Егорьевские тайны. Проклятая шкатулка

– Эй, Варвара! – позвал егерь. – Это, что ль, ваша пропажа? Принимайте!

– Афанасий Ильич, миленький! – обрадовалась Динка. – Где же вы его нашли?

– А в роще и нашел, – ответил Афанасий Ильич, усаживая Миху на лавочку. – Ребятишки там грибы поутру собирали, вот и наткнулись на него. Стали кликать, а он не отзывается – сидит у дерева, глаза по сторонам таращит. Детвора его за пьяного приняла, вот ко мне и прибежали. Я – в рощу. Гляжу, а он и правда не в себе. Я его и так, и сяк, и водой брызгал… Уж и не знаю, что с ним приключилось. Ты, Варвара, доктора ему позови. А я пошел. Мне в лес еще заглянуть надо, мало ли…

Услышав про доктора, Марьяна с Варварой Дмитриевной испуганно переглянулись. Динка бросилась к Михе и затормошила его:

– Миха! Мишенька! Это я, Динка! Миха, посмотри на меня! Что с тобой?

Отсутствие какой-либо реакции ошарашило Динку. Взгляд Михи оставался пустым и безучастным. Он будто ничего вокруг не видел и не слышал.

– Ба, чего это с ним, а? – заплакала Динка.

Тут Марьяна бросилась утешать подругу, а Варвара Дмитриевна побежала в дом звонить врачу.

– Миха, пойдем, я тебя в комнату провожу! – потянула Динка за руку, и парень как марионетка последовал за ней, по-прежнему ничего не замечая.

Визит врача ничего не прояснил, а наоборот – еще больше запутал.

– Этот молодой человек, – сказал врач после осмотра, – совершенно здоров, по крайней мере – физически. А что касается его душевного состояния, – тут доктор развел руками, – возможно, это стресс, шок, нервное истощение. Тут вам лучше обратиться к психологу. Хотя, возможно все обойдется, и ваш друг сам вернется в свое обычное состояние.

Посоветовавшись, Варвара Дмитриевна, Динка и Марьяна решили понаблюдать за Михой несколько дней и никуда пока не обращаться.

– Дома и стены лечат, – сказала Варвара Дмитриевна, – глядишь – и оклемается парень.

ГЛАВА 4

1799 год

Усадьба купца Ельского

Прошло две субботы с тех пор, как Аннушка вернулась от Агафьи. Теперь ревнивица с нетерпением ждала третьей субботы, на которую и приходилось полнолуние. Она уже так и видела растоптанную соперницу, издалека наблюдающую за счастливой Аннушкой и влюбленным Василием. Лизонька со страхом поглядывала на подругу, еще надеясь отговорить ту от злодеяния:

– Ох, Анка, зря ты это затеяла! Вот скажи, чего тебе не так?

– Все так, всего у меня вдоволь, Лизонька! – смеялась довольная Аннушка. – А как Василий отвернется от Настасьи, так и вовсе все хорошо будет!

– Тебе папенька твой все одно не позволит с конюхом венчаться!

– А и не надо! Что мне папенька? Поворчит, да и уступит! – Аннушка отмахивалась от подруги, словно от назойливой мухи.

Аннушка уже приготовила все, что велела Агафья: и платок из своего сундука выбрала самый красивый – яркий, красный с большими желтыми цветами по всему полю. И рубаху Васильеву тоже припасла. Добыть ее оказалось проще простого: пробралась ночью на задний двор, где позади конюшен Васильева избушка ютиться, а там, на веревке – вот они, рубахи-то! – висят, сушатся после стирки. Аннушка и взяла одну – ту, что наряднее других показалась. Теперь платок с рубахой дожидались своего часа, припрятанные под постелью. Туда же Аннушка положила и перстень, который выкрала из отцовского кабинета. «Попрошу бабку Агафью, – думала она, – пусть и на перстенек наговор-приворот сделает, да подарю его Василию, чтобы уж наверняка».

Одного Анна не знала, да и знать не могла: рубаха та была не Васильева вовсе! Взялась Настасья за подработку – и прачкам помощь, и лишняя копеечка в дом. Но, видно, сама судьба так распорядилась, чтобы оградить невинных от недоброй воли.

В ночь с пятницы на субботу Аннушка с вечера отпросилась у папеньки с маменькой ночевать у Лизоньки. У перепуганной подруги Аннушка и дождалась рассвета, строго-настрого наказала ее не выдавать и с первыми петухами отправилась в путь.

На этот раз путешествие по лесу было тяжелее предыдущего. Ночь, несмотря на огромный круг луны, висящий праздничным блином на звездном небе, была как-то необычайно темна. Деревья неприветливо скрипели ветвями, цепляясь за волосы. Филины тревожно ухали над головой: «Стой! Стой!» Под ноги то и дело попадались шишки, заставляя Аннушку спотыкаться, сбивая ноги в кровь. Весь лес будто кричал: «Не ходи! Не пущу!» Та, сжав зубы, упрямо пробиралась к цели. Вскоре забрезжил рассвет, и идти стало немного легче.

Бабка Агафья встретила Аннушку с кривой усмешкой:

– Пришла все-таки! Ох, и сильна в тебе злоба!

– Не злоба это! – буркнула Аннушка в ответ.

– Нет? А что же? Уж не любовь ли? – разразилась хохотом старуха.

– Отчего же нет? – сузила глаза Аннушка, сердясь на бабку Агафью.

– А оттого, что люди, ведающие, что такое любовь, ко мне не ходят! Решиться на черное дело может только черная душа! – пояснила старуха презрительно. – Ну, да не мое это дело. Мне за свои грехи ответ держать, тебе – за твои. Айда в дом, надо подготовиться.

***

На столе стояли свечи, которые старуха, нашептывая что-то себе под нос, зажгла, едва к избушке подступили сумерки.

– Ну, доставай чего принесла, – Агафья указала рукой на стол и присела на лавку.

Аннушка схватила мешок и вытащила из него рубаху, платок и золотой перстень.

– А перстенек-то к чему? Уж не мне ли подарок? – усмехнулась Агафья, колко сверкнув глазами.

Гостья, помявшись, ответила:

– Хочу, чтобы вы и на него чары навели. А я это кольцо Василию бы подарила, пусть еще крепче ко мне прикипит!

Старуха снова расхохоталась своим скрипучим ядовитым смехом:

– Прикипеть-то прикипит, да только не любовь ведь это будет! Да и он тебе быстро постылым станет. Гляди, есть еще время передумать!

– Нет, – свела брови Аннушка, – не отступлюсь я.

– Будь по-твоему! – Агафья зло сверкнула глазами и придвинула к себе рубаху, принесенную Аннушкой.

Полоснув ножом, старуха отхватила кусок ткани от Аннушкиного подола. Затем то же самое проделала с ее платком. От рубахи же Агафья аккуратно отрезала тонкую полоску.

– Отнесешь рубаху на место, откуда взяла, да так, чтобы и комар носа не подточил. Пусть хозяин наденет ее добровольно.

Из полосок рубахи да Аннушкиного подола старуха ловко свернула маленькую куколку, нарисовала горелой лучиной глаза-точки, нос да рот, обернула куколку куском Аннушкиного платка и отложила в сторону. После взялась и за перстень. Что уж Агафья с ним творила – Аннушка не поняла, что над ним шептала – не расслышала: дрема навалилась, сковала тугой пеленой.

Ближе к полуночи толкнула старуха Аннушку:

– Вставай, девка. Пора нам!

– А куда? – сонно спросила Аннушка.

– Ты дорогу-то не закудыкивай! – прикрикнула бабка Агафья. – Сказано – пошли! Аль передумала?

– Нет-нет, я иду! – засуетилась Аннушка, испугавшись, что старуха рассердится и прогонит.

Шли недолго. Луна, повиснув над головами, нехотя плыла следом.

– Ну, пришли, – Агафья насмешливо поглядела на оробевшую девушку. – Вот и погост.

– Зачем мы здесь? – шепотом спросила Аннушка, пугливо озираясь по сторонам.

– А ты думала, черные дела где вершатся? – усмехнулась Агафья. – В последний раз спрошу: не передумала ли? Что взамен готова отдать? Семью не боязно ли потерять?

– Нет, – упрямо ответила Аннушка в который раз. – Что им сделается?

Она надменно вскинула подбородок и пояснила:

– Папенька все равно по-моему сделает. А и рассердится, так после простит!

– Глупая, – безразлично заметила старуха, – глупая и злая. Ну, да другие ко мне не ходят.

Старуха быстро зашагала по едва заметной узкой тропке, вьющейся среди покосившихся крестов. Аннушка поспешила за Агафьей, удивленно подумав: «Что она тут ищет?» Отшельница остановилась у одной из могил, всмотрелась в крест и, удовлетворенно кивнув, пробормотала: «Вот и пришли!»

Быстро разложив на могиле рубаху, куколку с перстнем да Аннушкин платок, старуха приказала девушке встать спиной к кресту и стоять молча. Аннушка, вздрагивая то ли от страха, то ли от прохлады, крепко зажмурилась и прижалась к шершавому кресту. Агафья зажгла невесть откуда появившуюся в ее руке свечу и начала громко, нараспев читать заклинание. И так Аннушке стало жутко, так тоскливо, что впервые она задумалась: зачем ей все это? Так ли уж нужен этот нищий конюх?

– Ну, чего замерла? – окликнула старуха. – Ступай домой!

Бабка Агафья сунула в руки Аннушке узелок с вещами и подтолкнула в спину:

– Ступай, ступай!

– Как? – растерялась Аннушка. – Прямо сейчас? Темно ведь совсем! Как же я через лес пойду, бабушка?

Старуха от души рассмеялась и с издевкой спросила:

– А ко мне ты при свете ли пришла? Не ночью ли пробиралась? Чего же теперь испугалась? Самое страшное – впереди, да не этой ночкой!

Окинув презрительным взглядом побледневшую просительницу, Агафья резво заковыляла прочь.

***

Аннушка не помнила, как добралась до дома. Очнулась она уже у Лизоньки под окошком, когда весь добрый люд приступал к своим обычным делам – кто в поле трудился, кто – в овчарню спешил, кто – еще куда…

– Лизка! Лизка, ты здесь ли? – шепотом позвала Аннушка подругу.

Лизонька подбежала к окошку – бледная, растрепанная, сама не своя от страха.

– Вернулась! – перекрестилась Лизонька, с облегчением вздыхая. – Я уж тут совсем извелась: а ну как папенька твой тебя затребует домой!

– Ох, Лизка, я и сама такого страху натерпелась! – пожаловалась Аннушка, но тут же улыбнулась победно. – Зато уж теперь Василий точно на Настасье не женится!

Лизонька внимательно посмотрела на подругу и, будто поняв что-то очень важное для себя, спросила изумленно:

– Аннушка, скажи, пожалуйста, а тебе что именно нужно – чтобы Василий женился на тебе или, чтобы он не женился на Настасье?

– Разве это так уж важно? – хитро прищурилась Аннушка.

– Важно, очень важно! – твердо ответила Лизонька. – Так что? Пойдешь за Василия?

– Лизка, ну ты и дурында! Я, дочь купца Ельского – и за конюха?! Да никогда! Меня же в обществе после принимать не станут! Но и на Настьке он не женится!

– Да чем она тебе так невзлюбилась?! – ахнула Лизонька.

Ничего не ответив, но довольно расхохотавшись, Аннушка побежала домой.

Чуть позже, тихонько пробравшись на задний двор, она повесила рубаху среди остальной выстиранной одежды. Встретив же в столовой Настасью, Аннушка одарила соперницу победным взглядом и со смешком прошла мимо, чем насторожила бедную работницу.

– Что-то еще придумала злыдня? – обеспокоенно думала Настасья, собирая высохшее белье в корзину. – Ой, а вот и рубаха хозяйская нашлась! Что за шутки? Хорошо, хоть не изгваздали!

Она быстро собрала белье и поспешила в дом.

Ночью Настасья проснулась с криком. Сердце сжималось от непонятной тоски. Страх липкими лапами обнимал так крепко. Что было трудно дышать. Настасья, с трудом превозмогая дрожь в коленях, прошла к Васильевой избушке, стукнула в окошко.

– Настенька! – переполошился Василий, увидев перед собой перепуганную невесту. – Что? Тебе плохо? Идем, идем в дом. Да ты вся дрожишь!

– Васенька, – тихонько заплакала Настасья. – Беда! Чую, что-то страшное случится! Давай уйдем! Вот прямо сейчас же и уйдем! Жутко мне! Что-то ужасное задумала Анка, я знаю!

Василий растерянно глядел на невесту и не знал, как утешить ее, как успокоить.

– Вот что, Настенька: оставайся сегодня у меня, а завтра я к батюшке пойду, упрошу, чтобы поскорее нас обвенчал. Не бойся! Что нам Анка? Что она сделает?

– Да как же нас обвенчают? – уже в голос заревела Настасья. – Пост ведь! Откажет батюшка. Да и нельзя так. Нет, Васенька, не будет нам здесь счастья! Я, знаешь, за маленького боюсь, и за тебя боюсь. Ох, быть беде!

Василий, нахмурившись, прошелся по горнице, подумал и твердо сказал:

– А и не обвенчает, так что ж? Через неделю пост закончится! Слышишь? Через неделю! Ну, потерпи немного! А пока живи у меня – все одно перед богом мы уже муж и жена!

– Нет, Василий, – обреченно вздохнула Настасья. – Пусть уж… Ты проводи меня, пойду я домой. Может, и вправду, обойдется.

Невеста, тяжело поднявшись со скамьи, пошла из избы, чувствуя, что ничего-то не обойдется – не быть им с Василием счастливой семьей. Видно, доля такая, чему быть – того не миновать…

ГЛАВА 5

Шли дни. На Динку было больно смотреть – до того она извелась, переживая за Миху. Его состояние не на шутку тревожило: парень ел, пил, спал и бодрствовал, но делал это все безучастно, словно не живой человек, а кукла, ведомая чьей-то недоброй рукой. Он ни с кем не разговаривал, на вопросы не отвечал, сам ничего не спрашивал. Но иногда Динка замечала, что Миха то чему-то улыбается, то хмурится, будто видит что-то такое, чего не видит никто, кроме него. Динка пыталась растормошить Миху, подолгу рассказывала ему деревенские новости, показывала фотографии. Миха смотрел, н о не видел, слушал, но не слышал.