Змеиный Зуб

– Хорошо, Виль, – будучи полным хозяином ситуации, Валенсо даже не оборачивался на напряжённых взрослых. Он напоминал сытого удава. Хотя всё ещё столь же опасного, как смертозмей. – Ты был когда-нибудь на самом верхнем этаже, в мансарде?

«Ну я же слуга. Значит, был».

– Да, – соврал он.

– Что за постоялец жил в мансарде в последнее время?

– Лорд Моллинз не дозволяет мне такое знать.

– Это был мужчина или женщина?

– Я не знаю. Я не захожу в комнаты к постояльцам.

– А в Долгую Ночь ты что делал?

– Я был с леди Бархоткой.

– Мы зажигали свечи и ели торт-пирамидку, – вклинилась Бархотка. Её противный голос оказался усладой для ушей, на мгновение оторвал цепкое внимание Валенсо от Сепхинора. – У нас, внизу. Пока мама и тётя давали указы артисткам и оркестру.

– Это так, – добавил Банди. – Я один был здесь. Дозвольте, мистер, я с глазу на глаз вам это всё объясню. Негоже донимать и детей.

– Ваш час настанет, Миромо. Последний вопрос, Виль. Два дня назад, когда один из людей справился о встрече с лордом Моллинзом, ему ответили, что тот уехал. Как долго он был в отъезде прежде, чем теперь приехал?

«Да как же мне так сказать, чтобы никого не подставить!» – ладони Сепхинора покрылись потом. Он проговорил осторожно:

– А меня тут тоже не было. Я на Долгую Ночь и потом жил в Благотворительном Доме Видиров. Нас там кормили сладостями. А потом, когда закончились все эти сражения, я сюда вернулся. И лорд Моллинз был здесь уже. Это было вчера.

Валенсо сощурился, а затем повернулся к Банди и кивнул.

– А теперь, как вы и просили, мы пообщаемся в уединении. Пересядьте со стула на кресло, это будет долгий разговор. Освободите гостиную, дамы.

Бархотка сморщила нос и спрыгнула на пол, а бледная Гленда буквально подбежала к ней и взяла её за руку, чтобы вывести вон. Леди Мак казалась совсем неживой, такой она сделалась белой. «Наверное, я такой же», – подумал Сепхинор и тоже качнулся к проёму. Но обернулся напоследок и увидел, что Банди с облегчением улыбается.

Улыбается?

Дверь закрылась, и Сепхинор остолбенел. Он понял бы, если бы улыбка была вежливой, но Банди показался будто бы… радушным по отношению к врагу?

– А ты не такой дурак, как я думала, – шепнула Бархотка ему в ухо. И толкнула его плечом, так что Сепхинор оторвался от мрачных подозрений и напыжился, всем своим видом давая понять, что для него это было легче лёгкого.

В бергфриде, доминирующей башне Летнего замка, завершался очередной военный совет. Щели бойниц уже почернели, выгорела не одна свеча. Здесь можно было безопасно говорить о чём угодно, и поэтому колонизаторы пользовались этим, затевая свои многочасовые встречи.

На нижних этажах бергфрида расположились запасы оружия и дополнительные казармы, на верхних – осадные орудия и дозорные. Эта башня должна была послужить основным щитом Летнего замка во время осады, но, благодаря таланту генерала от артиллерии, Фредерика Гринна, она была выведена из игры в первый же час штурма Брендама. Теперь же её восстановили и починили, и в умелых руках под защитой оружейных расчётов бергфрид стал настоящей цитаделью.

Зал с невысоким потолком, множеством стульев и одним-единственным столом, по которому раскинулась тактическая карта, вмещал в себя первых лиц Колониальной Компании Эльсингов. Они дошли до таких титулов, что впору было компанию переделывать в королевство, как шутил Валенсо. И в их руках была реальная власть. Экспиравит доверял им, всем до единого, и обыкновенно позволял им действовать по своему усмотрению. Впрочем, это не мешало ему брать всё в свои руки тогда, когда он находил это нужным.

Укутанный седой бородой генерал-фельдмаршал Юлиан Тефо не снимал своей рыцарской брони и с сомнением глядел на карту. Поджарый Фредерик Гринн, по левую руку от него, пересчитывал глазами артиллерийские расчёты, что остались в Брендаме и не перебрались на морскую войну. Генерал-адмирал Людовик Рисс отсутствовал по причине того, что не желал покидать поле действий. А канцлер Клод Небруни откровенно скучал. Он начал как финансовый помощник графа Эльсинга, потом открыл целый департамент, который занялся казначейством.

Ну и конечно, как и всегда, здесь были они трое. Кристор, старик с вечно сощуренным глазом, игнорировал происходящее и листал невесть откуда добытую Книгу Змей. Валенсо, действительный тайный советник и по совместительству теневой страж порядка, сидел, скрестив руки на груди, и хмуро глядел в расстановку сил. А сэр Лукас, по своему обыкновению, беззаботно и воинственно посматривал на генералов. Он был готов воевать здесь и сейчас, хотя они с ним только что вернулись с моря.

После этого вояжа на фрегаты от сырости опять разболелась и спина, и голова, и правое колено.

Экспиравит закряхтел, и, промолвив:

– С вашего позволения, господа, – съехал по спинке своего резного кресла и закинул ноги на край стола. Потом поймал взгляд Кристора и положил их прямо, не скрещивая. Кристор, конечно, не был в штате именно врачом, он больше походил на учёного-биолога, но его пытливый разум был одним из немногих, кто не считал избранника Схолия ошибкой природы. Скорее – её очередным причудливым проявлением. И он с энтузиазмом пытался помочь этому чуду жить менее болезненно.

– Значит, мы не идём на Эдорту, как бы я ни настаивал, – подвёл черту басовитый генерал-фельдмаршал. Экспиравит бесконечно уважал его боевой опыт и мудрость, но сейчас ему просто недоставало информации. Там, где две флотилии сейчас сталкивались снова и снова, были необходимы все оружейные силы Эльсингов.

– Захватить Эдорту нам далеко не так нужно, как разбить их основные морские силы. А, уничтожив их, мы получим весь остров целиком как приятный – и, можно сказать, бесполезный – бонус, – вполголоса подтвердил граф. На глаза принялась съезжать остроконечная шляпа, которую он сегодня нацепил. И он попытался натянуть её на голову посильнее, чтобы не завалилась и вся конструкция из платков на лице.

Шляп у него было столько, сколько бывает у редкой модницы, и сегодня он определённо выбрал не ту.

– Пускай солдаты отдохнут, – с энтузиазмом закивал сэр Лукас. Его шевелюра пылала огнём в свете множества свеч. – И ты тоже, Юлиан.

– Меня беспокоит то, что мы не владеем этим Богом забытым куском суши целиком, – признался фельдмаршал.

– Меньше проблем, – пожал плечами Валенсо. Его раздражение к местным жителям уже не просто угадывалось. Оно буквально читалось на лице всякий раз, когда об этом заходила речь. – Ты не представляешь, как я утомлюсь наводить порядок сразу в двух серпентариях.

– Хех, – только и хмыкнул Кристор. Экспиравит попытался сфокусировать на нём взгляд, но закутанный в плащ старик расплывался. Усталость подкралась невовремя. Поэтому он вытащил свой излюбленный камень из кармана: гладкий белый валун в форме, чем-то напоминающей треугольный силуэт призрака. А на голове этого призрака природа нарисовала две чёрных точки – глаза.

Карманный альб. Можно было бы считать это талисманом, но на деле граф чаще просто занимал им руки. Сейчас он стал подкидывать его перед собой и сосредотачивать на нём угасающую зоркость.

– Который час? – прошелестел он.

– Полночь за порогом, – генерал Фредерик Гринн проверил время по своим модным карманным часам. Отблеск света в их золоте больно резанул по глазам, и Экспиравит на какое-то время зажмурился, слушая гул крови в ушах.

– Да уж, пора на боковую, – признал фельдмаршал Юлиан и выпрямился, перестал опираться о стол. – Завтра после обеда я приду уточнить финансирование личного состава. Это больше по деньгам, к тебе, Клод.

Ответом ему был почтительный, но широкий зевок.

– Тогда до завтра, друзья, – напутствовал их Экспиравит. По обыкновению он уходил последним, чтобы никто не видел, как он корчится, когда слезает со своего места и тащится до покоев лорда. И те, кто хотели поговорить с ним тет-а-тет, задерживались, зная, что он останется один и терпеливо выслушает каждого до конца.

На сей раз их осталось двое. Пространство освободилось. В полумраке под низким потолком тускло замерцали несколько оплывших свечей. Отсветы медленно задвигались по ружьям и алебардам, расставленным в оружейной стойке.

Кристор наконец закрыл свою книгу и поднял глаза на графа. Валенсо, ожидая своей очереди, тоже закинул ноги на стол. Правда, он сделал это неаккуратно, и оттого все фигуры союзной и враждебной флотилии съехали, превратившись в беспорядочную кучу где-то в районе Цсолтиги.

– Я хотел перед советом сказать или во время него, но перед всеми стало как-то неудобно, – немного смущённо начал Кристор. Экспиравит из уважения перестал подбрасывать свой белый камушек и внимательно посмотрел на старика, давая понять, что слушает. – Пока вы были на море, к нам местная чародейка приходила. Ну эта, твоя. Выгнали её из дома за то, что она стала тебе помогать. Она была так несчастна и так плакала, что я решил воздать ей за верность и поселил её в чародейской башне. Ну в которую ход со второго этажа. Она же как раз для придворного мага, верно?

Валенсо раньше, чем Экспиравит, понял, о чём речь. И только когда смысл дошёл и до самого графа, тот с удивлением поднял надбровные дуги. Но не успел ничего сказать; он заметил, что тайный советник буквально закипает. Чтобы предотвратить взрыв негодования, он предостерегающе обронил его имя:

– Валенсо.

– Нет, я скажу, – скрипя зубами, заявил сыщик. – Кристор. То есть, ты без нашего ведома поселил местную ведьму прямо по соседству с Экспиром, и это, вроде как, смешно?

– Я не говорил, что смешно… – начал было оправдываться учёный. Экспиравит попытался прошептать громче:

– Валенсо!..

Но это было бесполезно.

– Пустая твоя черепушка! – взорвался тот. – Я схожу с ума, каждый день вылавливая проклятых агентов врага на улицах, в подвалах, допрашивая пуганых баб и крестьян, а ты просто берёшь одну из них и закидываешь к нам в тыл!?

– Я имел основания полагать, что она искренна! И, кроме того, Экспир сам сказал, что она не заодно с ними!

– Ему-то откуда знать! – гаркнул Валенсо. Но Экспиравит развёл руками, призывая обоих помолчать. И промолвил:

– Валенсо, не будь параноиком.

– Мне? Не быть? Если б я им не был, ты бы тут и дня не продержался, мой рогатый друг. Здесь каждый камень нас ненавидит. Этот остров просто обезумел от желания нас растерзать. Здесь нельзя верить ни-ко-му!

– А мы и не будем верить, – увещевал его Экспиравит. – Мы будем просто принимать к сведению. А в случае чего я как-нибудь справлюсь со старой предсказательницей.

– У неё должны быть змеи, яды, на худой конец – холодное оружие. Из этой башни ей достаточно спуститься два пролёта, пройти твою гостиную, и вуаля – ты у неё в руках! И ты просто не можешь себе представить, что это значит. На Змеином Зубе это значит, что тебе конец нынешней же ночью. Прости, Экспир, но я к тебе пришлю тиральских головорезов, чтобы они тебя сторожили. Можешь считать это заботой, но лично я просто не намерен проиграть им из-за излишней наивности Кристора.

Старик притих, опасливо косясь на Валенсо. А тот весь раскраснелся от своей пламенной речи.

– С гостиной делай что хочешь, но в спальню я никого не пущу, – сухо напомнил Экспиравит. – Ищи врагов вне замка. А здесь я верю всем вам. Ну и за почтенной дамой вполне в состоянии присмотреть. Или ты всерьёз полагаешь, что кто-то смертный может представлять для меня опасность?

– Почтенная дама… тоже мне, почтенная дама… – гудел Валенсо. – Да ты бы знал, с кем она там…

– Так, ну это всё, что я хотел сказать, в общем-то, – прокашлялся Кристор и поднялся на ноги. Затем не без труда сгрёб в обе руки здоровенную книгу и кивнул им обоим. – Спокойной ночи. И не выходите на улицу: потеплело, и летучих змей в темноте больше, чем звёзд на небе.

Он демонстративно закряхтел и ушёл, неплотно прикрыв за собой. Экспиравит не придал бы этому никакого значения, зная, как строго стерегут бергфрид. Но Валенсо, покривившись, вскочил на ноги, дошёл до проёма и захлопнул дверь. Потом вернулся и сел обратно на свой скрипучий стул. И снова скрестил руки.

– Экспир, скажи мне откровенно: ты же не собираешься взаправду верить колдунье, – почти что утвердительно спросил он.

– Не собираюсь и не верю, – успокоил его Экспиравит и вновь достал камушек-альб. – Но при правильной постановке вопроса от неё можно услышать очень толковые ответы.

– И это тот самый повод, по которому я тут задержался, – продолжил Валенсо. – Лукас мне сказал, что, по твоим словам, Амарант ты выбрал потому, что она тебе на него намекнула. Я хочу знать, правда ли это.

Экспиравит поморщился и закатил глаза. Он не хотел это обсуждать. Бывшему охотнику на лис было не понять, что иногда такие сомнительные решения имеют смысл. В основном, когда к ним подталкивает интуиция.

– Я всего лишь использовал то, что она мне открыла, когда стало ясно, что все направления для нас равны, – тактично пояснил он. – Кроме того, я имею основания полагаться на её дар.

Он не хотел пояснять про Софи, поэтому прозвучал столь лаконично.

– И тебе не приходит в голову, что таким образом Сопротивление может быть осведомлено о наших действиях?

– Приходит. Но именно благодаря этому решению мы получили доступ к подземным путям, отчего ты первый же и пришёл в восторг. Я не собираюсь всегда следовать её предсказаниям и намерен поиграть с ней, чтобы понять, кому она на самом деле служит. В то же время, если я говорю, что могу воспользоваться её словами и не подвергнуть нас опасности, значит, я могу.

Валенсо задумчиво примолк и какое-то время сидел, ничего не говоря. Отсветы последних свеч блестели в его пепельных глазах. Потом он продолжил в другом тоне, доверительном, дружеском:

– Слушай, я никогда тебя не спрашивал прямо, но теперь… Ты ведь не вчера родился, не ищешь любви в браке и всё про себя, как и про неё, знаешь. Так зачем она тебе?

Экспиравит склонил голову к плечу и замер, оскалившись, когда хрустнула шея. Но затем потёр её рукой и сумел вернуться в прямое положение. И ответил, снисходительный к своим ближайшим друзьям:

– Мою жизнь сопровождают несколько предсказаний от дорогого мне человека, и они сбываются одно за одним. Осталась лишь малая их часть, чтобы обрести могущество своей крови. Это не значит, что я ополоумел от идеи жениться на леди Эпонее, но я уверен, что оно должно случиться.

Взгляд Валенсо сделался более неприветливым.

– Значит, ты не скажешь мне ничего про – назовём её религиозной – часть своих воззрений?

– Ты про «избранность» Схолием? – покосился на него Экспиравит.

– Да. И про проповеди.

– Проповеди?

Валенсо вытащил из-за пазухи сложенную пополам бумажку и протянул ему. Он специально привстал, чтобы графу не пришлось тянуться.

– Мне пришлось вскрыть конверт, в котором тебе была послана эта записка. Он был вздутый, и я поставил бы на то, что в нём может быть что-нибудь ядовитое. Но нет, только этот листок и эти несколько слов.

Экспиравит развернул послание и увидел большими буквами надпись «Вновь настал час восславить Бога нашего».

О, он узнал бы этот почерк из тысячи.

Рука чуть сжала листок, а затем выпустила его. Мысли преисполнились мрачного торжества. Давно они не виделись с фанатиком из его родных краёв, но теперь это значило лишь одно: кровавая жажда охватит Брендам и подчинит его, трепетом и боязнью наполнив сердца людей.

– Это Освальд, схолитский жрец из Юммира, – медленно и удовлетворённо проговорил Экспиравит. – Будь он вампиром, он был бы лучшим, а так он просто худший из людей.

– Чем он так плох?

– Тем, что он очень убедителен. Настолько убедителен, что он может заставлять людей делать безумные вещи и одновременно верить в правое дело.

– Что-нибудь классическое, в духе сжигания ведьм? – съехидничал Валенсо.

– Нет, – ответил Экспиравит многозначительно. – Ты правда не понимаешь, о чём я говорю?

– О Юммире. О городе, в котором ты рос, и о той эпидемии десятилетней давности, и обо всех этих секретах, что объединяют вас троих.

– Так ты до сих пор не вытряс из Лукаса все подробности? – изумился Экспиравит. Ему казалось, что на такой должности Валенсо не преминет перебрать все подробности личной жизни не столько врагов, сколько коллег.

– Из уважения к тебе я не стал этого делать. Думал, ты сам расскажешь.

– Я восхищён тобою. Значит, мне и впрямь следует тебя просветить. Но это долгая история. Я бы оставил её хотя бы на завтра.

– А со жрецом что делать? – развёл руками Валенсо. – На конверте была дата – двадцать второе декабря. Если этому Освальду хватит сноровки сесть на борт какого-нибудь союзного судна, он может быть здесь как через неделю, так и завтра, даже если он едет из Юммира.

Всё перед глазами совсем смазалось. Стол стал тёмным пятном, карта на нём – цветным месивом. Экспиравит так увлёкся своей кампанией, что совсем забыл о том, откуда берутся его силы. О том, что приглушает боль его неестественно длинного скелета, что позволяет расправить плечи и вносит ясность в разум, а в мышцы – чудовищную мощь. Он начал тереть веки, а затем сдался и утомлённо уронил голову. И ответил едва слышно:

– Мне только одно не нравится. Он слишком много о себе думает. Он хочет охотиться там же, где и я, хотя он всего лишь человек. У него нет на мою территорию никаких прав.

Валенсо задумчиво остановился и смерил его долгим взглядом. Конечно, вся верхушка компании знала о нечеловеческой сущности графа. Её невозможно было скрыть: если кто-то проливал при нём кровь, он сходил с ума и мог ненароком расправиться с тем, кому не повезло просто пораниться кухонным ножом у него на виду. Две страсти было у «Демона» Эльсинга – цифры и люди. Но и те, и другие были для него добычей. Он разбирался в них, изучал их, а затем выжимал из них всё, обращая себе на пользу.

Удачное выходило сочетание. Считалось, что вампиру должно соблазнять незадачливого человека сладостными речами и обходительным обращением. И, теряя бдительность, человек терял и жизнь. Экспир не умел располагать к себе из-за своего жуткого лица, зато он нашёл, что деньги – лучший ключ к человеческому сердцу. Он платил своим солдатам столько, сколько в Харциге платили почётной городской страже. И это удерживало подле него даже тех, кто воочию видел его кровожадное зверство. Тем более, что со временем он приучился охотиться всё больше на врага и всё меньше – на своих.

Став его правой рукой, Валенсо перестал его опасаться. Нечестивый граф редко показывал зубы и спокойно общался со своими придворными. Но что самое ценное – он обладал драгоценным даром бессмертия. Невзирая на то, что он был рождён как обычный смертный, Экспир не погибал ни от пули, ни от ножа. Он чувствовал боль, безусловно, но он жил; и он мог поделиться своей силой. Он обещал это Лукасу, Кристору и ему, Валенсо. Всё, что для этого требовалось, – привести его к победе, к Эпонее.

Невелика цена для вечности.

– Скажи ещё пару слов о своём Освальде, – попросил Валенсо.

Экспиравит собрал в груди остатки своего дыхания и ответил резко:

– Он был в Культе Спасения, который возник в разгар болезни. Как и мы с Кристором и Лукасом. И да, Культ спас Юммир от мора червей; он выяснил, что, поглощая заражённое мясо, можно стать неуязвимым к проклятым паразитам. Но все культисты были людоедами. Главным образом потому, что им, де-факто, был я. Спасение стоило потери человечности для многих, кто последовал нашему методу лечения. Не только человечности – разума.

Я многие годы не покидал своего жилища. Но когда королевская чета пригрозилась сжечь заражённый город, начался хаос; они бросили свою резиденцию и меня, и я впервые столкнулся с людьми. Мне пришлось говорить с ними. И в глазах у дичи я неожиданно для себя увидел разум. И страх, конечно же. Я нашёл способ привязать к себе вас, тех, кто показался мне полезным. И заодно научился вашим манерам, узнал вашу мораль. Кристор и Лукас одними из первых поклялись мне своей кровью, что желают служить моей цели.

Я остался вампиром, но, по крайней мере, не безмозглым зверем. Освальд был единственным из Культа, кто считал, что это не моя стезя. Он хотел, чтобы я до конца был упырём, не подражал людям; и сам представлял из себя того ещё упыря. Для него вкушение плоти и крови не было необходимостью, как для меня: для него это всегда было принципом, поддерживающим его веру.

Да, он может уговорить толпу, но ещё он может убедить человека лечь под нож на кухонный стол. Это, конечно, спасло Юммир и всё графство. Но он не Дитя Ночи, не порождение тьмы. Он просто безумец среди вас – впрочем, единственный, кто испытывает ко мне не боязнь, а братскую любовь. И всё бы хорошо, но он мне не сородич, – с раздражением поведал Экспиравит.

Валенсо оторопел. Он немало грязи повидал, однако в основном это было связано с желанием чего-нибудь запретного – удовольствий, любви, денег. Но про поедание себе подобных, а тем более в целях спасения от мора, он слышал впервые.

Неуверенно он покачал головой, сцепил пальцы за спиной и устремил взгляд в пол. Несколько соломин лежали у входа, и он глядел на них, как загипнотизированный. Они молчали, пока Валенсо не заметил, что граф начал клевать носом. Тогда он подал голос вновь и глухо подвёл черту:

– Я тоже хочу увидеть этого человека. Пускай поможет местным перестать быть моей головной болью и стать твоей едой. А если потребуется, чтобы он отправился к своему Богу, я легко это организую.

На следующий же день после своего переезда Валь отправилась в Палату шахматной доски. Она была в боевом наряде. Надоело ходить с засаленными рукавами и грязным подолом, и потому она сменила платье на одно из своих баронских. Оно было лишено гербов, всё сшитое из однотонной кварцево-серой шерсти, тёплое, приятное к коже, с длинными рукавами. Традиционный высокий ворот грел шею сзади, а привычный крой с острыми плечами заставлял чувствовать себя лучше, чем раньше. Теперь, когда Эпонея не стоит рядом с нею, никому не придёт в голову думать, что это именно одежда баронессы.

За свой скудный скарб в чародейской башне она могла быть спокойна. По правде говоря, башня давно перестала быть чародейской – в ней в определённые дни месяца ночевала когда-то леди Сепхинорис. А при Беласке тут вообще ничего не происходило, только Альберта накидала на кровать и в платяной шкаф своих вызывающих нарядов и тканей. Она тут ни разу и не спала, судя по всему.

Что ж, круглая каморка наверху этой башни с единственным здоровенным окном и зарослями каскадного мха, пробравшимися внутрь, наконец послужит делам магическим. Вернее – «магическим». Но это не означает, что Валь готова сдать свою башню врагу. Пускай даже её теперь оккупировал проклятый Герман.

Поэтому она явилась в казначейское управление, отстроенное многим позже самого Летнего замка внутри его стен. Граф, которого она застала пасмурным, сказал ей решать этот вопрос с лордом Клодом Небруни, и она была готова ко всему. В Палате шахматной доски она никогда не бывала до этого; это место считалось чисто мужским. Казна не только лишь Брендама, но и всего острова хранилась здесь за стальными решётками и дубовыми дверьми. На каждом углу несли дозор вороные мундиры. Здесь даже чихнуть казалось опасным.

Пол был устлан чёрно-белой плиткой, имитирующей шахматный узор. Валь уже не помнила конкретно, с чем это связано; из курса истории, что пересказывал ей учитель, она смутно вычленила тот факт, что когда-то казначеи и банкиры пользовались шахматными тканями для пересчёта поступлений в казну. Дескать, иначе это было делать неудобно при старой системе исчисления, в которой не было нуля. Они складывали стопки монет на этих клеточках, прибавляли или вычитали. Ну а потом изобрели счёты. А шахматный узор оставил свой след и в названии, и во внутренней отделке казначейства.

Лорд Небруни не был готов принять её, и ей предложили увидеться с его помощником. Но она несколько раз повторила волшебное «меня послал к канцлеру сам граф», и её таки допустили в кабинет нынешнего главного казначея. Кабинет этот представлял собой рабочее пространство многих эльсов-счетоводов – они мелькали то тут, то там, ходили мимо стеллажей со счётами, векселями и печатями. И посреди этого хаоса как трон стояло высокое кресло. Раньше его занимал лорд Натан Луаз, старший Луаз и главный казначей Видиров, а теперь – не особо примечательный мужчина с бронзового цвета бакенбардами и отсутствующим взглядом.

– Доброе утро, лорд Небруни, – приветствовала его Валь и без приглашения расположилась на резном стуле напротив него. Теперь их разделяло заваленное бумагами бюро. – Я и есть мисс Эйра, дочь Эйры, дочь Эйры. И я пришла по вопросу Девичьей башни, которая нынче принадлежит моей ученице, леди Вальпурге Видира Моррва. Вот, – она предъявила ему бумагу с востребованием суммы «дворянского налога». – И я собираюсь оспорить это начисление. Разве вы не знаете, что башня служит моим чародейским делам в интересах графа? И что её крышу и так заняли ваши солдаты? Почему мы должны вам ещё четыре тысячи иров?