Моя вторая вселенная. Долина Басмаков

Инна Тарасова

Моя вторая вселенная. Долина Басмаков

ПОСВЯЩЕНИЯ

Книга «Моя вторая вселенная. Долина Басмаков» посвящается моей дочери Олесе, которая, сама того не понимая, учит меня любить.

А также всем матерям. Любите своих детей, молитесь за них и благословляйте. Пусть их жизнь будет лучше, чем у нас.

БЛАГОДАРНОСТИ

Спасибо моей подруге Айжан за то, что поверила в меня. Без нее не было бы этой книги.

Спасибо моей подруге Бэлле, которая с момента нашего знакомства поддерживала и помогала мне.

И отдельная благодарность Богу: за мою жизнь, за мою дочь, за то, что вылечил ее, и за возможность написать эту книгу.

Моя вторая вселенная

Когда смотрю в твои глаза, я вижу небо.

Я чувствую полет орла над бездной.

Когда смотрю в твои глаза, я вижу звезды.

Я вижу Млечный Путь, я вижу космос.

Ты моя вселенная.

Ты моя вселенная, ты моя родная.

Ты моя любимая. Я не знаю,

Что случится и как сложится твоя судьба.

Как спасти и уберечь от беды тебя?

Как спасти и уберечь тебя?

Ты моя вселенная.

Когда смотрю в твои глаза, я вижу водные просторы.

Бездонные моря, бушующие волны.

И я молитвою своей со дна тебя достану.

Благословлять тебя не перестану.

Ты моя вселенная.

Ты моя вселенная, ты моя родная.

Ты моя любимая. И я знаю.

Я пройду сквозь вечность. Я пройду сквозь тьму.

В этом мире и другом я тебя найду.

Я тебя, любимая, найду.

Ты моя вселенная.

Инна Тарасова, октябрь 2022

Инна Тарасова

Моя вторая вселенная. Долина Басмаков

Пролог

Тебя преследуют два самых ужасных слова: «что, если». Ты нашел ответ, возвращайся.

Главный морлок. «Машина времени»,

реж. Саймон Уэллс, 2002

Что если бы вы могли узнать, как сложится ваша жизнь, если вы или кто-то из ваших близких примет другое решение или сделает другой выбор. Или какое-то событие не произойдет или произойдет иначе.

Неужели вы никогда не задумывались об этом? Я не про сожаления. Я про то, что кому-то из вас выпал бы случай узнать, как сложилась бы тогда ваша жизнь. Мне такой случай выпал.

Часть 1. Два самых ужасных слова

Глава 1. Аниридия

Мы с дочерью стояли в часовне в аэропорту. Каждый раз, когда я хотела попросить что-то у Бога, у меня не получалось. Мне было стыдно жаловаться Ему.

Я слышала, что самая сильная – не молитва-просьба, а молитва-благодарность. И каждый раз я говорила Ему: «Спасибо за мою жизнь, за мою дочь и за то, что вылечил ее». Только позже я поняла, что во мне оставались злость и обида, и это была не благодарственная молитва, а молитва-жалоба.

Я родила Алису, когда училась на втором курсе колледжа. Всегда думала, что у меня будет все как обычно, как у всех. Родится ребенок, в три года отдам в садик, выйду на работу, потом пойдет в школу.

Я узнала, что будет девочка, и представляла, как она будет стоять первого сентября возле школы в белом фартуке, с двумя огромными белыми бантами, а в руках – белые и огромные, как банты, хризантемы. И дальше по плану: университет, свадьба, дети.

После рождения дочь лежала в палате интенсивной терапии. Она не открывала глаз, не плакала, лежала неподвижно, словно кукла. Мне разрешали ее навещать в течение дня до отбоя, а после я ждала, когда можно будет снова ее увидеть.

Как-то я зашла к Алисе, и тут же ко мне подошла медсестра. Я сказала, что не буду трогать дочь, а только постою и посмотрю на нее.

– Я знаю, тут же камеры, и я вижу, что вы здесь делаете. Я не боюсь, что вы будете трогать ребенка. Я просто знаю, что она просыпается, как только вы войдете, – ответила мне медсестра.

– Как просыпается? Я же не буду ее будить.

– Вам и не надо. Я заметила, когда вы приходите, она сразу просыпается. У вас очень сильная связь с дочерью. Полчаса назад я полностью ее переодевала и меняла пеленку, на которой она лежит, а она даже не проснулась. Теперь вы тут, и ваша девочка просыпается. Смотрите, она зашевелилась.

Я смотрела на Алису и не понимала, как могло такое произойти. Я не была готова, что моя дочь родится в тяжелом состоянии, и никак не могла это принять.

– Алиса, доченька, ты только живи. Я буду тебя любить. Сильно-сильно.

Я заметила, что звук кардиомонитора изменился. Сердце моей дочери забилось быстрее. И тут до меня дошло. Все, что чувствовала я, чувствует и моя дочь. Я плачу, а ее сердце бьется быстрее. Каждый раз, когда я приходила к ней и закатывала истерику, моя дочь все это ощущала в себе. Я слышала, что дети все эмоции мамы воспринимают как свои, но не думала, что настолько.

На шестой день нас перевели в областную больницу. Лечащий врач заметила, что Алиса не открывает глаза, и вызвала окулиста. После осмотра врач поставила диагноз «аниридия»: нет радужки в глазах, сильная светобоязнь, плохое зрение, а при сопутствующем ВАГР-синдроме могут быть патологии органов и проблемы в работе нервной, мочеполовой, эндокринной, пищеварительной систем. Вдобавок ко всему аутизм и есть риск рака почки. К такому я точно не была готова.

При этом заболевании люди вынуждены и в пасмурную погоду носить солнцезащитные очки. Если вы увидите грудного ребенка в таких очках, не спешите делать выводы и осуждать его мать. Поверьте, там и без вас хватает боли.

Я плакала и постоянно думала, что если бы не было этой поломки. Можете представить ген. Насколько он мал и велик одновременно. Генетики говорят, что если аниридия передана по наследству, то не может быть ВАГР-синдрома, и у нее просто сбой. Я не понимала, что пошло не так, и задавалась одними и теми же вопросами: «за что?» и «почему?».

Когда моя дочь родилась, ее положили рядом со мной, и мне в нос ударил запах меда и цветов. Не цветочного меда или медовых цветов, а именно меда и цветов. Я подумала, что если бы у жизни был запах, то он был бы такой. Я сказала об этом вслух, и надо мной посмеялись.

Говорят, что природой задумана некая ароматерапия, чтобы усилить связь между матерью и ребенком, чтобы мать его не бросила. Тогда я не знала, с чем мне придется столкнуться, но врать не буду, позже желание бросить и убежать было. Понятное дело, я бы ее не оставила. Я понимала, что кроме меня она никому не нужна. Что никто не сможет ее любить и заботиться о ней, как родная мать. Мало кому нужны больные дети. Но мысли такие были. Признаю.

Очень странно прозвучит, но единственный человек, которому я позвонила за поддержкой, был мой бывший шеф. Я работала когда-то у него секретарем почти десять лет. Я рассказала про дочь, про ее диагноз.

– Так, я понял. Ну, смотри. Ребенок уже есть, это факт. Ее никуда не деть. Ты не можешь сейчас знать, как будет идти течение болезни. Все, что ты можешь делать, заботиться о ней. У тебя молоко есть?

– Есть, но очень мало.

– Надо сделать так, чтобы было больше. И еще. Это уже случилось, ты ничего не можешь изменить. Тебе придется жить с тем, что есть. Держись там.

Через десять дней нас выписали. Мы сходили на прием к окулисту, и мне сказали, что она, скорее всего, незрячая. Я говорила врачам, что она реагирует на свет и когда я к ней подхожу, но врачи только сочувственно кивали.

Когда ей было девять месяцев, я повезла ее на обследование в глазную клинику в другом городе. Там сказали, что ребенок видит, но очень плохо. Насколько плохо, никто не знал. Процент зрения нельзя было установить из-за того, что в обоих глазах по центру были врожденные катаракты.

Мы прилетели домой. К нам на очередной осмотр пришла участковый педиатр. Она что-то мне говорила и сделала жест рукой, а потом как закричит:

– Смотрите, она видит. Она водит глазами за моей рукой.

– Я же говорила, что она видит, – ответила я ей.

– Я думала, вы просто себя успокаиваете.

За девять месяцев она была первая, кто мне поверил.

Меня вырвал из воспоминаний грубый мужской голос.

Глава 2. Часовня

– Женщина, вы там еще долго? – услышала я за спиной.

Я повернулась и увидела огромного мужчину, похожего на большой двустворчатый шкаф. Рядом с ним стоял второй, невысокого роста, на вид лет пятидесяти.

– А в чем проблема? – спросила его я.

– Мой шеф пришел помолиться, а вы тут стоите и мешаете, – прогремел он в ответ.

– Если ваш шеф пришел помолиться, то пусть или заходит, или ждет, когда я выйду, – оборвала его я и отвернулась.

– Некогда нам тут ждать, мы… – начал возмущаться охранник, но шеф прервал его:

– Ничего. Я подожду, Гоша. Пусть молится, сколько надо, – сказал он охраннику.

Он перевел взгляд с Гоши на меня и какое-то время просто смотрел. Меня поразили его глаза. Взгляд был наивный, как у маленького мальчика.

– Гоша нервничает немного, – сказал он мне. – Работа у него такая. У нас скоро посадка на самолет. Он боится, что мы не успеем. Молитесь, уважаемая, сколько вам надо.

«Надо же. Мне разрешили помолиться», – усмехнулась я и поставила зажженную свечку в подсвечник.

Я взяла дочь за руку и направилась к выходу. С моим характером вряд ли я смогла бы удержаться от какой-нибудь едкой реплики.

– А вы, наверно, просите Бога, а Он вас не слышит? – обратилась я к хозяину шкафа.

– Да, уважаемая, так и есть, – он сразу оживился.

– А знаете почему?

– Нет ни одной мысли, – он покачал головой. – А вы знаете?

– А я знаю. Из-за него, – сказала я и показала пальцем в сторону охранника. – Уж слишком хорошо вас охраняет. Так хорошо, что даже сам Господь не может к вам пробиться.

Я не стала ждать, когда мне ответят, и направилась в сторону зала ожидания.

– Уважаемая, – услышала я вслед, – а у вас ведь нет охраны. Наверно, Господь вас слышит? – по его виду нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно. – Может быть, помолитесь за меня?

– Может быть, а что вы просите у Него?

– Не знаю, как сказать, – видно было, что он сомневается, стоит ли мне говорить о своей просьбе.

– Ну как хотите, у нас тоже скоро посадка на самолет, и мы тоже спешим.

– Мне нужно сердце. Врачи рекомендуют пересадку, – крикнул он мне в спину.

– То есть вы хотите, чтобы я попросила Бога грохнуть кого-то и чтобы его сердце досталось вам? – я не особо скрывала свою язвительность, но его это не задевало.

– В этом-то и проблема, – он опустил голову, и видно было, что и его эти мысли беспокоили.

В этом человеке не было ни капли злости. С моим взрывным характером меня всегда удивляло, как у некоторых людей получалось быть добрыми в любых ситуациях. Этот раз не был исключением. Меня сразу охладила его мягкость и, я бы сказала, кротость. Тем более что тема пересадки была для меня знакомой.

– Каждый день умирают люди, и чье-нибудь сердце может достаться вам. Человек все равно умрет, если пришло его время. Почему бы не пожертвовать свое сердце? – я понимала, что пытаюсь убедить не столько его, сколько себя.

– Я тоже себе это говорил, но язык не поворачивается просить об этом Бога.

Видно было, как от выступивших слез у него заблестели глаза. Я предложила ему вместе попросить у Бога полное исцеление, а Он уже сам решит, как это сделать. Так просила я за свою дочь, когда ей нужна была пересадка.

– Надо купить свечу, – он посмотрел в сторону церковной лавки.

– Не обязательно, можно просто попросить. Свечка – это лишь малая бескровная жертва Богу. Но, судя по костюмчику и охраннику, в вашем случае это очень малая жертва.

– А я все-таки куплю, – сказал он так же спокойно. Он купил две свечи и протянул одну мне.

– Что? Не может быть, – закричал охранник. – Да-да, мы скоро будем.

Он показывал пальцем на телефон и не мог подобрать слов.

– Что случилось, Гоша? – спросил его шеф.

– Только что звонили из клиники. Шеф, вам нашли сердце, – охранник переводил свой удивленный взгляд с меня на своего шефа.

Мой новый знакомый зажег свечу, поставил ее в подсвечник и вышел из комнаты. Гоша семенил рядом с ним, забегая то с одной, то с другой стороны. Я смотрела им вслед. Вряд ли мы когда-нибудь увидимся, и вряд ли я узнаю, как прошла операция, но боль внутри меня снова вспыхнула с прежней силой. Я вспомнила детскую онкологию, операцию дочери и тот ужас, который я испытала тогда.

После выписки прошло больше восьми лет, а воспоминания настолько яркие, словно это было недавно.

– Вы поймите, мамочка, – объясняла мне завотделением, – при нефробластоме почка удаляется, делается сначала химиотерапия, потом лучевая терапия, потом – все. Это заболевание легко поддается лечению, но у вашей дочери опухоли в обеих почках, и придется удалять обе. Нужна пересадка, но у нас нет доноров.

– Возьмите мою почку. Я же мать. Я потенциальный донор, – ответила я.

– Вы не подходите. Вы взрослый человек, а вашей дочери нет еще и двух лет, – объясняла она.

– Что же нам делать? – я была растеряна. От страха и паники было трудно дышать.

– В таких случаях ребенка выписывают на паллиатив, назначают поддерживающую химиотерапию и… – продолжала она, но я не дала ей договорить.

– Вы хотите мою дочь отправить домой умирать? Нет, я не позволю. Я хочу, чтобы она была здорова и жила. Я хочу, чтобы ей сделали операцию, и если есть хоть какой-то шанс… – я перешла на крик.

– Какой еще шанс? – раздраженно прервала она. – Я знаю, чего вы добиваетесь. Вы просто не хотите проблем и хотите руками врачей убить ребенка. Ваша дочь не перенесет операцию. Я же объясняю, если ей удалить одну почку, то вторая не справится с работой. Она умрет на операционном столе. Я выписываю ее на паллиатив, а если будете здесь орать на меня, вызову полицию.

Глава 3. Очередной перелет

Диктор прогундосила регистрацию на наш рейс. Хорошо хоть, пассажирам, таким как мы, проходить регистрацию и таможню можно без очереди.

Мы сидели в зале ожидания и ждали посадки. Эта поездка выдернула меня из моих переживаний, из жизни, где каждый день похож на предыдущий. Сегодня мы прилетим домой, и все будет так же, как до поездки.

Алиса начала кружится. К ней присоединилась девочка лет трех. Они кружились и смеялись. Я привыкла к ней, но со стороны, наверное, сильно заметны ее особенности.

Объявили посадку. Было трудно передвигаться. Надо нести сумку и двумя руками придерживать дочь.

С момента рождения дочери я сильно уставала, а тут эта поездка. Зачем я поехала? Ах да. Маша уговорила. Я вспомнила ее ликование и невольно улыбнулась.

– Янка, давай съездим. Увидимся. Это такая возможность. Все оплачено. Все включено. Одиннадцать врачей в одной клинике. Круть.

Машу я раньше никогда не видела, но считала ее своей подругой. Две женщины, которых свела беда. У меня было ощущение, что я ее знаю всю жизнь. Я хотела ее увидеть.

– Давай, Янка, поехали, – не унималась Маша, и я согласилась.

В последние одиннадцать лет я ездила только на лечение и обследование дочери, но мы давно никуда не выезжали. Обследовать дочь было надо, а вот на пособие не особо разгуляешься.

Мы пошли на посадку. Я никогда не любила трапы. Когда стоишь и смотришь снизу вверх, ощущение, что тебе придется взбираться на гору, причем ползком. А теперь представьте, что карабкаться придется с ребенком. В этот раз в самолет мы прошли через рукав. Даже такая мелочь может заметно облегчить жизнь. В самолете Алиса заняла место у иллюминатора, я села рядом.

– Дамы и господа, мы приветствуем вас на борту авиакомпании «Навал-Эйр». Пожалуйста, проследите за тем, чтобы все предметы ручной клади находились в верхнем отсеке или были размещены под сиденьем перед вами, – произнесла стюардесса хорошо поставленным голосом.

Мы настолько привыкаем к каким-то событиям, что не замечаем их. Был период в моей жизни, когда я очень часто летала. Двадцать четыре перелета за год. И все дорожно-перелетные детали я просто не замечала. Один перелет похож на другой. Этот отличался только тем, что нам достались места в первом ряду. Может быть, потому что я впервые проходила регистрацию через сектор обслуживания инвалидов.

– Привет, – обратилась к моей дочери стюардесса, которая устроилась в кресле бортпроводников напротив нас. – Как тебя зовут?

– Ее зовут Алиса, – ответила я вместо дочери, – она не разговаривает.

– Ой, извините, – ей стало неловко, и она попыталась исправить ситуацию. – А сколько ей лет?

– Одиннадцать.

– Ну, ничего. Может быть, все наладится.

– Может быть.

– Ну что, Алиса, будем знакомы, а я тетя Юля, – она помахала Алисе рукой, и та замахала в ответ.

– Добрый день, дамы и господа. С вами говорит капитан воздушного судна Пустовалов Игорь Борисович. Приветствую вас на борту самолета авиакомпании «Навал-Эйр». Мы совершаем рейс по маршруту Москва – Актау протяженностью тысяча шестьсот пятьдесят восемь километров. Время в пути составляет три часа пять минут. Расчетное время прибытия в аэропорт города Актау – восемнадцать часов десять минут. Желаю приятного полета.

– Ну что, Алиса, полетели? – спросила стюардесса Юля. Алиса от восторга замахала руками и засмеялась.

Третье кресло было свободно, и я пересела, чтобы дочери досталось больше места для игр. Я мечтала, как приеду домой и рухну в кровать. Свою кровать. Такую знакомую и комфортную. И усну.

Весь полет Алиса играла с рекламными журналами, которые ей принесла стюардесса, и что-то напевала себе под нос. Она любила петь и пела всегда и везде. Только если очень плохо себя чувствовала, она не пела.

Говорят, у слабовидящих детей бывают компенсации. Может, пение и было той самой компенсацией, а может, это просто симптом аутизма.

Ей было три месяца, когда я заметила эту особенность. Я смотрела вокальное шоу и услышала, как она подпевает. Сначала я думала, мне показалось. Я выключила звук, она замолчала. Потом включила, и через какое-то время она снова стала подпевать. Я включала песни разных исполнителей, но реакции такой не было.

Она реагировала только на живой голос, и я стала ей петь сама. Мне она не подпевала, но после того, как я замолкала, она воспроизводила всю мелодию. Моя знакомая, которая работала учителем по вокалу, сказала:

– У твоей дочери хороший слух, музыкальная память, и она умеет интонировать.

А в два года она вдруг стала реагировать на голос Киркорова. Так мы и прошли все лечение в онкологии под его песни.

Для окружающих было странно, что такой маленький ребенок поет. Но это был ее способ общаться с миром. А еще я заметила, что она больше понимает, если я ей пою. У меня был целый арсенал песен-прибауток. До лет семи она только вокализировала, а потом стала понемногу говорить и петь словами.

Алиса попросила попить, а потом опять запела и зашелестела журналами. Я никогда не могла спать в самолетах, сколько ни пыталась, хоть и еле сидела от усталости. Нам принесли обед. Алиса в дороге почти ничего не ела, да и дома ела мало. Одна и та же выборочная еда, причем приготовленная только мной: макароны с сыром, жареная картошка, и именно с омлетом, творог девятипроцентной жирности одной и той же фирмы. Иногда могла поесть яблоки. Вот и все меню.

– Наш самолет начинает посадку. Пожалуйста, пристегните привязные ремни, – объявила стюардесса.

Мы начали снижаться. Я посмотрела в окно иллюминатора и увидела знакомые степи.

«Скоро будем дома», – подумала я и вздохнула.

Вдруг самолет издал звук, похожий на треск, и весь корпус покрылся трещинами. Кто-то закричал:

– Мы падаем!

Я всегда думала, если что-то должно случиться, то я это почувствую. Я слышала про матерей, которые начинали волноваться за детей и позже узнавали, что с ними что-то случилось. У кого-то было предчувствие перед тем, как с ним самим что-то произойдет. У меня не было никакого предчувствия. Я устала и просто хотела домой.

Есть такие даты, которые вы помните всю жизнь: рождение, смерть, свадьба. Я помню дату, когда мы попали с дочерью в детскую онкологию. Думаю, не забуду ее никогда. Этот день также сильно впился в мою память.

Всего несколько секунд, и я уже стою на земле. В своем городе. Рядом стюардесса и пилот. И больше никого.

Глава 4. Мой самый странный сон

«Наверное, это сон», – первое, о чем подумала я. Это было самое банальное, но логичное объяснение. Я просто уснула в самолете, и мне снится, что я оказалась в своем городе.

Сны я видела часто. Яркие, красивые, реалистичные, с интересными сюжетами. Но некоторые сны отличались от обычных. В них все было как наяву. Они снились редко. Один-два раза в год.

Эти сны я называла «сон, который не сон». Это не сны-предсказания, скорее сны-осознания. Как-то я увидела один из таких снов, когда мы с дочерью лежали в онкологии.

Я стояла в темноте. Единственный источник света был справа от меня. Там стояли в несколько рядов стеклянные колбы. Они едва светились и напомнили мне лампы для швейных машин: овальные и неяркие. Первое образование у меня – швея, и именно эта ассоциация пришла мне в голову.

Присмотревшись, я увидела, что в этих лампах-колбах стоят люди. Из одной лампы, как из телефонной будки, вышел человек и направился в мою сторону. Как только он вышел, лампа погасла. Я узнала его. Это был мой знакомый. Он умер пару лет назад.

Он спросил, зачем я пришла. Я объяснила, что моя дочь тяжело больна и мне нужна помощь. Он ответил:

– Вот у тебя дочь болеет, и ты, наверное, нервничаешь и переживаешь за нее?

Я сказала, что это так.

– У нас тут нет и этого. Посмотри на нас, все, что мы можем, это вот так стоять.

Когда я проснулась, то поняла, что странно было просить помощи у мертвых. У тех, кто работает лампочкой. Но во сне мне эта идея показалась гениальной. Все же после сна ко мне пришло осознание. Мы имеем ценный дар – ощущать наши эмоции. Да, у меня был стресс. Да, мне было страшно. Но мы обе живы, и я была благодарна этому человеку за то, что он мне напомнил об этом.

Сейчас я подумала, что это один из тех снов, которые не сны. Другого объяснения у меня не было.

– Где мой дом? – вскрикнула стюардесса. – Тут прямо на перекрестке стоит мой дом. Куда все пропало?

Мы стояли возле стадиона. В этом районе я прожила почти тридцать лет. Пять лет назад мы переехали в другую часть города. Раньше напротив микрорайона был пустырь, но после нашего переезда тут началась массовая стройка, и ко времени нашей поездки весь пустырь застроили новыми домами и зданиями. То, что я увидела, не укладывалось у меня в голове. На том месте, где построили целый район, сейчас был все тот же пустырь.

«Может, мы вернулись в прошлое», – подумалось мне, и эта мысль тоже показалась мне весьма логичной.

– Странно, где все люди? Мы что, здесь одни? – спросил пилот.

Я посмотрела по сторонам: ни машин, ни людей. Повернулась в сторону бизнес-центра. Его построили в виде корабля, а жители прозвали утюгом. Так бывает: строили корабль, а получился утюг.

«Конец рабочего дня, там расположены коммунальные службы города. Хоть там-то должны быть люди», – подумала я.

Солнечные дни, как и ветреные, у нас почти весь год. Может идти дождь и светить солнце, изредка может идти снег и светить солнце. Не знаю, совпадение это или нет, но на улице было очень пасмурно и ветра не было.

– Вам придется проехать с нами, – услышали мы.

К нам подошли двое мужчин. Оба в серых комбинезонах. В одной руке они держали прозрачные защитные щиты, в другой что-то похожее на оружие.

– Кто вы и что вам надо? – спросил пилот.

– Пройдемте с нами. Вам все объяснят, – сказал один из них.

– С нами – это с кем?

– Вам все объяснят, – процедил он сквозь зубы.

– Что происходит и как мы тут оказались? – пилот сделал несколько шагов в их сторону.

– Нас не уполномочили отвечать на ваши вопросы. Просто пройдите с нами, и вам все объяснят.

Они оба как по команде прикрылись щитами и направили на нас оружие. Выбора не было. Мы последовали за ними в машину.

– Игорь Борисович, что нам делать? – спросила стюардесса пилота.

– Юля, мы во всем разберемся, не волнуйтесь, – успокоил он ее.

– Разговаривать запрещено, – рявкнул на них один из сопровождающих.

Оставшуюся дорогу мы ехали молча. Стюардесса тихо всхлипывала и время от времени поглядывала в сторону пилота. Ехали мы около часа. Машина постоянно поворачивала то влево, то вправо, потом долго ехала прямо.

У меня было время восстановить в памяти события. Сели в самолет, пристегнулись, взлетели, полет около трех часов, затем пошли на посадку. Что произошло потом? Мы куда-то врезались или столкнулись с другим самолетом? Что-то случилось с двигателем? Как мы оказались возле стадиона? И где моя дочь?