Змеиный Зуб

– Пока прохладно, но не волнуйся, я сейчас разожгу камин, и тут всё быстро нагреется, – пообещал он. Дыхание превращалось в пар. Валь простучала сапожками вслед за ним в гостиную и смотрела, как он закидывает поленья в пока ещё робкий огонёк.

– А где же слуги? – спросила она полушёпотом. Слова её отлетели от стен. Вроде всё было так же, как и до этого: стёкла не побили, картины не вынесли. Но всё же что-то неуловимо поменялось, будто бы дом умер.

– Разбежались.

– А твои родители?

– Мама успела уехать в Эдорту. Отец уже почил.

Валь потёрла плечи и пробормотала:

– Сочувствую, друг. Ты успел… отдать последние почести?

– Да только недавно закопал, – суховато сказал Рудольф. – На заднем дворе. Он умер уже тогда, в Долгую Ночь, и ещё неделю пролежал, прикрывая матрасом ружья. Так что, когда нас пришли шерстить, я просто сказал, что там заразнобольной, и они туда не полезли. Свою роль это сыграло, но теперь эта вонь… её никуда не деть.

Отвращение и одновременно жуть охватили Вальпургу.

– Мы бы похоронили бесплатно, глупый, – выдохнула она. – Не жить же с… телом собственного отца в одном доме!

– Да, но вы испортили бы мне конспирацию. Не хотелось бы, чтобы Валенсо узнал, какие ещё у меня есть от него тайны. Не думай об этом. Отец не обиделся, я знаю.

Огонь затрещал громко, как хворост под ногами. Искры вспыхнули и разлетелись в разные стороны, и Рудольф выпрямился. И снова посмотрел на Валь. Золотце перестала облизывать его лицо и тоже повернулась к ней своим длинным носом. В пляске алеющего пламени баронет – вернее, уже барон – снова внушал странный страх, нежелание оставаться с ним наедине.

Но Вальпурге надоело слушать свои страхи. И тем более у неё свербел зуб. Поэтому она не посторонилась, однако и не смогла заставить себя коснуться его плеча. Будто бы при самой мысли о сближении с ним все волосы вставали дыбом.

– У меня есть отличный чай, – негромко предложил Рудольф. – Выдержанный, пятилетний. А есть ещё семилетний, но там буквально полбутылки.

– Мы только вчера пили…

– И только сегодня тоже выпьем. Если я завтра умру, сегодняшнее воздержание станет моим самым ярким сожалением о жизни.

Оставалось лишь согласиться лёгким кивком головы. Валь аккуратно опустилась на край софы, поближе к теплу, и взглядом проводила баронета до лестницы в погреб. И почему он такой отважный, такой сочувствующий, такой героический, но вблизи внушает желание отодвинуться подальше? Реально ли это чувство или лишь навеяно впечатлением из детства, когда он казался таким из-за своей холодности? Теперь-то они взрослые люди.

Он вернулся и сделал то, что в последнее время делал так часто: разлил по стаканам «Старого Брендамского». Марка стала слишком известной, чтобы сохранять качество, но джентльмены вроде Рудольфа умели выбрать среди них выдержанные бордери – изготовленные на самом тёплом побережье острова, куда чаще всего заглядывало солнце.

– За жизнь? – предложила Валь с вымученной улыбкой.

– За Змеиный Зуб, – поправил Рудольф. Они оба подняли стаканы выше, сопровождая тост, и осушили их. Приятный жар задурманил разум. Это то, что требовалось. Вот только десна стала саднить сильнее, и Валь поморщилась, потёрла щёку.

– Как невовремя донимает зуб, – пожаловалась она. – Сейчас ведь и не обратишься ни к кому.

– А что у тебя с ним?

– Я сама не пойму. Вроде как болит самый задний, но он не чернеет, и…

– Покажешь?

Валь укоризненно посмотрела на него, но Рудольф ответил ей выражением полнейшей невозмутимости:

– Валь, брось. Ну к кому ты ещё теперь с этим пойдёшь? А я, как-никак, хоть чем попробую помочь.

– Ладно, – вздохнула она и позволила ему приставить к её нижним зубам маленькое косметическое зеркало. Он всмотрелся в отражение, а потом быстро вынес вердикт:

– Да это же зуб мудрости, как пить дать.

– Что ещё за зуб мудрости? – возмутилась Валь. – Мне уже не шесть лет, чтобы у меня ещё что-то росло.

– Да как же ты не знаешь; нет, зубы мудрости как раз к твоим годам и начинают появляться. Это неприятно, я согласен. Так что давай-ка я тебе принесу сребролунки. Отличная трава, отец только ею и спасался, пока терзала его болезнь, – он, так и не присев, пошёл скрипеть ступенями на второй этаж. А Валь украдкой подлила себе ещё немного коньяку.

Интересно, значит ли это, что она теперь будет «мудрее».

Рудольф вернулся с пучком серо-синей травы. Сребролунка даже в высушенном виде всегда казалась влажной, пропитанной росой. Её узорные листочки с одной стороны серебрились пухом, а с изнанки синели гладкими прожилками. Но что было самым знакомым, так это её запах. Свежий, практически мятный, он напоминал дух морозного дня.

И того курева, которым себе набивал трубку Демон.

– Пожуй той стороной, с которой болит, и не пей пока, – велел Рудольф и передал ей связку. Валь вытащила несколько мягких стебельков и послушно сделала, как он сказал. Тут же приятный холодок ослабил боль, а горьковатый сок завязал язык.

– Такую теперь уже нынче нигде не достать, наверное, – невнятно пробормотала она. – Вся в госпиталях, небось.

– Да, но, к счастью, её уже лет пять как научились выращивать в аптекарских огородах, что в пригороде. И Умбра, и Уизмары, и даже крестьяне.

Они примолкли оба. Протяжно вздохнула унявшая свой восторг маленькая колли. За окном отдалённо шумел центр старого города. Бледный свет пронизывал пыльную гостиную. Жар камина и жар алкоголя вскоре растопили их сердца. Боль прекратилась, они выпили вновь и принялись говорить. Валь сперва изливала душу, рассказывая о том, сколько ей приходится городить ерунды для графа, а главное – сколько ерунды для этого потребовалось прочесть. Потом она гневалась на высокомерие змеиного общества, затем – на саму себя за несдержанность. После распереживалась о том, как же малютка Сепхинор вдали от дома, и затем вновь вернулась к Глену. Рудольф долго слушал её всхлипы с мрачным безразличием, а затем прервал её:

– Он не заслуживает такого траура, Валь.

– Почему ты так говоришь? – хныкая в своё запястье, возмутилась она. – Ты же выше этого, Рудольф! Зачем тебе… зачем тебе… ну зачем сейчас пытаться стать лучше него?

– Я лишь хочу справедливости.

– И чем он был так плох? Тем, что он тогда сказанул в Амаранте? Я даже не знаю, что это было!

– И не узнаешь. О мёртвых или хорошо, или не нужно вспоминать вовсе. Он, да и не только он… Весь Змеиный Зуб – это совсем не то, что ты себе представляешь.

Валь перестала рыдать и с недоумением покосилась на собеседника. Тот, уже расположившийся в кресле, сумел расслабиться выпивкой. И в глазах его наконец появилось хоть что-то: это была печаль.

– Что ты хочешь сказать? – недоуменно осведомилась Валь.

Он чуть склонил голову и стал смотреть исподлобья. И мрачно растолковал:

– Понимаешь, ты, твоя семья… вы действительно будто не от мира сего. Все законы предков, все догматы чести, все принципы верности острову; вы, начиная с лорда Вальтера и заканчивая тобой и твоим сыном, храните их не на словах, а на деле. Так тихо, скрытно, будто боясь этим гордиться. Вы воистину живёте, как те люди, которых воспевают рендриты. И самое дивное ваше качество – это видеть во всех таких же, как вы сами. Во всех гнусных, вероломных, безумных в жестокости и жадных до крови и похоти графах, виконтах и баронах. Сейчас мы все объединены ненавистью к врагу, это правда. Но на деле круг высокородных змей ничем не лучше любых других титулованных богатеев с большой земли, о преступлениях которых поют заунывные песни крестьяне. Здесь будто развлекаются, распиная вдов за недостаточно чёрный цвет платья, или юнцов – за слишком короткий рукав; а на деле то, что не публично, поражает воображение. В плохом смысле. Моя семья, знающая многие подробности личной жизни аристократов не по слухам, а по записям в уголовных сборниках, уже давно не питает иллюзий. Мы стоим за Змеиный Зуб. Мы будем рады умереть, сражаясь за него. Но не за этих людей, что составляют высшее общество. В каждой семье есть свой секрет, один или сотня, и, узнай ты хотя бы десятую, ты бы никогда больше не слушала мнение старух о твоей репутации. Они лишь притягивают тебя к себе, будто боясь, что ты действительно непорочна и невинна, будто ты действительно существуешь. Для них это худший страх, ибо тогда, выходит, они не смогут оправдаться перед Рендром тем, что все так делают.

Странное чувство шевельнулось в груди Вальпурги. Барон озвучивал те сомнения, что иногда нет-нет да и приходили ей на ум. Но она не могла до конца с ними согласиться.

– В чём-то ты, может, и прав, – признала она осторожно. – Но это не может касаться абсолютно всех и каждого. Плохие люди, наверное, есть в любых династиях. Но, пока все придерживаются определённых постулатов, это по крайней мере должно… нет, это взаправду отличает нас от разнузданных людей с большой земли. Иначе Рендр давно бы оставил нас. Грешны так или иначе мы все, и я – не меньше, чем многие.

– Чем же грешна ты, душа моя? – иронично полюбопытствовал Рудольф.

– Я… – Валь крепче сжала стакан тонкими пальцами. – Я только тебе могу теперь сказать. Я не была честна с Гленом. В глубине души я всегда любила… – она задержалась, боясь увидеть надежду в его глазах. Но нет, он оставался невозмутим. – …другого мужчину. Короля.

Он вздохнул и как-то умильно улыбнулся.

– И когда я с ним виделась недавно, буквально перед Долгой Ночью, мы обнимались. И я в тот момент пришла в ужас от того, что испытываю от этого такую радость при живом-то муже, которого сама выбрала! Разве неверность может быть у настоящей леди даже в уме, даже в таком виде?

– Удивительное, удивительное создание, – проурчал Рудольф весело и выпил ещё. Валь хотела было разобидеться, но всё же в душе у неё отлегло. Хорошо, что барон не считает её бесчестной женщиной.

– Ты хочешь сказать, я имела на это право?

– Всего лишь хочу, чтобы ты знала, что ты самая непогрешимая леди в этом городе. Я могу тебе в этом поклясться в той степени уверенности, в какой только может пребывать наблюдающий за брендамской преступностью человек. За тебя, Валь.

Он поднял стакан вновь, а она неуверенно кивнула в ответ и поддержала его тоже.

Вскоре обе бутылки кончились, и Валь сперва даже испугалась, осознав, сколько они умудрились выпить. Но Рудольф не смутился ничуть, он предложил купить ещё немного в лавке.

– Право же, мне кажется, это уже неприлично, – бормотала баронесса, но брела вслед за ним, опираясь на его руку. Они вышли с крыльца, и Рудольф запер дверь за собой, а затем увлёк её к рынку.

– Неприлично перед кем? – спросил он с усмешкой.

– Перед самой собой хотя бы!

– Да брось, мы ещё можем ходить, значит, пока что всё в рамках.

Она постеснялась заходить вместе с ним к кависту и потому осталась одна возле платанов, обрамлявших рыночную площадь. Молчал выключенный на зиму фонтан посередине, молчали окна закрывшихся магазинов; но не молчали множество приезжих, которыми кишели теперь портовые районы. Их было хоть отбавляй. И единственными желтоглазыми оказались те, кого Валь меньше всего хотела видеть.

– Миледи, вы омерзительны, – заявила ей леди Нур Одо. Они ехали вместе с лордом Одо на двуколке, и их конь как раз упёрся носом в толпу. Старый врач выглядел бледным, но зато был живым. Весь страх пережитого улетучился из его лица, когда он увидел нетрезвый взгляд баронессы. И потому он добавил:

– Вы позорите нас. Сегодня вы, не скрываясь, проводите время с сэром Рудольфом, а завтра уже пируете за одним столом с эльсами, раскрыв им всё, что можно!

– Особенно декольте! – поддакнула его жена.

Валь хотела провалиться сквозь землю. Щёки загорелись, дыхание пыталось замереть. Она уставилась прямо себе под ноги, но глаза заволок туман. Семья виконта Одо была не самой влиятельной с точки зрения капитала, но всегда славилась на редкость чистой репутацией и тем более – заслугами доблестной врачебной профессии.

«Проезжайте же, проезжайте мимо», – молилась она про себя. Но их тарпан, кажется, встал специально над нею. И тоже глядел сердито.

Ей нечего было ответить, она лишь сжала подол в руках. И тут, что хуже, явился Рудольф. В руках он открыто нёс новую партию горячительного, и, естественно, направлялся прямо к ней.

– Вы поглядите на них, – не унималась леди Нур Одо. – Сэр Рудольф, вам не стыдно? Вот ваш траур? И ваш, и её?

– Мой отец, – драматично ответил Рудольф, – умер у меня на руках. И знаете, что он завещал мне? «Руди, милый мой», – сказал мне он. – «Если ты посмеешь надеть чёрное, я тебя с того света прокляну. А если не выпьешь в честь меня добрую дюжину бутылок «Старого Брендамского» в компании прекрасной вдовы войны, то прокляну вообще всех». Так что вы меня простите, миледи; боль и горе невыносимы, но Змеиный Зуб надо от воли рока защитить.

Старая леди вспыхнула, не находя слов возмущения; но супруг её, кажется, едва не рассмеялся вслух. Он задорно шлёпнул тарпана вожжами, понукая его, и тот наконец нашёл свой путь сквозь толпу. В конце концов, разве не собирался лорд Венкиль отметить своё сегодняшнее спасение примерно так же?

Рука Рудольфа легла Вальпурге на плечо, и она вздрогнула от его горячего касания. И аккуратно вывернулась. Стыд заливал её с ног до головы, и она спросила укоризненно:

– Ну зачем ты?

– Затем, что пускай не думают, что их нельзя укорить в том же самом, – проворчал несколько сконфуженный Рудольф. Однако запасы были пополнены, и они продолжили. Сперва они ещё посидели на набережной, потом замёрзли и вернулись домой к барону. Выпили ещё. Затем Валь вдруг очнулась; она заметила, что больше не кружатся былинки в лучах света. Единственным источником багряных отсветов теперь был камин.

– Рудольф! – ахнула она слишком громко, чтобы это соответствовало этикету. – Мне же нужно домой! Мои небось с ума сходят! Только кто меня теперь довезёт…

– Я?

– Нет, тебе нельзя! Тебя если старик увидит, опять придёт в бешенство! Может, если высадить меня на подъезде…

– Одну, в темноте? Даже не проси.

– Рудольф! – взмолилась Валь. Волнение заставило её даже слегка протрезветь. – Придумай что-нибудь, я же не могу… я же не могу вот так.

Но сочувственная улыбка барона нарисовала маску непреклонности на его лице.

– Хочешь, чтобы я осталась с тобой? Вдвоём? Зная, что про нас говорят? Нет, нет, ни за что! – в ужасе она вскочила, и, забыв поставить стакан, прямо вместе с ним метнулась к входной двери. Рука потянулась уже к тёплому плащу, когда нога вдруг подвернулась, и всё пошатнулось. Узоры на двери поехали вбок, паркет стремительно приближался. И, как в романтическом приключении, барон едва-едва успел подхватить нетрезвую подругу. Стакан разлетелся вдребезги. Зато она осталась невредима. После чего, поставленная вертикально, раздосадовано уставилась на своего спасителя.

– Рудольф, я признаю, что есть нечто забавное в том, чтобы играться с мнением общества, – начала выговаривать она. – Но есть честь семьи, честь родителей, честь женщины, в конце концов. Не принуждай меня к подобному, я не буду.

– Что не будешь? – укоризненно спросил Рудольф. – Разве я тебе предлагаю что-то? Спи в гостевой комнате. За семью замками. У меня и в мыслях не возникло к чему-либо тебя склонять.

– Но это же нонсенс…

– Сейчас война, и ты уже не можешь попросить первого встречного, который выглядит, как местный, отвезти тебя домой. Смирись, Валь. Прошу тебя, будь благоразумна.

Она дёрнула плечами, чтобы он вновь убрал руки, и отвела взгляд. Поджатые губы выразили одновременно и сопротивление, и согласие. Поэтому барон спокойно прошёлся обратно в гостиную, маня её за собой. И он оказался прав; теперь ей ничего не оставалось, кроме как присоединиться к его застолью вновь.

Они поддали ещё, но уже как-то удручённо, меланхолически. От выпитого стало и тошно, и захотелось спать. Сквозь марево стыдливого пьянства Рудольф вдруг сделался серьёзным. Он поймал её взгляд и проговорил тихо:

– Валь, если ты ещё меня слышишь.

– М-мда? – вяло промычала она.

– Постарайся запомнить. Если что… Если я, да и все мы, будем уничтожены за причастность к Сопротивлению, пообещай мне, что остатки нашего дела возглавишь…

Валь посмотрела на него напряженно.

– …не ты.

– Почему? – удивилась она.

– Если никого не останется, кроме тебя, – продолжал Рудольф, – поклянись, что ты не будешь пытаться отомстить за нас ценой себя. Змеиный Зуб – это всё для нас. И ты и есть Змеиный Зуб. Без тебя этот остров перестанет существовать. Кичливые дворяне, деловые тененсы, наглые эльсы, – каково бы ни было их соотношение, главное то, что есть ты. А если тебя здесь не будет, война проиграна.

Растроганная и недоумевающая одновременно, Валь качнулась чуть в сторону. Равновесие удержать было непросто. Особенно когда свет померк, и Рудольф приподнялся со своего кресла, склонившись к ней.

– А теперь забудь всё, что за этим следует, – попросил он. И тронул пальцами её подбородок, видимо, желая поднять её голову к себе. А затем Валь увидела его пёстрое лицо близко-близко, ощутила прочную хватку пальцев на своей нижней челюсти, и гнев захлестнул её. В последний момент перед поцелуем она отпрянула и скрестила руки на груди. И поглядела на барона и негодующе, и обиженно одновременно.

– Рудольф, я… я… ну я не люблю тебя, Рудольф! – заявила она. Опасность его близости напрягла все её мышцы, хотелось завернуться в большой плащ и отодвинуться к самому окну. – И не буду отвечать тебе взаимностью лишь из благодарности! И… я была лучшего мнения о тебе, я думала, ты не станешь пользоваться ситуацией!

Барон тоже оказался сконфужен. Он отстранился и уставился вбок, склонив голову. Между его бровями залегла мрачная складка.

– Не хотел тебя оскорбить, – еле слышно пробормотал он. – Я неверно истолковал.

Валь с самого начала избегала давать ему ложные надежды; в то же время она была уверена, что и не сделала этого. Что самое неприятное, ей казалось, что Рудольф тоже ни на что такое не рассчитывает. Всё пошло прахом, и атмосфера доверия и откровенности подорвалась, как брендамские укрепления во время осады. Стыд обуял обоих: стыд за этот инцидент и за то, что он стал минорным аккордом в конце этого дня.

Словом, барону оставалось лишь предоставить ей гостевую комнату. Пустую, как скорлупку от лесного ореха. Только покосившийся платяной шкаф, кровать и неопределённого цвета подушка.

– Подожди, я отыщу бельё, – пробормотал Рудольф и стал шарить по ящикам. Но Валь махнула рукой и прикорнула так. Угасающим разумом она заставила себя лечь лицом вверх, чтобы не смазывать грим. Единственное, чего ей не хватало – чтоб он вышел и захлопнул за собой дверь.

– Иди, прошу тебя, – промолвила Валь. Веки опускались сами. Но не сомкнулись до тех пор, пока она не убедилась, что он ушёл. А после этого она провалилась в сон.

11. Переезд

Наутро она в первую очередь посмотрела на себя в отражении оконного стекла, чтобы убедиться, что осталось хоть что-то от нарисованных морщин. Как и вчера, избыток алкоголя добавил то, чего могло не хватать. А вторые сутки нечёсаные волосы превращались в то, чем они частенько становились у жриц. И всё это вкупе со вчерашним вызвало у Вальпурги приступ отчаянного несогласия.

Ей было стыдно перед собой, перед семьёй, перед своим родом и перед Змеиным Зубом, а ещё перед Рудольфом. Хотя не первый день в неоднозначной роли уже потихоньку научил её тому, что себя тоже надо иногда защищать. И поэтому постыдная мысль о том, что он нарочно её напоил, чтобы оставить у себя дома, закралась в её хворый ум. Но не доверять Рудольфу было ещё хуже, чем обличить его в этом.

Она встала, держась то за голову, то за горло, и подошла к ступеньке у двери. И остановилась. Из холла доносились приглушенные голоса; они стихли практически сразу, завершились щелчком замка и громким урчанием со стороны Золотце. Повинуясь невнятным опасениям, Валь подождала минуту, но затем повернула ручку и вышла.

Барон сейчас тоже сошёл бы за почтенного любителя крепких напитков. Оделся он посвежее, но выглядел плохо. И отчаяние при осознании того неприличного, низменного создания, на которое она сейчас похожа даже в сравнении с похмельным мужчиной, Валь попыталась обратить в какое-никакое негодование.

– Доброе утро, милорд, – буркнула она. Слова колокольным звоном отдались внутри черепа. Приветственные песни колли добавляли к этому весомый вклад.

– Вы хотели сказать «добрый день», – чуть менее мрачно, но всё же весьма тускло ответил Рудольф и поманил её за собой в гостиную. – Вот, угощайтесь. Известное джентльменское средство: стакан молока с ложкой сажи. Должно помочь.

– И до чего же я опустилась.

– Я опустил вас, а вы лишь оказались слишком доверчивы.

– Извольте, для меня это не оправдание.

– Вы милосердны ко мне настолько же, насколько строги к себе. А теперь пейте, я заклинаю вас, иначе, если мы выйдем на улицу вдвоём, завянут даже снежноцветы.

Она подчинилась. Теперь все мысли её обратились к дому, а позор начал пропитывать яснеющий рассудок. Он разливался от груди и ослаблял руки, лоб делал бледнее, а щёки краснее.

– Леди Моррва, я договорился с Себастиеном, он прихватит сегодняшний паёк и подбросит вас до башни. Давайте определимся с легендой на случай, если…

– …если она ещё нужна? – вяло отмахнулась Валь. – Имеет смысл оставить всё как есть. В интересах следствия.

– Какого ещё?

– Вражеского, очевидно. Чем ниже мы падём, тем более им будет лень им будет за нами наклоняться.

Никогда бы она не подумала, что её не поразит молниеносным укусом кобры с небес за подобное признание собственного ничтожества в таком, можно сказать, шуточном тоне. Лучше вообще не думать, как сейчас глядит на неё папа. И хорошо, что не знают ни мама, ни Сепхинор.

Пока что не знают.

– Ради всех змей этого острова, я просто хочу уехать, – дрогнувшим голосом промолвила она и потянулась к плащу. Рудольф хотел поухаживать за нею и помочь ей облачиться, но она спешно накинула шерстяной покров сама и отвернулась, застёгивая его на груди. Неужели он думает, что будет лучше, если он продолжит играть роль любовника? Она только что овдовела. У неё нет стыда.

У него, похоже, его не было тоже. Но переносить это на него было бессмысленно. Если бы она не дала ему повод, не согласилась бы остаться, он не пытался бы её скомпрометировать.

Мама всегда говорила, что винить в этом мужчин бесполезно. Хотя бы потому, что всё осуждение ляжет именно на женщину. А мужчине – что с ужа вода.

«Но мне казалось, что Рудольф другой! Не такой, как все эти заносчивые кавалеры, и вовсе не такой, как Глен!» – жаловалась она сама себе, пока ожидала в прихожей. Она избегала пересекаться с ним взглядом.

– Хорошей дороги, миледи, – пожелал Рудольф и открыл ей дверь как раз тогда, когда отчётливо застучали подковы по брусчатке. Валь коротко кивнула ему в ответ и прошагала по крыльцу. Взгляд её был опущен, но её всё равно узнали. Она услышала свист и гвалт со стороны перекрёстка; краем глаза она заметила, что это какие-то торговки.

«Уже и вы об этом судачите? Спасибо леди Одо за это», – подумала она и села в двуколку к лорду Себастиену Оль-Одо, а тот натянул наверх крышу. И без единого слова взмахнул вожжами. Лишь лёгкая, блуждающая улыбка скользила по его губам.

Он тоже думает, что она бесчестная женщина.

«Великий Рендр, лучше б меня повесили», – думала она и жалась, жалась всё дальше к краю своего сиденья. Она ещё не знала, что Владыка Аспидов уже уготовил ей кару.

Когда лорд Оль-Одо высадил её у ступеней тёмной, как могилы, башни, ей не пришлось идти мимо любопытных взоров штабных караульных. Она с облегчением выдохнула. А затем приготовилась объясняться. Взялась за кисть на кольце и постучала ею, как дверным молотком. И принялась ждать.

Внутри началась возня. Глухие отзвуки голосов изнутри нарастали; ясно прозвучал вопрос Эми:

– Это вы, госпожа Эйра?

– Конечно, кто ж ещё, – проворчала она. У ног её стояла сумка, которая легко сошла бы за вместилище для хрустального шара и мудрых книг, но на деле в ней были сложены пакеты с крупой, солониной и прочим провиантом как для жителей башни, так и для пленников приморских пещер.

– Подождите… подождите… – исчезая, растворился голос горничной. Валь насторожилась и подобралась; всё прояснил утробный рык старого виконта Моррва:

– Ты, слышишь меня? Убирайся отсюда! Уходи к своему позорному сыщику!

Озноб пробежал по рукам и запястьям. Валь хлопала глазами несколько секунд, но затем оправилась и заявила:

– Возьмите себя в руки, милорд. Вы не выгоните одинокую женщину зимой на мороз! У вас нет ничего, кроме порочных слухов, о достоверности которых и говорить смеш…

– Заткнись и пшла прочь! – рявкнул Герман так ясно, будто стоял прямо вплотную к двери. – Туда, где ты сегодня ночевала! Потаскуха! Позорище!