Все началось с консервированной моркови, или Я люблю твою жену. Рассказы о грустном и смешном

Ника помнила тот день по часам, минутам – день, когда её предали, унизили, растоптали.

– Ника Викторовна, с вами говорит Лена Зайкова, вы меня помните?

– Конечно, Леночка, – ответила Ника, – Борьки нет дома, что ему передать?

– Борьке? Я собственно к вам, не к Борису, – спокойно ответила девушка.

– Слушаю тебя внимательно, – Ника чистила картошку, прижимая телефонную трубку плечом к уху.

– Я насчёт Влада.

– Владимира Владимировича, – исправила попутно Ника.

– Нет, Влада, я не ошиблась. У нас с ним серьёзные отношения. Он любит меня и хочет, чтобы мы поженились. Единственное, что мешает ему – вы. Он говорит, что вы устраиваете ему сцены, не даёте развод, грозитесь покончить жизнь самоубийством. Вы жалкая и вздорная женщина. Вам не стыдно? Вас не любят. Неужели не понятно? У вас не осталось ни капли гордости и самоуважения! Как вы можете выклянчивать любовь? Ему неприятно ложиться с вами в постель, дотрагиваться до вас. Он вас уже видеть не может!

Ника не чувствовала, как по руке стекала кровь от пореза ножом. Ей не хватало воздуха, она была близка к обмороку. Картошка рассыпалась по столу, оставляя на нём свежий кровавый след.

– Это он тебе говорил?

– Кто же ещё? Что я сама всё придумала? Моя мама в ужасе, что на свете есть такие женщины, как вы!

– Твоя мама в курсе, что ты встречаешься с женатым мужчиной?

– Женатым мужчиной? – взвизгнула Лена, – с порабощённым мужчиной, униженным и оскорблённым вами, вашим желанием удержать, принуждая жить в браке. Владу противны ваши отношения, разве вы не видите? Отпустите его! Где ваша женская гордость? Это низко! В конце концов это мерзкий шантаж!

– Лена, это Влад уполномочил тебя позвонить мне? – спросила Ника спокойным голосом.

– Ещё чего! Я просто не могу больше видеть, как он мучается.

– А он мучается?

– Очень! Отпустите его, дайте нам жить.

***

– Посмотри, что я тебе принёс! – он протянул Нике букет чайных роз. – Они пахнут тобой.

Ника смотрела на мужа. В глазах стыла боль и отчаяние.

– Ты не заболела? – он приблизил к ней лицо и поцеловал в губы, – поставь цветы в воду.

Оцепенение не проходило, она взяла цветы и поплелась на кухню.

– Ника, я зверски голоден, давай поужинаем. Да, что с тобой сегодня?

Букет чайных роз лежал в умывальнике. Ника стояла лицом к окну и смотрела в вечернее небо.

– Влад, у тебя всё в порядке?

– Да, всё нормально! Работы много, поэтому задержался. Да, что с тобой? Тебя будто трамвай переехал?

– Я собрала твои вещи, они в спальне, – произнесла Ника, с её глаз скатилась слеза, застыв на щеке. – Мне звонила Лена Зайкова, всё рассказала. Попросила освободить тебя от пут. Я согласна на развод. Красивые розы, – её взгляд задержался на букете. – Зачем ты так? Больно и гадко, предательски, в спину. Уходи.

Сын с невесткой были в ужасе от происходящего. Ника запретила им выяснять отношения с отцом и Леной.

После развода она больше не встречалась с бывшим супругом. Борис отказался от общения с отцом.

Ах да, портрет. Его можно было бы назвать злополучным, принесшим горе, но в чём виноват рисунок, с которого смотрели глаза мужчины в самое сердце той, которой по нелепой случайности приснились?!

…запутанная цепь ненужных слов,запутанная нить поступков странных,а память, выметая из углов,обиды, склеивает из кусочков рванных.И. Рогачевская

Глава 3

Ника играла на фортепиано. Её пальцы скользили по клавишам, то нежно поглаживая их, то обрушиваясь с силой, словно в них, словно они были причиной её одиночества, боли, тоски.

Он смотрел на неё с портрета, проникая в душу, в самое сердце.

– Что ты хочешь от меня? Чего тебе надо? Где ты? Кто ты? – закричала, с силой захлопнув крышку пианино. Схватив портрет в руку, бросила на пол.

Она проснулась от звонка. Телефон. Три часа ночи.

– Мама, я внизу.

– Боря, ты?

– Даю тебе пятнадцать минут на сборы, я поднимаюсь, открой дверь.

Она пулей вылетела из постели, с трудом соображая, а вернее, не соображая вовсе, куда она должна собираться.

– Борька, куда я должна собираться на ночь глядя?

– На рыбалку! Ты что? Неделю назад обсуждали этот вопрос! Едем на наше место.

– Я забыла, … бегу одеваться, ой, бутерброды…

– Ника Павловна, – произнёс сын, – не суетитесь, я всё приготовил и кофе в термосе, и фрукты, и бутерброды с колбаской. Одевайся, форма одежды удобная и тёплая, на улице прохладно.

***

– Борька, какая красота, – сказала Ника, по-мужски закидывая удочку в воду.

Они сидели у небольшого костра.

– Мама, как тебе живётся? – глаза сына с волнением ловили её взгляд, в котором, отражаясь, блудили языки пламени.

– По-разному, Борь, но ты обо мне не переживай.

– А помнишь, как мы втроём ездили на рыбалку? Какую ты нам уху варила пахучую, вкусную!

Боль, острым лезвием полоснула душу. Ника обняла сына, прижав к себе.

– Борька, чтобы я делала без тебя? Ты мой самый родной и верный друг.

– Мама, я вчера случайно столкнулся с отцом.

Она вздрогнула, напряглась, он почувствовал её напряжение и волнение.

– Он сказал, что не может без нас, без тебя, а Зайкова, – сын замолчал, – а Зайковой больше нет.

Она проглотила слюну. Как много раз мечтала услышать эти слова, но сейчас почувствовала злость, вместо радости. Да и какая радость? Заблудший «попугай» хочет вернуться! И снова, тот же сценарий, объяснения через третьих лиц и врёт мерзко, жалко.

– Боря, передай отцу, что я его не люблю. У меня другой мужчина.

***

– Ника, выходи за меня замуж.

Она отставила бокал в сторону, посмотрела на него.

– Зачем?

– Что значит «зачем»? – в его глазах вспыхнуло удивление.

– Зачем?

– Разве женщины не мечтают о замужестве?

– Женщины? Возможно, но заметь не я тебе в третий раз предлагаю взять меня в жёны. – Алик, не будем об этом.

– Сколько лет мы знакомы? – спросил он.

– Год, два, три, – она улыбнулась. – Порой мне кажется, что мы знакомы целую вечность. Закажи ещё вина. Чудесное вино, ароматное, лёгкое, как этот вечер.

– Ника, ты странная женщина. Другая бы на твоём месте вцепилась в мужика – не оторвать.

Она подняла на него взгляд.

– Хочу танцевать.

– Здесь не танцуют, а впрочем.…

Маленькое кафе. Музыка ласкающая слух. Взгляды, … сначала удивлённые, настороженные, потом мягкие, одобряющие. Почему не танцевать, когда женщина просит? Прикрыть глаза и танцевать. Он, она и больше никого.

***

– Линка, помнишь, как мы тридцать лет назад на танцы бегали?

– Ты, предлагаешь сбегать на танцы? Танцуют бабушки! – сказала рассмеявшись.

Ника подала Лине бокал вина.

– За что пьём?

– За что? – она задумалась, скользнув взглядом по портрету, – не знаю, … за нас с тобой, за наших детей, внуков…

– Ника, а жизнь-то проходит, слышишь её отдаляющиеся шаги? Это она убегает, ноги делает! А мы с тобой, как две клуши, взглядом провожаем самое лучшее, но ведь не старые вовсе, а?

– Меня Алик замуж зовёт, а я не знаю.

– Что «не знаю»? Не нервируй меня, – Лина сделал глоток вина и закурила. – Алик хороший мужик, поверь мне, у меня глаз намётан. Стольких «дерьмовичков» повидала…

– Линка, и у тебя все наладилось! Разве не этого ты ждала? Ты за Павлом, как за каменной стеной! Прекрати дуть на холодную воду, забудь о неудачах, мало ли, что в жизни было! Разреши себе быть счастливой, – Ника потянулась за сигаретой.

– А я тебе о чём? Алик твой мужчина, а ты всё на портрет поглядываешь! Вбила себе в голову идею-фикс – «мужчина с глазами судьбы», скажешь не права? Это лишь сон, хватит дурью маяться!

– А если он существует? – прошептала Ника.

– Если бы был – появился уже. Живи настоящим. Ты живая женщина. Сказать кому-то – не поверит. Сидишь, ждёшь мужика с портрета! – Лина замолчала. – Я тебе давно говорила, что ты дура чокнутая? – неожиданно спросила она.

– Нет, вообще не…

– Так вот, мать, ты дура.

Саксофон. Музыка ночи, ветра. Перешёптывание звёзд. Глаза. Они вновь смотрели на неё из глубин сна. Она так давно ждёт его. Ночь. Всё спит. Но не спит саксофон, он и она. Он зовёт её. Она идёт, нет, бежит ему навстречу. Касание ладоней обжигает, как долго она к нему шла…

В комнате тихое постукивание часов. Ника поднялась с постели, распахнула окно. Он вновь звал её из сна, всего лишь сна.

«Головой да об стену, чтобы больше не слышать этот зов, не ждать встречи с заколдованным взглядом, просто жить, как раньше – без него».

Она открыла крышку пианино. Пальцы, истосковавшиеся по плотной упругости клавиш, вспорхнули над ними и понеслись, сливаясь с ночью, ветром и шёпотом. На часах два часа ночи. Неожиданно сердце забилось так, словно захотело что-то объяснить, подсказать. Надо только понять, прислушаться. Портрет, взгляд, как молния догадка. «Господи, как же я раньше»…

Разве бывают такие совпадения? Да, это судьба.

Как же она раньше не разглядела, не почувствовала, не поняла. «Алик, Алик, Алик»! Сколько лет я тебя ждала!»

Ветер окунал в прохладу ночи легкую занавес, тихо пел саксофон.

Алик не слышал шагов, просто почувствовал её присутствие. Его саксофон вздрогнул от нежности.

На неё смотрел мужчина, глазами с портрета – глазами судьбы.

История одного одиночества

Одиночество пережить сложно, главное, чтоб оно не пережило нас…

И. Рогачевская

Глава 1

Со своей двоюродной бабкой, а по-простому тётушкой, я не была близка, да и ладить с ней так и не научилась.

Её мужья, прожив с ней под одной крышей несколько лет, отправлялись в «мир иной», оставляя её безутешной вдовой, ненадолго. Через год-другой, она оправлялась от очередного удара и вновь ходила в невестах. Что в ней притягивало мужчин для меня и по сей день остаётся загадкой? И, хотя, о покойных плохо не говорят, пусть ей земля будет пухом, (не мне судить) – она никогда не была мила, добра, отзывчива. Моя мама называла её «Cиней Бородой», а тётя, жена папиного брата – стервой или «Чёрной вдовой».

Звали её Муся, она была младшей сестрой моей бабушки. Моя родная бабушка не была «ангелом воплоти» и с сестрой они были чем-то похожи. Сколько себя помню, до знакомства с тёткой, меня всегда ею пугали.

– Вот Муська приедет, – говорила меня бабушка, – увидишь «небо в алмазах». Она тебя научит бабушку рОдную слушать.

Мне было трудно понять, какие – такие алмазы я должна увидеть на небе?

– Не боись, тоже мне Муська! Видел я её, копия бабули нашей, только высокая очень, как придорожный столб, – успокаивал меня двоюродный брат старший меня на три года.

– А какая она? – не унималась я.

– Когда я был маленьким, – вспоминал он, – бабушка, я и папа ездили к ней в гости. Папа сказал тогда маме: «Муся выходит замуж», а мама ответила: «Не в первый и не в последний раз», – и не поехала. На свадьбе было много людей и очень шумно. Я хотел спать. К нам подошла большая, толстая тётя в платье с большим белым бантом: «Положи его спать у соседей, гуляем, свадьба у меня»! – сказала она бабушке. А бабушка зло ответила: «Своих раскладывай по соседским койкам, когда родишь»! Тётка ушла, а бабуля папе зашептала: «Данька, попомнишь мои слова, через два-три года сведёт она его в могилу, как и первых двух. Коровище».

– Я думаю, она страшная колдунья, – решила я.

***

Бабушкины воспоминания о сестре часто заканчивались словами: «Муська наша, всегда была „оторви и выбрось“, с мерзопакостным характером, самая противная из сестёр».

Мой папа вспоминал тётю с благодарностью и любовью. Она спасла его во время блокады в голодном Ленинграде. Так получилось, что тётушка увезла его в Ленинград, на время летних каникул, а домой он вернулся через пять лет, уже после окончания войны. Папа любил Мусю, но никогда не рассказывал о годах в блокадном Ленинграде. Его воспоминание о ней расходились с воспоминаниями и рассказами бабушки. Папа говорил, что его тётя святая женщина, с нелёгкой судьбой. Но всего этого я тогда не знала. Об этом молчала и бабушка, и папа, и сама тётя Муся, молчанием вычёркивая из памяти горе, страхи, невосполнимые потери. Через много лет, когда не стало бабушки, тёти Муси, отца, дяди, его жены и моего брата, наводя порядок на чердаке бабушкиного дома, я нашла пожелтевшие тетради – дневники отца. Я многое узнала, сожалея о том, что не дано было знать при их жизни. Наверно и моё отношение к тётке было бы иным.

К тому времени тётя Муся вышла замуж в пятый раз. Детей ей Бог не дал, и как утверждала моя бабуля: «Муська и не очень-то переживает, привыкла жить в своё удовольствие».

Бабушка пригласила сестру с новым мужем в гости, провести очередной медовый месяц.

Мои родители переглянулись, папин старший брат крякнул, почесав затылок. Его жена тихо промолвила: «Твою душу в грушу», а я испугалась встречи с виртуальной тёткой. И завертелось.

Дядя Даня с женой и мамой, задумались, где им провести отпуск, на время Муськиного приезда. Бабушка, почувствовав кожей «заговор», их предупредила: «Не вздумайте смыться. Никто, никуда не едет. Вы что хотите меня до инфаркту или парализму довести? Ишь, чего вздумали, предатели!»

Обращаясь к нам, своим внукам, меняя менторский тон на мелодийный, она щебетала: «Дети, идите на кухню! Я вам картошечки с коклетками пожарила», – но «переводя стрелки» на наших родителей, грозно наказывала: «Все по местам. Нечего мне здесь свайбы2 каруселить».

Наши детские мозги, отказывались понимать, что такое «свайбы и парализмы» и почему их нельзя «каруселить»? Но бабуля сказала, как отрезала.

Мы были счастливы в далёком детстве. На все праздники семья собиралась у бабушки. Дружно готовили, дружно отмечали, пели песни. Взрослые кружились в вальсе под пластинки. Мы с братом, увлечённые общим весельем, пели и кружились в вальсе, путаясь у взрослых под ногами.

В разгар веселья нас отправляли спать на огромную мягкую, устеленную периной кровать, в проходной комнате. Хотелось быть взрослыми, чтоб веселиться со всеми до поздней ночи. Когда заканчивался праздник, всё вокруг затихало, бабушка ложилась с нами рядом. Я или Ромка, сонно перелазили друг через друга, пропуская её в середину, засыпая в бабушкиных тёплых объятиях.

Глава 2

Приближался день, когда в мою жизнь «вломилась» тётушка Муся. Бабуля нашла работу всем. Готовили, как на свадьбу. Мама с тётей Таней (женой папиного брата) драила бабушкин домик-паровоз. Почему паровоз? Все три огромные комнаты старого дома были проходными по типу паровоза, бесконечные купе и кухонька – тамбур.

Мы с братом, как и положено детям, крутились под ногами, мешая и отвлекая от дел. Особенно нас привлекала кухня, где бабуля варила в большой кастрюле кусковой шоколад, перекупленный у спекулянтов на «чёрном рынке», разливая его по формам.

– Возьмите себе по зайцу и марш на улицу, – командовала она, давая нам под зад мокрым, кухонным полотенцем, от чего я возмущалась и долго ощущала на голых ногах его влажный след.

– Подождите, подождите, завтра приедет Муська! Она вам покажет, как бабушку не слушаться, – ворчала бабуля, – когда мы с братом забегали на кухню за очередной порцией смешного шоколадного зайца, кролика или деда Мороза. – Она вам покажет, где «раки зимуют», она вас научит, … – кричала она нам вслед, бурча под нос: «Она уж научит, коровище».

***

Когда приехали тётя Муся с дядей Беней, я была в школе. После четырёх уроков, птичкой прилетела к бабушке на званый обед по случаю приезда гостей.

– Привет, коза, прискакала? – и она чмокнула меня в ухо.

– А где гости? – разочаровано спросила я, мигом пробежавшись по комнатам-паровозикам, никого не обнаружив.

– Пошли в город, прогуляться. Муська мороженого захотела, корова, – в сердцах произнесла бабушка.

Я застыла в спальне, с любопытством разглядывая гору платьев, париков, трусов-парашютов, развешанных по всем стульям. На трюмо стояли пузатые баночки с непонятным для меня содержимым. В одной из них было что-то белое с мыльным, приятным запахом, а в другой, – что-то красно-розовое.

– Ничего не трогать, – раздался бабушкин голос у меня за спиной, – греха не оберёшься.

– Что это? – спросила я, тыча пальцем в банки.

– Этим Муська рожу штукатурит, – популярно объяснила она. – Это пудра, а это румяна.

– Зачем штукатурит? – не поняла я. – Она же не стенка?

– Подрастёшь – поймёшь, пошли накрывать на стол, скоро все соберутся.

***

– Муся, это моя младшенькая внучка Иришка. А это Ромчик. Помнишь его малюсенького, когда мы с Данькой к тебе на свадьбу приезжали?

Я во все глаза смотрела на толстую, высоченную тётку. Она была похожа на мою бабулю, только уж очень высокая и ещё толще.

Все обнимались с Муськой и её мужем, а мы с Ромкой тихонько хихикали и перемаргивались.

– Прошу к столу, – объявила бабушка и все дружно задвигали стульями.

Моя бабуля была настоящей кулинаркой. И всё-то у неё получалось вкусно. Нигде и никогда я не ела с таким удовольствием и аппетитом, как у бабушки. Я готова признаться, что любовь к приготовлению пищи- быстро, вкусно, разнообразно, я получила с генами бабушки. Моя мама готовила прекрасно, но вкус и запах еды, приготовленной бабушкой, остался в памяти неповторимым ощущением детства.

– Мусенька, Бенчик, ешьте на здоровье, – приговаривала она, подкладывая гостям закуски.

– Боже мой, Мулечка, (мою бабушку звали Ольгой, поэтому произнесённое Беней имя «Муля» – меня не только удивило, но и рассмешило), Вы прекрасно готовите, – сказал, причмокивая от удовольствия тётушкин муж. – Так вкусно я никогда не ел.

Бабуля зарделась, а её сестра, смерила новоиспечённого супруга убийственным взглядом.

– Я плохо готовлю?

– Ну что ты, Мусечка, но Мулечка!

– Что Мулечка, Мусечка? – вскричала она, хлопнув кулаком по столу. – Ты на ком женат, футболист? (в прошлом Беня был футболистом)

– На тебе, – умиротворённо ответил Беня разъярённой супруге, положив свою ладонь на её кулак, прилипший к столу.

Муська вздохнула, поправив отработанным жестом огромную грудь, растущую от подбородка неожиданно остановила взгляд на мне.

– Ты как ешь, девочка? – спросила, состроив из ярко накрашенных красной помадой губ, бантик Ильича.

На обращение «девочка» я не отреагировала, продолжая пальчиком выковыривать из своей тарелки непослушные горошины из салата «Оливье».

– Ириш, ешь вилочкой, – подсказала мама, – не надо ручками.

Я послушалась, но Муську уже несло.

– Лиля, почему девочка ест, как поросёнок? Где воспитание? – строго спросила она, обращаясь к маме.

Я подняла на тётушку глаза полные слёз.

– Тётя Муся, она ещё ребёнок, ей всего восемь лет. Ирочка хорошая, добрая девочка.

– Почему твоя добрая девочка колупается пальцами в тарелке? – не унималась тётка, фыркая от возмущения, как лошадь.

– Мусенька, не заводись, – спокойным голосом произнёс дядя Беня и серьёзно посмотрел на жену. – Ты не дома.

Тётушка с трудом проглотила «скандал» рвущийся наружу. Я с глазами полными слёз и обиды посмотрела на старшего брата. Он всё понял.

– Тётя Муся, – раздался его голос, – а почему у вас нет детей? Вы их не любите? – спросил он, ставя локти на стол.

– Рома, – предупредил дядя Даня сына.

– Ромчик, ешь, – сказала его мама, опуская взгляд в тарелку.

Бабуля при этом, откинувшись всем телом на спинку стула, от чего он издал устрашающий слух скрип, с любовью посмотрела на внука, всем своим видом выражая, что готова к атаке.

– Какая невоспитанность, Муля, Лиля, Данил! Что вы молчите? У вас разве дети? Паразиты! Муля и ты ими гордишься? Вот тебе ответ, мальчик, – и она навела на Ромку два круглых глаза, – дети это обуза, они вырастают наглые и невоспитанные. За что их любить, когда они задают так много вопросов?

– Муська, моих детей не трожь, внуков и подавно, – прорычала бабушка, нависая горой над сестрой.

Назревал скандал, да ещё какой!

– Давайте сходим в парк, – прозвучал спокойный голос моей мамы. – Там так красиво, тихо, зелено. Озеро, лебеди, летний кинотеатр.

Все сразу согласились. Ругаться никому не хотелось, да и Муська видать передумала ссориться с бабушкой.

Бабушка идти в парк отказалась, сославшись на то, что надо убрать, вымыть посуду. Мы с братом, из солидарности, остались с ней дома.

Взрослые ушли.

– Бабушка, почему она такая противная? Она же твоя сестра? – спросила я.

– Она несчастная, одинокая. Деток ей Бог не дал, а она так хотела. Мужья вымирают, как мухи, вот и живёт трын-травой, былинкой одинокой. Да и характер у неё гадкий, это ты уже поняла. Жаль мне Муську. А ведь я на неё похожа, чай не подарок, а Ириш? – спросила весело бабушка.

– Я тебя люблю, – призналась я, обнимая бабулю за широкую талию.

– И я вас люблю, а на Муську не обращайте внимание. Они на недельку приехали, а потом уедут в Моршин, кишки лечить. Потерпите.

Мы с Ромой согласилась. Мне было абсолютно всё равно, куда уедет Муська с мужем, что будут лечить, где, лишь бы скорее закончилась эта неделя.

Прошло много лет. Муся приезжала к бабушке ещё два раза, отгуливать очередной медовый месяц. Беня умер через пять лет после свадьбы. Он мне очень нравился. Умный и добрый человек.

Глава 3

Мне исполнилось двадцать восемь лет, когда я в последний раз виделась с тётей Мусей. Я возвращалась с командировки домой, с пересадкой в Ленинграде. Поезд Ленинград-Черновцы отправлялся в восемь часов вечера. Я решила проведать старую тётю. Она жила на Невском проспекте в старой коммунальной квартире.

Муся была седая, как лунь, но сильно напудрена, нарумянена, с ярко накрашенными губами, как при нашей первой встрече.

– Что так долго? – спросила она, будто мы с ней виделись только вчера. – Заходи, дует. Закрой дверь, сильно. Тёть, Соня, исчезните! – крикнула в темноту коридора и за моей спиной с грохотом закрылась дверь соседней квартиры. – Софка, у тебя сбежало молоко, завоняло всю кухню, – она стукнула кулаком в соседнюю дверь. – Иришка, иди прямо по коридору, последняя дверь направо, – указала мне, – я сейчас.

Я шла в полной темноте, натыкаясь на шкафы, углы, чьи-то тапки, детские коляски, велосипеды, а за спиной «грохотала» тётушка.

– Степан Иванович, освободите общественный санузел. Вы там сидите более десяти минут. Верёвку проглотили? Если вам так приятно по часу сидеть на горшке, купите себе личный унитаз, и поставьте его в вашей комнате напротив телевизора. Кто не выключил в ванне свет? Дармоеды! За всем я должна следить, за всеми всё выключать, проверять! Вовка, мерзкий пакостник, убирайся к себе со своим рыбным супом! Кто обязан нюхать эту гадость?

Бедные соседи, я им сочувствовала от всего сердца.

***

Почему дверь не закрыла? – раздался за спиной голос и она с шумом захлопнула дверь в свои «апартаменты».

В квартире стоял удушливый запах терпких духов, пота и краски.

– Я открою окно.

– Ни в коем случае! – остановила она меня. – Свежий воздух вреден как мне, так и полотнам.

– Меня сейчас стошнит, – призналась я, – прикрывая ладонью нос. – На улице жара, а у вас всё закрыто наглухо, надо же проветривать помещение.

– Мне не надо! Свои советы оставь при себе, ты что Минздрав? Привыкнешь, – сухо ответила, сбрызгивая комнату терпкими духами. Я чуть не потеряла сознание, поспешно выбегая в общий коридор. Когда приступ дурноты прошёл, умыв лицо, всунув в рот ментоловую конфету, я вернулась в комнату. Она курила в форточку.

– Я не знала, что вы курите.

– Это с войны. Ты многого не знаешь и узнаешь ли?

– Кто это? – спросила я, рассматривая картины на стенах.

– Это мои покойные мужья. «Галерея смерти». Я писала каждого из них. В молодости мечтала стать знаменитой художницей, окончив художественную школу. Потом война, смерть мужа, ребёнка. Единственного моего ребёнка. Если бы не твой отец, я бы покончила с собой, ещё тогда, а потом, – она грустно улыбнулась, замолчав на полуслове. – Дядю Беню помнишь? Я любила его больше всех. Он тяжело умирал, – она заплакала.

У меня от боли и жалости сжалось сердце. Я обняла её. Оказывается, я о ней ничего не знала.

– Ириш, я зря прожила жизнь. Мне восемьдесят один год – ни детей, ни внуков. Одна, как перст. После смерти Бенечки я трижды выходила замуж, но все меня покинули. Последний мой супруг умер год назад. Я больше не хочу замуж, не хочу хоронить. Я слишком стара, чтоб терять вновь и вновь. Я устала и хочу умереть, хочу к Бенечке. Почему Бог так долго держит меня на этом свете, я ведь никому не нужна?