Радиация

– Совсем маленькая, – заметила баба Фенька, – Все здесь, и стар и млад, как бы нам места хватило.

Батюшка затянул молитву, ударили литавры. Гроб опустили в яму. Люди один за одним шли и бросали горсть земли в могилу. Так провожали здесь каждого, отдавая последнюю земную почесть.

После похорон дом преобразился. Белые скатерти на столах, салат в вазочках, салфетки под тарелками. Об обеде напоминал только запах ладана, да портрет с траурной лентой. За столами рассаживались соседи. Покойника нужно помянуть, чтобы ему сытно было на том свете, свечку зажечь, чтобы быстрее путь к свету нашел. Марьянка с Дашкой носили горячий, дымящийся борщ в тарелках.

– Царство небесное, – шептала баба Фенька, – поднося стакан горилки ко рту, – земля ему пухом.

Веру усадили за стол. Все равно от нее прока нет, пока от горя отойдет. Девчонки с бабой Фроськой все приготовление обеда на себя взяли: и блины наделали, и каши наварили, и компот разлили по стаканам.

Приходили новые люди, другие, поев, уходили, забрав с собой булочку на помин души и конфеты.

Вместо отобедавших стариков на лавку сели Алешка, Иван и Степан-лесник. Они только закопали могилу, холмик насыпали, венками заложили. Лица их были еще красные от мороза, руки не согрелись. Марьянка принесла борща.

– Садись с нами, – крикнул Алешка.

– Некогда, – обернулась девушка, как управимся, посидим. – Она стала собирать грязную посуду со стола. До вечера далеко, неизвестно, кто еще пожалует.

Двери залы дрогнули, раздался звон стекла и в комнате появился Андрей с бутылкой “Смирновки”. Марьянка обернулась, подхватила тарелки и убежала в кухню. Друзья оглядывались, не зная, куда водрузить широкие литровые бутылки.

– Давайте к нам, – позвал Алешка, придвинувшись к Ивану. Скамейка прогнулась.

– Помянем, – сказал Андрей и стал открывать Смирновку.

– Не, я нашу, – Иван закрыл стакан ладонью.

– Верно, – Алешка, глотнул водки и поморщился, – наша к жизни быстрее возвращает, – давай Андрюха горилки.

– Желудок не примет, – сказал Андрей, – привык уже.

– Скажешь, – не послушал его Алешка и взял его стакан.

– В городе поработаешь, узнаешь, – сказал Андрей.

–Не, я отсюда не поеду. Мамка без меня не справится. Я с работы и зерна ей принесу, и картохи накопаю..

– Посмотрел бы как люди живут, выехал, – заметил Андрей, разливая водку друзьям, – Верно?

– Каждому свое, – вмешался раскрасневшийся лесник, твое дело – бумажное, наше – земля. Вот ты бы как раньше косой помахал, да дров нарубил, так нет, заслабнешь. Мать твоя сама хозяйство держит, сколько силы надо бабе одной. Хорошо у нее Марьянка есть.

– Полегче, – вскочил Андрей, я твою цыганку не трогаю.

– Тише, – осадил Андрея Алешка, – не про то дело, помянуть надо. Отец твой дождался тебя, спокойным ушел.

– А ну, – махнул рукой Андрей, я тебе припомню, я мать свою из этого дерьма вытащу, а ты здесь сгниешь, заживо.

Он засмеялся и снова налил себе водки.

– Не выйдет, – спокойно сказал лесник, – попомни мое слово. Я человека насквозь вижу, проел тебя червь, а хороший ты парень был. Да, бог с тобой. Одно прошу, Марьянку не испорть.

Степан встал и пересел к Вере. Андрей бросился, было за ним, но его не пустили. Он налил себе водки, выпил, налил еще. Алешка пересел от него, Иван куда-то исчез, друзья ушли покурить. Вокруг шумели, спорили, звенели стаканами. Горели свечи, за окном темнело. Пьяный Степан затянул песню, бабы подхватили.

Андрею стало тошно. Опять вспомнилась цыганка. Из-за нее он и уехал из села. Не мог больше к Марьянке ходить. Лица расплывались, стакан убежал из пальцев, водка полилась на колени. Андрей встал из-за стола. Стены шатались. Он уперся в одну из них, чтобы не упасть. На крыльце от морозного воздуха стало легче. Он вытащил пачку, все сигареты посыпались на лестницу. Андрей подобрал первую попавшуюся и затянулся. Где-то рядом слышались голоса приятелей, звенело в ушах, и мелкие серебринки снега кололи лицо. Андрей почувствовал запах варенной картошки, теплой, желтой, сладкой, картошки пюре, которую мать всегда готовила на завтрак. На дворе он увидел марьянку. Она шла с ведром варенной кожуры, от которой струился пар. Парень, не отрываясь, глядел, как она переступает сугробы и ее юбка чуть приподнимается, открывая ногу в рейтузе, поглядел на ее маленькую ножку в валенке и пошел за ней.

Снег хрустел под ногами, отдаваясь в голове. Андрей поскользнулся, встал на четвереньки и снова поднялся. В сарае зажегся свет.

– Марьяна, – Андрей открыл дверь.

Девушка оглянулась.

– Вот и свиделись. Чего тебе?

Андрей прислонился к деревянной стенке. От запаха навоза голова пошла кругом. Марьянка расплылась в бледно-розовое пятно.

– Ма… – произнес Андрей и съехал на пол.

– Чего ты, – кинулась к нему Марьянка.

Андрей не отвечал.

– Господи, да что ж е это, – чуть не плакала Марьянка, поднимая растянувшегося на полу хлева Андрея, – как упился. Она пыталась перетащить его с грязного холодного пола на соломенную подстилку. Но Андрей был тяжел. Девушка только немного передвинула его от двери, откуда тянуло холодом. Выбившись из сил, Марьянка присела рядом и обняла стриженую голову парня, прижала к груди.

– Миленький, – прошептала она и прикоснулась губами к его щеке.

Она вспомнила, как они тайно целовались ночью на лавке, как он на спор из-за нее переплывал став, и после своих рыбалок с Алешкой притаскивал ей ведро карасей. Как она просила его не уезжать, обещала все простить, бежала за автобусом, увозящим его. Но лицо Андрея оставалось неподвижным, будто он ушел от нее в неведомую даль. Черты лица его огрубели, лицо округлилось, тонкие губы кривились в усмешке. А сейчас он обещает ее пристроить. Марьянка поднялась и вышла во двор. На крыльце курили друзья Андрея.

– Ребята, помогите, – крикнула девушка, – надо Андрея в дом перетащить.

Ребята переглянулись и пошли к ней.

Вера подхватила песню Ивана, скорбную, родную “Калинушку”, не раз петую и на родынах, и на похоронах. Голос Веры сливался с голосами долгожительницы Фени, молоденькой Дашки, баритоном Степана со всеми, кто пришел разделить с ней горе и помочь выстоять и жить дальше.

Не одна она теперь, не одна, сын к ней приехал и внуки, дай бог, будут. Вера огляделась. Отчего Марьянка все не идет за стол. Уже все помощницы сели, а ее нет. Хозяйка выбралась из-за стола.

В кухне Марьянки не было, на веранде тоже. От выпитой горилки было тепло.

Не одеваясь, Вера вышла во двор. С улицы светил фонарь. Вокруг него нимбом кружились снежинки. Вера услышала вой Дружка и пошла на него. Она шла по сугробам, через которые пролегла вереница следов. У сарая скулил собачонок, скреб лапой доски. Вера услышала шум, плач, блеянье козы. Щеколда на хлеву была отвернута. Вера дернула дверь. Дверь приоткрылась и снова захлопнулась. Изнутри ее держали. Из сарая раздался Марьянкин вопль. Женщина рванула ручку на себя. Кока не удержался и вывалился на улицу. Вера увидела голую спину Макса, приспущенные штаны и извивающуюся на соломе Марьянку.

– Не смей, – закричала Вера и рванулась к насильнику. Подоспевший напарник повалил ее на пол.

– Андрей, – закричала Вера, отдирая ото рта потные руки Коки.

Андрей встрепенулся и встал на колени.

– Оставь, – тряхнул он за плечо друга, сжимающего Вере горло, – не трожь мать.

Кока ослабил хватку. Вера вывернулась и бросилась к углу, где стояли вилы.

– Вон, отсюда, – закричала она, взмахнув вилами, – все вон.

Цокнула лампочка, разлетевшись на осколки.

– Чего ты, – испугался Андрей, прикрывая натягивающего штаны Макса.

– Сдурела баба, – Кока, первым выскочил из сарая.

Андрей пропустил Макса, на ходу застегивающего рубашку, и вышел следом.

Хлопнула дверь. Всполошившиеся на насесте куры хлопали крыльями и переступали с ноги на ногу. Плакал испуганный козленок. Марьянка в порванном платье сидела на тулупе, обняв колени. Вера, оперевшись на вилы, с тоской глядела на свет уличного фонаря, пробивавшийся сквозь щели в двери. Сыпал снег. Залетал в узкий проем и лужицей стекал на пол. В предгорьях Карпат расходилась метель.