Я трогаю войну руками

Ирина Бугрышева

Я трогаю войну руками

© Ирина Бугрышева, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Я посвящаю эту книгу всем вам, мужики.

Тем, кто защищает нашу великую Россию.

Я посвящаю эту книгу всем, кто вернулся.

Я посвящаю эту книгу тем, кто не вернулся и в белых одеждах воина вознёсся ко Господу.

Упокой, Господи, Игоря Кушнира.

Упокой, Господи, Игоря и всех воинов, павших за други своя.

Я посвящаю эту книгу Елене Арбузовой. Леночке, которая была рядом со мной в пятнадцатой палате. Обезболивала бойцов своими руками, словами и улыбкой. А потом погибла в автокатастрофе.

Я посвящаю эту книгу девушкам и женщинам, что были рядом. Да что там! Я посвящаю эту книгу всем волонтёрам в госпиталях России.

Я посвящаю эту книгу всем, кто стоит плечом к плечу. Кто молится. Кто помогает словом и делом. Кто плетёт сети. Переводит деньги. И верит. Верит в то, что мы вместе.

Я благодарю свою семью.

Благодарю дедушек, что отстояли страну тогда. И бабушек, что ждали их в тылу.

Благодарю родителей, что воспитали во мне любовь к Родине. И детей, что со мной в одной команде. И в госпитале, и дома.

Благодарю Александра – за плечо рядом и суп на плите, когда я в госпитале.

Вместе победим.

Предисловие

Я помню каждого героя этой книги. Даже больше – я помню их рентгеновские снимки. Помню, где стоит спица, где осколок кости. Помню ампутацию – куда выходит нерв, где образовалась мозоль.

Лица порой смутно помню, а ранения – ранения помню.

Я не знаю, сколько парней прошло под моими руками за эти два года. Я не считала.

Я каждый день беру телефон в руки и получаю весточки.

Оттуда, с фронта:

«Ирин, мы воюем за вас всех. Ирин, идём в бой. С Богом!»

Из госпиталей – по всей России. Где долечиваются мужики.

«Ир, устал лежать. Скорей бы туда. К парням. Сил нет. Нужно побеждать».

Из разных городов и сёл. От вернувшихся в семьи, где жёны распахнули объятия, как в песне: «Мы вас встретим и пеших, и конных, утомлённых, нецелых – любых!»

Мне пишут те, с кем виделись всего лишь раз.

…Мы виделись лишь раз.

Я помню широкие плечи. Ногу в аппарате. И слёзы по щекам: «За это я воевал, Ир. Оказывается, за это. Чтоб ощутить, что вся Россия с нами. Чтоб проснуться сегодня и знать, что кто-то собирается ко мне в свой выходной. Чтоб было не так больно и не так грустно». Я помню, как расслабляла плечи, спазмированные костылями, и говорила: «Так и победим. Так и победим. Иначе никак, Дим».

Больше не помню ничего. А Дмитрий пишет мне вдруг: «Спасибо, Ира, спасибо. С таким теплом вспоминаю. Поставили эндопротез. Встал на ноги. Потихоньку хожу. Так и победим, помнишь? Так и победим! Только без вас тут скучно».

«Без нас» – это без девчонок, без волонтёров.

«В госпитале в Новосибирске нет волонтёров. Лежишь, скучаешь. Вспоминаешь Питер – было больно, но вокруг живые люди. Те, кто протягивал руку, запевал песню, гладил по щеке, обещал, что всё пройдёт. Всё пройдёт. И боль пройдёт, и война. Победим».

А по ту сторону страниц моей книги – мужики, о которых знаю только я. И те, кто был со мной рядом.

По ту сторону страниц моей книги – молчаливые мужики, кто не вошёл ни фразой, ни словом в книгу.

Но они там есть, эти мужики.

Те, что лежали, стиснув зубы.

Те, что кивали: «Массаж? Можно. Если у вас силы есть. Остались силы ещё?»

Те, что не успели обзавестись семьёй до СВО. Не сложилось.

Те, которых ждут только матери.

Те, у которых нет родственников в Питере, и к кому никто кроме нас сегодня не придёт.

Те, кто выписывается завтра. Летит куда-то во Владивосток. Потом в Читу. Потом в Мурманск. А изучив всю географию России по госпиталям, пишет тебе – как самой близкой. Как той, что ждёт.

Пишет, что не заживает рука.

Пишет, что в станице, где живёт мать, не понимают, за что воюем.

Пишет, что болит голова после контузии.

Пишет, что уже весна. Даже лето.

Пишет, что рука ещё не восстановилась окончательно.

…Пишет, что он на фронте.

Идёт в наступление.

Они есть, эти мужики.

И теперь вы об этом тоже знаете.

Помолимся.

Обо всех мужиках, которых ждём мы. Женщины России.

Ждём домой.

Они, эти мужики, стоят за страницами этой книги. Не названные по именам. И им очень важно, чтобы их ждали.

И мы ждём.

Ждём, что было сил.

Возвращайтесь, мужики.

Возвращайтесь с Победой.

Вы здесь есть.

Я пишу о вас, не называя вас по именам.

А остальных я называю по именам.

Обыкновенная суббота

…Фамилия у Сани была Морев.

Но служил он не на море. В разведке.

Саня, конечно, об этом не говорил. Он вообще в основном молчал. Смотрел исподлобья, оценивая. Бросал рубленые фразы. Тут же замолкал: вдруг сказал лишнего? Отворачивался к стене, когда было больно. В госпитале он лежал уже месяцев девять. И конца-края его госпитальным будням не было видно.

– Воюю, – говорил про госпиталь Саня. – Служу России, как могу.

На стене висела открытка с детским рисунком: «Александру Мореву. Выздоровления!» Наверняка рисовали дети школы, где он учился.

На тумбочке небрежно лежала газета. В газете был опубликован рассказ о его подвиге. Саня помахал газетой у меня перед глазами – я выхватила только несколько слов: «Долг», «герой», «жена и ребёнок», «тяжело ранен», «орден Мужества».

* * *

Если честно, я его ни разу Саней не назвала. Про себя только. Вслух – Александр. Хоть и молодой Саня, лет двадцати шести. Но никакого панибратства. Он герой. У него орден Мужества. И ещё медаль – он показывал, в тумбочке лежала – «За отвагу». А я? Я смотрела на Саню. Собирала анамнез. Нога оторвана по бедро. Руку собрали по частям, зафиксировали аппаратом Илизарова. В уцелевшей ноге – осколки. Футболка – с липучками по бокам, чтоб можно было надевать, не спотыкаясь об аппарат, – сшита волонтёрами. Шорты. Культя затянулась, протеза пока нет (рано делать). Руками подстраховаться не сможет, костылей тоже нет: на руку не опереться, пока кости будут заживать…

Потому способ передвижения у Сани один – коляска. И единственное развлечение – наматывать километры вдоль длинного госпитального коридора.

Коляска стояла чуть сбоку от кровати. Я, как зашла в пятнадцатую палату, оглядела бойцов и сразу поняла, чья она.

* * *

Пятнадцатая палата – как поднимешься по лестнице на второй этаж госпиталя – налево. Мимо поста медсестры. Прошёл – посмотри направо. Это она. На восемь человек. Не на двенадцать, не на четырнадцать – как восемнадцатая и девятнадцатая. А именно на восемь. Самое то, чтоб поработать.

Пятнадцатая палата проходная. Пересечёшь её по диагонали, попадёшь в четырнадцатую. Ну, это если остались силы.

Четырнадцатая крошечная. На четыре койки. Зайдёшь в неё, когда в пятнадцатой закончены дела. Или – если в пятнадцатой уборка и капельницы. И тогда перебросишься с бойцами парой слов. Парой улыбок. Парой шуток. Поработаешь – если есть с кем. И можно обратно в пятнадцатую. Или домой.

Впрочем, домой пока рано. Даже думать – рано.

Сегодня много работы.

* * *

…На войне Саня оказался в первые же дни. В феврале. Жена была беременна. В июне родилась дочка. Двадцать третьего. Семнадцатого июля Саню ранило (внутри ёкнуло: день памяти царственных страстотерпцев).

Жена, узнав о ранении, покрепче прижала к себе дочь и продолжила её кормить. Молоко не пропало.

Жена с дочкой были где-то за Уралом. До сих пор пообщаться с ними Саня мог только по видеосвязи.

– Сейчас надо побеждать, – говорил он. – Впереди вся жизнь. Увидимся ещё!

Саня не мог расслабиться.

– Здесь можете посильнее. Здесь послабее. Что вы здесь гладите? Знаете, я женат! Так погладить меня и жена может. А вы можете достать глубоко, до спазма? Не можете? Ну понятно! Я учился на массажиста, знаю, что говорю. Вас всему учить надо! Вот что вы сейчас делаете? Мы на войне, понимаете? Тут не надо гладить и расслаблять. Тут надо, чтоб всё зажило, и снова в бой!

Я слушала его. И шла вперёд сантиметр за сантиметром. Обманывая его ощущения. Он не мог видеть, к счастью, что я делаю с его спиной. Думал, глажу. Злился. Я бережно прожимала триггеры. Он из-за спазмов этого не чувствовал. Встав с кровати, шевелил плечами. Удивлялся:

– Надо же. Зашевелилось что-то в спине.

Пытал меня вопросами:

– Ну вот я служу. Со мной всё понятно. Поэтому я сейчас в госпитале. А вы-то что здесь делаете. Зачем вы сюда пришли?

Я улыбалась. Терпеливо, как ребёнку, объясняла:

– Александр. Вы нас защищали там. Мы здесь. Я делаю, что могу. Бог дал мне руки. Восстанавливаю вас.

Саня хмурился. Качал головой: непонятно. Минут через пять спрашивал:

– Ну вот вы работаете в госпитале. Зачем? У вас работы нет другой?

Я качала головой:

– Есть работа. Пациенты. Запись. Субботу, свой выходной, специально освобождаю. Прихожу сюда. Потому что вы воюете за нас. Я хочу быть нужной своей стране. Хочу быть причастной к Победе.

Саня кивал. Ясно. Минут через десять (я трогала культю, массировала мягко бедро, убирая отёк) уточнял:

– Слушайте, может, у вас времени много, вот вы и здесь? Может, у вас и семьи да детей нет?

Мужики в палате молчали. Давно отложили телефоны в стороны. Слушали наш диалог.

Кто-то улыбался. Кто-то нет. Кто-то был на моей стороне – Костя, например. Смотрел на меня, молчал, поддерживал одним взглядом: «Держись!» Кто-то – на Саниной стороне.

Андрей только сопел на дальней койке. И Вадим на соседней. Над ними колдовали Надя и Женя, феи в белых халатах. Обе работали остеопатически, убирая напряжение в голове. И парни проваливались в зыбкий полусон.

Я улыбалась:

– Есть дети. Отличные дети. Сегодня приготовили завтрак. Я уходила к вам в госпиталь, они занимались с репетиторами. У дочери был русский. У сына – математика. А я здесь, потому что однажды война закончится. И каждый посмотрит в зеркало и увидит там себя. И, глядя в зеркало, не сможет обмануть. Ни его, ни себя. И придётся отвечать на вопрос: где я был в это время? Что делал? Я здесь, чтобы спокойно смотреть в зеркало. Я была с вами рядом. Приближала Победу. Убирала спазмы. Облегчала боль.

Саня говорил:

– Восстановлюсь – пойду работать в военкомат. Не буду отсиживаться дома. Дочь только поцелую. И жену обниму. Про меня вообще-то две статьи написано. Одна – в этой газете, что вы видели. И ещё одна – в газете нашего района. Потом покажу. Знаете, вы, конечно, не умеете делать массаж – что тут говорить? Меня по-другому учили всё делать. Но после вас легче стало вроде бы. Сейчас прокачусь по коридору на коляске и точно решу. Пока непонятно.

* * *

Саня пересел с кровати на коляску. Выехал в коридор.

Я посмотрела в глаза бойцу на соседней койке. Рука в бандаже.

– Я Ира.

– Игорь.

– С тобой поработать? – на «ты» получилось будто само собой.

– У меня ещё не было операции, – засомневался боец.

– Я не трону руку. Если можно, снимем фиксатор. Если нельзя, я расслаблю спину в обход него.

– Можно снять. Я сам его купил. Сам надел. Сам сниму. Сам потом надену… Больно очень. Легче станет?

Я кивнула. Станет.

Голос у Игоря был тихий и звучал так, будто был приглушён ранением и стенами палаты. Было понятно, что на самом деле у него не голос – голосина. Эге-гей! В голосе слышались тёплые нотки, по которым легко было узнать южный говор.

Сам же Игорь был худой. Даже схуднувший – явно после ранения.

– Донецк? – спросила я. Игорь кивнул.

– Гражданство уже есть?

– Да, я ж сам из Крыма. Паспорт российский. За Россию и воюем, – сейчас он воевал с фиксатором, отцепляя липучки.

– Как сюда попал? – я поддержала раненую руку на весу.

– Слушай, долгая история. Рассказать?

– Сначала давай про ранение, чтоб я понимала, с чем работаю…

* * *

– Зацепило очередью из пулемёта. Пулевое ранение калибром 7,62×54, – Игорь будто докладывал о произошедшем командиру части. – Мне прошило руку, как просверлило, кость предплечья полностью разлетелась. Декабрь.

За окном бесстыдно бушевал уже май.

– Декабрь? – не поверила я.

– Да. Девятнадцатое декабря, – кивнул боец.

– День святого Николая.

– Вот он и уберёг от чего-то более страшного.

– И как ты… – я задумалась, не зная, как спросить. – …Как ты после этого?

– Ну, видишь, как, – Игорь пошевелил плечом. – Месяц пролежал в районной больнице на вытяжении. А дальше мне загипсовали – и всё. В Донецке нет возможности проводить сложные операции. И меня вернули в часть. Находился у себя в казарме в расположении штурмовой роты, тренировал новоприбывших мобилизованных. Рука, как видишь, за это время атрофировалась. Мышцы высохли. Думаю, это всё усложнит. Но никак было не выбраться оттуда. Спасибо волонтёрам из Питера. Узнали про всю ситуацию и договорились, чтоб меня здесь прооперировали. Ну и вот. Взял отпуск по больничному. Приехал на автобусе. Операцию на вторник планируют.

– Давно воюешь? – спросила я, будто заранее зная ответ.

– Да, сразу пошёл. Начинал в четырнадцатом году в Крыму, с ополчения, казачества. На Донбасс поехал как доброволец, когда началось.

Игорь освободил спину от бандажа, который удерживал руку в неподвижности. Я села сзади. Налила масло в ладони. Начала расслаблять плечи.

– Не больно?

– Нет, – выдохнул Игорь. – Не стесняйся, можно сильнее.

– Не нужно сильнее, – замедлилась я, – тут же предплечье. Выдыхай и расслабляйся.

Игорь замолчал, прислушиваясь к ощущениям в спине и плече.

– Тоже сейчас начнёшь спрашивать, что я здесь делаю? – подначила я его, который весь наш разговор с Саней выслушал от и до.

– Не начну, – покачал головой Игорь и серьёзно добавил: – Я вижу, что ты здесь делаешь.

* * *

Я мягко работала со спиной. Там был не то шрам, не то след от царапины – в виде логотипа «Найк».

– Что это? – я провела пальцами вдоль шрама.

– Второе пулевое. Пуля шла стелющим по земле, а я лёжа отстреливался. Любопытно так получилось. Пуля зашла в задний карман штанов, прошла между поясом и ремнём, чирканула по спине и вылетела с плеча – с кителя.

– Любопытно! – согласилась я послушно.

На самом деле мне было скорее страшно, чем любопытно.

Я расслабляла Игорю спину и, будто опасаясь той пули, аккуратно обходила логотип «Найк».

* * *

Казалось, мы одни в палате.

Я посмотрела в сторону окна, где лежал Костя. Он – из Екатеринбурга. Двое сыновей. Девять лет. И тринадцать. Ранение в бедро. Эндопротез не прижился. Его вытащили, и теперь нога висит так же, как у Игоря рука. Новое протезирование – месяцев через восемь.

Я представляю, как Косте лежать дома до Нового года, расстраиваюсь. Волнуюсь, приживётся ли новый эндопротез. И как сложится новая жизнь.

Но Костя не унывает. То читает рассказы из книги «Расстрелять» Александра Покровского, то улыбается – чему-то своему: будто ныряет в иной мир, хочет домой.

Передвигается он на костылях. Шагает одной ногой. Вторая подволакивается по инерции.

С ним хочется сидеть рядом и молчать. В прошлую субботу я клала руки Косте на живот. Говорила: «Дыши». Мягко расслабляла диафрагму. И грелась в его улыбке.

* * *

Ещё недавно Костя поддерживал меня взглядом во время разговора с Саней, а теперь уснул.

Вадим и Андрюха уснули тоже.

Сончас.

И только Саня рассекает в коридоре.

И май мается за окном черёмухой и сиренью.

* * *

– Вторая пуля, понятно, чирканула, – я уже смелее шла рукой вдоль логотипа «Найк» на спине Игоря. – А первая? Как всё случилось?

– Тебе подробно? – спросил боец.

– Если хочешь, – кивнула я. – Время у нас есть.

– Это была шальная пуля. Досадно всё произошло, но как есть.

Парни вокруг мирно спали. После массажа клонит в сон. Солнце заливало палату. Я расслабляла Игорю шею и плечи. И будто чувствовала, как под моими пальцами, словно масло, тает напряжение.

– При выполнении боевой задачи я штурмовал позицию, левый фланг противника, – начал Игорь.

Он говорил по-прежнему тихо, приходилось прислушиваться. Эмоций в рассказе не было. Как будто беспристрастный навигатор озвучивал маршрут, и было непонятно, чем всё закончится.

Но я-то знала, чем всё закончится. Игорь сидел рядом. С раздробленной правой рукой.

– Я там был в одиночку, у меня была задача при поддержке бронетехники пройти по определённой тропе. Я эту тропу заранее разведал. Ползал по посадке, высмотрел полосу среди минных полей. Мне нужно было в упор зайти и осмотреть их позиции. Бронетехника не пришла. Я пошёл один.

Меня внутри морозило: «Их позиции. Пошёл один».

– Дистанция была сто двадцать метров, их артиллерия долбила рядом. Я под артиллерию зашёл к ним и нарвался на огневую точку на левом фланге. Отходить назад – не по мне. Если б спалился, мог в спину получить очередь. Вызывать по рации наших – не было возможности и времени, всё могло плохо закончиться. Выявил бы себя – и дальше было бы сложно. Решил принять бой. Воспользовался фактором внезапности. Всё как положено: закинул гранату, уничтожил левый фланг – всех, кто там был. Человека три. Такие же ребята, как и мы. Самый страшный бой, знаешь, – это бой с самим собой…

Игорь замолчал.

– Свои? Наёмники? – выдохнула я. – Не спрашивай, Ир. Чем славян убивать, конечно, лучше давить наёмников. Мы-то единый народ. Мы снова объединимся. Когда-нибудь потом…

Игорь помолчал, тяжело вздохнул и продолжил рассказ:

– Продвинулся дальше, по брустверу, по тыловой стороне. И тут пуля отстегнула мне руку. Я даже не понял, что произошло. Рука повисла, пришлось бегом уходить по тропинке. Сто двадцать метров через горелые танки – к своим позициям. Когда добрался до окопа, сослуживцы оказали первую помощь. Расстегнули китель, осмотрели, поняли, что за пуля. Рука была на месте, но сильно повреждена. Накололи меня препаратами – я пришёл в себя. И после этого пришлось ещё один бой принять: надо было показать нашим ещё одну позицию, чтоб там закрепиться. Пошли снова туда – по тропе. Пробирались на дистанцию семьдесят метров и на отходе опять приняли бой. И тут второе пулевое. Ну, ты помнишь.

Я мягко расслабляла Игорю правую сторону – ключицу и шею. На словах «Ну, ты помнишь» взгляд снова уткнулся в спину.

Помню.

– Я тогда был без брони, и хорошо. Был бы в бронике – пуля отрикошетила бы и ушла мне в корпус. А так она просто чирканула.

– Ты ложись на спину сейчас, – сказала я Игорю, – руку сверху. А я аккуратно расслаблю живот.

Игорь лёг. Перевёл дух. Продолжил:

– Пуля шла стелющим по земле, а я, лёжа на спине, отстреливался.

Он лежал передо мной на спине. И я не могла представить, как он в таком же положении отстреливается. Остановила себя – мне и не надо это представлять…

– Пуля зашла в задний карман штанов, вылетела с кителя. Курьёзная ситуация. Я сразу не понял, какого рода ранение получил. Думал, что пуля где-то во мне застряла. Товарищ потом посмотрел и говорит: «Всё в крови, но всё хорошо, чирком прошла». Потом я своим ходом шёл на точку эвакуации – около семи километров. Приехала эвакуационная группа. На «буханке» отвезли меня в больницу.

Игорь молчал, чуть качая руку. Я расслабляла ему живот.

* * *

Я расслабляла ему живот и думала о том, что потом, когда война закончится, вокруг меня будет моя Россия. Вся Россия – моя.

Где ни окажешься – везде будут мои ребята. Мои воины. Мои герои.

С которыми мы теперь связаны навсегда. Незримо и крепко.

Так, чтоб при встрече обняться и не выпускать друг друга. И не замечать оторванные ноги, руки, шрамы на лице. Видеть только сердце.

И спасать друг друга верой в то, что мы идём вперёд. Вместе. За Родину.

* * *

– Слушай, – спросила я, – а как идёт время на войне?

Игорь задумался:

– Как в другом исчислении. Война – это целая вечность. Особенно в условиях интенсивных боев. И кругом смерть. А война, знаешь, это не только смерть… Ты смотришь честно в её глубину – и видишь в этом жизнь. Знаешь, что у тебя есть долг. Есть задача. И нужно выполнить задачу максимально эффективно. И живёшь дальше – в этой нескончаемой вечности, выполняя свою задачу.

* * *

Костя проснулся. Начал тренироваться. Закинул на трубу над кроватью резинку, принялся качать руки и пресс.

Я подсела к нему. Он приостановил тренировку.

– Поработаем?

– Давай! – улыбнулся Костя.

Даже в одном слове – в этом «давай» – слышался уральский говор. Я так, по говору, сразу догадалась, что он с Урала. Почти наугад месяц назад спросила: «Екатеринбург?», а Костя кивнул в ответ.

– А у меня бабушка и дедушка из-под Алапаевска. Деревня Нейво-Шайтанка, знаешь?

– Знаю, – улыбнулся Костя. – У меня жена из Алапаевска, там рядом.

Я положила руки ему на грудную клетку. Начала мягко раздыхивать рёбра.

– Знаешь, – говорю, – тебе важно сейчас дышать на полную. Ты не ходишь. Нагрузки на тело нет почти. Воздуха свежего нет тоже. Зато стресс ты пережил большой. И всё ещё переживаешь. Дышишь поверхностно. Я сейчас буду немного шевелить рёбра, помогать тебе, а ты старайся вдыхать поглубже.

Костя кивнул.

Мы начали дышать в такт. Я задавала глубину дыхания. Костя старался добрать воздуха.

Дышали вместе. Сколько получалось.

– Отдыхаем! – сказала я. Костя потянулся за бутылкой с водой. Глотнул. Устал.

– Как тебя ранило? – спросила я. Он посмотрел долгим взглядом:

– Точно хочешь знать?

Я кивнула.

Он глянул на мои руки:

– Продолжать дышать будем?

– Конечно. После перерыва. Тебе надо восстановиться. Не так сразу.

* * *

…Выйду на любом полустанке. Запою: «Где же вы теперь, друзья-однополчане?» Оглянусь – друзья везде. Кто без ноги. Кто с пластиной в руке. Кто-то с протезом в бедре. Игорь будет рад мне и в Донбассе, и в Крыму. Костя – на Урале.

* * *

– Это был сентябрь, – Костя продолжил рассказ. – Раньше мы не задерживались больше суток на одном месте, чтоб «не срисовали». А тут – третий день сидим в лесополосе, мобильные группы раскиданы по лесу, примерно в сотне метров друг от друга.

Обычный день. Нас было четверо, почти полный экипаж. Я, Старший, Участковый и Рыжий – последний три дня назад вернулся из отпуска. Беспилотники тоже были с нами.

Время подошло к обеду. Продукты, воду и всё, что нужно, нам подвозили. С обеспечением проблем не было. Старший наварил кастрюлю борща – все с удовольствием поели. Мне доверили уничтожить остатки, поэтому я съел двойную порцию.

Около двух часов дня Участковый ушёл копать окопы. Мы втроём были в станции.

БАБАХ! Смотрим: слева, рядом со станцией, прилёт. Срывает крышу с кабины. Выскакиваем из машины и бежим в сторону окопа. Первым бежит Старший, за ним Рыжий и я замыкающим. Не успеваю сделать и десяти шагов – БАБАХ! Следующий прилёт.

Тебе говорили: Хаймарсы летят неслышно?

Меня отбросило взрывной волной метров на десять. Я приземлился между двух деревьев. Больше разрывов не слышал. В голове гудело. Хотел встать и бежать дальше. Но одна нога была неестественно завёрнута влево, я её не чувствовал. Смотрю выше: вся одежда с левой стороны от колена до подмышки в хлам разодрана.

Мысль в голове была одна – не поверишь! – «любимый кожаный ремень испортили!»

Я пытался нащупать что-то с левой бочины, поднял руку, а у меня вся ладонь в крови темно-красного цвета. Тогда понял – серьёзно зацепило. Лежал и думал: сейчас прилёты закончатся, и кто-нибудь из парней появится. Достал из аптечки промедол, воткнул себе.

Прилёты закончились.

Хаймарсы выпускают пакетами по шесть ракет – проверено.

И тут подполз Рыжий. Заорал мужикам: «Быстрее сюда, Самурая ранило!» И тише добавил: «Костян, у тебя тут звездец». Подбежали парни, переложили меня на носилки, вытащили из леса. Подлетел Санчес на «Урале». Меня закинули в кузов, следом затащили Камаза. У него было разорвано всё на спине, рана в два раза больше теннисного мяча, пробито лёгкое. Потом запрыгнул Старший, у него было три дыры в животе. За ним затащили ещё двоих, я не смог разглядеть, кто там был. Последним запрыгнул Матрос, сопровождающий.

Санчес вдарил по газам, мы помчались по изрытой снарядами дороге. все в кузове подпрыгивали, матерились на Санчеса. Но я его понимал: нужно быстрее доставить в госпиталь всех, пока кто-нибудь не отъехал от кровопотери.

Сквозь стоны услышал чей-то голос: «Парни, только не отключайтесь». Понял – это Матрос. Он боец бывалый, был в Сирии два раза, на СВО с самого начала. Взгляд у него был понурый. Всё понятно: тяжело смотреть на товарищей, с которыми десять минут назад пил чай. Вот же только чай допил, а теперь они затрёхсотились.