скачать книгу бесплатно
Они вышли в коридор и прошли на крыльцо. На самом крыльце стоял воистину былинный добрый молодец. Высокий, широкоплечий, голубоглазый, светловолосый великан в фуражке с малиновым околышем, в как-то особенно щегольски сидящей гимнастёрке, подтянутый, как бы для участия в параде на Красной площади, с капитанскими знаками отличия, с медалью «ХХ лет РККА». Это был командир полка, тот самый Смеляк, о котором с таким теплом говорил кадровый капитан в штабе дивизии.
На две ступеньки ниже стоял другой, также подтянутый, такой же блестящий командир с комиссарскими звёздами на рукавах и двумя шпалами в малиновых петлицах. «Комиссар», – догадался Егоров.
Подойдя ближе к капитану Смеляку, Егоров взял под козырёк и отрапортовал о своём назначении и прибытии в полк.
Капитан Смеляк широко улыбнулся, прямо расцвёл, обнял всех сияющей улыбкой, широким жестом подал руку и сочным, звучным голосом сказал:
– Милости прошу, товарищ Егоров. Очень хорошо! Видишь, комиссар? Будем и мы с музыкой. Это великолепно, что нам капельмейстера прислали! Устроились, Егоров?
Но за Егорова ответил Трусков, который доложил командиру всё, что относилось к Егорову и его устройству.
Егоров же тем временем обратился с таким же «самопредставлением» к комиссару. И комиссар Ураганов так же тепло поздоровался с Егоровым и выразил удовлетворение этим назначением.
– Вы что, обедать идёте? – обратился Смеляк к командирам. – Прекрасно! Я с комиссаром сейчас тоже пообедаю и пойду «наверх», доругиваться. Вероятно, поздно придём. Так что вы, Трусков, посмотрите за разводом, примите рапорта, а Завернихин будет в штадиве, тоже поздно появится. Так что – действуйте!
Пропустив вперёд командира и комиссара, группа командиров направилась в столовую, но Егоров, не думая о последствиях, пустился догонять командира и комиссара, свернувших на другую аллею.
Обернувшись на бегу, он увидел, что штабные командиры остановились, а Трусков что-то досадливо махал рукой.
– Разрешите, товарищ капитан! – догнав Смеляка, произнёс Егоров.
– Что такое? Слушаю вас, – остановились Смеляк и Ураганов.
Прерывающимся от бега и волнения голосом Егоров доложил о том, что по его, Егорова, части в полку ничего не имеется, нет ни людей, ни материальной части, другими словами, нет совсем ничего, что давало бы ему, Егорову, возможность приступить к работе, а не висеть в качестве бездельника на шее полка, и что ввиду всего этого он, Егоров, просит откомандировать его туда, где он и его работа действительно нужны и т. д. и т. п.
Смеляк удивлённо, широко раскрытыми глазами, смотрел на Егорова и молчал.
Но комиссар Ураганов как-то сразу изменился. Он побледнел, глаза его засветились мрачным, недобрым огнём, и каким-то шипящим голосом он спросил:
– Эт-то что такое? – затем, очевидно, поняв, что громкий разнос неуместен, он перешёл почти на шёпот:
– Что значит откомандировать в другую часть? Где эта самая часть? Что это за часть? Та часть, где всё уже сделано, где всё для вас приготовлено? Кто-то готовил, кто-то из кожи лез, и вот туда, на готовенькое, будьте любезны, примите дорогого товарища! Чтобы я больше этого не слышал! Ни звука! Боитесь трудностей? Самому делать придётся? К-к-к-какой нашёлся!
Егоров собрался ответить, что он уже делал всё сам и не побоялся трудностей, но Ураганов не дал ему и рта открыть:
– Молчать! Не сметь! Идите и делайте то, что вам прикажут! Я…
Но тут вмешался Смеляк:
– Зачем так резко, комиссар? Человек штатский, в армии недавно, вполне уверен, что говорит он из лучших чувств. Вы в штабе были, Егоров, вероятно, вам говорил Трусков о трудностях не в полку, а в дивизии? Правильно! Сейчас ничего не могу вам обещать, надо подождать какое-то время. Но, как только наладим нормальную подготовку, обещаю лично помочь вам, и знайте, я считаю оркестр в полку важнейшим делом во многих отношениях, и помимо этого очень люблю музыку, мечтал учиться играть на рояле, но, увы… пришлось стать военным! Ничего! Всё будет в своё время. А пока идите и держитесь около Трускова, он не позволит вам стать бездельником. Всего хорошего! – Они с комиссаром пошли по направлению к маленькому, прямо игрушечному домику, стоявшему в густой зелени. Егоров же подошёл к своим товарищам, поджидавшим его на том же самом месте.
– Ну, не успел представиться, как удостоился причёсывания? – саркастически сказал Трусков. – Говорили же мы, не суйтесь сейчас с этим вопросом. Ну для чего вы полезли сейчас с этим делом?
– Ну хорошо: согласен, не вовремя! Но почему же так несправедливо говорит комиссар? Ведь он же не знает, что я делал, как делал, что я не боюсь дел, работы? Как это можно так чернить?
– А очень просто! Во-первых, комиссар не святой, и у него, как и у всех грешных людей, есть нервы, и ему их тоже теребят денно и нощно, не только комбаты и комроты, но ещё и просто красноармейцы. Бывает, и сорвётся! А во-вторых, никто ваших достижений не опровергает, но на лбу у вас, обратите внимание, о них ничего не написано. Вот придёт ваше личное дело, комиссар прочтёт его, и таких слов уже не будет в ваш адрес. Ну ничего, всё в порядке! Пошли обедать! А что сказал Смеляк?
– Собственно, всё то, что сказали мне вы! В общем – ждите и держитесь Трускова!
– Да? Ну вот, видите! Значит, вам сказал обо мне, а мне о вас! Ну хорошо, пока поработаем вместе. И не вешайте носа, поверьте, у нас лучше, чем у многих! Вот увидите.
Настроение у Егорова, несмотря на полученный «разнос» от Ураганова, поднялось. А в столовой, куда они вошли, он совсем успокоился и даже повеселел.
Комсоставская столовая помещалась в небольшой комнате, отделённой перегородкой от общего столового зала.
Егорова удивило и крайне обрадовало неожиданностью то, что столы в этой комнате были накрыты белоснежными скатертями и на столах стояли скромные, небольшие букетики лесных цветов. Стояли они не в хрустале, не в бокалах или вазах, а в простых жестянках из-под консервов, но и в этом скромном оформлении они украшали стол, создавали определённый уют и сами по себе – действовали успокаивающе. И это несмотря на то, что в столовой не было ни одной женщины! Пищу готовили повара-красноармейцы, а обслуживали и наблюдали за порядком тоже красноармейцы из наряда по кухне. Эта чистота и порядок бросались в глаза, и впечатление было далеко не в пользу столовой части майора Рамонова, где, кстати сказать, было много женщин, работавших на кухне и в залах, и где, несмотря ни на что, ни о скатертях, ни о цветах тем более не мечтали и, вероятно, просто и не думали. Комлевское руководство!
Красноармеец в белоснежной куртке принёс и поставил перед командирами тарелку с нарезанными ломтями чёрного душистого хлеба.
– Пробуйте, Егоров. Вот уже три дня как хлеб печётся в нашей дивизионной хлебопекарне. Своей выпечки хлебец! Фирменный, – как всегда, улыбаясь, пригласил Соломский.
Но в это время бесшумно, очень спокойно, на столе оказался поднос, уставленный металлическими тарелками с ароматным борщом. Запах борща мог опьянить! От такого запаха Егоров за время довольствия в рамоновской столовой давно отвык! Вкусовые качества борща были отменны!
– Всё-таки интересно, почему это так, части разделяет километр, ну, может быть, два, не больше, а такая разница в питании? – поинтересовался Егоров.
– Очень просто! Мы готовимся к отправке на передний край, это никому не секрет, и норма питания у нас вторая! А как сядем в эшелон и тронемся в путь на фронт, начнётся уже фронтовая норма, первая! А в части майора Рамонова – третья норма. Да ещё плюс ко всему для командиров – военторговское питание. А уж если к этому делу причастен Военторг, то хорошего не жди, наверное, половина пайков довольствующихся уходит по рукам обслуживающих. Отсюда и качество.
Второе блюдо было не менее вкусным. Правда, это был гуляш с пшённой кашей, но всё же это было мясо, сочное, с острой, жгучей приправой. И опять удивило Егорова, как же это получается, что мужчины, красноармейцы, без всякого участия женщин смогли не только великолепно приготовить обед, но и навести такой порядок в столовой.
За обедом, незаметно для себя, командиры завели свои разговоры на темы, пока что неинтересные для Егорова, да и непонятные ему, но он не был на них в претензии и пока что присматривался к ним и старался сделать для себя выводы по каждому из присутствующих. Все они были ему симпатичны, хотя меньше симпатий вызывал полковой инженер лейтенант Машин. Это был невысокий блондин с какими-то бесчувственными глазами, удивляющими своей бесцветностью, с небольшим носом, снабжённым чётко вырезанными ноздрями. Машин, видимо, очень гордился своим положением и наименованием «инженер полка», ибо очень часто упоминал этот термин. Конечно, ничего «инженерского» у Машина не было, за исключением ускоренного курса Военно-инженерного училища. В Машине чувствовалось определённое высокомерие, и было видно, что он ставит себя значительно выше «пехтуры», к которым относились и Трусков, и Соломский, и Багрецов, и многие, многие другие. В течение обеда, срок явно небольшой, Машин несколько раз употребил фразу: «я со Смеляком», – так, что в конце концов Трусков заметил ему:
– Можно подумать, что Смеляк без тебя уже и жить не может! Ты только учти, Машин, Смеляк терпеть не может тех, кто помимо его желания лезет ему в друзья! Такие случаи бывали, что он этим «друзьям» давал по потылице так, что долго им чесаться приходилось, это несмотря на то, что он пока только ещё капитан. Так что ты особенно часто его к себе не присоединяй.
На это Машин высокомерно ответил:
– Полагаю, что ему нужны мои консультации инженерского порядка!
Но тут уже не вытерпел Соломский. Он просто закричал:
– Да какой ты к бесу инженер? Ну какие такие инженерские консультации ты можешь давать командиру полка? Просто Смеляк тебя проверяет, дурака, что ты знаешь, что ты умеешь… вот увидит, что ты даже и «Наставления по инженерному делу» не знаешь на отлично, тут тебе и будет хана! Уж помалкивал бы!
Тут Егоров убедился, что его выводы небеспочвенны, что у своих товарищей Машин не пользуется ни симпатиями, ни авторитетом.
После обеда Трусков сказал Егорову:
– Советую вам взять ваш чемоданчик и пойти в наше жилище, устроиться отдохнуть, а по пути занесите свои аттестаты в финчасть, в ОВС, сами знаете куда. А часов в 20 – заходите за нами в штаб, пойдём ужинать. Завтра утром посмотрим, чем вам пока заняться.
Егоров последовал совету Трускова. Познакомился с начфином, невысоким, полным техником-интендантом второго ранга, с начальником обозно-вещевого снабжения, сдал им все требующиеся для них документы и наконец дошёл до домика, служащего приютом штабных командиров.
Внешне домик был очень приветлив, внутри же был оборудован весьма приближённо к условиям фронта. Из небольшой передней дверь вела в комнату, очень небольшую, большую часть которой занимали двухэтажные нары. Небольшое свободное пространство между нарами и стеной служило «входом» на нары и имело в себе два небольших окна, выходящих в зелёные заросли. На одном из углов нар лежал свёрток с постельным бельём, одеялом и туго свёрнутым в скатку матрацем. На свёртке была положена записка: «Для Егорова». Судя по тому, что и на первом, и на втором этажах постели были застланы, Егоров не увидел возможности постелить свою постель и стоял, раздумывая, куда же ему приткнуть своё ложе, но в это время открылась дверь и вошёл высокий, худощавый лейтенант с интеллигентным лицом, в пенсне, с большой, туго набитой полевой сумкой через плечо.
– Очевидно, товарищ Егоров? – обратился он. – Рад вас приветствовать. Будем знакомы! Тем более что от нынешнего дня и неизвестно по какой день мы будем с вами самыми близкими соседями! Моя фамилия Бондин, занятие – начхим, звание военное – лейтенант, довоенное – кандидат наук! А о вас я всё знаю, можете не трудиться изложением данных. Трусков поведал всё.
Егоров пожал его руку, спросил имя и отчество и рассказал ему о своём недоумении.
– Это всё ерунда! Слушайте внимательно: вот здесь, внизу, спит наша аристократия. Здесь вот, – он показал на место в углу нижнего этажа, – спит наш денежный бог, сам начфин, рядом с ним – вещевой бог, начальник ОВС, здесь начальник продснабжения. Видите, какие птицы свили себе гнёзда здесь? Здесь же они в свободное от тяжких трудов время изволят и развлекаться посредством игры в преферанс, сидя по-турецки! Зрелище, повергающее в восторг и дающее богатую пищу красноречию Соломского. Его вы уже знаете? Очень рад! Здесь же, внизу, имеет прописку и переводчик полка, Ваня Девочкин. Он в преферанс не играет, за что и подвергается насмешкам и укорам со стороны своих вельможных соседей! Но вы видите, что у них есть свободное место между матрацами, так вот я их сейчас и соединю ближе, и перемещу свою постель сверху вниз, и разделю их пагубную страсть к преферансу, заодно и научу играть по-человечески. А вот вам верхний этаж. Трусков сказал, положите Егорова рядом со мной. Пожалуйста, вот трусковское спартанское ложе, вот Соломского, вот Багрецова, а вот остапчуковское, это наш шифровальщик, есть и такая служба. Что мы делаем? Мы сдвигаем их и таким путём образовываем вам ваше место. Что вам остаётся делать? Стелитесь и предавайтесь, пока это можно, блаженству!
Разговаривая, он расстелил матрац Егорова, застелил его простынёй, положил сверху одеяло, и к концу его монолога постель оказалась застеленной по всем правилам.
– Что это вы, товарищ Бондин? Зачем же? Ведь я и сам могу всё это сделать… – смущённо заговорил Егоров.
– Не расстраивайтесь, Егоров! Это я машинально, без всяких умыслов. Так, пожалуйста! Отдыхайте!
– А вы? Вероятно, я помешал вам?
– Я посижу немного, почитаю вот циркуляры по моей службе. Я человек штатский, привыкаю к военщине с трудом! Заползайте и поспите!
Спать Егоров, конечно, не мог. Он лежал на втором этаже, и разные думы роились в его голове. Прежде всего он подумал о том, что надо срочно написать Максе и дочке и сообщить им свой новый адрес, а затем от домашних дел его мысли перенеслись на беседу с командиром полка, на «разнос», полученный от комиссара, на то, что, вернее всего, опять придётся ему пережить стадию создавания оркестра из неизвестных ему людей, которых опять не на чем будет проверить, опять писать ноты и заново делать оркестровые переложения. Тут он вспомнил, что в порыве благотворительности оставил все свои партитуры и оркестровые партии, сделанные его руками в части майора Рамонова, и немного пожалел об этом. Все эти труды ох как пригодились бы теперь здесь, на голом месте! Но, к сожалению, делать было нечего, и… сожаление это прошло и сменилось чувством удовлетворённости. Нет, хорошо, что ноты остались там, пусть играют, пусть работают музыканты, пусть память о нём, о его работе – останется в части. Хорошо! А здесь? Пока ещё ничего нет, пока есть время, он исподволь займётся подготовкой нотного материала, теперь он многое знает, не страшен ему ни развод караулов, ни встречные марши. Трусков даст бумаги, время выкроится, полегоньку, без гонки, сделает он хорошо продуманные партитуры, распишет голоса, а там, глядишь, сбудется и обещанное Смеляком. Пожалуй, верно говорили и Трусков, и Смеляк. Всему будет своё время. А пока – будем готовиться!
Егоров встал, привёл себя в порядок, пошёл в штаб. Трусков посмотрел на него.
– Ну что? Не терпится? Или тоска заела? – спросил он.
Но Егоров ответил ему, что жаль терять время, что значительно лучше будет, если он займётся делом, но что сначала он просит сообщить ему почтовый адрес части, надо сообщить о себе жене.
Адрес был короток и суров. Начинался словами «действующая армия», затем шёл четырёхзначный номер полевой почты, а затем уже фамилия и имя. Егоров написал довольно подробное письмо, сообщил в нём, что кругом хорошие люди, что беспокоиться о нём пока что нет надобности, а о всех изменениях в его судьбе он будет своевременно сообщать. И почти одновременно с окончанием письма в штаб вошёл полковой почтальон, который взял и егоровское письмо. После этого Егоров попросил у Трускова бумаги, линейку и в стороне от штабников начал линовать себе на запас нотную бумагу. Работа началась!
На другой день, после завтрака, Трусков, обратившись к Егорову, сказал:
– Есть для вас дело! Как и говорил капитан Смеляк, помочь мне. Нет возражений?
– Готов в любую минуту. Что надо делать?
Трусков составлял план тактических учений. Это трудоёмкая, кропотливая работа. К участию в ней и привлёк Трусков Егорова. Спокойно и методично Трусков объяснил Егорову всё, что он должен был сделать в помощь ему, и Егоров с полной ответственностью погрузился в работу.
В штабе было тихо. Издали доносилось пощёлкивание счётов в кабинете начфина, да изредка Соломский, оторвавшись на минуту от своих папок, отпускал какую-нибудь шутку. Но вдруг довольно бурно распахнулась дверь, и в комнату шумно вошёл высокий, плечистый старший лейтенант, с лицом, изрытым оспой, красным, с белыми, выцветшими волосами, с узкими глазами, окаймлёнными белыми ресницами.
Увидев вошедшего, несмотря на его невысокий чин, все присутствовавшие в комнате встали. Встал и Егоров.
– Сидайте, ладно! – хрипловатым голосом произнёс вошедший. – Пишете всё? Ну пишите, пишите. Что у вас тут накопилось? Где подписываться, а то опять уйду!
– Вот новый командир у нас, – сказал Трусков. – Знакомьтесь, товарищ Егоров. Это исполняющий обязанности начальника штаба полка, старший лейтенант Завернихин. А это техник-интендант первого ранга Егоров, прибыл на должность военного капельмейстера полка.
– Да ну? – сказал Завернихин, протягивая руку. – Капельдудкин? Здорово, дудок нет, а капельдудкин есть! На какого же лешего он прислан? – без стеснения говорил он, не глядя на Егорова.
– Прислан он штадивом, а уж штадив, очевидно, знает, что делает. Выражаясь вашим языком, очевидно, и дудки не за горами, – спокойно и отчётливо сказал Трусков.
– А мне-то что! – совершенно неожиданно сказал Завернихин, отвернувшись в сторону. – Одним бездельником больше, одним меньше. Советская власть выдюжит!
– Может быть, вы и правы, – сказал Трусков, – только, по нашим наблюдениям, бездельники в штабах не работают и в подразделениях не днюют и ночуют, а с утра до ночи «по делам» ходят! А товарищ Егоров, кстати, с утра мне помогает, и весьма даже успешно!
– Ну ладно, ладно! Язык у тебя, Трусков, как шило, так и колет! Я же не по своей воле хожу-то!
Егоров с изумлением смотрел и слушал. Таких командиров он ещё не видел! Лицо Завернихина было лишено малейшего намёка на интеллект, окончания слов звучали у него с мягким знаком, слово «колет» у него звучало – «колить», а «выдюжит» – «выдюжа». Было сомнительно, что он кончил хотя бы семь классов. Но он всё же реально существует и, по словам Трускова, занимает видный пост в полку. Начальник штаба полка – это ум и сердце, основной, центральный нерв полка, это, в конце концов, – первый помощник командира полка, и… такое впечатление!
Завернихин моментально исчез, не сказав никому не слова.
Егоров молча посмотрел на своих товарищей. Они улыбнулись, а Соломский сказал:
– Хорош? Это, брат, тебе не фунт изюма, а наш обер-лейтенант! «Голова штабу»!
– Удивляетесь? – обратился Трусков к Егорову. – Правильно! Странно видеть! Но что же поделаешь? Это результат спешки, невозможности изучить человека. Приехал Завернихин одним из первых, полки только что приступили к формированию, надо было сюда начальника штаба, его и послали как и. о., а потом подобрали начальника штаба, капитан Варламов – это человек с большой буквы, да вот поехал в командировку в Горький, да и заболел там, вот уж месяц, как лежит в госпитале. И вот, пока его нет, сей обер-лейтенант «заправляить». Что же? Знаете, ведь и на солнце бывают пятна!
– И он всегда так груб?
– То, что он сказал по вашему адресу, в его представлении совсем не грубость! Он очень бы удивился, если бы ему сказали, что он грубит! В данном случае был образец вежливости и воспитанности.
– Да уж, это был просто «Версаль», – подтвердил Соломский.
– Но, интересно, – спросил Егоров, – в условиях работы оркестра этот самый Завернихин из Версаля будет иметь отношение к оркестру?
– Это в том смысле, что оркестры подчиняются начальникам штабов? – уточнил Трусков.
– Именно в этом смысле.
– Вы знаете, мне кажется всё-таки, что Завернихин свою власть к оркестру проявлять не станет. Но, по совести говоря, не знаю! Не думаю, чтобы когда-нибудь Завернихин имел в подчинении такие организации, как оркестр. Другое дело – комендантский взвод, хозрота, ну, пожалуй, рота связи! По-моему, как мне кажется, вами будет непосредственно заниматься Смеляк. Он любит и, как мне кажется, понимает трудности оркестровой службы и умеет вникать в это дело.
Они усердно работали вплоть до обеда, а по пути из столовой в штаб встретили Смеляка.
Смеляк был так же подтянут, так же сверкал своими петлицами, нашивками, пряжка со звездой на поясе отражала солнце.
Он подошёл к группе командиров, поздоровался с ними и, неожиданно для Егорова, обратился к нему:
– Вы зайдите ко мне, я буду через полчасика в штабе, нам надо кое о чём потолковать.
Отойдя несколько шагов, Трусков сказал Егорову:
– Видите? Ему уже не терпится, как же, капельмейстер есть, а музыки не слышно! Что-то он уже надумал!
Кабинет Смеляка никак не походил на кабинет полкового командира. Небольшая комнатка с одним окном, аккуратно побеленная, с самодельным дощатым столом, аккуратно застеленным листом зелёной бумаги, пришпиленной по углам канцелярскими кнопками, небольшой портрет руководителя правительства и три-четыре стула. Вот и всё убранство кабинета, если не считать двух полевых телефонов, стоящих на небольшой тумбочке справа от командирского стула.
Смеляк сидел за столом, положив обе руки на стол, снятая фуражка лежала на столе. Перед ним сидел на стуле пожилой старший лейтенант явно не военного вида. Они о чём-то тихо, вполголоса беседовали.
Егоров вошёл и доложил о себе.
– Вот и хорошо! Входите, товарищ Егоров. Познакомьтесь. Это товарищ Костровский, наш старший уполномоченный Особого отдела. А это наш военный капельмейстер, товарищ Егоров. Будьте хорошими друзьями! Садитесь, Егоров. Так вот, у меня к вам есть интересный вопрос. Кстати: чем вы сегодня занимались?
– По вашему приказанию помогал товарищу Трускову. Составляли планы тактических учений.
– Хорошо! Очень хорошо, что вы сразу же включились в работу! Но я подумал и решил, что это помешает вам! Давайте подумаем, как можно ускорить организацию оркестра, помимо наших, «казённых» частей? Что вам нужно в первую очередь?
– Товарищ капитан! Боюсь, что я не смогу разграничить свои нужды на очереди. Нужны люди-музыканты, это первая очередь, но им сейчас же будут нужны и инструменты, так как без них, без инструментов, от музыкантов какой же толк?
– Совершенно правильно! – очень серьёзно подтвердил Костровский.
– Ясно! – сказал Смеляк. – Ну, с людьми, по-моему, мы из положения выйдем с блеском! Помню, что и комбаты, и ротные говорили, что у них попадается ВУС-108. Музыканты! Сегодня Соломскому дам приказание – разыскать музыкантов, а потом соберём их в кучу, дадим вам землянку для них и начинайте их шлифовать!
– Чем же шлифовать-то? Словесностью? Этого надолго не хватит.
