Предводитель Маскаронов

Реставратора Злыдня увлекают женщины-маскароны. Они его превращают в маскарон, который реставрирует непрофессиональный рабочий. Они грубо разглаживает ему морщины на лице, натягивает нос, лопаткой на лицо кидает вонючие мази и смеси.

Архитектора Бакса маскароны-животные загоняют в пластиковую бутылку, очень похожую на лакированные небоскрёбы последнего поколения, и он там скользит внутри.

Все люди, подвергшиеся нападению маскаронов, попадают в дурдом.

Сольнес идёт на Неву совершать ритуальное омовение в воде под Литейным мостом. Когда он зашёл в воду по пояс, к нему вдруг прицепляется милиционер Сусликов. Сольнес ускальзывает от милиционера по проруби, милиционер роняет в воду жезл. Сольнес роняет в воду скипетр повелевающий маскаронами. Милиционер Сусликов поёт: «Горе мне, горе. Я потерял казённое имущество. Не быть мне подполковником». «А я теряю своё могущество, не совершив свой ритуал»,– поёт Сольнес, у которого в этот миг его скипетр уходит на дно. Сольнес теряет силу и его увозят в дурдом. Заодно увозят туда же и Сусликова.

7 сцена

Дурдом переполнен. Олигарх Газошвили, озеленитель Синюхянц, чиновники Нарциссов и Георгинова, архитектор Бакс- все в дурдоме в соответствующих костюмах. Каждый поёт о своей встрече с маскаронами. Их внимательно выслушивает врач Ольга. Некоторые плачут. Всем вкалывают успокаивающие уколы, и отпускают по домам.

После укола Сольнес теряет волю, он рассказывает о силе маскаронов, выпущенных из ноутбука и о том, что магический жезл Предводителя маскаронов утонул, что его надо достать, кто достанет- тот станет предводителем маскаронов..

Милиционер Сусликов подслушивает признание Сольнеса и всё рассказывает Газошвили. Газошвили предлагает убить Сольнеса.

Из дверей дурдома выходит Сольнес, на выходе Сольнесу суют в руки заминированный ноутбук.

8 сцена

В городе хаос и следы разрушений на строительных площадках.

Испуганные Нарциссов и Георгинова отдали приказ о приостановлении перестройки города « в связи с действиями банды террористов, одетых под каменные статуи». «Что нам делать? Как нам быть? Надо банду маскаронов усмирить! Пока сделаем вид, что прислушались к голосу общественности. Приостановим нашу деятельность, которую обещали провести инвесторам. А то, что мы от них получили- упрятано далеко, за морями. Сделаем то, что обещали, потом, когда маскароны будут у нас под каблуками. Всё равно мы город разовьём- настроим пластиковых коробочек, которые быстро ломаются. После их слома инвестор опять к нам придёт на поклон. Так деньги кое у кого никогда не кончаются!». «И побольше экранов- реклам, этих дыр, куда как в бездну падают деньги. Заставим весь город экранами, и каждый экран- как бьющий деньгами фонтан, и все это будет литься в наши карманы!».

9 сцена

На набережной Невы Сусликов, весь мокрый и довольный, передаёт Газошвили жезл Сольнеса, который ему удалось выловить. Вокруг машины Газошвили толпа чиновников, архитекторов, прорабов и т.д.– всё та же компания. Все вокруг выстраиваются как при инагурации. Газошвили кричит: «Теперь я –Предводитель маскаронов! Я покорю весь мир! И буду курить на завалинке!». Он хохочет так страшно, что все трепещут.

Врачиха Ольга с сомнением и вниманием смотрит на него…

Отовсюду появляется строительная техника. Повсюду сносят дома и вырубают деревья.

      У Сольнеса в руках ноутбук, в нём фотографии маскаронов, они злобно стучатся и просятся наружу. Настя, Глинкин, Сольнес, Ольга и народ-плакальщик поют- «Гибель нам всем! Гибель городу! Гибель деревьям! Гибель истории! Гибель стране! Ужас!»

Тут Моромоев просыпается, он из помойки достаёт старый полуразрушенный маскарон, тот оживает, выхватывает их рук Газошвили скипетр и передаёт его Сольнесу.

Сольнес крепнет на глазах, он указывает скипетром на карту страны. Он кричит: «Летите туда, там будет построен новый город, где все мы будем счастливы!». Маскароны вылетают отовсюду- из взрывающихся домов, из воздуха и летят туда, куда указал Сольнес. Чиновники, телевизионщики, писательницы, народ-плакальщик, все персонажи не знают, что делать, они в растерянности, милиционеры пытаются ловить на лету маскаронов.

В этот миг раздаётся щелчок- это должно сработать взрывное устройство в ноутбуке… Взрыв покрывает дымом всю сцену.

Нет, не так! Должно всё кончиться позитивно! Никаких взрывов! Я чешу ногтём маковку свою, чтобы вызвать прилив энергии к куполу своему черепному. Ура! Я придумала, каким будет финал моего роскошного мюзикла, который непременно будут ставить в Большом, а музыку, пожалуй, напишет сам Леонид Десятников! Или Борис Тищенко! А может быть и Кшиштоф Пендерецкий… Хотя, нет, лучше Десятников…

9 сцена

В Купчино выстроен небоскрёб ГАЗСТАЛЬНЕФТЕПОЛОНИЙ. Первые этажи небоскрёба- это дом дружбы наций и культур. Вокруг чистые дорожки и деревья. Дорожки метёт в чистом переднике дворник Моромоев. Из здания выходит физик Вампир, он опять работает профессором. Мимо проходит бывшая пьющая пиво молодёжь- все они в спортивных костюмах идут на стадион заниматься спортом. Бывшие наркодиллеры танцуют лезгинку на летней сцене парка. Бывшие гастрабайтеры поют на сцене свои национальные песни. На стенде газета: Злыдень, Георгинова, Газошвили, Синюхянц и Нарциссов в розыске, их космические многомиллиардные счета переведены в казну государства.

Купчино превратилось в очень красивый район с разнообразными разноцветными зданиями с прихотливыми мансардами, с висячими садами и вертикальным озеленением, всюду идёт строительство и озеленение, дети сажают цветы, старики сажают деревья. Идёт куда-то архитектор Глинкин, по пути наталкивается на архитектора Бакса, они злобно смотрят друг на друга, потом дают друг другу руки.

В центре города- панорама Невы, привычный открыточный вид, восстановлены здания прошлых веков, набережные и Невский стали пешеходными зонами.

      На карте, на месте, куда указывал Сольнес, проступает чудесный новый малоэтажный город с интересной разнообразной человеческой архитектурой закруглённых форм, настоящий город- сад среди лесов и полей. По полям ползают тракторы, на лугах пасутся коровы.

((((((((

Я сказала Вспышкину, что домик в деревне свой хочу. И он воскликнул: «Так приезжай в мою деревеньку. Ох, такая деревенька! Как раз, какую и любишь- тишина полная. Деревня мёртвая, ни души. В одном домике я летом живу с семьёй, ещё в одном домике – сосед. Больше никого. 7 домов- все пустые стоят. Покупай любой и живи. И река. И луга. И лес густой. Выйдешь на берег и крикнешь громко: «Эхо!!!». А оно тебе отвечает многократно: «Эхо! Эхо! Эхо!». «Ой, я хочу в такую деревеньку! Ох, как я хочу в такую деревеньку!». «Коли хочешь, так завтра едем! Встречаемся в 6.30 на вокзале.».

Ехали мы сначала на электричке, потом в поезде, потом на дизеле, потом на тряском деревенском антикварном автобусе округлых форм. По полям и лугам вокруг плясали аисты. В одном месте я насчитала 5 штук- мама аист, папа аист и трое детей размером с родителей. Потом нужно было идти 3 километра пешком в сторону от проезжей тупиковой грунтовой дороги. Компания наша состояла из 4 человек. Вспышкин с внучкой и я с Юрой. Во время перепрыгиваний из поезда в поезд мы помогали семейству Вспышкиных переносить вещи. Небольшие с виду рюкзачки и котомки Вспышкина были неподъёмны, что он туда положил- непонятно, скорее всего гвоздей. Мне достался Вспышкинский кот, тихий, но весьма упитанный. И вот мы пошли по размазанной колдобистой дороге во леса, угружённые как баржи. Тут ещё и погромыхивать стало, и всё это погромыхивание с белыми хилыми молнийками перешло в жуткий ливень. Ноги расползались в разные стороны, Юра кряхтел под самой маленькой Вспышкинской котомкой, у меня в руке бился толстый кот в сумке. Сам Вспышкин шёл вперёд как слон и нёс на себе вес раза в два больше, чем он сам.

Перелезли через одну ограду, опасливо глядя на коров- нет ли среди них быка, потом перелезли через вторую ограду. Дальше пучился в гору бесконечный луг, Вспышкин прокладывал тропу среди вековых трав, мы старались идти за ним, но колдобины мешали, то и дело ноги по колено уходили в какие то рытвины, то ли от копыт коров, то ли от кабаньих игрищ. Луг спускался к ручью. Какой-то добрый человек, впоследствии оказалось – Валентин, сосед Вспышкина по деревеньке, сделал сходни- набил на доску маленьких брусков в шаг человека, положил доски вниз и вверх от ручья. Иначе мы скатились бы по жидкой глине в воду, по пути пару раз стукнувшись о гигантские стволы осин, заваленных бурей поперёк тропинки. Ручей оказался широкой рекой, из которой торчали стволы мёртвых деревьев. Мост представлял собой длинные шаткие мостки в три доски шириной. Зато кончился дождь, и выглянуло солнце.

Когда мы вылезли из зарослей наверх, то опять попали в некошеные луга с вековыми травами выше пояса. Великая радость- на вершине холма виднелись крыши деревенских домов. Вспышкин опять пошёл вперёд тяжёлым протаптывателем, мы за ним как бригада асфальтоукладчиков. Когда вошли в деревню, то ничего не изменилось- те же великие травы, и из трав и кустов торчат крыши крепких изб, в основном дырявые крыши. И верхушки окошечек торчат, с занавесочками. Некрофильский сюжет для Юфита. После пройденных шести хаток ждала радость- обжитой дом Валентина с выкошенной вокруг зелёной лужайкой. Валентин лежал на бревне и качал пресс при помощи современной хайтековской штанги. Его сынишка в модных шортах лазал по канату, подвешенному к берёзе. Мы радостно пообщались.

Двери домика Вспышкина были напрочь укутаны злым репьём и ужасной крапивой. Половицы за зиму повело набок, в печи проступила трещина. Древние буфеты и вспученные оттоманки носили следы мышиных радостей. Вечерело и темнело, мы вымокли до плеч от мокрых трав, продрогли и осовели, потеряли волю и обмякли. Вспышкин распалил печь и пошёл на родник за водой. Долго не возвращался – родник за зиму занесло песком и воды было мало. Сварили склизкие макароны в древней оловянной кастрюльке с помятыми боками, нажарили их с сыром в дряхлой сковороде. Слава святым, в доме был баллон с остатками газа, и исправно работало электричество. В изнеможении прилегли на древние железные кровати с шашечками, изъеденными кружавчиками понизу и какими-то гигантскими нагромождениями сверху. Это были то ли перины 19 века, то ли ватные одеяла, впитавшие в себя трудовой пот и раздумья нескольких ушедших под землю поколений сельских сидельцев. Брезгливый Юра замертво упал на древнее покрывало, а потом рефлекторно влез под ватное одеяло в сером пододеяльнике. При его зарывающихся движениях с одеял посыпались брызги мышиных катышков, а на подушке вдруг явственно стала видна огромная птичья пометка. Такой большой белый плевок не могла сделать случайно залетевшая синичка. Мы присмотрелись. На лампах, столе и кроватях явно зимовала большая сова, может и с совятами. Всюду был совиный помёт и пёрышки. Мы обыскали всю избу, сову не нашли, решили, что она прилетала в трубу и в трубу и вылетела.

Так зверски хотелось спать в тепле, что мышиные катышки повсюду не вызывали ни малейших эмоций. Скорее глубокие эмоции вызывала изысканно пахнущая пыль позапрошлого века, которая источалась от дряхлых крестьянских постелей и шкафов, кружавчиков и занавесочек. Мы с Юрой легкомысленно приехали в шортах, босоножках и футболках, других вещей с собой не взяли. Несмотря на печь, хотелось укутаться. Вспышкин торжественно выдал нам амуницию- проковыренные треники 1950-х годов, секонд-хэндовский добротный нерусский свитер, растянутые чьими то выросшими ногами чулочного цвета х-б носки. Всё это с радостью было надето на наши городские зябнущие тушки. Мы тёрлась у печки, котик от ужаса залез в невидимую щель, и никакой китикет не мог его оттуда выманить. Мы погрузились в глубокий и тяжкий сон. Перед сном Юра заметил на потолке здоровенный крюк и свисавшую с него цепь. Я тут же догадалась, для чего это – вовсе не для садомазохистских игрищ. Тут висела люлька. Какая-нибудь дебелая сталинская колхозница лежала на пышной горбатой кровати у коврика с розами и оленями и покачивала белой толстой рукой люлечку, свисавшую тут же под боком у неё… Ребёночек из той люлечки уже вырос, состарился и, возможно, умер от последствий беспробудного деревенского алкоголизма. В лучшем случае он живёт сейчас в городе и ездит летом на Мшинскую, выращивать в парничке помидорчики и укроп.

За полуистлевшими ковриками, на которых были изображены грубые и безумно мечтательные розы, а также в изобилии любовные семейные трио оленей в разных позах, вдруг обнаружилась всё более возраставшая жизнь. Мыши бегали между брёвнами и облезлыми искусанными обоями как кони. Очевидно, прямо надо мной пролегал какой-то мышиный Бродвей. Мыши выскакивали в невидимых тоннелях над дверью и резво проносились у меня над боком, выныривая где-то прямо над головой. В какой-то момент мне надоело прятать голову от мышиных прыжков под одеяло, я окончательно проснулась и стала нежно и призывно вызывать котика Кешу. Кеша где-то под кроватью трусливо поджав хвост тихо сходил с ума. На вторую ночь к его чести инстинкты в нём всё ж проснулись. В какой-то миг, когда особо наглая жирная мышь прыгнула прямо мне на плечо, а оттуда на стул, где лежал мой фотоаппарат, кот не выдержал и тоже прыгнул на стул. После этого всю ночь мыши выпрыгивали из щели на моё одеяло а оттуда на стул, а кот прыгал за ними и что-то с ними делал. Я не думаю, что он их ел.

Утром первого дня, после простого завтрака из овсянки, Вспышкин надел порты с заплатами, подпоясался бечевой, взял косу и пошёл выкашивать растительное безобразие вокруг избы. Потом он прокосил дорогу к реке, мы же протоптали в камышах путь к глубокой воде, и стали плавать. К нам в воды вошёл Вспышкин в стрингах и тоже долго плавал. Иногда над головой как птеродактили проносились чудовищных размеров аисты.

Окрепнув духом и телом, мы совершили тяжкую прогулку по деревне, прокладывая во травах дорожки и тропы. Правда, кроме нас дорожки иногда уже кто-то проложил- в некоторых яблочных местах это были кабаны, в иных- лисы. Среди зимних срубов попадались дома, в которых можно ещё было жить- с крепкими крышами, сараями, с утварью. Всюду умиляли кружевные занавесочки в окнах, которые лет 10-20 назад отдёргивала последний раз ныне уже давно истлевшая на местном кладбище рука.

Ночью в избе я наблюдала желтовато-беловатое свечение, Юра и внучка Вспышкина тоже. В один из вечеров, когда на пахучие луга после жаркого дня пал молочный туман, и Юра смачно стал рассказывать о призраках и оборотнях, которые обожают в туманах материализовываться, Вспышкин вдруг признался, что не раз среди ночи в своей избе слышал голоса обедающей семьи. К тому же и кладбище рядом, похоронена семья, расстрелянная немцами во время Великой Отечественной войны. Когда немцы пришли, они все местные луга засадили тмином для своих булочек, и требовали от местных жителей, чтобы те этот тмин собирали. Началась партизанщина…

Над туманом взошла толстая долька красной луны. В полной тишине почудился всхрюк… Нам как-то быстро расхотелось гулять по травам, и мы пошли в избу, смотреть на моём ноутбуке фильмы на дисках. Особенно на ура пошёл фильм Джармуша «Кофе и сигареты». Именно кофе и сигарет здесь, всяких прикольных псевдоинтеллектуальных городских чувачков на этих древних землях со следами пребывания Ивана Грозного явно не хватало.

Вспышкин рассказал о зверушках, которые в этих местах в изобилии водятся. В прошлом году он пошёл по ягоды в лес, заблудился на извилистом ручье и увидел в кустах коричневую толстую харю. Он решил, что это медведь, но у хари был пятачок. Это был кабан с полосатыми детками. Вспышкину повезло, он умеет быстро бегать, и почему сразу вспомнил путь домой.

Днём мы купались, косили травы и ели яблоки. Яблони в этих краях были настоящие, как из русских народных сказок, с ветвями вниз, как у ив, только сплошь покрытые румяными яблочками. Именно под такой яблоней можно укрыться от гусей-лебедей.

Юра, глядя на реку Шелонь с высокого холма, вдруг воскликнул: «Вот то место, где я бы хотел иметь свой дом!».

Мы пошли в лес. Шли по кабаньим тропам. Кабаны протоптали прихотливые, пересекающиеся улицы и проспекты, по ним можно было ходить среди стеной стоящих высоких трав куда угодно. Бывшее поле являло собой жёлтые пушистые колоски перезрелых трав, среди которых ярко зеленела молодая поросль берёз. В поле находили периодически огромные камни-валуны. Судя по всему, это были камни, на которых когда-то ставили избы. Судя по всему, тут всюду были дома на берегах древней русской реки. Берёзовая роща оказалась весёлой и светлой, радостной. Вдруг земля задрожала, как от шагов динозавра. Мимо, где-то совсем рядом, по параллельной кабаньей дорожке промчалось гигантское стадо тяжких откормленных кабанов, с всхрюками и лёгкими взвизгами…

В один из вечеров Вспышкин устроил банный день. Жуткая покосившаяся банька Вспышкина, более похожая на лачугу Бабы-Яги, была хозяином жарко протоплена. Это была банька, топившаяся по чёрному. Внутри неё была железная печурка без трубы, на которую была навалена груда камней, на камнях стоял жбан с водой. Дым уходил из лачужки сквозь щели в потолке и сквозь дверь, из-за чего потолок, стены и верх двери были жирно покрыты угольным бархатом. Я была в шоке. Вспышкин подбадривал: «Банька по чёрному, а выйдешь вся белая да чистая!». Так оно и вышло. В жаркой лачужке оказались скамьи, на которых можно было париться берёзовым веничком, волосы семейство Вспышкиных любит обмывать лопуховым отваром. После него волос становится пышным и прекрасным…

Ну что ж, кто как любит отдыхать.

В своём домике Вспышкин всё сильно запустил, особенно была плоха пристройка для животных. Огромный сарай опал и лежал бесформенной кучей серых досок и брёвен. Вспышкин заглянул под рухнувшую крышу и нашёл там гигантскую чёрную змею, которую от страха откинул вилами в поле.

Я думала, что вот она какая, родина предков Вспышкина! Оказалось всё не так. Это не его родина.

Вспышкин с семейством купил тут домик лет 15 назад. Сначала у него был домик на острове, где нет электричества. На острове расположено старинное кладбище, захоронения с 16 века. Туда и сейчас подхоранивают остатки русичей, здесь ещё живущих. Привозят на лодках. Потом на лодках своих покойничков навещают на Троицу, с обильным количеством водки. Потом уезжают. 8 лет Вспышкин доблестно жил среди покойничков, сред проросших высокой травой могилок. Мы пошли посмотреть кладбище. Жуткое зрелище. Многие керамические фотографии от погодных перемен попортились, лица поплыли. Это фильм ужасов. На могилке написано «Авдотья Ильинична Простакова, родилась в 1898, умерла в 1989». А на фотографии- Панночка, ведьмушка, вурдалакиня, рот чёрен, глаза безумны. Свят-свят, изыди и т.д. Благостная фотография отчего то местами побелела, местами почернела, в результате что-то вышло абсолютно инфернальное. И почему таких могилок много, очень много. Мы разгребали сухие царапучие цепляющиеся травы в рост человека, а там то крестик покошенный, то древняя могила с гранитным надгробием, когда то крестьяне были богаты и ставили хорошие памятники, а потом среди репья и лаванды- вдруг Панночка и вурдалак пристально так глядит, того и гляди взлетит и полезет к душе христианской как в фильмах по рассказам Гоголя. Я вспоминала прозу советских деревенщиков, о благостных колхозницах-старушечках, носительницах христианской морали в советском колхозном бреду. Увы, что-то не сработало, что-то было не так. Не просто так у благостных старушечек дети были алкаши, бросали свои земли, уходили в города, там спивались, рожали никчёмных детей и т.д., пока русская земля не обезлюдела. Авдотьи Ильиничны Простаковы что-то не то в своих душеньках носили, что проявилось в мирах иных…

Сам остров был прекрасен. Высокий, как бы на горе, в центре его была лощина, протекал прекрасный ручей среди крупных камней. На одном взгорье покоилось смиренное кладбище, на другом, подобно английскому замку, высилась полуразрушенная водонапорная башня и длинный каменный остов фермы. Было несколько довольно крепких остовов деревянных домов с прохудившимися крышами. Самый поганенький домишко занимал Вспышкин в течении 8 лет… Хорошо, что он завалился и зарос олешником… Не дом и был. Я представила, как среди стройных берёз, на роскошном лугу, ведущем ввысь от ручья, водили хороводы девицы в 16, 17, 18 веке, девицы в сарафанах, в кокошниках. Здесь когда-то был процветающий многолюдный край, сплошь по берегам реки стояли цветущие деревни, по рекам ходили суда, тут были торговые пути, ведущие в Прибалтику, в Белоруссию, в Молдавию, в Московию.

Вспышкин, пнув ногой свою же брошенную лет 5 назад синюю кастрюльку, рассказал, что однажды всё же мертвяки его потревожили. На Троицу была как-то ужасная буря, гроза, ливень. Тогда ещё в соседнем доме на горе жил последний колхозник с женой. Вдруг вечером откуда то в домах появились полчища обезумевших летучих мышей. Вспышкин с женой и сыновьями смотрел на крылатых мышек с свинячьими мордочками спокойно. Пусть полетают, попищат, постукаются об рамы. Ишь, инферныши! Явно души покойничков взбудоражились и рванули в царство живых. Ктой-то вспугнул их. Новый покойничек, возможно. Или молитва праведника об изгнании бесов… Вспышкин приоткрыл окно – пусть летят на волю. Не то было в доме колхозника. Там колхозник с женой взяли в руки палки, ухваты, вилы, стали упырьков уничтожать. Ловили и били, и добивали маленьких зверьков ужасных, похожих на летающих пауков в паутине. Колхозникам было страшно, волосы у них дыбом встали на голове. В тот год оба умерли. Дом опустел. А добрый к мышам Вспышкин усилился.

Местные жители, знавшие Вспышкина ещё до того, как он стал ди-джеем, относятся к нему дружелюбно. «Однако, зарос!», – говорят ему, увидев в местном сельпо.

Утром кто-то постучал в окошко. Мужчина в синей рубашке подарил Вспышкину толстую книгу стихов местного поэта, который прожил тяжёлую жизнь, с хулиганствами, пьянками и отсидками в тюрьме. При этом этот человек по кличке Поэт и умер поэтически- замёрз в сугробах, оставив после себя сундук, набитый исписанными листками. Стихи были народные, гладкие, но искренние и тёплые. Очень много стихов он написал. Дальний родственник в синей рубашечке Поэта продал свинок и на вырученные деньги издал книжку. Вот, подарил её городскому чувачку.

Пора было уезжать из этого изумительного уголка. На автобусной остановке сидело человек 5 местных жителей, мужчин и женщин. Женщины были в очках, но явно не от чтения книг. Скорее всего, от плохой жизни. Почему-то одеты они были очень плохо, будто только что в навозах копошились, вид имели спившийся и опущенный, но при этом вели мудрую беседу о пользе подшивания. Подошьёшься – и пить не хочется, да и водка то ноне не целебная, палёная какая-то, вызывающая желтуху. К ожидающим автобуса аборигенам подошёл рослый охотник в болотных сапогах, с ружьишком и с яркими голубыми глазами среди морщинок. Над ним стали пошучивать: «Эх ты, охотничек! Плохо стреляешь! Тут кабанов невидимо развелось! Девки на дискотэку бояцца ходить! Кабан такой здоровый с клыками вокруг клуба бегает! Отродясь такого не было в наших краях!». В автобусике меня изумил один местный мужичок. Правда, перед этим я начиталась Ивана Бунина, который тоже любил путешествовать по разным дырам и захолустьям любимой родины. Мужичок это был выпимши и хорохорился. От него плохо пахло, почти как от бомжа- вековой грязью одежд и немытой жопой. Он громко острил и хотел развеселить пассажиров. Но получалось у него это как-то грубо, во всём его облике было что-то старомодное, шукшинское. У меня аж слёзы на глаза навернулись.

Я подумала, сколько поколений его предков должны были вырасти и сойти в могиле в состоянии глубокого унижения, чтобы потом вот получился такой вот мужичок лет шестидесяти, с рабским нахальным смешком, с ярко голубыми выцветшими глазами, на дне которых просвечивала неуверенность в себе и вековая тоска, и невозможность жить смело и натурально, без взбадриваний, опиумов и дурашливой петушистости. А ведь у него есть свой дом, есть клок земли-кормилицы, и неужели этого мало…

      ((((((((

Потом мне позвонил ещё один мой приятель Дропус, питерский интеллектуал, увлекающийся пропагандой экологических знаний среди населения. Он продал квартиру в одном из царских пригородов Питера и купил себе большой зимний сельский дом в Рогавке, бывшем посёлке советских торфодобытчиков. Он приглашал к себе в гости меня и Юру… Надо съездить! Вдруг там удастся купить отчуждённую собственность!

До Рогавки мы с Юрой доехали на дизельном поезде с мягкими бордовыми сидениями. За задраенными приглушёнными стёклами мелькали Шишкинские боровые леса, в креслах сидели сельские жители- в основном пёстрые яркие старушки, чинные старики с ясными очами, зло и здраво рассуждающие о политике, и какие-то неприглядные мужики дикого вида с пузырями пива «Охота». Народ с горечью и сердечной болью обсуждал дикие по масштабом, не имеющие никакого оправдания вырубки лесов Новгородской области. Вдоль железнодорожных линий это ещё было не заметно, но там, в глуби, вовсю лес вырубался и вывозился непонятно кем и куда. Под шум этих разговоров я совсем по-новому смотрела на вековые ели и сосны, бежавшие за окном. Они вызывали тревогу и печаль.