скачать книгу бесплатно
Так, постепенно, пришло время и выздоровления. Егоров начал крепнуть. Силы возвращались, с каждым днём в него вливалась бодрость, и наконец он встал. А Кухаров как раз в этот момент исчез из дома комсостава. Но на тумбочке около кровати Егорова оставил хлеб, сливочное масло, завёрнутое в чистую тряпочку, свежий творог в газете и штук шесть яиц. На табурете лежал свежеотутюженный костюм Егорова, стояли начищенные сапоги, а на шинели были начищены пуговицы.
Егоров сел на кровати, опустил ноги на пол и засмеялся!
Было радостно, что вот он, Егоров, здоров, бодр, не лежит, ничто у него не болит и не угнетает, что он может одеться и идти на работу, свою, всегдашнюю, заниматься музыкой!
– Кухаров! – позвал он, но никто не отозвался.
Но тут открылась дверь и вошёл Добровин. Увидев сидевшего, улыбающегося Егорова, он тоже заулыбался, подошёл к Егорову, обнял его за плечи:
– Ну как, Егорушка? Выздоровел? И всё по-другому стало?
– Да! Будто бы выздоровел! Спасибо вам. Тебе спасибо, Добровин! Я ведь всё слышал!
– Ну, уж если кому и спасибо, так это Кухарову! Он тебя, можно сказать, из могилы вытащил. А потом и на ноги поставил. Без него бы тебе – амба! И мы тут ни при чём. А слышать – ты ничего не слышал! И давай иди-ка, я помогу тебе умыться, да побрейся, да одевайся, и пойдём на воздух! Воздух – это, брат, первое средство от всех болезней! Это я тебе говорю, начальник физподготовки! Давай-ка!
Выполнив все дела, Егоров и Добровин вышли из дома. Наступила весна! Ярко и совсем по-мирному светило солнце, уже начинал таять снег. Воздух был чист, мягок и по-весеннему вкусен. Не спеша они подошли к зданию штаба части и прошли к Безродному.
– Егоров! – воскликнул капитан. – Ну, я очень рад! Выздоровел, значит! Выглядишь хорошо, значит, всё в порядке. Постой, попрошу к себе командира и комиссара, – и он выбежал из кабинета.
Рамонов и Герош не замедлили прийти, очень приветливо поздоровались с Егоровым, тепло поздравили его с выздоровлением и тут же отправили его «домой», приказав подождать с началом работы, набраться сил.
– А чтобы душа не болела, я пришлю к вам вашего старшину, – сказал Безродный.
Старшина пришёл в тот же день, подробно доложил о всех играх, о всех работах оркестра, успокоил, что всё в порядке, никаких особых происшествий не было, беспокоиться нечего. Репетиции проводятся каждый день, повторяется всё разученное, самоподготовка идёт под неусыпным наблюдением самого Сибирякова (в это можно было легко поверить), словом – можно не выходить на работу ещё много дней, если это будет на пользу здоровью!
– Вот теорией музыки не занимаются, что верно, то верно, некому занятия проводить, а политзанятия проводятся, и даже отлично!
– Кто же проводит политзанятия? – спросил Егоров.
– Сам старший батальонный комиссар, сам товарищ Герош! – не без торжественности ответил Сибиряков. – Пришёл как-то, спросил, как живём, попечалился на вашу болезнь, а потом сказал, ну, я с вами позанимаюсь, назначил время и приходит точно как по часам. Очень даже хорошо, главное – интересно, уж у него не заснёшь!
– А где Кухаров? – поинтересовался Егоров.
– На месте. Где же ему быть? В порядке! – видно было, что старшина что-то хотел сказать Егорову, но не считал это удобным и своевременным.
Через несколько дней Егоров смог приступить к занятиям.
Встреча с Кухаровым была совершенно обычной. Как бы ничего и не было между ними. Только Кухаров ещё более внимательно поглядывал на Егорова, предупреждая каждое его движение, а в разговоры не вступал.
А ещё несколько времени спустя Сибиряков, оставшись вдвоём с Егоровым, таинственно шепча, рассказал ему:
– Вы, товарищ старший лейтенант, как заболели, так Кухаров нам тут такую трёпку задал, что ума не приложишь! Прибежал, кричит, командир при смерти, а вы сидите как куркули какие-то! А что же мы могли-то, товарищ старший лейтенант? Схватил меня за грудки, давай мне, говорит, увольнительную записку за пределы лагеря, мне надо командира спасать, надо ему питание добывать! Мне сам начальник санчасти сказал, что всё дело в питании. Дело надо делать, а ты тут сидишь со своими записками, ни черта не делаешь, хоть вам весь мир провались!
– Ну, и что же потом?
– Так что же потом! Побежал я к комиссару, так и так, докладываю. Разрешите увольнительную дать Кухарову. Что он будет делать – не знаю, только ревёт, кричит, проходу не даёт. Значит, комиссар посмотрел, подумал и дал увольнительную за своей подписью, за пределы лагеря, в любое время!
– Так! А дальше-то что было?
– А дальше-то и совсем интересно! За железной дорогой-то село, погост называется здесь, а чуть подальше, километров в семь-восемь, районный центр. Как-никак живут там люди, у кого и коровёнка какая-никакая, коза там, огородики почти у всех, есть же кое-что всё-таки. Так вот Кухаров туда и направился. Входит в дом, ну там хозяйка, конечно, дескать – входи, солдатик! А он прямо и рапортует: у меня командир помирает, кормить нечем, дай-ка, пожалуйста, чего можешь, а надо, в общем-то, яйца, масло, творог, сметану, хлеб. Что дашь, на том и спасибо тебе великое!
– Да что вы, старшина? Это Кухаров-то? Для меня?
– Уж я вам точно докладываю! Чего уж тут? Все люди, все должны друг за друга стоять! Ну, вот так походит Кухаров, походит, глядь – и получил, что нужно. Глядишь – несёт свёрток и рад, только глаза по сторонам зыркают. И так – каждый день. И прямо к вам. Прибежит в команду на обед, поест на ходу, на завтрак и ужин велел расход заявлять. Все об этом знали, и майор Рамонов, и батальонный комиссар. И все хвалили, как один. Такого, говорят, верного солдата редко найдёшь! Да и легко ли сказать, выходить человека! Да ещё в такое время! – Тут Сибиряков спохватился, не сказал ли чего-нибудь лишнего.
– Да! Ну, спасибо вам, товарищ Сибиряков, за ваш рассказ. Не знал я, что так обязан Кухарову! Так ведь с ним и не рассчитаешься! – задумчиво сказал Егоров.
– Да о каком же расчёте может идти речь? Ведь это всё по человечеству делается, тут никакие расчёты во внимание не принимаются. Это дело по-братски делается!
– Именно, именно по-братски! – согласился Егоров.
Глава 16
Лес, примыкавший к лагерю, становился всё более оживлённым. Всё больше людей появлялось на его дорогах. Где-то, в каких-то местах они оседали, появлялись новые, добротные землянки, со всех сторон стали слышаться строевые песни. Однажды все услышали где-то неподалёку звуки военного оркестра. Все сразу услышали его и тотчас же обратили на это внимание Егорова.
– Коллеги у вас появились, Егоров? Вам веселее теперь будет!
А майор Рамонов, со свойственной ему практичностью, сказал:
– Великолепно! Надо будет установить общелагерный караул, развод караулов будет общий, а оркестры будут играть по очереди! Всё же полегче Егорову будет.
Но внезапно появившийся оркестр так же и внезапно исчез! Оказывается, одна из сибирских дивизий направлялась на передний край и в этих лесах ей дали время на приведение себя в порядок.
Но лес наполнялся людьми безостановочно. И вот уже половину штабного дома уступили новым соседям. Клуб разделили пополам, день вы, день мы. Очень оживлённо стало в лесу. Но появились и другие новости. Постепенно стали убывать командиры. Исчез очень приятный человек, душа концертного ансамбля, старший лейтенант Скиба, даже ходатайство комиссара Героша не могло удержать Скибу на месте. Вскоре после него исчез и Калерин, живший в одном доме с Егоровым. Уезжали они со всем своим имуществом, ничего не сдавая (кроме, конечно, постельных принадлежностей) в склад. И в один из вечеров возвратившийся из штаба Добровин подсел к Егорову и тихо сказал ему:
– Ну вот, Егорушка! Дошла и до меня очередь! Завтра уезжаю! Будем теперь писать письма друг другу. Будешь мне писать-то?
Егоров не поверил Добровину. Как это можно?
– Ты же начфиз части! Кто же будет вместо тебя? И куда ты едешь? Плохо верю в это!
– Начфиз части, Егорушка, в наше время для части роскошь, пожалуй, и ненужная. В такое время можно и даже, наверное, нужно обойтись без начфиза. А целесообразнее из этого самого начфиза сделать хорошего строевого командира. Согласен? Я, например, с этим согласен! И поеду я, дорогой ты мой друг, в город А** на курсы «Выстрел». Слыхал о таком учебном заведении? Будут меня учить командовать, а чем? Сам ещё не знаю, но, наверное, чем-нибудь новым! Так-то вот!
Долго и душевно беседовали Егоров с Добровиным, а наутро обменялись своими домашними адресами, записали имена и отчества своих жён и родных, и после завтрака в столовой Егоров проводил своего друга до КТП. Хотел было Егоров пойти с Добровиным на вокзал, но к Добровину подошёл один из сержантов – водителей машин и сказал:
– Товарищ начфиз! Вам надо ехать в Влг**? Поезд-то в А** оттуда идёт. Так, пожалуйста, садитесь в эту машину, я еду в Влг** и с удовольствием вас подвезу прямо к вокзалу!
– Ну, видишь, Егорушка, какой сервис! Давай прощаться!
Они крепко обнялись, поцеловались, пожелали друг другу ни пуха ни пера, и автомашина с Добровиным с места взяла скорость и в мгновение исчезла за поворотом.
Егоров очень болезненно ощущал отсутствие Добровина. Даже и «домой» его не тянуло. Правда, жили в этом «доме» и Полтинин, и Шумин, и Родановский, и Ивицкий, и все они были дружны, и все хорошо, очень хорошо относились к Егорову, но такого близкого, такого сердечного друга, как Добровин, не было. Дом был как бы пуст.
Теперь Егоров после ужина в столовой очень часто шёл в оркестр, беседовал с музыкантами, читал им вслух, и не только газеты, но иногда и Чехова, Горького, Шолохова (книги понемногу стали появляться в библиотеке при клубе части). А потом уходил гулять по лесу. Находил какие-то таинственные тропинки, какие-то сказочные просеки. Но их с каждым днём становилось всё меньше и меньше. Тропинка, манившая ещё вчера в какие-то неведомые дали, сегодня оказывалась перерезанной учебным, а может быть, и не учебным окопом. А на сказочной просеке вырастали макеты домов, появлялись мишени. И всё больше и больше появлялось людей в военной форме.
Однажды вечером, возвращаясь домой, Егорова догнал капитан Безродный.
– Как живёте, Егоров? Что нового? Хотя пока-то новостей нет, но ждите, ждите, скоро будут большие новости. Знаете о том, что Рамонов и Герош выехали в Москву? Да, да! Вызвали в Наркомат обороны, в наше Главное управление. Так что – новости будут. Готовьтесь!
А дома, прихлёбывая из кружки горячую воду с сухарём, лежащим внутри кружки, Родановский, а он был начальником контрольно-технического пункта, вёл разговор:
– Значит, так вот, что теперь делать, не знаю! Пока, значит, сижу и ворон считаю! Чего мне технически контролировать, ума не приложу. Ну чисто, как выметено, ничего не осталось! Под метёлку.
Товарищи что-то поддакивали ему, но Егоров не обратил внимания на слова Родановского и лёг спать.
Но утром он вспомнил жалобы Родановского и решил посмотреть, в чём там дело? Действительно, громадное пространство, занятое боксами для техники, было пусто. Совершенно пусто. Это значило, что всё то, что было здесь, в части, в настоящее время находится в действии, там, на переднем крае. Но ведь и раньше было, что машины и люди убывали, но на их место сейчас же прибывали новые машины и новые люди. Теперь в парке была, пожалуй, даже гнетущая тишина.
Егоров зашёл к Родановскому. Родановский сидел в кабинетике один и задумчиво смотрел в какое-то «Техническое наставление».
– А ведь верно, Родановский, обеднел ты! Осиротел прямо-таки! – обратился к нему Егоров.
– Конечно, обеднел. Уж и солдат своих отпустил, пусть пройдутся, с земляками побрешут, зубы почешут. Всё равно делать тут нечего! Знаешь, Егоров? С тоски можно подохнуть! Честное слово! Вот нечего делать, и все такие мысли в голову лезут… Плохо дело!
– А почему так получилось? Ты не знаешь? – спросил Егоров.
– Как не знать! Вот командира и комиссара вызвали в Москву. Приедут они – всё и узнаем. А говорят, что будет переформирование. Вот переформируют во что-нибудь, и загудим мы с тобой, ветераны-то части, отсюда, куда черти костей не заносят, вот только куда загудим? Я-то ведь кроме своей техники – ни шиша!
– И это верно? Может быть так?
– Насчет «верно» не знаю, а что может быть – это точно. Сам знаешь: всё может быть.
В этот день Егоров работал с оркестром так же серьёзно и кропотливо, как и всегда. Состояние его было вполне нормальным и спокойным.
А слова Родановского были пророческими. Через несколько дней приехали Рамонов и Герош. На другой день было созвано служебное совещание, на котором майор Рамонов прочитал приказ Наркомата обороны, из которого явствовало, что часть майора Рамонова расформировывается в учебный полк и в связи с этим меняются её функции. Зачитав приказ, майор Рамонов сделал небольшую паузу, внимательно посмотрел на сидящих командиров и начал читать штатное расписание, приложенное к приказу. Да, действительно, в новом штатном расписании не было очень многих должностей, в том числе не была упомянута и должность военного капельмейстера. Словом, после того как совещание было закрыто, очень и очень много командиров, оставшихся без должностей, стали тормошить капитана Безродного, стараясь допытаться о своей дальнейшей судьбе. Капитан долго пожимал плечами, а затем сказал, что он ничего сообщить не может, ибо сам ещё ничего не знает, но самые ближайшие дни, а может быть, даже и часы внесут ясность в создавшееся положение.
Егоров решил, пока всё не станет ясным и определённым, ничего в оркестре не говорить, а заниматься до поры до времени как всегда! Но его решению не суждено было осуществиться. Не успел оркестр сесть на места, как Сибиряков встал и обратился к Егорову:
– Разрешите спросить, товарищ старший лейтенант, как же теперь будет с нами?
– А что вы под этим предполагаете, товарищ старшина? О чём вы, собственно, хотите узнать? – притворился незнающим Егоров.
– Да как же! Будет переформирование, и в новой части оркестра не положено. Ни оркестра, ни капельмейстера. Да очень многих не положено. В этой самой новой части. Об этом и говорю-то!
– Интересно! Откуда же у вас такие сведения?
– Сведения, товарищ старший лейтенант, дело живое. Мы уже давно эти сведения имеем, да вам вида не показывали!
– И кто же ещё знает об этом? Кроме вас?
– Да все, товарищ старший лейтенант. Вся часть.
– Но откуда же это могло быть известным? Ведь совещание было только что, часа не прошло!
– А на что писаря-то в штабе? Ведь это же ребята-то наши! Да и секрета-то тут особого нет, завтра, а может быть, и сегодня все уже будут знать. Чего же?
– Отлично поставлена у вас информация. Ну что же. Сведения ваши правильны. В новой части и не положено ни оркестра, ни капельмейстера, но это не значит, что мы должны сидеть сложа руки. Будем работать до того момента, когда нам прикажут сдать инструменты.
Занятия начались.
А в части стало очень оживлённо. Безродный был прав. Уже в этот же день в штаб было вызвано несколько человек из командного состава батальонов. Всем им были вручены командировочные предписания, кому куда! Готовились другие командиры. Было много разговоров, предположений, пожеланий. Около штаба всё время стояли группы командиров, оживлённо обсуждавших свой дальнейший путь. Прошёл день, два, пять, а Егорова никто не вызывал, и впечатление у него было такое, что будто бы о нём все забыли. Поэтому занятия оркестра шли своим чередом и, как обычно, Егоров выводил оркестр на развод караулов, на игру в столовую, на утренний развод на занятия!
Так прошло не меньше недели.
Но в один из дней во время занятий в помещение оркестра вошёл посыльный из штаба и, обратясь к Егорову, доложил:
– Товарищ старший лейтенант, вас вызывает командир части.
В кабинете майора Рамонова кроме хозяина находились комиссар Герош, капитан Безродный и кто-то ещё, неизвестный Егорову. Все они любезно поздоровались с Егоровым, Рамонов предложил Егорову сесть и начал беседу:
– Итак, товарищ Егоров, ваша служба в войсках переходит в следующую фазу. Вы, конечно, знаете о том, что наша часть реорганизуется и что по новому штатному расписанию ни вашей должности, ни оркестра вообще не полагается?
Егоров ответил молчаливым поклоном.
– Таким образом, мы должны откомандировать вас в другую войсковую часть, а оркестр ликвидировать и разослать музыкантов по другим частям.
– Совершенно точно.
– Но мы-то, товарищ Егоров, убеждены в том, что исключение вашей должности и самого оркестра из штатного расписания в данном случае результат, может быть, торопливости, быть может, ошибки исполнителя, во всяком случае, это положение временное и оркестр, конечно, будет. Вот только мы не можем сейчас определить срока, месяц, два или сколько там потребуется на оформление.
Егоров молча поднял глаза на командира части.
– А если так, то мы решили оркестр сохранить. Целиком. Будут они жить как жили, работать как работали, только денежное довольствие получать в разных ротах. Понимаете? Мы их зачислим на штатные должности в ротах, а служба их будет протекать в оркестре, по-прежнему. Ясно вам?
– А разве так можно? – спросил Егоров.
– Гм! Отвечать-то мы с комиссаром будем! А уж если берёмся за это, значит, есть возможность. Так как вы на это смотрите?
– Мне неясно положение со мной. Я тоже буду в чьей-то роте?
– Вопрос правильный. Вас мы решили обязательно сохранить у нас, здесь. Оркестр без вас – это уже не то! У нас вы начинали, у нас вам и быть. Вы будете работать, как всегда, с оркестром, а числить мы вас будем по другой должности, то есть зарплату вы будете получать по другой ведомости. Нет возражений?
– Простите, товарищ майор, по какой же ведомости и по какой должности?
– О! У нас есть для вас великолепная должность! Мы наметили назначить вас на должность начальника пошивочной мастерской! – Тут Рамонов сделал эффектную паузу, очевидно, ожидая взрыва восторга со стороны Егорова.
Комиссар Герош с улыбкой посматривал на Егорова, капитан Безродный очень серьёзно смотрел на него же.
– Ну, как же? Всё отлично! Звание то же, денежное довольствие очень немножко меньше, словом, очень удачно получается!
– Товарищ майор! Это я буду начальником пошивочной мастерской?
– Да, да! Именно вы, и никто иной.
– Да я же абсолютно ничего не понимаю в портновском деле! Меня же учили совсем другим вещам!
– Да вам ничего и знать-то не надо! А подписать бумажку – это совсем нетрудно.
– Простите, товарищ майор. Это я должен буду подписывать бумажки?
