В + В

– Какая разница? Я хочу домой.

– Что случилось? – она схватила меня за руку и потянула на себя. В этот момент я была рада, что столы круглые, а не квадратные, иначе я могла бы снести всё, что находилось на скатерти. – Тебе плохо, скучно или что?

– Извини, я думаю, мне лучше уйти.

– Подожди, расскажи, что случилось, и я отпущу тебя.

Она сильнее сжала пальцы и хитро улыбнулась.

– Ничего не случилось, – выдохнула я, оглядывая зал. Люди оборачивались на нас и перешептывались. – Ты так отчаянно хотела забыть меня, а теперь делаешь всё, чтобы снова привязать меня к себе.

Рука Вероники ослабла. Она поднялась, стоя на ногах на удивление твердо, и, убирая волосы, высоко подняла голову.

– Да, пытаюсь, и что? Может, я хочу снова почувствовать себя счастливой.

– Я не против, но не играй с моими чувствами.

Схватив куртку, я пошла к выходу. Она подозвала официантку, чтобы та принесла бумажку с цифрами, бросила в книжку купюры и пошла следом за мной. У меня было время, чтобы уйти, чтобы оставить её позади, но я стояла на ковре и ждала, когда она хлопнет дверью. Темное небо равнодушно смотрело на нас, маленьких, глупых, страдающих существ. Каждый из нас в эту минуту находился под нежным покровом ночи, мы были в безопасности. Отдыхающий ветер погладил мои щеки и унесся вдоль по улице. Мне ничего не стоило развернуть ноги и пойти домой, я ничего не теряла. Но две ступни словно приклеились к одному месту и не желали слушаться жалких команд мозга. Я вдохнула преддождевой воздух.

Ника положила руку на мое плечо и, улыбнувшись, сказала:

– Почему-то я так и думала, что ты никуда не денешься.

Глава 10

Она вызвала такси и долго стояла у раскрытой двери, глядя на меня. Её светящиеся алкоголем глаза звали за собой и просили хотя бы ещё разок окунуться в прошлое. Она явно хотела, чтобы я побежала за ней, как в старые добрые. Не удерживая её, я находилась рядом и безразлично смотрела на водителя, который давил в себе злость.

– Поедем со мной, – Ника взяла меня за руку.

Искусный прием. Беспроигрышный.

– Я не хочу, – упрямо повторяла я, стараясь не встречаться с ней взглядом.

– Почему? Мы же уже всё выяснили. Маш, я хочу кое-что показать тебе. Пожалуйста, давай поедем.

Уловки, обычные женские уловки. Конечно же, она хотела завести меня ещё в какое-нибудь кафе, чтобы выпить и поговорить о прошлом. В груди давило – я не хотела ничего вспоминать. Столько времени было потрачено на то, чтобы заставить себя забыть все мелочи и подробности наших забав. Столько сил приложено лишь для того, чтобы изгнать из головы ослепляющую улыбку и светлые, милые сердцу глаза. А ей хотелось добить меня в конец: поиздеваться над тем, что у меня ничего нет, посмеяться над тем, что она собирается растоптать всё, что у меня осталось.

Я замотала головой и отступила.

– Поедем, – упрашивала она, не желая отпускать мою руку.

Будто боясь, что мы видимся в последний раз, её белая кожа сжалась. А что, если и правда последний раз?

Оглянувшись, я коротко кивнула. Ника, скрывая кричащее внутри ликование, села на заднее сидение. Я последовала за ней. Водитель, успокоившись, выдохнул. Наверняка ему казалось, что две дамочки не могли что-то поделить между собой, вот-вот раздерут друг друга в клочья, а потом ему пришлось бы разнимать двух визжащих баб. Кто-нибудь из нас обязательно порвал бы его рубашку. Она могла бы стать предметом наших новых разговоров.

Колеса медленно закрутились, тихо шурша по мелким камешкам. Желтая машина двинулась по темным улицам города. Мы куда-то ехали: Ника сообщила адрес, когда садилась, потому я не могла слышать координаты пункта нашего прибытия. Мимо проплывали плоские люди, вывески ночных заведений, меняющие цвета светофоры, большие плакаты с номерами телефонов, однообразные, синие, темно-коричневые, дома. В окошках горел золотой свет, оповещающий об уставших хозяевах, их плачущих детях и линяющих животных. Длинные кривые вышки на плоских крышах стремились в небо, словно жуткие существа пытались выбраться, прорывая когтями путь наружу. Над ними покоились светло-серые облака, видимо, приютившиеся там ещё с утра. Пятнами они были разброшены по темному полотну и приставлены к каждому человеку здесь, внизу. Где наши с Никой облака-хранители?

Она тихо сидела рядом. Её плечи почти не двигались, руки не хватали меня, рот жадно не открывался. Прямая, хрупкая кукла, умеющая хлопать ресницами через нужные секунды, была невероятно близко. На её гладких щеках отпечатывались света города. Я не знала, не могла знать, сколько всего ей пришлось пережить, сколько всего ей выдалось увидеть. Спросить я не решалась, да и был ли смысл в моем вопросе. Зачем-то нам нужно было гулять по рекреациям бежево-зеленой школы, выглядывать из-за углов, зачем-то следовало столкнуться в многолюдном метро и поговорить в кафе. Мы так и не коснулись того, что лезвием воровского ножа висело над нами, что уже с первой минуты просилось наружу. Думаю, мы бы могли вечно ходить вокруг да около, ничуть не приближаясь к яблоку раздора, а потом снова разойтись и постараться скорее всё удалить, забыть навечно.

Раньше было легко. Мы знали, как вести себя друг с другом, как можно было обратиться, чтобы не было больно, как поддеть, чтобы не было обидно. А сейчас, в десяти сантиметрах между нашими плечами, мы не имели ни малейшего понятия, какие слова покажутся грубыми, какие ласковыми, какие искренними, какие ненужными. Мы не знали друг друга. Неужели всё, что было в нас столько лет, исчезло безвозвратно? Неужели мы добились того, чего хотели? Неужели мы изгнали себя из наших сердец?

Я повернулась к ней. Мои колени уперлись в её. Меня захватило желание взять за руку это прекрасное существо и прижать её к себе. Бледность лица, искристость нетрезвых глаз, тонкость запястий, аккуратность вдохов – всё поражало меня и звало. Голос в голове подталкивал сделать хоть что-нибудь, что угодно, что бы казалось сейчас правильным. Видя моё бездействие и бездумное любование, он требовал, почти приказывал двинуться в её сторону. Слабо раскрыв губы, я сделала попытку проговорить хоть слово, но водитель, пытаясь разрядить обстановку, крякнул:

– Куда прешь, болван? Ух! Тебе что, права по ошибке выдали?

Ресницы снова дрогнули. Она знает, что я, как дура, уставилась на неё, но понимает ли она, что я не могу ничего поделать с собой, чтобы хотя бы отвести взгляд. Я легко, быстро моргала, не желая пропускать ни одного мгновения. Лицо Ники менялось каждый раз, когда свет падал на него и исчезал, и при этом оно оставалось таким же красивым, ровным, неприступным. Линия губ вдруг дрогнула, и два розовато-синих лепестка раскрылись:

– О, Господи, как я хочу, чтобы ты простила меня.

Я замерла. Внутри всё похолодело, будто мать нашла в дневнике «двойку». Кожа на щеках затряслась, и голова с короткими прелестными волосами повернулась в мою сторону.

– Я достаточно извела себя этими мыслями, а потому не могу больше думать об этом. Да, я услышала, что ты прощаешь меня, но я не чувствую никакого прощения в себе. Мой второй муж сошел с ума, потому что я мучила его виной, которая совершенно не его, – новые темные ручейки побежали по сжавшейся у края глаз коже, – а дочь умерла, потому что я не давала себе никакого отдыха от этих безумных мыслей. Понимаешь? Я хотела этого. Я хотела уничтожить себя и всю память о тебе. Да, таким зверским способом. Да, ценой жизней других людей. И мне… мне сложно дышать, когда я думаю, что все они ушли по моей вине, что никого не осталось со мной из-за того, что я такой монстр. Я занимаю место дочери, мужа, Его… тебя. Я отнимаю радость людей, которые безоговорочно достойны её больше всего. А я достойна получить то, что я получила.

Её вдохи сотрясали плечи, сжимали глотку и сдавливали грудь. Она тряслась и плакала, плакала и причитала. Слова рвались одно за другим, как слеза за слезой.

Я схватила её за руку. Холодные тонкие пальцы проделись между моих и вцепились в тыльную сторону ладони. Всхлипывания продолжались, перемешиваясь с очередными обвинениями самой себя. Как можно мягче и успокаивающе я потрясла её руку и сказала:

– Твоей вины ни в чем нет, ты зря мучаешь себя сейчас. Дыши глубже, Ника. И послушай меня.

Голос, исходящий из моего рта, казался далеким, чужим, совершенно не моим. Так непривычно воспринимать, что звук, воспроизводимый моими органами речи, находился где-то отдельно.

– Я никогда в своей жизни, какой бы радостной-безрадостной она ни была, не обвиняла тебя. Я никогда даже не думала о том, чтобы переложить всю вину на тебя. Ника, мой прекрасный друг, – я усиленно моргнула – взгляд мутнел, – оставь всё это. Забудь. Мы были в том времени и поступали так, как думалось правильно, а сейчас нет смысла плеваться в это прошлое. Что толку? Мы ничего не изменим. Ника, – мои дрожащие пальцы гладили её нервно-холодную кожу, – я прочитала ту СМС-ку, и я поняла, что наши пути должны разделиться. С моей подачи ты призналась в своих чувствах, ты побежала туда, ты смеялась с ними. Кого ты должна винить, так это меня. Но, послушай, Ника, давай хотя бы один вечер, хотя бы одну чертову ночь не думать об этом.

Я вздохнула. Кажется, её уловка удалась – меня тянуло, тянуло выговориться.

– И я… я тоже пыталась выбросить всё из головы. Тебя, наши приключения, наши уловки, наше время… как ты запихнула в шкаф его куртку, – она измученно улыбнулась, – как ты пародировала его походку, как мы кричали в его дворе… я пыталась забыть всё это, но ничего не выходило. Ника, Ника, мы никогда не сможем вернуться туда и исправить то, что нам бы хотелось, мы никогда даже не узнаем, что было бы если… Мы живем сейчас и имеем то, что есть сейчас, – кажется, я очень сильно сжимала её ладонь, потому что брови хмурились и глаза постоянно опускались на наш узел. – Ника…

Яркий свет проезжающей мимо машины озарил наши лица, заплаканные, уставшие, старые. Мне ничего так не хотелось, кроме её спокойствия, её душевного равновесия. Прекрасное лицо, которое совершенно не заслуживало быть сморщенным, ужасным, изрытым канавами от слёз, было прямо передо мной, так близко. В эту минуту внезапного откровения в груди стало тепло и блаженно. Она закрыла глаза, отпустив пару слезинок, быстро скатившихся по щекам.

– Не плачь. Пусть то время ушло, придет новое время…

– Не придет, – слабо ответила она.

– Обязательно придет, нужно только ждать его.

– Не обманывай ни меня, ни себя. Я знаю, что будет впереди.

– Никто не может этого знать, дурочка. Пока ты здесь и сейчас – живи. Живи что есть силы.

– Для чего?.. У меня не осталось ничего такого, что бы могло стать моей жизнью…

– Для себя живи. Для сына.

– Я не нужна ему. Такая мать, как я, не нужна ему.

– Не говори так, – строго одернула я её. – Всякая мать нужна своему ребенку.

– Откуда ты можешь знать это? – ухмыльнулась она, затрагивая самое больное.

– Оттуда. Тебе нужна была причина, я дала тебе причину. Чего ты еще хочешь? Кажется, ты специально пытаешься отравить жизнь людям вокруг себя.

– Да, ты права. Я пытаюсь это сделать. Потому что им не нужно водиться с таким ужасным человеком, как я.

– Тогда почему я до сих пор с тобой?

Она замолкла, удивленно вытаращившись на меня.

– Потому что… Потому что ты слишком добрая. Ты всегда была слишком доброй ко мне.

Я покачала головой. Своими прозрачными светящимися глазами она ничего не видела.

– Конечно, это так, – возразила она, хмурясь. – Не нужно отговаривать меня от моих мыслей. Если я вижу тебя доброй, значит, ты такой и есть.

Я снова покачала головой, сильнее отрицая её слова. Моя рука крепче сжалась. Ника вдохнула полную грудь.

– Нет. Потому что я люблю тебя, Ника.

Глава 11

За открытой дверью зияла темнота. Она шлепнула по выключателю, и лампа шумно заурчала. Туфли упали на ковер, стукнувшись друг об друга. Я робко зашла, оглядывая обстановку. Когда я впервые думала о квартире Ники, мне казалось, что тут всё непременно должно быть из серебра и золота. Но как оказалось, всё выглядело довольно приземленно и реально. Большое овальное зеркало отразило, как Ника скинула с плеч кожаное пальто. На черной вешалке, прибитой к деревянной полке, покоились её крутки и шапки. Мягкий стул принял сброшенную одежду, ремень несуразного цвета зазвенел, словно колокольчик. Я закрыла дверь, бросая взгляд в темный подъезд.

– Проходи, – не напрягая связок, сказала она из кухни.

По сравнению с ней я никогда не одевалась должным образом: на мне всегда было то, что казалось удобным и комфортным к ношению. А на ней лежали изящные одежды, подчеркивающие достоинства и скрывающие мелкие недостатки, подсказывающие, что перед вами – женщина, понимающая и принимающая свою природу. Около туфель появились потрепанные кроссовки.

Ника хлопнула холодильником, когда я повернула за угол. На круглой тарелке поставила нарезанные фрукты. Она улыбнулась, встретившись со мной взглядом. Видеть её счастливой и расслабленной было приятно, это вселяло в меня спокойствие. Хотелось надеяться, что недавняя истерика в такси была исчерпана и забыта. Открыв один из верхних шкафчиков, она достала распечатанную бутылку вина и сбросила слабо вставленную в горлышко пробку. Наверное, ей хотелось заглушить бушующие эмоции в алкоголе. Как давно она практикует это?

– Отсюда прекрасный вид на реку, – невпопад сказала Ника, стуча бокалами. – Жаль, что ночью она больше похоже на пятно.

Еще недавно я и представить не могла, что буду сидеть на кухне школьной подруги, смотреть в чёрное окно и распивать вино. В углу стоял высокий металлического цвета холодильник, показывающий температуру, он едва ли отличался от того, что когда-то стоял в её квартире того маленького города. На дверцу прилепили записку со списком продуктов, в нервном порыве некоторые пункты были вычеркнуты. Рядом светились три счастливых лица: сына, матери и дочери. У всех – прекрасные серые глаза. Миша, едва был выше женщины, худой, ещё не совсем оформившийся, сверкал ровными зубами, по-молодецки держал руку на поясе, прямо смотрел в объектив. Маша, бесформенный подросток в летнем платье, открывающем её неухоженные руки, давила из себя улыбку, растягивая тонкие губы. Их обнимала Ника, в душе которой день за днем разверзалась лава отвращения к себе и своему прошлому, улыбалась своей неизменной улыбкой модели. Её, наш, возраст нисколько не отражался на лице. Только сейчас, когда она с отвращением смотрела на красные огоньки в бокале, когда в голове возникали неприятные сцены, у рта появлялись неприятные полосы.

– Слушай, давай я устрою тебя к себе? – спросила она, не пытаясь разыгрывать заботу о моей судьбе.

– Нет, спасибо. Меня устраивает моя работа.

– Ну, смотри.

Мы замолчали. Тонкое стекло коснулось губ, ароматная жидкость размеренно потекла к горлу. Её шея жадно вытягивалась, все больше и больше поглощая вина. Лебедь мог бы позавидовать ей. Пусть мы не были уже молодыми девочками, и кожа кое-где выдавала возраст, её шея и плечи были безупречны. Хоть сейчас посреди ночи зови художника писать с неё портреты.

Она налила себе ещё и отставила пустую бутылку.

– Открыть еще?

– Я уже достаточно пьяная, – отмахиваюсь я.

– Видимо, не совсем достаточно, раз молчишь, как партизан, – она поднесла бокал и отпила немного. – Да, крепко мне тогда отец приложил, когда узнал, что мы выпили его любимого вина.

Давно накрашенная помада стерлась и помялась на губах, следы продолжали и продолжали оставаться на стекле.

– Как назло ещё последняя бутылка была, – глухо хихикнула она. – А я ему ещё такая храбрая говорю: «Так мы же оставили!» А там вина-то, – она издала шлепающий звук губами. – Мать меня как учила пить, так и не научила. Всегда пьянею быстро, – Ника подняла от жидкости глаза и с сожалением кивнула.

– Никто на тебя наручники не надевал и не заставлял пить это, – бросаю я, глядя на её тонкое золотое кольцо на безымянном пальце.

– И правда. Но я уже смутно представляю себя без вина, – её ресницы прижались к веку, оставив черный туманный след. – И без вины тоже.

– Перестань.

Давление прошлого ужасно. Оно словно пригибает тебя к земле, приковывает наикрепчайшими ремнями и не дает свободно дышать. Лежишь полумертвый-полуживой, смотришь на проходящих мимо, не желающих подавать тебе руки, и ни закричать, ни шепотом отозваться не можешь. Здесь только ты и твоё прошлое, уничтожающее тебя.

– Какая же жизнь забавная штука. Вот жили мы с тобой, не знали друг о друге ничего, а как сошлись, и спрашивать ничего не хочется.

– Жалуешься?

– Конечно, – хмыкнула она, закидывая в рот кусок яблока. – Ты, кажется, когда-то была моей лучшей подругой.

– Даже понятия не имею, что же всё изменило.

– Ты первая же начинаешь. Я уже извинилась, ты уже простила – всё, хватит.

– Хватит, – выдохнула я. – Хватит. Просто не нужно было тебе окликать меня, и ничего бы этого не было.

– Да, тебе бы не пришлось уныло смотреть, как я пью и пытаюсь упиться призрачной надеждой.

Она поднялась, забирая у меня пустой бокал. Громко побежала вода. Справа доносились легкие скрипы губки.

Маленький кусочек красного яблока с надеждой смотрел на меня, приобретая на краях темные пятна. Я взяла его и откусила половину. Побежавшая вместе с соком кислота обволокла чувствительные зубы и устремилась охватывать весь рот. Скоро проглотив, я уставилась в оставшуюся половину. Невозможно, чтобы яблоко на двух сантиметрах своей площади изменило вкус. Краем глаза я посмотрела на Нику, мысленно удивляясь её вкусовым пристрастиям. Она закрыла кран и, вытирая руки, обернулась ко мне. Я спешно сжевала остатки яблока.

Маленькие, сверкающие искусственным серебряным светом камни на крашеных ногтях сталкивались друг с другом и издавали чиркающий звук. Я опустила глаза на свои ногти – волнистые, различной формы, кое-где искусанные. Сжав кулаки и спрятав то, что не было моим достоянием, я глупо смотрела в деревянный стол. Ника села на свое место, выбирая на тарелке кусок лучше.

– Как же иногда жалко, что мы перестали с тобой писать записки, – задумчиво проговорила она.

Мне хотелось уколоть её больно, чтобы она наконец поняла, что я не желаю говорить о прошлом, о том ушедшем, прекрасном времени. А говорить о настоящем мы не можем – нет тем. Никто не знает, как и чем мы жили. Как-то жили – и ладно.

– У тебя была забавная подпись.

Она улыбнулась. Её пальцы перестали мешать между собой кусочки, замерли на секунду и исчезли. Она встала и вышла из кухни. Через мгновение Ника вернулась, держа в руках паспорт. Открыла его и подала. На первой странице, над важной линией черной ручкой была выведена её детская подпись. Правда, здесь она была смазана – быстро написана. Три первые буквы латинского варианта её имени ложились друг на друга и сталкивались у двух неясных бугорков – когда-то они означали пальцы.

– Интересно, как на тебя смотрят, когда её ставишь? – с ухмылкой спросила я.

– Никак, людям по большей части по барабану, что я там ставлю. Им хоть собаку нарисуй – всё одно.

– Да уж, – не зная, что ещё сказать, выдавила я и посмотрела на её фотографию.

Милое, светлое, юное лицо смотрело на меня из маленькой карточки. Ещё длинные волосы цвета пшеницы лежали на этих девственных плечах. Глаза блестели от внезапной вспышки. Даже на таком строгом документе она выглядела как модель. Я вернула паспорт, стараясь не выдавать, как сильно я хочу узнать всё, что есть на его страницах.

– Такая мелкая тут, такая глупая, – прошептала она и уже голосом добавила: Я не стала менять фамилию – вот ещё. Пусть уж моя больная голова останется моей.

Ника бросила паспорт на подоконник. Шлепнувшись, он прошелестел до самого окна и остановился.

– Знаешь, я всё в толк не возьму твоих слов, что ты сказала мне в такси, – нахмурившись, сказала она. В её взгляде ещё читалось опьянение, хотя ей бы этого не хотелось. Она настраивалась на серьезный разговор. – Не подумай, что я тебя не слушала, просто я не поняла, зачем ты это сказала.

– Я и сама не знаю. Захотелось сказать – вот и сказала, – резко ответила я.

– Наверное, ты перепила.

– Это ты перепила, – меня задело её нежелание признавать правду. Неужели я настолько никчемный человек, что мои чувства расцениваются ею как шутка, как формальное успокоение? – Разве ты не чувствуешь ничего?

– Да, чувствую, как дует по ногам, – поежилась она.

– Зачем ты это делаешь?

Она поднялась, делая вид, что проверяет, откуда дует. Её удивленное лицо обернулось ко мне не скоро.

– Что делаю?

– Зачем ты издеваешься надо мной?

– Я? – её ровные светлые брови вскинулись. – Что я сделала не так?

– Ты снова играешься со мной. Это то, чему ты научилась у него?

– Играюсь? Господи, что за слова ты говоришь? – фыркнула она, отворачиваясь.

Она не знала, как вести себя с тем, у кого есть огромные, неумирающие чувства к ней. Ей было удобно вскочить, отбежать, развернуться, занять свои руки срочным, неизвестно откуда взявшимся делом, ей было удобно опустить глаза, сжать губы, скрестить руки. Я поднялась и тихо вышла из кухни. Больше я не чувствовала, что этот человек нуждается во мне.

Волей судьбы, рока, фатума, как угодно, мы столкнулись нос к носу, узнали в повзрослевших лицах детские черты. Мы должны были броситься в объятия, должны были жадно целовать друг друга, обсыпать вопросами о семье, работе, личных достижениях, но ничего этого не произошло. Зачем-то она устроила эту встречу, зачем-то она пришла на неё, так истошно плакала и просила у меня прощения за прошлые ошибки, так горячо брала меня за руку и открыто смотрела в глаза. И теперь Ника, эта трусливая женщина, ведет себя словно второклассница, которую только что дернули за косу. Она бежит, поправляя испорченную прическу, бежит, чтобы ткнуть в меня пальцем, пожаловаться учительнице.

Я натянула кроссовки, накинула куртку, случайно зашуршав. Она вышла из кухни испуганная. Мне оставалось забросить сумку на плечо и удалиться, но я стояла и смотрела сквозь темноту на её короткие волосы, дрожащие тонкие пальцы, неловкую позу остановившегося на половине пути человека, делающего важный выбор. Её серые глаза, почти прозрачные от мощной лампочки, светились, наставленные в неизвестность.

– Не уходи.

Её голос сорвался. Хрупкие плечи замерли в ожидании моего решения. Меня будто подвесили за ноги: моё сердце ухало где-то в горле и билось истерически в пятках. Я загибала пальцы, придавливала их большим, чувствуя, как щелкают хрящи. Мне оставалось взять сумку. Но я продолжала стоять на пороге, как блудливый муж, явившийся с корпоратива. Ника на цыпочках подошла ко мне, вливаясь во тьму коридора. Она обняла меня, положив голову на плечо, и охрипшим голосом попросила:

– Не уходи.

Часть вторая

Глава 1

Огромная двуспальная кровать простиралась ещё намного дальше двух наших тел. Ника жалась ко мне и держала за руку, будто я обязательно должна сейчас куда-то деться. Над нами висел черно-белый потолок, выполненный в странном геометрическом стиле. Стены вторили ему, отражаясь черно-белыми полосами и кругами разных форм. Напротив ширилось окно, белые рамы, черные стекла, несколько золотых далеких звезд. Слева стоял открытый шкаф, откуда торчали мужские синие и коричневые рубашки, кофты, пиджаки, наверное, он всё ещё не потерял надежду и ждёт того мгновения, когда хозяин заберет их или пополнит новыми. В углу почивает туалетный столик, сделанный по моде дам XIX века, с резными краями, с украшенными ручками шкафчиков, с отделанным позолотой зеркалом. Ника могла бы проводить дни за таким столом, причесывая, убирая свои прекрасные волосы, но она лежала рядом и тыкалась носом в подушку. Её лукавый глаз, мигая, поднимался на меня, выхватывая изменения в моем лице. Иногда она улыбалась и тут же прятала улыбку.

– Никогда бы не подумала, что так можно было, – хихикнула она, нарушив тишину.

– Как «так»?

– Ну, так… Как мы с тобой…

Я почувствовала, как она сильнее уперлась в подушку, чтобы скрыть неловкость. Неожиданная улыбка, которую я не сразу почувствовала, появилась на моих губах.

– Это плохо? – спросила я осторожно.

– Да нет… Просто это необычно. Знаешь же, как оно с мужчинами…

– Знаю, – ответила я резко, почти грубо.

– Ну, вот, а тут совсем… по-иному, – сокровенным шепотом говорила она, чтобы её чувства никто не смог украсть, чтобы её мысли никто не смог подслушать.

Я повернула к ней голову. Она снова уткнулась, закрываясь волосами. Смешно видеть её робкой, стесняющейся. Я убрала упавшие пряди ей за ухо и увидела глядящий на меня глаз.

– Это не «по-иному», просто никому из нас не дали то, что есть у них.

– Думаешь?

– Предполагаю.

– Ты уже делала это с кем-то?

Я оскорбилась.