скрестила руки, делая из себя обиженную и задетую за самое сокровенное.

– Ты думала, что всегда можешь играть мной, что всегда можешь использовать дурочку-Машу, – бессильно говорила я, – в своих корыстных целях. Использовать меня, чтобы тебе было легче. А сейчас… ничего не изменилось. Ты такая же мелочная и себялюбивая. Ты не думала, что всё зайдет так далеко, ты просто хотела утешения, но получила гораздо больше и теперь бежишь, как крыса, прикрываясь чувствами к Нему.

Ника молчала. Её губы были крепко сжаты, кожа вокруг побелела. Не дожидаясь её ответа, я вошла к ней в спальню, не глядя на кровать, собрала вещи и вышла. Казалось, она не двигалась с места, сжатая, уязвленная. Я накинула куртку, желая поскорее убраться отсюда и не распространять свой огонь ненависти на неё.

– Думаешь, мне не больно от этого? – спросила она, давясь слезами. – Я не могу, я чувствую себя воровкой и предательницей. Мне бы хотелось остаться с тобой до конца, чтобы каждый день был как вчерашний. Но я не могу…

– Не можешь или не хочешь? Не ври мне.

– Я… – она вытерла катящуюся слезу. – Я так была счастлива вчера.

Ника бросилась ко мне. Вот опять я стояла на распутье, её голова – у меня на плече, в руке – сумка, до выхода два шага. Я понимала, что не желаю наступать на одни и те же грабли, но внутри всё било и стонало от боли, что я сжала её предплечье изо все сил. Она, плача, подняла на меня глаза, безмолвно спрашивая. Я сжала зубы и процедила:

– Не играйся со мной.

– Прости меня, прости, – шептала она.

– Ты снова делаешь это. Ты снова заставляешь чувствовать меня виноватой и обязанной тебе. Перестань, – я попыталась оторвать её от себя, но она обхватила меня и закачала головой.

– Нет. Прости, я не буду больше.

– Перестань ломать комедию. Завтра всё повторится, и ты снова будешь держать меня, снова будешь прикрываться Им.

– Буду, – по-детски сказала она. – Останься, пожалуйста. Мы поговорим.

– Мы уже достаточно поговорили. И мне жаль, что я потратила твоё и своё время.

– Нет, не жаль, что ты говоришь? Разве нам было плохо вчера? – она заглядывала в мои глаза, пытаясь выцепить оттуда правду, которую и так неплохо знала.

– Видимо, плохо, раз ты так по-свински обращаешься со мной.

– Как? Да я всего лишь сказала, что боюсь оставить тебя одну, когда уйду, а ты закатила истерику, собралась и почти ушла. Что с тобой?

Она надула губы, играясь со мной. Мне хотелось заорать на неё, разорвать детские объятья, отбросить её от себя и навсегда забыть время, проведенное с ней. Зачеркнуть жизнь там, где она есть. Но она есть везде.

– Так вот каким образом ты извела своего второго мужа, – тихо сказала я. – Ты играла им, а он, слабый, не мог отказать тебе и в результате устал.

– Да. Да, всё именно так и было, – она засмеялась, обнажая белые ровные зубы. – Он сошел с ума от такой непостоянной жены, которая то отдавалась, то проклинала его за всё. Знаешь, это весело.

Её злые искорки, блуждающие в глазах, заставили меня задуматься. Ника игралась со всеми, кто был не Им, потому что ей казалось, что мы отдаляем её от Него. Она изводила всех за всё: за проступок, за знаки внимания, за разбитую вазу, за изумрудное колье, за проведенную вместе ночь. Она плела сети, словно паучиха, голодная, жадная, хитрая. Ей нужна была жертва, а кто ей станет, было неважно. Пусть даже сама дочь. Нет, сына она не трогала, ведь он был Его подарком; просто отослала его далеко, чтобы не дай Бог. А сама всех уничтожила и сидела, тихо потирая лапками от гениальности. Жертвы закончились, жертвы появились, я всплыла на горизонте. Почему бы и нет? Не удивительно, что она продала бизнес, наверняка поедом ела бедных девчонок, не сделавших ей ничего плохого. Да и дело второго мужа она ведет, чтобы ещё были те, кому можно съесть голову.

– Весело? Для тебя это лишь развлечение? – я поёрзала, пытаясь освободиться из её пут.

Она снова покачала головой.

– Нет, это смысл жизни. Знаешь, когда у женщины отбирают всё самое дорогое, она перестает ценить всех и вся, – её лукавые глазки невинно хлопали.

– Неужели ты не нашла новое дорогое?

– Как-то не пришлось. Как-то так случилось, что один человек стал дороже всех на свете, – она язвительно улыбнулась. – Но вот я не стала для этого человека всем.

Я отпихнула её от себя. Ника охнула и отодвинулась на два шага, прижимая руки в груди.

– Значит, ты слепая и глупая дура.

– Что?

– А то. Ты хотела, чтобы Он целовал тебя по утрам, но вместо Него это делал Василий. Ты хотела, чтобы Он не мог ступить без тебя шага, но вместо Него дети постоянно задавали вопросы, просили помочь, нуждались в поддержке. Ты хотела, чтобы Он вытирал тебе слёзы, но вместо Него это делал твой платок, который ты с ненавистью выбрасывала. Ты хотела, чтобы Он восхищался тобой, но вместо Него это делала я. А сейчас ты всё ещё продолжаешь хотеть этого, и это странно, потому что вчера я любила тебя, а ты и не заметила.

Я вышла. Я не желала знать, что она ещё скажет, о чем ещё подумает, чем ещё остановит меня. Как только захлопнулась дверь, мне стало свободно и легко. Злость исчезла, давление в груди растворилось в воздухе вместе со сказанными словами. Я спустилась вниз. Приятный дневной воздух обволок меня и понес вперед. Не оборачиваясь к окну злополучной квартиры, я шла через двор к большому проспекту, ведущему в центр шумного города.

Глава 3

Последующие две недели я жила как обычно. Почти как обычно. Я уволилась с работы, пересчитала свои сбережения, купила билет в один конец, покопалась в вещах, взяла нужное, выкинула бесполезное, оплатила за квартиру и переехала в свой родной город. Навсегда. Подумала: хватит с меня столиц да больших мегаполисов, хватит каждый месяц – новая работа, хватит бывших одноклассниц с их истерическим поведением. Несмотря на то что мы так отвратительно расстались, в душе всё равно осталась теплота и радость при воспоминании о чудесной ночи. Правда, смотреть на детские фотографии я теперь не могу. Пусть лучше я буду молча проигрывать в сознании те несколько мгновений, чем доставать каждый раз фотокарточку с двумя глупыми лицами неразумных девчонок и удивленно, по-старушечьи, цокать.

Я не думала о прошлом, меня, как говорится, отпустило. Серо-белое здание вокзала стерло во мне всю горечь нашего прощального объятия, всю ненависть от её блестящих глаз. Счастье посетило меня, как только я ступила на землю, родную землю, ждавшую меня вот уже семь лет. И я подумала: чего толку было бежать куда-то, если там далеко-далеко я хотела скрыться от неё, от прошлого, от себя самой, а тут я чувствую себя счастливой.

Спустя еще некоторое время, может, месяц, может, два, в ранее пустующей коробке для писем оказался толстенный конверт. Я предполагала, кто мог мне прислать прощальную открытку, но я никак не ожидала того, что нашла там. То, чего просила моя душа, искренности и взаимности, было получено, но это уже ничего не меняло, это не сглаживало нашей ссоры, это не возвращало меня назад. Я улыбнулась, увидев зеленый цвет пасты и её детскую подпись в конце. Я долго читала слова, следила по строчкам, тихо плача иногда, когда я жалела её. Я читала и понимала, какие мы ещё дети, хотя у кого-то уже есть взрослые по возрасту дети. Ничто не меняется, и мы не меняемся.