Кваздапил. История одной любви. Начало

Гарун тихо произнес:

– Ты знаешь, почему я здесь.

Я знал. И я не возражал. Бывший друг имел полное право делать то, что делал.

– Я сожалею о том, что случилось. Можешь меня выслушать?

Гарун молча ждал, я продолжил:

– У меня нет для себя оправданий, я готов ответить за все, но мне не хочется, чтобы из-за меня пострадал еще и ты.

– Не понял.

– После того как ты сделаешь то, что должен сделать, тебя посадят.

– Меня никто не видел, а на твоем доме нет подъездных камер.

– «Никто не видел»? Неправда. Тебя видели камеры на дорогах и перекрестках, видели невидимые и неслышимые всесведущие соседи и люди из домов поблизости. Въедливый следователь легко протянет цепочку между нами.

– У меня есть алиби. Друзья подтвердят, что я был с ними.

– Следствие найдет свидетелей и улики, которые сотрут твое алиби в порошок.

– Это не важно. Мне все равно. – Гарун сжал губы.

Ему не было все равно, но у него не было выбора.

Зато выбор был у меня.

– Уходи, я все сделаю сам. Пусть тебя многие увидят в другом месте. Я оставлю видеозапись, где расскажу, что сам свел счеты с жизнью. Из-за меня все началось, я все и закончу, а следствия не будет – для него не останется повода.

Гарун посмотрел на меня уважительно.

– Иди. – Я указал на дверь.

– Что ты хочешь сделать? – Гарун остался на месте.

– После того, как ты уйдешь, я запишу видеообращение, потом выжду достаточно времени, чтобы никого не обвинили в насилии, и прыгну из окна. Не переживай, я смогу.

– Я переживаю, но не поэтому. – Четыре тяжелых шага привели Гаруна к окну, он глянул вниз. – Знаешь, я всеми руками за справедливость, но никогда не был садистом. Высота не очень большая. Внизу растут кусты. Убиться трудно, ты просто переломаешь себе кости, а родственникам потом с тобой мурыжиться. Они этого не заслужили.

О таком исходе я не подумал, мысли о смерти примирили меня с ней, подоконник казался Стиксом – нужно лишь оказаться по ту сторону, и возврата не будет. Но, как оказалось, так только казалось.

Кстати, я всю жизнь учил сестренку думать, прежде чем что-то сказать или сделать, а сам…

Нужно выбрать стопроцентный вариант, чтобы, как говорится, и нашим, и вашим. Второго шанса не будет. И его не должно быть.

– Окно отменяется, лучше я проглочу запас лекарств из маминой аптечки, сразу из всех пузырьков и упаковок. Половина таблеток просрочена. Адский коктейль.

Гарун снисходительно кивнул:

– Правильно сказал, «коктейль». От него пронесет, и желудок испортится. А врачи тебя откачают. Современная медицина творит чудеса – конечно, если у врача руки из нужного места растут.

– Крюк от люстры меня выдержит?

– Хочешь повеситься? В момент смерти, когда сознание отключит контроль, а организм еще будет сопротивляться, желудок автоматически опорожнится… Пожалей близких.

Я придумал еще вариант, показавшийся приемлемым и без подводных камней:

– Можно набрать ванную…

– Инстинкт самосохранения заставит тебя вылезти, когда начнешь задыхаться.

– Я имею в виду другое. Набрать воды, взять лезвие…

– Нет. – Что-то решив для себя, Гарун отрицательно мотнул головой. – Самоубийство – величайший грех. Отменяется. Я сам сделаю то, что должен.

– «Грех»? Ты же мусульманин, хотя бы по воспитанию.

– Убийство себя – оно против канонов всех религий. Лучше уж пусть твоя смерть будет на моей совести, убийство другого в определенных случаях прощаемо, а себя – нет.

– Тогда для окружающих мы создадим иллюзию самоубийства.

Гарун молчал. Я увидел, что предложение ему понравилось.

– Так будет правильнее, – наконец, согласился он. – Запишешь обращение, где скажешь, что все сделал сам, а я… – Он прокрутил в руке нож.

– Я бы предпочел совместить.

Гарун с любопытством уставился на меня:

– Не понял.

– Знаешь как совершается сеппуку?

– Чего?

– Харакири, как его знает большинство, хотя так называть неверно. Живот вспарывается г-образным разрезом с вытаскиванием кишков. Кхм, кишок. Не важно. В гуманном варианте рядом стоит ассистент с катаной, чтобы избавить от долгих мучений. Катаны нет, да и голову срубать не понадобится, нужно только добить, если боль будет невыносимой. Потом вложишь нож обратно мне в ладонь, чтобы остались только мои отпечатки, и захлопнешь дверь.

Предложение произвело впечатление. Показалось, что Гарун захотел пожать мне руку.

– Харакири? – переспросил он. – Ты сможешь?

– Это самый мужской способ из всех возможных. И самый действенный. Видеообращение я оставлю на видном месте, сначала сниму камерой круговую панораму комнаты, и если дело вдруг дойдет до следствия, все увидят, что рядом никого не было, и, значит, меня не принудили. А ты, когда выйдешь, не забудь сильно постучать в дверь – кулаком, чтобы соседи услышали. У тебя будет алиби – ты пришел, тебе не открыли, ты ушел. А сейчас нужно подобрать подходящий нож и наточить. Поможешь?

– Возьми мой, лучше него не найдешь. – Гарун протянул свой нож – длинный, острый, похожий на кинжал.

– Нельзя, иначе пришьют статью «доведение до самоубийства». Ни одна ниточка не должна указывать на тебя, как на соучастника.

На словах я был храбрым, на деле – тряслись поджилки. Нельзя было дать Гаруну уйти, иначе у меня не хватит воли совершить задуманное.

Все сложилось удачно. Обстоятельства сделали Гаруна моим врагом, но он не перестал быть другом, и он не оставит меня калекой, если у меня что-то не получится. Я надеялся не столько на себя, сколько на него.

Подумалось о скорой встрече с Богом, в которого я никогда не верил. Однажды кто-то заметил, что на падающем самолете не бывает атеистов. Я страшился возможной встречи. Гарун сказал верно, самоубийство – величайший грех, и когда до крайней черты остались считанные минуты, мысли о том, что ждет человека после жизни, возникли сами собой. Я не хотел предать еще и Бога. Но я знал, что делаю, и Бог тоже знал, что я делаю и почему, иначе он не всемогущ. Мне все равно не жить на свете. Получалось, что мой поступок – не самоубийство, а жертва. Я жертвовал собой ради друга, снимая с его души грех убийства.

Господи, что я творю? Что за чушь несу? Господи! Если Ты есть – сделай так, чтобы я снова проснулся!

Часть вторая. Сестра

Я вспомнил множество историй разорванных и неразорванных связей. И все они с математической точностью утверждали законы, открытые Павловым. И в норме, и в патологии законы условных рефлексов были непогрешимы. В них лежал ключ многих страданий.

М.Зощенко «Повесть о разуме»

Глава 1

Утром погруженная в себя Хадя напоминала сломавшийся механизм. Для безопасности она осталась ждать в машине, до ее дома я добрался на троллейбусе.

От косяка до косяка дверь в квартиру пересекала приклеенная бумага с печатью и вчерашней датой. Подъезд казался вымершим, а звонить соседям и расспрашивать не хотелось. В нашем с Хадей положении лучше никому не попадаться на глаза. Неспешно, словно из груди не пыталось выскочить сердце, я спустился по лестнице и направился в банк. Половина моих накоплений на мечту перестала быть виртуальной и переехала во внутренний карман. Четырехколесное счастье подождет, а с реальным несчастьем требовалось бороться здесь и сейчас. Часть денег я потратил на новый телефон, новый номер и подключение интернета, остальное пошло на аренду однокомнатной квартиры и закупку продуктов. Хозяева квартиры меня придирчиво оглядели, перекрестный допрос и предоставленные документы успокоили, и ключи от малюсенькой малосемейки перешли в мои руки. Одна комнатка с мебелью, кухонька, совмещенный санузел – что еще требуется человеку? Кровать, правда, всего одна, но большего не требуется. Я выглянул на улицу: предпоследний этаж, высоток поблизости нет, в окно никто не заглянет. Конечный диалог выглядел так:

– Не шуметь, вечеринки не устраивать, будем проверять, – объявила хозяйка. – И если соседи хотя бы раз пожалуются…

– Обещаю, что постояльца тише меня не найдете.

Переезд состоялся сразу, заодно я перевез на место часть своих вещей, которыми не пользовался – для возможной проверки хозяевами. Само собой, что одновременно я остался жителем комнаты на шесть персон. Новая квартира снималась не для меня.

Убедившись, что никто не видит, из машины в подъезд, а затем в лифт тенью скользнула Хадя. Я открыл перед ней дверь в квартиру:

– Твои хоромы на ближайшее время.

– Спасибо. – Взгляд карих глаз рухнул вниз, на щеках проступили пятна. – Не знаю, как отплатить за все, что ты для меня делаешь.

Не церемонясь, я взял Хадю за подбородок и приподнял прячущееся от меня лицо.

– Только посмей еще раз заикнуться на эту тему.

Вышло грубовато, зато действенно.

– Спасибо.

– Брату тоже за все «спасибо» говорила?

– Ты не брат. – Она снова не знала, куда девать глаза. – Ты как брат.

– Давай договоримся: спасибо скажешь один раз, когда все удачно закончится. Тема закрыта.

– Спасибо.

– Не пойдет. О чем мы только что?..

– Э-э… хорошо, Кваздик.

Пакеты с продуктами заняли место у холодильника, я еще раз окинул взглядом жилье. На первое время все есть.

– Ключи пока будут только у меня, завтра на всякий случай сделаю дубликаты.

– Я не собираюсь выходить.

– Повторяю: на всякий случай. – Обуваясь в дверях, я протянул Хаде купленный телефон с большим экраном. – Кроме меня номер никто не знает, поэтому любые чужие звонки для тебя не существуют. И зарегистрируйся в соцсетях под новым именем.

– Я не пользуюсь интернетом. Брат не разрешал.

– Придется научиться. Не справишься – помогу. Сюда буду заходить каждый день, под вечер, чтобы все видели, что в квартире живут. Не сильно потревожу? Может, лучше приходить только на выходных?

– Нет-нет, я с ума сойду в одиночестве. Приходи… почаще. – Хадю пронзил очередной приступ смущения, ввергнувший в молчание на все время, пока я шнуровал кроссовки. Затем она испуганно огляделась. – А если кто-то позвонит в дверь?!

– Не открывай.

– А если полезут воры?

Надо же. К примеру, я, мужчина, о такой возможности не подумал.

– Если кто-то решит, что в квартире пусто, и начнет возиться с замком, пошуми – воры-домушники не любят статьи «грабеж», а настоящие грабители обычно идут туда, где заранее известно, что дело стоит риска. Не думаю, что сюда кто-то полезет. И все же постоянно держи телефон под рукой, создай на нем быстрый набор моего номера в одно касание.

– А хозяева могут прийти? У них есть ключи?

– Комплект ключей они оставили себе наверняка. – Я задумался. – Если ничего не случится, без меня они прийти не должны. Значит, ничего не должно случиться. Тогда они не придут.

Звучало логично, и все же Хадя переспросила:

– А вдруг?

– На родственницу ты не похожа, на однокурсницу, которая пришла позаниматься, тоже. Давай, ты будешь моя девушка?

– Нет. – Ответ был твердым и не допускал возражений.

– Тогда домработница.

– Это лучше. – Хадя выдавила натужную улыбку: – На правах домработницы требую, чтобы ты приходил сюда есть. Обещаю, что не разочаруешься.

Ее глаза вспыхнули, на бледном лице вновь появилась жизнь. Создалось ощущение, что у Хади появился смысл жизни. А через миг он вновь потерялся:

– Продукты стоят денег…

– Это не твоя проблема. – Я посмотрел на нее столь же жестко, как в моменты недовольства смотрел Гарун. После его смерти обязанности брата перешли ко мне, пусть Хадя еще не осознала этот факт до конца. – Мне во временное владение досталась машина, в свободное время буду подрабатывать.

Пара звонков – и этим же вечером меня взяли в службу такси. Условия мне понравились. Зарплата особо не баловала, зато заказы приходили на телефон, и выбор, браться или нет, оставался за мной.

Следующий день я посвятил новой работе. Первые заказы принесли первый заработок и первый опыт. Ориентироваться в городе помогал телефонный навигатор. Верить ему во всем не следовало – в отличие от заявлений бездушной железки с приятным голосом кое-где проехать было невозможно, а ничего хуже, чем выбираться из тупика задним ходом, на сегодняшней день для меня не существовало.

Ближе к вечеру источник заработка и нервов подрулил к подъезду подопечной. Когда ключ провернулся в замке квартиры, внутри послышалось метание, и глазам предстало запыхавшееся чудо на ножках, по щеки закутанное в покрывало. Из белого свертка виднелись только маленькие миленькие ступни снизу и глаза с макушкой сверху.

– Прости. Когда готовила – запачкалась, а запасной одежды нет. – Хадя виновато пожала плечами, нежный подбородок указал в сторону ванной: – Грязная одежда замочена в тазиках, а стирать, пока ты не придешь, я не решилась. Ванну и душ без тебя тоже принимать не буду, по бурному сливу соседи могут узнать, что внутри есть посторонние.

Даже о таком подумала. Молодец.

Порадовала фраза «Ванну и душ без тебя принимать не буду». Вернее, умилила непреднамеренная двусмысленность прозвучавшего. Само собой, Хадя не имела в виду ничего такого, но картинка нарисовалась…

О чем думаю?! У нее брат с сестрой погибли, а у меня одни фривольности на уме.

– Что тебе купить из одежды? – Я вновь потянулся к дверной ручке. Проблемы нужно решать незамедлительно. – Напиши список.

– Ничего не надо. Но если найдутся какие-то старые вещи, ножницы, иголка и нитки, я сделаю все сама.

У меня в голове всплыл вопрос о нижнем белье. Высказать такое вслух я не решился, вместо этого вывалил на кровать свои перевезенные сюда тряпки:

– Все в твоем распоряжении.

– Спасибо. Одну минуту.

Ровно через минуту из ванной выглянуло обворожительное видение в старых подвернутых джинсах, удачно сошедшихся на широких бедрах, и застегнутой на все пуговицы мешковатой рубахе навыпуск, надетой на футболку.

– Можешь не верить, но тебе идет, – сказал я.

Хадя смущенно жалась, для нее совершенный поступок равнялся подвигу. Похвала пришлась кстати.

– Ты не приехал на обед, – донеслось едва слышно.

– Я пришел на ужин.

– Мы договорились, что я буду готовить, а ты приходить. Приходи, пожалуйста. Даже на завтрак. Я не против. – Она помолчала несколько секунд. – Так я перестаю чувствовать себя обузой.

– Мы закрыли эту тему!

– А вдруг ожидание продлится долго?! Вчера я написала письма родителям и главе диаспоры, там все, как было по-настоящему, но не знаю, нужно ли отправлять. Мне, конечно, как-то помогут, но поверят ли? Одних слов недостаточно.

– Родители поверят. Не могут не поверить.

– Я говорю не про них, они далеко.

– Не поверят тебе – поверят мне, я живой свидетель произошедшего и подтвержу где угодно…

Хадя опустила глаза.

– Вот именно. Живой. Пока.

Настроение сразу упало.

Из принесенных продуктов Хадя забраковала колбасу:

– Не покупай больше. Еще не надо фарша, котлет и других полуфабрикатов. Просто мясо, а я сама все приготовлю.

– Прости, забыл.

Я виновато развел руками. Казалось бы, чего проще: не брать ничего, что хотя бы в принципе содержит свинину, но если долго живешь в отрыве от чужих традиций, о знакомом с детства правиле забываешь.

Сегодня меня потчевали хинкалом. Не хинкали, родственниками пельменей, кое-где по лингвистическим традициям сокращенными на последнюю букву. Дагестанский хинкал – это сразу первое и второе блюдо, его подают с особенным соусом, и хотя в основе лежит обычный набор мяса и теста, но в целом получается как в ситуации с одеждой: модельерами берется одна и та же ткань, а дальше одни создают продукт высокой моды, а другие – ширпотреб для продажи на рынке. Ширпотреб – тоже одежда, «для широкого потребления», она нравится всем, но когда у человека есть выбор, он всегда предпочтет дизайнерскую вещь обычной.

– Нравится?

– Словно в детство вернулся.

– Спасибо.

– Тебе спасибо.

– Нет, тебе. Если бы не ты…

– Хватит.

Доедали молча.

Я потребовал:

– Давай мне письма. Родителям отправлю почтой, а второе лучше передать лично. Кому и куда?

По щекам Хади поползли розовые кляксы.

– Пока не надо. Потом. Я еще не уверена.

– Поздно не будет? – Я поглядел на сгущавшийся сумрак за окном. – Кстати, в прямом смысле поздно, мне пора.

– Подожди! – Хадя вскочила. – Я хотела постираться!

– Могу помочь.

– Еще раз такое скажешь, останешься без домработницы. Ты где стираешься?

– У себя.

– Неси все сюда. И не увиливай, я запоминаю, в чем ты ходишь, и если хотя бы один носок пройдет мимо моего таза, этот таз будет на твоей голове.

Мы вели себя, словно были семьей. Меня это странно возбуждало. Возможно, не только меня, но чтобы вытащить такую правду из Хади, пришлось бы ее убить.

На следующий день я приехал к обеду. Пакеты едва протиснулись в дверь.

– Принимай, хозяйка!

– Я не хозяйка.

Хадя вновь щеголяла в моей одежде. Кажется, ей нравилось. Мне тоже.

– Классно выглядишь. Обед будет?

– Я же обещала.

– Значит, ты хозяйка.

Сегодня меня вновь кормили на убой. Еще немного такого питания, и лишние килограммы станут основными, а лишним стану я.

– Не нравится? – всполошилась Хадя, когда в отодвигаемой тарелке осталось две трети щедро отмеренной горы.

– Много. Мне столько не осилить.

– Понимаю, я слишком расточительная. Продукты очень дорогие. Надо быть экономнее.

– Не в том дело. Все просто изумительно…

В глазах напротив собирались слезы.

– Хадя, ты чего? Мне очень нравится, как ты готовишь, но столько съесть невозможно физически.

Иногда дружеское объятие говорит больше слов, но поднятая рука замерла на весу. Хотелось погладить или хотя бы успокаивающе потрепать за плечо, однако – передо мной горянка. Прикосновения допускались исключительно в качестве форс-мажора, когда другого пути нет. Сейчас он был. Я продолжил говорить.

– Ты очень хорошо готовишь.

В ответ раздалось очень тихо, словно Хадя не хотела, чтобы ее расслышали:

– Мне нравится для тебя готовить.

Она отвернулась. Виден был только затылок, к нему я и обратился:

– Нравится – готовь. Только одно пожелание: делай порции меньше.

После еды я попросил телефон, пальцы застучали по экрану, создавая новый аккаунт.

– У многих твоих земляков есть странички, следи за ними, можешь узнать что-то полезное. Ах, да. Иди сюда.

В приказном порядке я усадил Хадю рядом на кровать, поскольку разместиться с удобством больше негде, а без удобства нельзя, времени на обучение уйдет немало.

– Интернет. Урок первый.

Это были счастливейшие часы моей жизни. Я обучал Хадю, на кухне ждал отменный ужин, в кармане лежали заработанные собственным трудом деньги. Робкий взгляд Хади постепенно превращался в заинтересованный, она забывала о прошлом и настоящем, уходя в открывшийся новый мир, иногда мы даже касались друг друга руками или бедрами. Хотелось, чтобы это длилось вечно.

В одном свертке, который я ногой задвинул подальше, лежали купленные для Хади вещи: пара футболок, халат, носки и, главное, три комплекта женского белья разного стиля. В магазине с ними пришлось помучиться:

– Примерно вот такое, девушка. – Мои пятерни показывали продавщице требуемый объем, а она лукаво улыбалась. Я готов был сквозь землю провалиться. Однако, бюстгальтеры в конце концов заняли место в пакете, дело дошло до второй части. Хорошо, что Хадя надевала мои джинсы. Мои лишние килограммы почти совпали с объемом женственности маленькой красавицы, и новый взрыв хохота сотряс магазин, когда я попросил женских трусов размером как для себя.

В пакет Хадя все-таки заглянула. На меня метнулся взгляд, сразу убежавший в сторону. О содержимом пакета мы ни разу не заговаривали, будто его не было, но покупками Хадя пользовалась. Чаще всего она ходила по квартире в моем спортивном костюме, где пришлось закатывать штанины и рукава, иногда его сменял набор джинсы-рубашка. Ножницы и иголка ничего не тронули: зачем перешивать, если можно не портить вещь, а просто подвернуть?

Халат применялся только после ванны, когда вымывшаяся Хадя выходила ко мне, сидевшему в интернете. Будучи женским, только до колен, халат казался ей вызывающим: «Из-под него торчат ноги». С моей точки зрения ноги не торчали, а чуть-чуть и весьма красиво виднелись, но показавшись в нем впервые, Хадя едва не сгорела со стыда. Мне удалось заверить, что с современной точки зрения ее наряд более чем скромный, из интернета были приведены примеры, и неловкость немного сгладилась. Зато возникла другая. После того, что выдал поисковик, Хадя долго не могла поднять на меня взгляд.

Побежали чудесные дни. Уроки, трапезы, иногда поочередное мытье, стирка, вечером – прощальное чаепитие, и я отбывал на побывку в казарму-общежитие. Какие еще слова подобрать для пристанища, которое я недавно называл домом, после того как обрел новый? Именно дом, в исконном смысле. Место, где счастлив, куда стремишься, откуда не хочется уходить – что это, если не дом?

От заказов я нос не воротил, брался за все. От разбоя и аварий судьба хранила, иногда попадались щедрые клиенты, достаток плавно рос – работе, как-никак, отдавалась основная часть суток. И она себя оправдывала, денег хватало на все: на продукты, на кое-какие презенты и кое-что даже откладывалось.

Хадя по-прежнему стеснялась меня. Находиться с ней рядом было приятно, но о легкости и беззаботности оставалось мечтать. В карих глазах неизбывно присутствовали боль и страх. Несколько раз я предпринимал попытки как-то порадовать свою подопечную, хотелось отвлечь ее, сделать приятное. Увы. Принесенные цветы вызвали нездоровую дрожь:

– Зачем?! Что мне теперь с ними делать? Хорошо, на этот раз я поставлю их на кухне, потому что вернуть нельзя, а выбросить – жалко и неблагодарно, но больше так не делай. В следующий раз выброшу. Домработницам цветы не дарят, твоей девушкой я быть не могу, а сестер цветами балуют разве что на восьмое марта.

Насчет «моей девушки» резануло по живому. Такая мысль подспудно закрадывалась, как логичное завершение вынужденного сожительства. И разве я был против? Это же больше, чем в самых сокровенных мечтах! Сколько раз я сравнивал других девушек именно с Хадей, как с образцом, к которому стремилась душа, как с эталоном и недостижимым другими идеалом. И сейчас он, идеал и эталон, был рядом.

В ответ мне приводился бездоказательный аргумент, что отношения между нами невозможны. Горянка с суровым воспитанием действительно не годилась в подружки для веселого времяпровождения. Но разве роль подружки для развлечений – единственная в мире?

Копать так глубоко пока не стоило, и Хадя, наверное, права. Время – самый мудрый советчик. Но в присутствии женщины, к которой тянется душа, не быть мужчиной я просто не мог.

– У тебя есть мечта?

Суетившаяся на кухне Хадя моргнула, щеки покраснели, лицо резко опустилось.

– О ней никто никогда не узнает.

– Почему? Вдруг кто-то поможет в воплощении?

– Кто-то – это ты? – Хадя вымученно улыбнулась. – Нет, пусть мечта останется со мной.

– Зря. – Прямую атаку отбили, зайду с другой стороны. – Чего тебе не хватает?

– Меня все устраивает.

– Речь не о том. Например, ты скучаешь по дому? Глупый вопрос, спрошу по-другому. Что напомнило бы тебе о доме?

– Солнце. Горы. Море.

– Ответ принят. – Я вновь погрузился в интернет, словно ничего важнее новостей и фотоприколов не существовало.

– Почему ты спрашивал?

– Забудь, просто к слову пришлось.

– Интриган.

Мы поели, затем Хадя стирала, и когда тема вроде бы забылась, я набрал воздуха для нового подхода.

– Затрону одну скользкую тему, не обижайся. Ты на пляж ходила?

– У нас все когда-нибудь ходили на пляж. Как же иначе, если живешь на побережье? Я и плавать умею. Почему ты назвал этот вопрос скользким?

– В какой одежде ты купалась?

Хадя поняла причину любопытства.

– В купальнике. Не в бикини, конечно, а в обычном закрытом купальнике. Думаешь, если я тихая и незаметная, то всю жизнь в запертой комнате провела? Я современный человек, а если придерживаюсь традиций – значит, они мне комфортны. Ты живешь по одним правилам, я по другим, разве нам от этого плохо?

– Прости. Мне хорошо.

Хадя смутилась.

– Это ты прости. – Порозовевшее лицо вновь спряталось от меня. – Мне тоже хорошо. Поэтому не надо… слишком.

– Постараюсь. Просто не всегда понятно, что уже слишком.

– Я тоже понимаю поздно, когда уже больно, поэтому ты старайся, а если не всегда будет получаться – я пойму. Ты же от всего сердца, я вижу.

– Спасибо, что видишь. Для меня это важно.

Письмо на Кавказ ушло из другого города, куда понадобилось везти клиента. Из-за поездки мной был пропущен обед, но предупрежденная через соцсеть Хадя не протестовала. Отправленное письмо – первый шаг к реабилитации, к возможности без страха гулять по улицам и жить где хочешь. Хадя изо всех сил делала вид, что рада, хотя интуиция мне подсказывала, что не все так просто.