Сквозь наши жизни

Красоты без изъянов не бывает. Для одних глаз это недостаток, для других изюминка. Наш взгляд проходит сквозь призму нашей души. Как же она была красива. Она стала частью той половины мира, которая была за чертой безобразия, частью того прекрасного и неповторимого, что создала природа. Внутри меня были чувства, как у человека, впервые увидевшего Ниагарский водопад и понявшего всю его грандиозность. Увидев его, вы просто замираете, понимаете всю крохотность проблем, суеты и переживаний. Вы просто парите. Ассоль стояла нагая передо мной и ни слова не проронив, ее губы устремились ко мне. Это был полет. Как гордые орлы, резвящиеся в потоках воздуха необремененные тягостью бытия, так и мы оказались унесенные этим поцелуем. Лишь тогда я понял, как люблю жизнь. Мир, где возможны такие чувства, прекрасен. Если у вас не было "полета", значит, вы где-то свернули не туда. Свернули с дороги настоящей жизни.

Страсть охватила нас, Ассоль просунула свои пальцы сквозь мои густые, обросшие волосы и сжала их в кулак. Я обнял ее за талию, мои руки, как заколдованные, спускались все ниже и обхватили ее за бедра. Я поднял Ассоль, и она обхватила меня ногами за пояс. Мы устремились на стол, куда я положил ее и начал целовать губы, нос, ее розовые щеки, жадно впивался в нежную, бархатную шею. Я снял с себя джинсы, и мы стали единым целым, частью одного. В комнате слышались громкие стоны Ассоль, и я чувствовал, как она кусала меня за плечо. Но боли я не ощущал, потому как был совершенно в другом мире. Люди называют это сексом, но в этот раз было совсем другое. Человечество не придумало описание этому. Закройте глаза и представьте, что вы падаете во тьме. Очень быстро летите вниз и вот-вот окажетесь омлетом на дне пропасти. Внутри все передергивает, страх смешивается с паникой и вот, вдруг становится светло, лучи разрезают темноту, и вы замечаете, что вовсе не падали, а парили. Вы летаете, и ваши страхи перерастают в восхищение. Я не могу описать это чувство по-другому, потому что ничего подобного я не испытывал. Но я точно уверен, что сейчас Боги завидуют нам.

Мы лежали на столе, а вокруг нас павшими бойцами лежала разбитая посуда. Ассоль держала мою руку и целовала своими уже не красными губами. Я запрокинул голову и увидел наш портрет с Алисой. Она смотрела прямо на меня, и я видел ее укоризненный взгляд. На минуту мне даже показалось, что с глаз ее скатилась слеза. Мне хотелось бежать, бежать от этих глаз, от этой квартиры, от своих мыслей, от себя. Я вырвал свою руку, нацепил кое-как джинсы и в агонии побежал из дома. Ассоль что-то кричала, но я не слышал этого и был в своем бреду. Он настолько охватил меня, что я даже забыл одеть обувь. В голове моей гудело, и я был в панике. Добежав до первого дерева, я ощутил, что на улице идет ливень. На улице не было и души. Я остановился, остановилось и мое сердце. Слезы скатывались по моему лицу, но под градом капель их наверняка не было видно. Я протяжно зарычал и упал на колени. Тяжело осознать, что все твои идеалы оказались лживыми, а сам ты предатель и часть этого мусора, который ты сам же и ненавидел.

Спасибо, что научила замечать этот мир

Я открыл дверь домой и вошел. Разбитая посуда все еще лежала и напоминала о том, что было. Ассоль сидела на диване, укутавшись пледом. Глаза ее были красные, точно плакала. Увидев меня, с ее глаз вновь скатилась слеза. Она как игривый ручей бежала по ее щеке, но радости нам это не приносило. Мне пришлось пройти мимо нее, и с трудом я выдавил из себя: «Тебе лучше уйти». Слезы вновь начали рваться наружу, и я быстро зашагал в спальню.

– Прости меня, – крикнула в след Ассоль.

Она оделась и ушла. Дверь входная захлопнулась, и я остался снова один, в пустоте. В душе щемила тоска. Ассоль ушла без истерик и попыток что-то выяснить. Мы оба понимали, что произошло нечто непоправимое. Но понимали это по-своему. И дело было вовсе не в сексе. Все гораздо глубже, чем могло показаться ей. Возможно, я себя никогда не прощу за предательство нашей любви с Алисой, ведь я полюбил Ассоль. Черт подери, я полюбил ее всем сердцем, она стала моей частью. Это разбитое сердце вместо того, чтобы остановиться и больше никогда, никогда не забиться, зажило и забилось еще быстрее. Я не мог любить другую кроме Алисы, не мог предать наши чувства. Но я предал их и предал ее.

Моим спутником снова стал алкоголь. После очередного глотка я поставил бутылку и вспомнил, как она ушла. Гордо, без малейшего сожаления, но оставив в квартире свою любовь. Женщины умеют так, кажется это их магия. Не подавая виду, не показывая боль, подарив ласковый взгляд, а уже за порогом рассыпаясь на части. Кажется, жизнь вернулась на круги своя, а точнее она снова покинула этот дом. Я сам ее прогнал.

Портрет Ассоль

Настало утро. Нужно было жить дальше. Я сделал себе яичницу и в тишине пытался ее съесть. Но еда не лезла в горло. Некогда уютный дом давил на меня своей тяготящей атмосферой. Пора было бежать отсюда. Схватив в руки свой пиджак, я выбежал на улицу. Идти мне было некуда, я просто шел вперед. Не знаю, что делать мне дальше, но оставаться одному я не хотел. Даже если люди, проходившие мимо меня, были лишь массовкой, я замечал их, и с ними я был менее одинок. Парень с девушкой шли по тротуару, и он пытался забрать у нее телефон, седой старик сидел на скамейке и кормил голубей, мужчина с зеленным шарфом и красными, голландскими розами стоял у фонтана и нервно поглядывал на часы. Спасибо тебе Ассоль, что научила замечать этот мир. Если научиться замечать жизнь, то она заметит и вас. Впереди показался тот самый бар, в котором мы с Ассоль были так счастливы и не думали ни о чем. Я не мог пропустить его и зашел, чтобы хоть на мгновение оказаться в прошлом. Все оставалось здесь прежним, хотя людей было намного меньше, чем в наш последний раз. Устроившись у барной стойки, я заказал себе гранатовый сок. Ассоль любила его. Хотелось проверить, что же в нем такого есть.

– Как ты, дружище? – услышал голос, подсевшего рядом парня. Это был Бараз. Мой одноклубник, с которым мне довелось сыграть пару месяцев. Детство его было не из легких, ему пришлось потрудиться, чтобы пробиться в большой спорт.

Родом Бараз был из Зеренда, небольшого города на юге Ирана. Он смог вырваться оттуда, и сейчас был очень зажиточным спортсменом, как впрочем, и я. Мой одноклубник гордился тем, что вырвался из низов. Он считал это достижением, цель его жизни была достигнута.

Я поприветствовал его, и мы перекинулись парой фраз.

– Я слышал про Алису. Сочувствую, – буднично произнес Бараз.

– Да, – кивнул я в ответ.

– А я на днях такую девушку встретил после матча. Мы сразу понравились друг другу. Поехали ко мне на новую квартиру и провели вместе вечер. А когда она ушла, проверить квартиру пришла жена. Представляешь, как мне повезло. Чуть не попался, – продолжал нагружать меня своей информацией мой бывший коллега. Слушая эти подробности из его жизни, мне хотелось, и плакать, и смеяться. Истерика души. Почему же судьба забирает у любящих, а тех, кто не ценит, не разлучает. Я вспомнил стихотворение Марка Спенсера. Поэта из Северной Ирландии, стихи которого так полюбились мне.

Меня называют странным

И странность моя вина.

Я вижу мир ржавым,

Где маски вместо лица.

Быть модным не моя стезя.

Я не могу быть частью

Мира, где изменяют, любя

И душу разрывают пастью.

Свой путь выбираю сам,

Быть искренним и странным,

Храня верность мечтам.

Оставаясь в жизни важным.

И годы как птицы летят

Искренний будет любим,

А тот, кто по жизни слаб

Останется в горе один.

Как-то мы оказались в мире, где искренность стала пороком, а индивидуальность странностью. В погоне за модой и в попытках унизить отличающихся от общества, мы потеряли свое лицо. Таких, как Бараз, я встречал очень много по жизни. Они считают, что стали хозяевами жизни. А по сути, кроме денег, кроме бумажек с рисунками у них ничего и нет. Нет у них семьи, нет дома, все из фальши. Настоящая семья, любовь и дом, в нас, в наших сердцах. У таких же людей сердце отсутствует.

Я расплатился за виски и не спеша пошагал в сторону своего дома. Мне не хотелось возвращаться в эту пустоту и музей воспоминаний, а потому я шел самым долгим путем, обходя весь город. Лишь только к вечеру я оказался в дверях своей квартиры. Открыть? Или же вновь вернуться в бар?

Душа наша не требует прощения, она требует оправдания. Мы ищем хоть что-то, что способно помочь нам, пытаемся договориться со своей совестью. И знаете, это отлично получается у нас. Я развернулся у двери и вышел прочь. Искать свое оправдание. Сумерки ложились на город и люди незаметно растворялись в суете. Так я оказался практически один в огромном парке. Тот самый парк, где мы с Ассоль ловили взглядом звезды. Я сел на скамейку и отключил свои мысли.

– В прошлый раз мы не договорили, молодой человек, – послышался сзади хриплый, очень низкий и дурманящий голос. Это был тот старик, с которым мы недавно вели беседу. Я даже и не заметил, как он подошел ко мне.

– Доброй ночи, – поприветствовал его я. От этого сердобольного старика исходило такое тепло, его взгляд дарил такую надежду, что внутри меня хоть на мгновение, но пустота отступила.

– Вы потеряли себя, мой юный друг? – присев на скамейку, отозвался старик.

– С чего вы решили, что я потерялся?

– Лишь потерявший себя человек, заполняет пустоту пустотой, – философствовал старик, – Ты потерялся, потому что убегаешь от себя.

– Я просто не знаю что делать. Я не хочу прятаться за ложью, не хочу искать себе оправдание и не могу пойти на сделку с совестью. И как же мне жить? – вопрошал я.

– Прислушаться к сердцу, юный друг, – последовал ответ.

– А вы любили? Да так что весь мир блекнет без нее.

– Любил, молодой человек.

– А я любил двоих. Да и сейчас люблю. Хотя не любовь это вовсе. Любовь ведь возможна лишь к одному.

– От части, от части, мой друг, – сдержанно поддерживал нашу беседу мой собеседник, – Любовь. Она ведь внутри нас, в каждой нашей клетке. И лишь искренняя любовь дает нам силы оторваться от прошлого и зажить настоящим. Любовь не губит, нет.

Как же был не прав этот старик. Любовь убивает. Дает жизнь и отнимает. Инь и Янь. У всего как, оказалось, есть две грани.

Греки разделяли любовь на три вида. На три разных чувства.

«людус» – любовь-игра, до первых проявлений скуки, основанная на половом влечении и целью которой является лишь получение удовольствий;

«мания» – любовь-одержимость, основа которой – страсть и ревность. Древние греки называли это чувство «безумием от богов»;

«прагма» – рассудочная любовь, когда переживание этого чувства в человеке побуждается не сердечной привязанностью, а лишь в корыстных интересах, с целью извлечения выгод и удобств.

Три проявления любви и все три определения звучат, как диагноз. Любовь – болезнь, которая разъедает изнутри.

– Идеальное оправдание. Но я не хочу и не могу прощать себя. Это моя вина и надо проявить смелость и честность, чтобы встретить эту разъедающую правду лицом к лицу, – куда-то в небо, будто разговаривая сам с собой, говорил я.

– Доверьтесь сердцу, – попрощался со мной старик.

Всю ночь я просидел на скамейке, глядя вдаль, не о чем не думая, просто любуясь временем. Когда отключаешь мозг, начинаешь видеть, как идет время. Плавно перемещаясь вместе со звездами, порхая крыльями мотыльков, оживляя парк спешащими людьми. Ближе к утру, устав от последних событий я заснул прямо на лавке. Ветер щекотал мои волосы, солнечный свет начал игриво мелькать на моих веках, шорохи шагов людских встречали рассвет вместе с лучами солнца на ровно положенной брусчатке. Открыв глаза, я потянулся, растягивая каждую свою косточку и мышцы, и пошагал в сторону фонтана. Зачерпнув в ладоши свежей воды, я умыл лицо и провел влажными руками сквозь волосы. Это очень взбодрило меня, так же, как синицу у фонтана, глоток воды. Мы посмотрели друг на друга, и я увидел во взгляде этой птицы понимание всего происходящего. Она вроде говорила: «Все наладится, дружище. Уж я то знаю». «Да, мудрая птичка, я верю тебе», – промчалась мысль в моей голове. Мое сумасшествие от пустоты внутри дошло до такой степени, что я дал имя этой птице. Джек, так звали моего мудрого друга, посмотрел в последний раз на меня и упорхнул. Его ждут новые горизонты, а меня моя реальность.

Прошло много времени с тех пор, как я не был на могиле Алисы. Нет, я не забывал ее, а лишь боялся вновь потерять ниточку жизни. Нет, терять жизнь я не боялся. Боялся полюбить смерть. Обволакивая себя потерями, вступая в нерушимый союз со смертью, мы начинаем привыкать и наслаждаться своей душевной болью. В руках моих были букет сиреней и тот самый, красный дневник Алисы. Я сел у могилы моей Лис. Цветы вокруг встрепенулись от ветра, и аромат их закружил в воздухе. Ее душа радовалась моему визиту.

«Моя дорогая Алиса. Возможно, я уже больше никогда не увижу тебя и, возможно уже не вернусь в вечный дом твоего праха. Останется ли твоя душа со мной? Я уже никогда не буду прежним. Часть тебя навсегда останется во мне. Мы столкнулись как две планеты, и родилась вечность. Была ли ты лучшей в моей жизни? Нет. Я никогда не сравнивал тебя, а потому ты была и останешься единственной. Знаешь, твои поцелуи были самыми сладкими, шутки самыми смешными, а жизнь самой интересной. Жаль она была такой короткой. Я сижу и плачу, как маленький мальчик, у которого хулиганы отобрали конфеты. Нет, ты не переживай. Я не жалею о нашей встрече. Это самое лучшее, что было в моей жизни. Сейчас, ты как прежде, обняла бы меня и сказала, что мы прорвемся. А помнишь, в день, когда тебя уволили с работы, ты пришла домой поникшая и сказала, что этот мир теряет краски от маленьких обид и нужно заполнять их маленькими радостями? Тогда мы взяли билет на первый же рейс и отправились в Голландию, в Гитхорн. Мы назвали его опочивальней ангелов. Точнее это ты придумала, а я согласился. Получается, в этом месте мы были ангелами. Мы сняли старый дом с камином, и на третий день нашего пребывания началась гроза. Она была такой сильной, что казалось, окна вот-вот не выдержав напора, разлетятся в щепки. Ты тогда прижалась ко мне, уткнулась носом в шею и дрожащим голосом сказала, что тебе страшно. Мне было не менее страшно, но быть твоим героем, значило встречать опасность грудью, и я прошептал тебе: «Не бойся, я рядом. Я всегда буду с тобой». Я не сдержал своего слова. Оставил тебя одну в мире, который тебе не знаком.

Когда же мы перестали жить? Почему мы по разные стороны неба? Я бы отдал все, чтобы хоть на минуту ощутить твое тепло, набраться сил, чтобы уйти с пустого мира без тебя. Если бы я знал, понял, какая дорога ведет к тебе, то мы бы уже оказались на нашей кухне. Ты в моей белой рубашке стояла у плиты и готовила наши любимые оладьи, а я сидел за столом, посадив на колени нашу дочку, и рассказывал о мире животных из твоей любимой энциклопедии.

– А это пингвины Адели. Пингвины-мужчины, как настоящие джентльмены, находят самый красивый камень и дарят своей избраннице. Она принимает его, и пингвины навсегда остаются вместе. Их уже ничто не способно разлучить, – рассказывал бы я нашей дочке.

– А ты дарил маме самый красивый камушек? – вопрошала бы наша принцесса.

– Нет, дорогая. У людей по-другому. Я подарил твоей маме свое сердце.

Ты бы доготовила свой кулинарный шедевр и мы принялись за трапезу. Нашей дочери понравилось бы, я уверен. Мы бы уплетали оладьи наперегонки.

Ты хотела назвать нашу принцессу Сарой. Мне уже никогда не увидеть вас. Моя Лис и моя Сара. Возможно, вы сидите и ждете меня на нашей кухне, оладьи уже приготовились и Сарочка зовет меня своим сладким, звонким голосом: «Папа, папа, кушать готово. Поедим, и почитай мне про животных». Только вот папа ее потерял дорогу домой. Мне без тебя одиноко. И утром, и днем, и вечером, и всегда. Как говорилось в тех стихах? Ты не один под светом утренней звезды?

А за окном у нас огромный космос

И люди в нем прекрасные миры.

Средь тишины, в ночи услышишь голос:

«Ты не один, под светом утренней звезды».

Один. Я остался один. Даже утренняя звезда покинула меня.

Я ухожу, Алиса. Я больше не вернусь. Прости меня. Меня уже не спасти».

Ноги подкашивались. Пьяной походкой я направился прочь. Ветер взвывал и метал листья из стороны в сторону. Видать, она прощалась со мной. Я не оглянулся назад, боялся, что не смогу покинуть ее. Кладбище опустело, ветер умерил свой пыл и лишь легким дуновеньем давал знать о себе. Сирени у могилы Алисы разлетелись по сторонам и оставили на могильном камне одиноким маяком дневник. Ветер перевернул последнюю страницу, и наступила вечная тишина.

Я пришел домой и уселся за стол. На столе стояла ручка и бумага. Они, как верные слуги ждали, когда их хозяин прольет свои мысли. Какое же чудо перо и бумага. Они превращают нечто невидимое и неосязаемое в реальность и дают к этому прикоснуться. Это магия. Ты научила меня вновь замечать это, Ассоль. Я взял ручку и аккуратно принялся творить магию.

«Здравствуй, дорогая Ассоль. Прости, что не смог сказать этого в глаза, но так будет легче отпустить. Прости, что оставляю тебе вечное напоминание обо мне – это письмо. Если у тебя хватит сил и мужества, сожги его после прочтения. Не повторяй моих ошибок и не живи прошлым. Там нет ничего хорошего, и ты мне это показала. Я ухожу. Ухожу из твоей жизни и больше не появлюсь в ней. Ты должна знать, что я не хотел причинять боли тебе. Но будет несправедливо умолчать о другой важной вещи. Твои слезы хранят меня. Я никогда не хотел, чтобы наступал этот момент. Мою опустошённую душу заполняют плоды твоих эмоций. Эмоций, которых ты не заслужила. Я так желал, чтобы ты бежала от меня, потому что другой жизни мне не подарить. Мне не стать твоим принцем, о котором ты мечтала, проходя мимо многих достойных, не подарив им даже взгляда. Если бы ты ушла раньше, не подарив мне свою любовь, я бы смог обойти жизнь с пустой душой и чистой совестью. Мне больно причинять тебе боль, но эта боль дарит мне жизнь. Когда ты перестанешь плакать и ждать меня, жизнь снова остановится, и я окажусь в безжизненной, холодной пустыне ждать черного палача. Твои слезы хранят меня, твое ожидание согревает меня.

Этой боли я не выдержал сам и потому растворяюсь в этом сером мире. После смерти Алисы, ты заменила мне Солнце. Я не боюсь, что Солнце потухнет, я боюсь, что потухнет жизнь в твоих глазах. Если Солнце погаснет, смерть наступит мгновенно. Это будет логическим завершением и началом нового. Но если погаснет огонь твоих глаз, смерть не наступит мгновенно. Она поселится в душе и навсегда останется там, гнить. Ты горячее Солнца. Ты важнее жизни. Моя душа уже прогнила и как бы ты не старалась, ее уже не восстановить. А потому мне лучше исчезнуть вот так. Думаешь это не мужской поступок? Думаешь, я струсил? Да, ты права. Прости, что не возражаю тебе. В этот раз ты оказалась права на все сто. Нет, не надо плакать. Слезы заставляют твои глаза краснеть. Так ты похожа на голландского подростка, который достал у приятелей марихуаны. Ты улыбаешься? Начала смеяться? Так-то лучше. Моя умница. Как поется в нашей незабываемой песне:

Я пытался поступать правильно,

Я жил одинокой жизнью,

Я спал в своей постели.

Я думал это поможет мне справиться с жизнью, не причинить никому боли и пройти сквозь жизнь незамеченным. Но этот путь привел меня к тебе. Я попал в твой плен и не захотел выбираться из него. А потом песня наша изменилась, наступил следующий куплет.

А любовь, в которой мы нуждались, уже здесь,

Понадеемся, что нам достанется часть её,

Потому что мы истощены до предела.

Я люблю тебя, Ассоль. Всем своим израненным и разбитым сердцем. Ты смогла собрать его по частям и вдохнуть в него жизнь. Нам досталась не часть любви, а целый космос. Гори, гори моя звезда. Освещай эти просторы. Я останусь любить тебя, но попрошу одну просьбу. Я не имею права ничего просить больше, но мне не найти покоя, если ты не пообещаешь мне этого. Прости и пожалей мою душу. Обещай научиться жить без меня.

Наша любовь сильна. Я верю в нее. Ты научишься жить, а я перестану умирать. Вот как оно бывает, расставаться любя. Я искренне верю, что мы спасаем наши души, жертвуя любовью. Пусть боги упиваются ею, пусть вкушают эту жертву. Им никогда не приходилось видеть нечто большее.

Прощай, мой ангел.

В мирах других ты получишь вечность.

Не твой, но, к сожалению, уже не чужой, Neru Kunha».

Я сложил письмо, положил его в конверт и на обратной стороне оставил свои инициалы, которые придумала Ассоль.

Нужно было посидеть перед уходом и попрощаться с домом. Я оставлял столько воспоминаний в этом доме. В моем храме воспоминаний. Мягкий диван немного провалился подо мной от веса, и я сел, как на троне и укрылся пледом. Он был весь пропитан запахом духов Ассоль. Я закрыл глаза, и малышка Ассоль обняла меня. Ее руки скользнули по моим плечам, нежная шея уткнулась мне в нос. Ее запах укрыл меня от мира. Можно ты останешься моим «домиком» в этом мире салок?

Чемодан был собран. Лишь самые необходимые вещи: зубная щетка розовым цветом (все шуточки Ассоль), пара комплектов нижнего белья, черный, тонкий, с красными полосками поперек, под 30 градусов галстук, который мне достался от отца и туалетная вода, которую мне дарили на день рождения один из одноклубников. Я вышел из дома, попрощался с консьержем и в ожидании новой жизни пошагал вперед. Пройдя метров двести, я остановился у первой урны и попрощался с зубной щеткой. Пока она летела в окружение бессмысленных вещей и мусора, я успел попрощаться с самой важной вещью из своего гардероба. Последнее воспоминание о любви моей было утеряно мной намеренно.

Подъехал черный мерседес и водитель вежливо отозвался: «Сэр, ваше такси». За окном пролетали картины города. Все было таким родным, и груз счастливых дней давил в сердце моем. Вспоминая, как мы с Ассоль ехали в такси из участка, как она схватила мою руку и спасла от колес машины, проезжая мимо пустующего стадиона, и вспоминая, как Алиса поддерживала меня и отправляла свои воздушные поцелуи, как у фонтана мы обрели друг друга, я понимал, что оставляю здесь свое сердце и душу. Показался аэропорт. Расплатившись с таксистом и щедро вознаградив его чаевыми (мне захотелось отблагодарить каждую часть моего прошлого за все яркие моменты) я побрел на кассу.

– До Москвы, пожалуйста, – протягивая паспорт, произнес я.

– С вас сто пятьдесят евро, сэр, – проверяя что-то в компьютере, ответила женщина средних лет. Я замер и мыслями улетел куда-то за край. За край воображения. Тараканы пробились сквозь черепную коробку и, оказавшись бабочкам, начали улетать. Все выше, и выше, и выше. В космос. К звездам.

– Молодой человек, вы летите?

Жизнь вернулась

Серое, пасмурное небо разразилось громом, и тот час хлынул дождь. Словно из ведра он поливал на город и орошал землю. В окружении сосен, промокающих от дождя и просвечивающих городскую школу, на деревянной скамейке сидел мужчина лет пятидесяти. Он был высок, спортивного телосложения, с мощной спиной и крепкими ногами. Мужчина в черном костюме, с рубашкой, черным галстуком и серым пальто натянул на седые волосы черную шляпу и, встав со скамьи, захромал прочь. На лице уже появились заметные морщины, а взгляд был человека, видавшего очень многое и пережившего не одно горе. Серые глаза прятались за морщинистыми веками и черными, с проседью, густыми бровями. Встретив такого человека на улице, вы бы точно решили, что он врач, который провел с сотню операций по раковым опухолям и видел, как многие из его пациентов умирали. Кто-то из них был стар, кто-то в возрасте чуть младше, а кто-то не дожил и до десяти лет. Этот врач пережил каждую утрату, каждое горе вместе с семьями этих пациентов. От того эти глаза были так полны боли и ласки, будто просили простить его за то, что не смог спасти их. Но это был вовсе не врач. Это тренер местной, футбольной команды. Ему не приходилось участвовать в операциях, спасать жизни пациентам и с окровавленными руками отдавать людей в объятия смерти. Но он прошел через судьбы своих подопечных. Видел, как губили свои карьеры молодые парни, как разбивались на машинах игроки, которые стали для него родными, будто сыновья, которых у него никогда не было, как ломали себе кости подопечные и ломались морально от неспособности вернуться к любимому делу. Тренер шагал, прихрамывая на левую ногу (видно сказывалась травма, которую он получил еще, будучи футболистом), не совсем удачно перешагивая рождавшиеся, словно ниоткуда лужи, и то и дело, наступая в них и брызгая каплями на свои гладко выглаженные брюки. В руке он нес газету, которая уже промокла из-за дождя и от крепкого захвата пальцами на ней появились разводы и потертости. На главной странице большими, черными буквами бросалась в глаза надпись «Ровно год назад».