скачать книгу бесплатно
Ларик встал с кровати и вышел из малухи на воздух, здесь дул ветерок, было прохладнее и свежее. Невольно он бросил взгляд за реку. Храм стоял освещённый полной луной. Крыши издалека были темными, и провалы окон тоже. А стены казались белоснежными в этом неверном свете ночной волшебницы, и весь храм казался весёлым и новым, как раньше в престольные праздники. Ларик вздохнул и пошел спать. Нет, священником он не будет, как бы этого не хотели от него дождаться такие любимые и дорогие люди, с которыми у него связано самое лучшее в детстве. Но детство давно кончилось. И та жизнь кончилась. Впереди у него была совсем другая и обязательно счастливая жизнь.
Утром Ларик пришел к завтраку поздно, сам на себя не похожий. Мрачный и злой. Отвечал отрывисто, раздраженно и, едва проглотив завтрак, схватил инструменты и ушел доделывать начатый вчера забор. Штакетник надо было ставить срочно. Чужие козы с удовольствием набредали на посадки в аккуратных грядках, сделанных старушками. Жердины, кое-как притороченные хозяйками, чтобы перекрыть прорехи, положение не спасали. Бабушка Марфа ироничным взглядом проводила внука, характер его она знала не понаслышке. Весь в деда пошел со своим длинным подбородком и крылатыми ушами. Такой же упрямый и настырный. Если что не по нём – святых из дому выноси.
– Ничего, перебесится. Настя, он случаем вчера к Алипию не заходил ли? – пытливо спросила Марфа подружку Ларика.
– Заходил, когда совсем уже темно было, – ответила девушка, вытирая чистенькой вехоткой крошки со столика.
– И долго был?
– Долго. Час. А может и дольше. Я уснула, пока он там что-то делал. Свет горел долго.
– Ну и ладно. Пусть подумает, – Марфа ещё раз посмотрела на внука с остервенением прибивавшего штакетины к лагам. – Ну, ну, поработай руками, соколик, в голове прояснится.
– У тебя завтра экзамен-то? – спросила бабушка Настю.
– Ага. С десяти часов.
– Ну и ладно. Куда ты думаешь устроиться работать? Ларик говорил, что ты работать дальше думаешь.
– И работать, и учиться. Я на заочное буду сдавать. Пенсия от папы через два года кончится. И маленькая она совсем. Только поесть и за квартиру заплатить хватает. Мне самой надо будет себя содержать.
– А мать?
– Мама замуж вышла, ну не вышла пока, но собирается. Ей для себя пожить хочется, сказала. Папа долго очень болел. Два года лежал. Устала, говорит.
– А… Ну тогда… А что бы тебе у нас не пожить, Настюша? Я к тебе за эти дни так привыкла, как к своей. Тут тебе и комнату можно сделать. Открыть одну их тех вон, сама же видела, – добрые комнаты-то, светлые, в сад выходят. – Марфа кивнула в сторону закрытых за ненадобностью комнат. – На дрова заработаешь. А можно и в школу устроится или в больничный городок. Тогда и дрова можно будет бесплатно получать, им положено, вроде, говорят.
– Спасибо. Но я к городу привыкла. Устроюсь куда-нибудь на завод, где сразу дадут общежитие.
– И-эх, милая ты моя, не дело это по общежитиям в таком возрасте мотаться. Молоденькая ты ещё совсем. Ну, да ладно, как знаешь. а то – подумай. Вместе-то, да в покое – оно куда лучше. И друг другу помочь сможем, стар да млад.
И Ларивоша вон тоже только в город тянется. А чего там лучше-то? Шум, гам, пыль, да выхлопные газы. Как приеду туда, аж, дышать не могу. А вы привычные, видать, или терпите уж, молодые, выносливые. Вам кино да танцы подавай, знамо дело. Так кино и тут бывает. И танцы, чай, каждое воскресенье. Ну, ты подумай. А мы тебе всегда рады будем, – ловко подхватив ведро с процеженным молоком, бабушка пошла в дом, оставив Настю на веранде, где она повторяла последние билеты.
Экзамена она совсем не боялась. Стараясь не подводить отца, Настюша была, как тогда говорили, «круглой» отличницей. При воспоминании о доме сердчишко сжалось: «Ну как мама могла после папы, такого умного, чуткого, доброго человека выйти за такого мерзкого упыря?» – у Насти в голове это не укладывалось. Уже год, как жизнь её превратилась в кромешный ад, а мама не желала видеть ничего. Или так боялась остаться одна?
Настя вздохнула. Работу себе она давно присматривала, часто останавливаясь около газетных стендов у проходной ближайшего к ним завода «Калибр». Общежитие обычно обещали, судя по объявлениям в газетах, через несколько недель, после устройства на работу. Или давали сразу, но там, где были вредные условия работы. Выбор был небольшим. Совсем практически никакого выбора и не было. Придётся идти на вредное производство на самой окраине города в другом незнакомом районе, где она и не была ни разу за всю свою жизнь. Ещё и экзамены надо сдать как-то. Девушка снова вздохнула, мельком взглянула на Ларика, молча прошедшего в дом, потного и злого: «И чего он такой сегодня? Ему-то чего нервничать? И квартира вон какая, хот в футбол играй – три комнаты, пока родители в командировке, и работа чистая и приятная, в красивом месте, с интересными людьми», – Настя опустила глаза в учебник и до обеда, ни на что не отвлекаясь, повторила всё на два раза уже,.
А после обеда Настя взяла тяпку и вместе с бабушкой Пелагеей пошла окучивать картошку. Ларик остервенело приколачивал штакетник уже на другой стороне забора, где они вчера вдвоём с Настей прибивали новые лаги к столбикам.
– Слышь-ко Настюша, а у тебя с Ларионом серьёзно, или как? – вдруг спросила её Пелагея.
– Да нет, что вы. Мы просто соседи, с детства друг друга знаем. Просто эти дни я дома не могла находиться. Вот он и предложил мне здесь у вас … ну, побыть. К экзамену подготовиться нормально. Бабушка, Вы меня извините, что так вот получилось. Я вам заплачу за всё, деньги передам с Лариком…
– Да что ты это, матушка. Я же не к тому, что ты? Это мы тебе за помощь должны остаёмся. Ты подготовилась, я чай? Или отдыхаешь просто?
– Ну да. Подготовилась уже, надо немного отдохнуть, – усиленно и не очень умело окучивая картошку тяпкой, ответила Настюша.
– А давай-ка мы с тобой встреч пойдём, лицом к лицу. Ты с этой стороны, с моей, греби на себя. А я с твоей стороны на себя буду гресть. Так-то быстрей дело пойдёт и крутиться не надо.
– Давайте, – охотно согласилась Настя. Дальше работа пошла гораздо спорее, к вечеру с окучиванием картошки всё было закончено. Ровные, вытянутые в ниточку рядки картошки нарядно зеленели и радовали глаз. Вторая бабушка топила баньку не до пара – просто помыться в теплой воде, да ужин готовила для всех работничков своих. Ларик весь день молчал, а когда закончил латать забор, отнес инструменты на место в сарай дедов, быстро помылся и молча ушел куда-то. Бабушки только взглядом из-под руки провожали его, пока он не скрылся за поворотом.
– И куда это он?
– Не знаю, Марфуша. Знать, в кабинете деда побывал. Не иначе. Надо бы сходить посмотреть, – бабушка Пелагея сняла с головы беленький платочек и обмахивалась им, сидя в тенечке.
–Он вчера был в комнате Вашего брата, – сказала Настя, помогая Марфе накрывать на стол.
– Ночью?
– Мм. Я почти заснула, а может и спала, просто проснулась от шагов.
– И долго был там? – довольно насмешливо спросила бабушка Пелагея.
– Долго. Я уже снова спала, когда уходил, злющий был, а я доносчиком получаюсь, – Настя улыбнулась и внимательно осмотрела стол, всё ли она сделала из порученного.
– Доносчики – это когда из корысти на кого-то наговаривают. А у тебя-то какая корысть, милая? Сочувствуешь нам просто, как я маю. Злющий, говоришь? Это хорошо. Значит, серьёзно ко всему относится. Да как бы и не относился, а всё будет, как Алипушка мой сказал, – бабушка Марфа светло улыбнулась, как будто Алипушка её только что рядом был.
– Ну, давайте-ко помоемся, и Ларион придёт к тому времени, потрапезуем, да и пора нам на молитву вставать.
Но не всё так просто получилось, как бабушка планировала. И помылись они, и «потрапезовали», а Ларик так и не появился. Он пришел уже затемно, весёлый, мокрый весь и пьяный вдрабадан. Степка проводил его до угла, а потом быстренько убежал, увидев три женских силуэта у ворот, застывших, как на карауле.
– Ой, бабули вы мои дорогие, – Ларик, нетвердо стоя на ногах, попытался обнять всех бабушек разом. Настя проворно отскочила, чтобы не оказаться третьей бабулей. – Ну вот. Всех друзей сегодня встретил. Они меня по-прежнему подсвечником зовут. Представляете? Подсвечником! А я не подсвечник давно. Я же музыка-а-ант, бабули, – Ларик с трудом уселся на низенькую лавочку у ворот, чуть не упав с неё при этом, но удержался, опершись рукой о землю.
– Вот… А один раз упал отсюда и колени расшиб…. Помню коленки-то с кашей зелёной из подорожника. Ты помнишь, ба? – поднял внучок своё лицо к бабулям. Они то сливались у него в одно целое, то разбивались на целых три штуки.
– Пойдём-ка, милок, во двор, там мы тебя чайком напоим, горячим, да сладким, ты и отудобеешь маленько. И спать. Ты мокрый-то почто?
– Я мокрый? – Ларик с удивлением оттянул прилипшую к телу голубую китайскую рубашку.
– Ну не я же. Купался что ли? – Марфа попыталась поднять тело внучка, которое было, как на шарнирах и легко склонялось в любую сторону.
– Купался? Ага, купался я. Я же совсем солью изошел с забором этим. Вот видишь, ба, – он опять с трудом сфокусировался на чьём-то платочке, – я обещал, я починил. И всё. И никакого опиума для народа больше. Я дирижер, ба. Понимаешь?
– Да как не понять? Ясно, что дирижёр ты, пойдём, Ларивоша, пойдём, милок.
– А мокрый я, ба, потому, что чуть не утоп, с моста скатился. Степка меня спас. Вот так. А чо меня спасать? Тут в Колге мне везде по грудь. Где мне тут тонуть-то? Вот он дурак, ба! Да, ведь? – Ларик еле двигал ногами, но всё-таки двигал. Минут через двадцать его уложили в кабинете деда, – чтобы был под присмотром, рядом, – напоили горячим сладким чаем, и он уснул, погрозив перед сном лампадке или иконе, никто не понял, кому, только огонек в лампадке встрепенулся и затрещал, как бы смеясь этому детскому озорству. Бабули перекрестились суеверно и вышли, оставив двери везде открытыми, только входную закрыли на ключ в этот раз, чтобы бычок молодой и бодливый не убодался куда спьяну.
Настюшке не спалось. В голове теснились мысли, перебивая друг друга. Мама, отец, державший её за руку и ободряюще улыбавшийся: «Ты у меня обязательно счастливой будешь, малыш. Ты не тревожься. Маму поддержи. Намучилась она со мной», – и улыбнулся. Он так и умер, слегка как бы улыбаясь. Сейчас Настя отчетливо понимала, что он не хотел её пугать, даже в последнюю минуту он думал о ней, превозмогая боль. Когда её не было рядом с ним, из-за двери комнаты слышались иногда глухие стоны, но стоило ей войти, и отец ей улыбался, только лоб был покрыт крупными холодными каплями пота.
– И этот… недочеловек, – сначала она думала, что он её просто не выносит, пока однажды, когда мать была на работе, он не навалился на неё, когда она уже почти спала в кухне на диванчике. Спас её тогда нож, большой кухонный нож, который она машинально схватила со стола. Случайно он оказался там, обычно всё со стола убиралось на ночь. Почувствовав слегка воткнутое лезвие в шею, тот отпрянул, зажав ранку рукой.
– Сучка, да ты….
– Не подходи, убью, – Настя сказала это, не узнав своего голоса, и не помня, как она сумела его так сильно оттолкнуть, что он даже улетел в комнату на пол. С того дня дверь на кухню в отсутствие матери закрывалась на ножку стула, и нож всегда был с ней. Отчим и днём иногда пробовал к ней приставать, зажимая, как бы ненароком, но стал побаиваться, увидев однажды в её руке тонкий маленький скальпель, который легко бы вошел в него далеко вглубь, в этом глаза Насти, так похожие на глаза её отца, военного разведчика, сомнения не оставляли. И порез на шее оставил едва заметный след
На попытку Насти объясниться с матерью, та отреагировала смехом: «Настя, ну что ты выдумываешь? Тебе не стыдно? Я понимаю, что ты ревнуешь меня, обижаешься за отца. Но пойми, это мой последний шанс. Понимаешь? У тебя вся жизнь впереди, а у меня – ничего впереди, кроме него, нет. Он очень хорошо ко мне относится, в каком-то смысле я для него тоже спасение, он же без жилья остался. Всё оставил детям. Этот факт тоже свидетельствует о нём положительно. Ему не везло в жизни. И ты скоро уйдёшь от меня. Не век же тебе в нашей кухне обитать. Надо общежитие искать. Я устала, Настя.»
Завтра предстоит снова увидеть эту рожу, так нагло кривящуюся за спиной матери. Девушка вздохнула и, вспоминая день сегодняшний и все последние дни у бабулек, уснула, сморенная жарой, усталостью и вчерашними волнениями за Ларика.
Они очень обеспокоились, когда он не явился к ужину, чего с ним никогда не бывало, как утверждали бабули, поджидая внучка у ворот и отмахиваясь от туч комаров. Комары искусали Настю всю, легко протыкая свои длинные хоботы-иголки сквозь тонкий трикотаж старой одежонки Ларика. Всё тело чесалось, бабушка Пелагея дала ей бутылёк с растворенной содой и чистенькую тряпицу, чтобы мазалась, если уж сильно зачешется. Всё тело от комаров горело, пришлось обмазаться почти всей. Зуд и вправду успокаивался. Всю ночь ей снился материн сожитель, гоняющийся за ней с пучком крапивы. Это был плохой, внушающий тревогу, сон.
Утром Настюша проснулась вместе с бабулями, солнце только взошло, и в воздухе ещё оставались следы ночной свежести. Комары в прохладе и тени зловеще звенели и кусались, пока женщины накрывали немудреный завтрак. Оладушки с мёдом и молоком, да яйца, сваренные вкрутую. Ларика долго ждать не пришлось. Несмотря на вчерашние приключения, он встал рано, не поняв спросонок, где это он спит. Вышел в одних трусах, молча вылил себе на голову полведра ледяной воды из колодца во дворе, жадно попил и ушел в малуху, где лежали все его вещи, унесенные им туда на время гостевания. Женщины только молча обменялись взглядами.
Настюша впервые ощутила явственно, как жизнь в этом доме наполняется и живёт заботами женщин о мужчине. Это было стержнем существования этой семьи – мужчина, который делал самую тяжелую и необходимую работу и женщины, выстраивающие весь ритм хлопотливой жизни дома под него – мужчину.
У неё дома сейчас происходило, наверное, то же самое. Мать выстраивала ритм жизни под своего сожителя. А под папу ритм никогда не выстраивался. Он сам его выстраивал под своих любимых женщин, и выстоял тогда очередь, которую он из окна увидел, чтобы купить Настюшке персиков, которые она так любила. Через два дня слёг окончательно, врачи сказали, что он жестко нарушил режим покоя.
И никогда больше Настя не ела персики. Они ей в горло не лезли.
Ларик вышел из малухи, надев трикотажный тренировочный костюм: «Ба, где мои брюки? Мне сегодня на завод идти в отдел кадров», – не глядя на старушек спросил он, неся в баню большую охапку дров.
– А вон они висят. Не высохли, поди, ещё. Я их тебе заверну в мешочек, чтобы не запылились по дороге, – махнула рукой бабушка Марфа на веревку, натянутую около куста сирени у бани.
– Не, я их сразу надену. Они из лавсана, по дороге высохнут и не жарко будет. Пыль стряхну. Настя, ты готова? Пораньше поедем.
– Да. Я готова, сложила всё уже, – послушно ответила Настюша, едва сдерживая вздох печальки, охватившей её вдруг. Вот и уезжает она навсегда из гостеприимного домика от двух замечательных старушек-волшебниц, рядом с которыми так спокойно и надежно.
–Ты давай-ка, Финист, позавтракай, – бабушка Пелагея налила ему парного молочка.
– Вы что, смерти моей хотите, что ли?! Я не смогу. Я с собой возьму, банку молока налейте и ладно. Вечером поем. Сейчас только чаю. Сладкого крепкого. Один стакан, – деловито добавил Ларик, таща очередную охапку дров, как заведенный.
– Прокиснет оно по дороге. Не довезёшь.
– Ничо, я и простоквашу люблю. Не знаю, когда теперь и выберусь сюда, дров натаскаю на подольше, – проговорил Ларик, как бы заранее предупреждая могущие возникнуть вопросы.
– Так скоро ты приедешь, – без всяких обиняков утвердительно произнесла бабушка Марфа, – через недельку-другую, я чай. А молока-то не жалко. И то правда – простокишечка-то полезная. Нальём.
– Вот-вот, налейте. А насчет «через недельку», это вы зря горячитесь. Я уже работать буду к тому времени. И так три недели прохлаждаюсь. Весь срок почти вышел. Устраиваться край надо, – Ларик, натаскав дров, весь потный и взмыленно-помятый присел, залпом выпил чашку крепкого чаю, пахнувшего травами и, хлопнув себя по коленям встал: «Ну, всё, дорогие мои. Не скоро мы увидимся. Если что надо будет, из правления позвоните. Я договорился вчера с секретаршей, соединят. Или Степке скажете. Он часто в город в институт ездит. Заскочит».
– Ты о нас не переживай. Сам там устраивайся. Мы позвоним, спросим, как и что там у вас. Элечке привет передавай. Она с ребятишками собиралась на недельку приехать. Передай, что ждём мы их.
– Передам, – Ларик по очереди обнял своих бабушек и пошел к «Яве», укрепить холщевую сумку с банкой молока на багажнике. Проверил бензин в бачке, попинал колёса неизвестно зачем.– Если тут кто спрашивать меня будет, скажите, что не знаете, когда приедет. Ты готовься, – обратился он к Насте, – я сейчас переоденусь и поедем.
Ехали они быстро, солнце светил сбоку, не в глаза, как в тот раз. Машин в этот час на этой неустроенной пыльной грунтовой дороге совсем не было, ехали быстро. От волос Ларика пахло свежей водой и от рубашки его, пузырем вздувающейся пред Настей, – тоже. Ларик так дернулся с места, выезжая из двора, что Настя резко качнулась и даже ухватилась за него, чтобы не упасть. Она не успела помахать бабушкам на прощание. Представила себе, как они дружно ахнули, возмутившись его выходке.
Глава 4. Неожиданные обстоятельства
Доехали очень быстро. Ларик, высадив Настю у подъезда, поручил свой мотоцикл мальчишкам, ранней стайкой собравшимся в тени дворовых кустов пыльной сирени. Ларик невольно вспомнил свежую листву на деревьях в селе и взлетел на свой четвертый этаж. Надо было пораньше сегодня в отдел кадров попасть. Документы уже должны были прийти. В положительном ответе Ларик не сомневался ничуть . Но вот брюки… Кажется вся пыль Берлушовского «тракта» засела в них, и плотно въелась во влажную ткань. Просто почистить не удалось. Надо было тщательно высушить штаны и прогладить с тряпкой, смоченной в растворе стирального порошка. Это он помнил ещё со школы, как можно быстро освежить цвет. Элька его тогда научила, а с мылом и стрелки лучше держались. Вывесив брюки для просушки на балкон, Ларик взялся за телефон, обещал же Эльке позвонить. Да и просто поболтать захотелось. Отвязаться от неприятных размышлений, по поводу дедова письма. Элька, как никто его поймет. Ларик всей шкурой своей ощущал, их родство душ с сестренкой.
– Привет, Эль. Как дела?
–Ты приехал уже? Дела нормально. Воюю. Хорошо, что иногда они отвлекаются друг на друга, а то бы ничего не успевала.
– От бабулек тебе привет. Ждут они вас.
– Да, я знаю. Коля страшно занят. Везти нас некогда, но планирует. Это же целый день уйдёт по такой дороге.
– Да нет. Дорога нормальная сейчас, прошлись грейдером. Я же сегодня оттуда. Пыльно только. Штаны сушу. Сейчас поглажу и пойду на завод.
–Тебе сколько ещё можно не работать?
– Полторы недели. Думаю, успею.
– В этом году точно поступать никуда не будешь?
– Неа. Дай отдохнуть-то немного. А то сразу и работа, и учеба, и Алька приедет. Не, лопну.
– А что это у тебя голос грустный?
– Да так. С бабушками почти поссорился.
– Из-за чего это ты с бабушками-то вдруг поссорился?
– Да они, как из ума выжили. Представляешь, они мечтают, чтобы я попом, как дед, стал. И храм восстановил. Прикинь? Кому это нужно вообще, кроме таких же древних бабулек? Я им чо, пастух?
– А ты знаешь новость, которая тебя непосредственно касается?
– Новость? Меня? Это какая же такая новость?
–Это не телефонный разговор. Приедешь, поговорим. Твоей работы может коснуться. Да даже точно коснется. Приезжай побыстрее, и лучше, если прямо сейчас.
Ларик поехал к сестре, как был: в трикушках и в майке. По дороге он прикидывал, какая это новость может «так» его коснуться. Но ничего не мог придумать. Поцеловав сестренку и посадив на руки племянников, которым привез кулечек ирисок, он вперился взглядом в сестру.
– Ты о чем, Эль? Какая новость?
– Простая. Папа решил восстановить свою фамилию. Дедушкину. Арсеничев. Подал заявление. Бабушки это знают. Они тебе не говорили ничего?
– Не-а. Ничего. И что теперь будет?
– Ничего особенного, кроме строки в автобиографии. Мало того, что он был в оккупации какое-то время, он теперь ещё и сыном священника станет. А ты внуком священника. А я – внучкой. Ты говорил, что ты заполнял подробную анкету?
– Да. Заполнял. Аж четыре страницы мелким шрифтом.
– Теперь будешь переделывать. И не факт, что возьмут. Понимаешь?
– Да ладно. Брось. Я-то причем?
– А это никого не интересует, что ты ни при чём. Кстати, ты же в храме прислуживал дедушке?
– Ну. Так я же маленький ещё был?
– Смешной ты, Ларька. Есть факт. Есть свидетели. Тебе мало?
– И что? Теперь я на всю жизнь прокаженный? – Ларик не находил слов от возмущения. – Я же и пионером был, и комсомольцем.
– Если бы тогда кто-нибудь удосужился проверить твоё времяпрепровождение на каникулах у деда, – не был бы ты ни пионером, ни комсомольцем. Понятно? И в армии ты бы не на крейсере военном служил, а в стройбате. Вот так. Это мне Коля сказал. Его в отдел кадров и в партком уже вызывали. Я, конечно, не знаю, какое это отношение имеет к Коле, но он мне только печально улыбнулся. Идет новая компания против «опиума для народа.» Понимаешь? Мы попали под раздачу. Просто тупо попали и всё. Машина крутит, механически всё пережевывая, ей всё равно. Это машина. Но ты сходи, конечно. Тебе на сегодня назначили?
– Да. Через три часа надо быть там. У меня брюки сохнут. Вчера в речку свалился одетым.
