скачать книгу бесплатно
– Махр – это калым, выкуп. Грубо говоря, это обязательный ценный подарок жениха невесте, после которого совершается никях – бракосочетание. Я знаю, что у тебя нет денег и ценностей. Махр по договоренности можно перенести на время после свадьбы или сделать, например, вот так. – Гарун достал из кармана коробочку и открыл, в ней лежало объемное золотое кольцо с красивым камнем. – Хотел подарить Мадине на свадьбу. Я дам его тебе для подарка, а деньги вернешь потом, когда сможешь.
– Наверное, бриллиант? Это очень дорого?
– Дорого. Твой подарок должен быть значительным, на тебя и так будут коситься. Не бойся, с деньгами я торопить не буду, счастье сестры для меня важнее.
– То есть, на меня все равно будут смотреть косо, даже с таким подарком.
– Ты не видел, что другие дарят. Бывает всякое. И подарок – не главное, но он должен быть, это не менее важное условие чем то, что жених обязан быть мусульманином.
– При переходе в ислам имя меняется?
– Если прежнее не оскорбительно для верующих, менять не нужно. Но, опять же, зачем лишние разговоры? Скажем так: менять не требуется, но всем будет лучше, если ты его сменишь.
– Мне придется сделать обрезание?
– Обрезание – сунна, желательное действие, а не обязательное условие. Мусульманин вполне может быть необрезанным…
– Но? – нарушил я затянувшуюся паузу.
Гарун вздохнул:
– Повторяю: на тебя, русского по происхождению, будут смотреть косо. Если же ты, приняв ислам, останешься необрезанным, то истинно верующие, конечно, слова не скажут, для них главное – соблюдение религиозных обрядов и правильная жизнь, а окружение из неосведомленной молодежи шагу ступить не даст. Когда войдешь в семью, ты примешь всех родственников Хади как своих. Не только мы с тобой станем братьями. К тебе в гости будут приезжать десятки человек, нередко за один раз. Ты не должен выделяться в том, что решается простенькой операцией.
– А если я потом откажусь от новой веры?
Голос Гаруна стал глухим:
– Такая возможность, конечно, существует – теоретически. Проблем всего две: второй раз ислам принять нельзя, а для нас ты станешь чужим. Мусульманке нельзя быть замужем за иноверцем.
– Я читал, что христиане и евреи, как единобожники…
– Иудеи, а не евреи, – поправил Гарун. – Впрочем, один хрен. Прости что перебил.
Правильно, национальность и вера – вещи разные, но среди евреев язычников не встретишь, воспитаны они, как правило, в культуре единобожия. Некоторые, бывает, принимают крещение или ислам, то есть в любом случае остаются «людьми Писания» – верующими в Единого.
– Коран же не запрещает брать в супруги «людей Писания»? – козырнул я познаниями.
– Мусульманин может жениться на единобожнице, пусть такой поступок и не одобрят догматики, а наоборот – нельзя, женщина из мусульманской семьи должна выйти замуж исключительно за мусульманина. Ты любишь Хадю?
– Да.
– Ты хочешь взять ее в жены?
– Да.
– Ты сделаешь все, что для этого необходимо?
Горевшая во мне любовь требовала быстрого и безоговорочного «да».
Я молчал.
В далеком детстве самой крутой и, соответственно, казавшейся самой дорогой деньгой мне представлялись пять рублей – большая тяжелая монета. Остальные деньги уступали в размерах и весе, и для меня, ребенка, который только начал разбираться в жизни, они проигрывали в значимости. Бумажные же деньги казались фантиками, в которые, как конфеты в обертку, можно, например, завернуть настоящие металлические.
Как понять, что я уже разбираюсь в чем-то? Фантик может быть очень красивым и притягательным, но он остается фантиком, его выбрасывают. С другой стороны, обидно подтереться пятитысячной купюрой, если по какой-то причине главным в деньгах считаешь вес.
Вера. Мои предки отдавали за нее жизнь. Я крещеный, и православие, даже если я не верю в Бога, – часть меня. Так получилось само. Мои родители тоже внешне вроде бы неверующие, но о том, что за чертой, периодически задумываются, и чем дальше, тем больше. Отречься от своей веры и принять другую – очень просто, если на словах, а не по-настоящему. Но слова придется наполнить поступками. А если мои нынешние представления о жизни – все еще монетки? Ими, тяжелыми и удобно лежащими в руке, можно, к примеру, запустить соседу в глаз, но купить на них что-то путное – невозможно.
Жечь бумажные деньги лишь потому, что не понимаю их ценности – глупо. Когда за что-то отдают жизни, оно должно стоить дорого, очень дорого. Тысячи, если не миллионы, моих предков умерли за веру. Такими предками люди гордятся. В том числе я – не понимаю, но горжусь. Они – великие. Они построили великую страну и создали великую культуру. Ромео и Джульетта умерли за любовь – их жалеют. В меню – два пункта, вера и любовь, люди гибнут за то и другое, отношение к павшим – гордость за первое и жалость за второе. Что выше и значительнее, если забыть о сиюминутных страстях?
А предателей и перебежчиков не любит никто, ими пользуются, но их презирают и никогда не считают своими, пусть хоть из кожи вылезут, хоть имя сменят.
Сейчас для меня вера – набор бессмысленных слов. Легко могу сказать, что верю в Отца, Сына и Святого Духа, а могу – в Аллаха и Пророка Его Магомета. Или в Гаутаму Будду. Тоже, в принципе, неплохая религия. Жил себе царевич, в ус не дул, потом задумался о главном в жизни, бросил царство и красавицу жену и отправился сидеть под деревом, отрешившись от страстей.
Что будет, если моя страсть пройдет? Сейчас в столь глупую идею, конечно же, не верится, как и в Бога. Но кто сказал, что я знаю все, причем – вперед на все времена?
Сказать можно все, и все будет неправдой. И за слова придется отвечать. Перед людьми. Затем – перед собой. А если потом еще и перед Богом…
Гарун ждал моего решения.
Я думал.
Часть 4. За мечтой
Морали в этой истории нет никакой, потому что ее и в жизни почти не осталось. Остается только «спасибо» сказать, что к нам с вами она никакого отношения не имеет.
Михаил Успенский, «Семейный роман»
Глава 1. Воскрешение
И опять – родительская квартира, я в трусах лежу в своей постели, а по стене ползет утренний луч. В застопорившихся мозгах все перемешалось. Что – правда, а что – нет?! Не исключено, что на самом деле все наоборот, и сейчас мне снится родительская квартира. Наяву ли приходил Гарун с рассказом о Хаде или мне привиделся очередной глюк? Наяву ли я проснулся теперь?
«Наяву ли, наяву ли, ная-ная, вули-вули …» – певуче звучало в пустой голове на мотив кришнаитской мантры. А часы с календарем показывали то же утро – как в известном фильме «День сурка», только события не повторялись, а подкидывали сюрпризы. То Гарун пришел убить меня, то не меня, то меня, но не Гарун, а Данила – убить меня так, чтобы подумали на Гаруна…
Вновь заснуть не удастся. Вялое потягивание не взбодрило, и, наскоро посетив туалет, я отправился готовить кофе.
По ушам ударил звонок в дверь – долгий, требовательный. Что на этот раз? Точнее, кто? А если снова Гарун? Не снова, конечно. Он приходил не по-настоящему, а только в моих «наявулях». И не понравились мне его визиты – от версии с «зеркалкой» до сих пор потряхивает, и, тем более, я не люблю, когда в меня ножиком тычут, даже если факт тычка остался за кадром, а не как в варианте с Данилой. Если бывший друг придет, чтобы ткнуть – он в своем праве, я действительно опозорил его сестру. Не важно, что хотелось мне совершенно другого. Так сложились обстоятельства. То, чего мне хотелось, я получил, пришло время расплаты.
А если меня разыскали очередные «знакомые» Люськи? Или, например, Костя передумал, и за дверью – внушительный Валера с какой-нибудь насыпной штучкой в руке, от которой внешних следов для предъявления следствию не останется, а избитое тело позавидует состоянию, которое было после встречи с Люськиными друзьями?
Двигаясь как сомнамбула, я накинул банный халат и, словно в шпионском боевике, встал сбоку от двери. Вряд ли кто-то будет стрелять, но инстинкт самосохранения толкнул на эту глупость.
Глупость ли? Посмотрим.
– Кто? – громко спросил я.
– Кваздапил, это я, – донеслось снаружи.
Грубоватый гортанный голос не спутать с другими. И многократно слышанную фразу. Я открыл дверь.
До проблемы рукопожатия – быть ему или нет – даже не дошло, сокрушающий удар в грудь отправил меня в нокдаун. Я пришел в себя на полу – Гарун едва сдерживался, чтобы не запинать до смерти.
– Я верил тебе как брату, а ты…
Просить прощения глупо.
– Я сожалею и все понимаю. Что бы ты ни сделал, это будет справедливо, потому что я виноват. Не тяни.
Ярость в глазах Гаруна немного утихла.
– Поговорим. – Он нервно прошел на кухню и бухнулся на табурет.
Поднявшись и оправив халат, я сел по другую сторону стола. Грудь страшно болела.
Поговорить – это здорово. С приговоренными не разговаривают. Разве только о последнем желании. Если сейчас именно такой случай, то я хочу, чтобы никто не пострадал, то есть чтобы родители и сестра не увидели убитого сына, а Гарун не сел в тюрьму. Лучше я сам брошусь с крыши или под машину. В любом случае, в большинстве снов все было хуже, чем в реальности, там со мной не разговаривали.
– Ты знаешь? – спросил Гарун.
Он глядел в пол.
– О свадьбе и что было после? Вчера рассказали.
– Ты понимаешь, что мой отец не мог поступить по-другому?
– Да.
– И понимаешь, что Хадя тоже не могла поступить по-другому?
– Понимаю разумом, но не душой. Если бы ты в свое время дал мне шанс, Хадя была бы жива и счастлива.
– Жива – возможно, хотя и не точно, потому что отец не допустил бы такой свадьбы. И уж точно сестра не была бы счастлива, без согласия родителей это невозможно.
– Я говорю о другом счастье. О личном.
– А ты живешь в вакууме?
– Ты же понимаешь, о чем я…
– А ты – о чем я. Не перебивай. Расскажу одну занимательную и очень грустную историю. Я присутствовал на странной свадьбе, где соединенные обычаем новобрачные глядели друг на друга волком и глаза невесты вместо радости переполняло тоскливое смирение.
– Ты говоришь о свадьбе Хади?
– А о чьей же еще, маймун тупоголовый?! По твоей прихоти самый светлый день в жизни любой девушки завершился кошмаром. Когда опозоренная Хадя вернулась среди ночи, разъяренный отец хотел убить ее, так поступить требовала честь.
– Так поступить требовали дикие традиции.
– Не нам с тобой решать, что дико, а что нет. Твоя сестра переспала с кучей мужиков, иногда – за материальные плюшки. Даже если ее заставили, для меня ее поступки – дикость. Честь требовала от твоей сестры умереть, но не допустить и, тем более, не совершать неприемлемого.
В недавнем сне Гарун признался мне, что Машкины «художества» выплыли наружу, но то был сон. Подсознание чего-то боится, и, когда сознание спит, страх заставляет картинку материализоваться. Ночью страхи оживают, а потом приходит утро и рассеивает их. Сон не может быть явью, потому он и сон!
– Эти слухи про Машу…
Гарун перебил:
– Когда люди рискуют жизнью, чтобы по чьей-то просьбе раздобыть технику со значимыми файлами, они копируют добычу. На всякий случай. То, о чем говорю, я видел своими глазами. Не переживай, тех записей больше нет – я понял, почему пришлось прибегнуть к таким мерам. Сейчас я рассказываю про свою сестру, а не про твою. Тебе интересно?
– Очень.
– Мы как раз подошли к главному. Я же зачем-то пришел к тебе? Пришел. Поэтому слушай. Я совершил неслыханное: встал на пути отца. Вопреки всем традициям и обычаям. На кону стояла жизнь родного человека, и у меня не было выбора. Вернее, выбор был, и я его сделал – не тот, правильный для моего окружения, а тот, который вызвал радость в глазах матери. В ту секунду мама тоже проклинала вековые традиции и обычаи. Пусть не покажется, что хвастаюсь, но я не последний боец смешанных единоборств и боев без правил, и кое-что могу даже после ранения. Я утихомирил отца. Когда он понял, что со мной не справится, я сказал: «Ты потерял дочь. Если сделаешь то, что собираешься, то потеряешь вторую дочь и сына». В таких делах словами не бросаются. Он понял, что я не отступлю. Я забрал бы Хадю и уехал, обменявшись с родителями проклятиями. Разве кто-то хочет такой судьбы? Отец и сам не хотел убивать дочь – его руку направляли воспитание и общественное мнение. Он стал искать выход. Это было сложно. Позор семьи смывается только кровью. К делу привлекли маминого брата, и Хадю «похоронили». – Дважды синхронно согнув по два пальца приподнятых рук, Гарун сделал знак кавычек.
Я буквально растекся по табурету.
Когда мне доводилось слышать выражение «второй раз родился», я, оказывается, не понимал смысла. Для кого-то вторым рождением становилась опасная ситуация – не погиб, не сбили, кирпич свалился не на голову, а рядом, а упавший самолет улетел в рейс без тебя.
У меня было чувство, что я снова родился. Сейчас я понимал, что это значит.
– Хадя жива?!
Как во сне, лицо Гаруна расплылось перед глазами. Разница в том, что сейчас был не сон. По щекам текли слезы.
Я плакал. Именно это, как ничто другое, убедило Гаруна, что он все сделал правильно.
– Я пришел за подтверждением, что ты тоже отвечаешь за свои слова. Ты говорил, что любишь Хадю. Ты женишься на ней?
– Да!
Для ответа не требовались раздумья, ответ жил во мне давно, он временно умирал и родился вновь – свежий, жаркий, искренний. Гарун улыбнулся:
– Несмотря на то, что всю жизнь придется прятаться? Подумай о том, что будет дальше.
– У Хади нет никаких документов?
– Тетя Патимат, близкая родственница, работает в паспортном столе. Одна из ее дочерей, Нажабат, в возрасте твоей сестренки собралась на Ближний Восток – познакомилась с кем-то в сети и поддалась пропаганде. В интернете девушек не столько идеями цепляют, сколько личными отношениями. Сетевая «любовь» быстро развивалась, девчонка с ума сходила по виртуальному другу и его жизни «во славу халифата». С тех пор прошло шесть лет. Дядя Магомед отобрал у Нажабат паспорт, который она только что получила, и не позволил сделать документы на выезд. Не помогло. С помощью «друзей» из сети Нажабат улетела в Турцию по чужому паспорту, там ее следы потерялись. Может быть, она погибла где-нибудь под бомбами или ее продали как вещь еще в Турции. Жаль девчонку. Молодая, глупая. А документы остались. Тетя Патимат оформила за дочку заявление о смене имени, и под это дело в новом паспорте появилась фотография Хадижат. Хадю возродили под новым именем. – На губах Гаруна вновь заиграла улыбка, хитрая и намного шире той, что была до грустного рассказа про сгинувшую за границей родственницу: – Нажабат стала Надеждой. Теперь по документам Хадя-Надя на два года старше. По легенде, последние шесть лет, с тех пор как получила паспорт, она сидела дома – ткала ковры на продажу. У нас многие занимаются таким промыслом постоянно или периодически, станки есть почти в каждом доме. После того, как Хадя возьмет твою фамилию – а я надеюсь, что так и будет…
– Будет! – выдохнул я.
– …следы запутаются еще больше. Документы у Хади не «липовые», внесены во все базы данных, но есть закавыка: чем чаще они будут всплывать, тем больше шансов на перекрестные проверки. Сам понимаешь, чем грозит разбирательство. Бумажка может оживить человека, она же его убьет. И не только его, а всех, кто участвовал и помогал. – Гарун помолчал, после чего его губы вновь растянулись в улыбке, но теперь она стала жесткой: – И еще. Если что – развод тебе не светит, я не потерплю, если мою попавшую в беду сестру бросят, пусть по документам она мне теперь не сестра.
– Даю слово…
– Не клянись, жизнь длинная, в ней все бывает. Просто помни, что я сказал.
– Где Хадя сейчас?
Гарун помрачнел.
– Переходим к самому главному.
– Мы уже переходили, – наперекор его тону весело напомнил я.
