Спрессованные в алмазы

Наргиз беспомощно помотала головой и в отчаянии сказала:

1 Фидаин – так называли добровольцев Карабахской войны 1991

–1994 г.г.

23

– Боевое ранение в голову.

Женщина вздохнула, на глазах появились слёзы:

– Чечня?

– Нет, наша война.

В полдень Наргиз в белом халате уже стояла в палате Арсена. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, без сознания. Свободная от бинтов часть лица

поразила Наргиз своей неестественной желтизной

и какой-то обречённостью.

– Вы очень вовремя, девушка, – врач, взяв Наргиз

под руку, вывел её из палаты.

Поправляя съезжающие с большого носа очки

и радостно моргая голубыми глазами, Антон продолжал держать Наргиз за руку, которую она деликатно

пыталась выдернуть.

– Знаете, Наргиз, ведь даже самая блестяще проведённая операция ничего не стоит без должного ухода

в послеоперационный период. У нас, как и везде

в больницах, нехватка среднего медперсонала. И мы

разрешаем родственникам ухаживать за больными, но вот с Арсеном никто не приехал. Мы тянули сколько могли, но нужна операция. Вы ведь для этого приехали, правда? Ну ничего, лучше поздно, чем никогда.

– Да!!! – крикнула Наргиз, прерывисто зады-шав. – Я приехала для этого.

– Ой, ну давайте паспорт, быстренько сейчас всё

оформим. А Вы кто будете Арсену?

– Двоюродная сестра, – чётко выговорила Наргиз

формулу-выручалочку для всех девушек Кавказа.

– Ага, понятно, – Антон склонил голову набок

24

и пожал плечами, – Мне-то всё равно.

«Ну и слава Богу», – подумала Наргиз. Главное, чтобы врачи разрешили остаться сейчас с Арсеном, а что скажет отец, Левон, Каро – её совершенно

не интересовало.

Как пробуждается природа после жестокой зимы

и весенним половодьем несёт талые снега потоком, который ничем нельзя остановить, так сейчас в Наргиз

проснулась Женщина. Женщина, которая всё может, которая, согласно могучему природному инстинкту, даёт жизнь и – что намного сложнее – сохраняет

жизнь любимому.

«Он – мой!» – повторяла про себя Наргиз эти два

слова, переполнявшие её каким-то новым, непонят-ным сильным чувством, смешанным из восторга и бо-ли. Боли от того, что её Арсен оказался вроде как бро-шенный один на госпитальной койке, и восторга, что

незанятое место рядом с ним заняла она. Опять боль

за то, что она увидела, и страх, что Арсен не выживет

или останется инвалидом. И опять восторг, что будет

операция, сделанная лучшими хирургами России, а это значит и всего мира, (ведь Антон был так опти-мистично настроен). Божьим провидением она пришла в самый нужный момент!

Всё вылетело из головы Наргиз – и университет, и аспирантура, и тема диссертации – будто никогда

ничего и не было. Весь мир, смысл жизни сосредото-чился в палате, где лежал неподвижно Арсен, завис-ший между жизнью и смертью. И в войне, которую

объявила смерти Наргиз, уверенная в своей победе.

25

Она пришла домой и стала собирать самые необхо-димые вещи. Потом вышла к Инге:

– Я еду в госпиталь Бурденко. Вот в этой записке

и адрес, и корпус, и телефон, и имя врача. Я там останусь, чтобы ухаживать за своим женихом Арсеном.

Инга, судорожно глотнув, схватилась за сердце:

– Умоляю, Наргиз, только не уходи сейчас. Пусть

придёт Каро, он сам тебя отвезёт. Меня твой отец

убьёт, если до этого не убьёт муж.

– Мне почти двадцать четыре года, я – взрослый

человек и сама решаю, куда и когда мне идти. Если

до сих пор было не так, то просто в этом не было необходимости. Я всё подробно написала в записке, всё

объяснила. Не переживай, Инга. Ты, во всяком случае, совсем ни при чём. Я бы дождалась Каро, но прямо

сейчас Арсена надо готовить к операции, я очень то-роплюсь. Если наберёшь сейчас телефон Каро, я с ним

поговорю.

Инга бросилась к телефону:

– Мне Каро, срочно. Что? На каком совещании?..

Господи…

Наргиз нетерпеливо открыла входную дверь:

– Я вечером обязательно позвоню. И в Ереван позвонила бы, только не уверена, что папа не даст отбой, услышав мой голос. Он сам меня выгнал, не выслушав.

Не уверена, что захочет выслушать сейчас.

И захлопнула за собой дверь, радуясь, как всё удачно складывается. Интересно, а применил бы Каро си-лу, чтобы удержать её дома? Вполне вероятно. Ну, а сейчас её никто не удержит.

26

Когда через два часа её позвали к выходу, она знала, что это Каро и что он – не один. Поэтому наотрез

отказалась выйти из больницы:

– Каро, вот письмо моим родителям. Здесь я всё

подробно объяснила. Что, почему и зачем. Я давно

люблю Арсена, и сейчас, когда ему нужна помощь, моё

место здесь, рядом с ним.

– Наргиз, ты представляешь, что говоришь? – Ка-ро был красный как рак. – Что значит помощь? Судно

выносить из-под мужика? А ведь он тебе не муж, даже

не жених. А что, если есть другая, любимая, а? Ведь ты

ничего не знаешь о его жизни.

– Я знаю, что он сейчас один и он умирает! – закричала Наргиз.

Каро ударил её в самоё больное место. Конечно, у Арсена мог быть кто-то. В каком тогда она окажется

положении?

– Наргиз, мы найдём человека, который будет

за ним ухаживать. Вернись домой, не совершай непро-стительной глупости.

– Нет, я не брошу его. Чужой просто возьмёт деньги и ничего не будет делать для Арсена, ведь его нельзя

будет проконтролировать. Пусть Арсен встанет на но-ги и уйдёт к другой, если есть другая.

Каро со стоном сел на скамью, не сводя с Наргиз

полных непонимания глаз.

– Наргиз, сестрёнка, пойдём сейчас домой. Арсен

больше не один, я сегодня останусь рядом с ним, возможно, уже сегодня найдём надёжного человека из наших. И ты каждый день сможешь приходить сюда, 27

проверять, навещать, теребить врачей. Наргиз, это

не твоё дело – убирать грязь за больным.

– А чьё это дело – убирать грязь? А если бы мой

отец не стал бы бизнесменом, не открыл бы банк

и остался бы безработным строителем, как почти все

его коллеги, с которыми он работал и о ком слышать

сейчас не хочет – без средств к существованию, тогда – можно было бы? Тогда убирать дерьмо за пре-старелым в США – это был бы предел мечтаний для

такой девушки, как я! Правда? Я не боюсь грязной

работы в том смысле, в котором понимаешь её ты.

Есть честная работа и есть нечестная. Есть грязные

люди с чисто выбритыми лицами, французским пар-фюмом и маникюром.

– А ты, похоже, очень сильно любишь этого Арсена, – задумчиво сказал Каро, – Надо же. Есть, оказывается любовь в наш испорченный век.

Наргиз повернулась к Каро спиной. На них без

стеснения глазели люди и это нервировало и без этого

взвинченную Наргиз. Она чувствовала себя беспомощным птенцом, впервые вылетевшим из тёплого

надёжного гнезда, чтобы попробовать первые взмахи

крыльями.

Каро подошёл к ней и обнял за плечи:

– Наргиз, ты права во всём. Но, согласись, ты ведь

в Москву приехала не из–за Арсена, тем более, вы да-же не встречались. Подумай о его реакции, когда

к нему вернётся сознание.

– Он меня любит, – зардевшись, сказала Наргиз, – я это почувствовала, когда мы случайно встрети-28

лись в кафе во время его последнего приезда с войны.

Он на меня так смотрел! Это все заметили. А теперь, когда я останусь с ним в госпитале, никто не посмеет сказать, что он хочет на мне жениться из-за моих денег.

– Ах, вон оно что! – Каро рассмеялся. – Ах, Наргиз, Наргиз… – и вдруг Каро зашёлся в смехе. —

Похоже, Арсену не отвертеться. – потом Каро сал се-рьёзным. – Нет, нет, Наргиз, всё правильно. Я рад

и за тебя, и за Арсена. Конечно, такой гордый парень, как бы он тебя не любил, не позволил бы себе открыто проявить чувства. Можно как угодно это назвать: ложной гордостью, предрассудком, но это – факт.

Так что мне ничего не остаётся, как оставить тебя

здесь, наедине со своей судьбой. Но, разумеется, мы

каждый день будем приходить сюда, навещать вас

с Арсеном. И если что надо – всё будет сделано.

Наргиз обняла Каро. Это была её первая большая

победа в жизни.

29

Глава 3. Отец

Для Акопа Левоновича отказ Наргиз от обручения

стал ударом. Злость на дочь, затмившая ему рассудок, ввергла в депрессию. Ведь он всё делал ради своих детей, и вдруг неповиновение, дерзость, самостоятельность —

других объяснений поступку Наргиз он даже не искал.

Поэтому, когда Левон принёс ему письмо от Давида, не прочитал его сразу. Наверное, впервые за свою

жизнь, он сильно напился и теперь приходил в себя

после жестокого похмелья. Когда постаревший, с посе-ревшим лицом, снова появился в офисе и увидел письмо на столе, отодвинул его в сторону, испытывая стыд

и вину перед бедным мальчиком, скорей всего, про-явившим верх великодушия в своём прощальном

письме. Позвал к себе сына.

Как обычно очень внимательный Акоп Левонович

заметил, что у Левона какое-то странное выражение

лица: жалость сквозь осуждение. Начал обсуждение

дел, но Левон перебил:

– Папа, ты прочитал письмо Давида?

– Нет. Ты ведь его читал. Не могу. Бедный мальчик

не заслужил такого позора. До конца жизни не смогу

смотреть ему в глаза, а к Грише и на похороны прийти

постесняюсь. Как там Гриша?

30

– Дядя Гриша – очень плох, кстати, от него скры-ли, что произошло на обручении, и объяснили отъезд

Давида, якобы он должен закончить в Штатах свои де-ла, чтобы собраться назад навсегда.

– Почему якобы?

– Потому что Давид никогда не вернётся на родину, даже чтобы похоронить отца. Он дал матери деньги

на похороны и обещал: как только отец умрёт, вызовет

её к себе, но приехать сам не сможет. А дяде Грише

осталось совсем немного, может, месяц, может, два, а может, и две–три недели.

Акоп Левонович застонал, провёл ладонью по лбу.

– Папа, прочти письмо Давида.

– Потом.

Левон резко встал, взял письмо и начал читать:

«Дорогой дядя Левон, я должен объясниться и, хотя

моей вины в случившимся не вижу, попросить у Вас

прощения. Я не придавал серьёзного значения мечтам

моего отца видеть своей невесткой Наргиз, потому что

такая необыкновенная девушка современного мира, как она, обычно сама выбирает спутника жизни.

А Наргиз не видела меня много лет, и я даже не мог

представить, что даст согласие на брак со мной.

У меня в Штатах есть женщина, с которой по объ-ективным причинам я не оформил официальный брак.

И ребёнок. Я не поставил своих родителей и родственников в известность. Сначала не был уверен в прочно-сти наших с ней отношений, потом из-за болезни от-ца. Не вижу в этом никакой своей вины, потому что

никому не обязан отчитываться о своей личной жизни.

31

И я никогда не поручал отцу просить для меня руки

Наргиз.

К сожалению, в свой приезд я попал в ловушку, наверное, поступил глупо, утаив правду ото всех, кроме

Наргиз. Я рассказал ей в день обручения о том, что

у меня в Штатах уже есть семья и попросил её фиктивно обручиться, а потом разорвать обручение, чтобы

избежать скандала. Мне показалось, что это самый

лучший выход из положения.

Но Наргиз нашла настоящий и единственный выход. Я восхищён её красотой и неординарностью.

И желаю большой и настоящей любви Вашей необык-новенной дочери. Давид»

Акоп Левонович откинулся в кресле и захрипел:

– Что?! Дай сюда!!!

Вырвал письмо у сына, руки его дрожали, буквы

плыли перед глазами. Потом Акоп Левонович смял

письмо и кинул его в угол комнаты.

– Закажи билет в Москву. Для меня.

Левон тяжело вздохнул. И опять посмотрел на отца

с жалостью:

– Папа, в Москву тебе ехать не надо. Наргиз нашла

в Москве Арсена и осталась в госпитале, чтобы за ним

ухаживать.

Левон никогда не видел отца таким растерянным

и жалким. Он подошёл к бару, вытащил бутылку коньяка, разлил коньяк в хрустальные рюмки, одну

из которых протянул отцу, другую залпом осушил сам.

– Ты мне говоришь об этом сейчас? – почти

с ненавистью спросил сына Акоп Левонович.

32

– Ты был совершенно невменяем эти три дня.

– Какой ещё Арсен? Они ведь никогда не дружили.

– Да. Но Наргиз, оказывается, была в него влюблена.

– Что значит влюблена?! – заорал Акоп Левонович. – Какая ещё любовь?! – и вдруг, резко поменяв

тон, испуганно спросил, – А этот Арсен, случайно, не женат?

– Нет, нет. – Левон ободрительно закивал головой, – тут в этом плане всё чисто. Ни жены, ни женщины, ни девушки, ни ребёнка.

– Ты уверен?

– Да. Бедный парень и не успел. Прямо с пятого

курса – на фронт. Нет, я знаю точно. Мы искали со-провождающих, когда отправляли его, раненого, в Москву. У него одна старенькая бабушка, сама больная. Мать где-то затерялась, и никого из близких

не нашлось.

Акоп Левонович, казалось, окаменел. Потом

неожиданно тихо спросил:

– Сынок, что мне делать?

Левону захотелось обнять отца и, как маленького, прижать его к себе, – таким беспомощным и растерянным тот не выглядел ещё никогда. Но вместо этого

ответил

твёрдо,

как

озвучивают

продуманные

и не подлежащие сомнению решения:

– Папа, я думаю, надо нам подождать и больше

не принимать скоропалительных решений под горя-чую руку. Наргиз в госпитале ухаживает за моим товарищем, у которого нет близких. Давай посмотрим

33

с этой стороны, тут нет ничего такого. Выполняет свой

долг, так сказать. А что из этого выйдет, там видно будет. Поженятся – слава Богу. Не поженятся – тоже хорошо, не ровня Арсен нам, хоть и уважаю я его. Не будем вмешиваться в их дела.

Акоп Левонович в отчаянии схватился за голову.

Он проклинал Давида – жена, видите ли, ребёнок.

Ещё неизвестно, чей ребёнок! Мало ли жён с детьми

бросают… А тут даже не расписаны. Подонок. Нет, всё

правильно сделала Наргиз. Наргиз…

Сердце кольнула острая боль: правильно ли он поступил? Акоп Левонович вдруг почувствовал себя каким-то незначительным существом, которое может об-мануться, которому можно навязать чужие правила…

Ну что ж, если само провидение навязало ему свою иг-ру, и Наргиз была послана в Москву за своей судьбой, то более ничего не остаётся, как ждать.

В памяти смутно проступил образ Арсена. Никогда бы не подумал, даже в кошмарном сне, даже в шутку, что у него будет такой зять. Безотцовщина. Да

и мать… уж лучше бы её совсем не было. За такого

свою дочь Наргиз отдать? Акоп Левонович застонал.

Он, ведущий деловые переговоры с иностранными ми-нистрами, финансирующий политиков, должен пород-ниться…

Нет, он едет в Москву, он привезёт свою дочь назад. Сколько поухаживала, – ладно, Бог с ними обои-ми. Акоп Левонович резко встал.

– Папа, что с тобой?

Акоп Левонович рухнул в кресло, как подкошенный.

34

Глава 4. На ступеньку

вверх

Неделя, проведённая Наргиз в больнице, показалась ей месяцем – как здесь всё отличалось от того, что она видела до сих пор. «Грязная» работа, воздух, пропитанный лекарствами и испарениями от лежачих

больных, временами сводили с ума. Но она ни на миг

не пожалела о принятом решении, ведь ради настоящей любви идут и не такое.

Кроме того, к Наргиз впервые пришло ощущение

самореализации. Уважение и теплоту в глазах Каро

с Ингой, а также совершенно незнакомых людей она

заслужила тем, что делала конкретно здесь и сейчас, а не потому, что была хорошей дочкой большого человека. И, конечно, ничто не могло сравниться с ощуще-нием полноты бытия, когда она сидела рядом с не при-шедшим пока в сознание Арсеном и слушала его тихое, ровное дыхание.

Даже во время её недавнего триумфального докла-да на научном форуме для молодых учёных и специалистов, проведённом под эгидой ООН в Эдинбурге, Наргиз не покидало чувство, что всё это красивый

спектакль, где она просто заботливо наряженная кук-35

ловодом марионетка. А настоящая жизнь где-то рядом – пусть не такая красивая и не гламурная.

Теперь она чувствовала к самой себе уважение.

И надежду на ответную любовь того, ради которого без

колебаний шагнула «со сцены в жизнь». Этого момента – когда Арсен придёт в сознание, она ждала

с нетерпением.

Многочасовая операция прошла успешно, молодой

сильный организм час от часу возвращался к жизни, —

постепенно восстанавливался цвет лица, усиливались

биение пульса, дыхание. Всё более уверенными и ра-достными становились лица врачей.

Но всё же Наргиз этот момент пропустила. Она

вошла в палату из коридора и сразу ощутила, что всё

изменилось. Увидела Арсена с открытыми глазами.

Подошла к кровати, села на табуретку и встретила его

взгляд. Арсен молча смотрел на неё, потом закрыл

глаза.

– Ты узнал меня, правда? – тихо спросила Наргиз. – Это я, Наргиз, сестра Левона. Арсен, открой

глаза снова, попробуй сказать что-нибудь.

Арсен открыл глаза, чистые, как у новорождённого

ребёнка.

– Наргиз, – двинулись его губы.

Наргиз поднесла к нему стакан с соком, втиснула

в сомкнутые зубы соломинку. Сок весело поднимался

по соломинке, постепенно уменьшаясь в объёме.

– Наргиз, что ты тут делаешь, – еле слышно спросил Арсен.

36

Наргиз вдруг почувствовала себя в тупике.

– Я здесь работаю, – не нашла она более умного

ответа.

Губы Арсена дрогнули, глаза заволокло влагой:

– Я точно… на том свете… И твой образ принял…

ангел…

– Нет, Арсен. Всё реально. Я из Еревана в Москву

приехала… по делам отца, зашла проведать тебя, ты

был очень… плох. Мне врачи сказали, что операцию

задерживают, потому что не хватает медперсонала. Ес-ли нет ухода в послеоперационный период – любая

блестяще проведённая операция пойдёт насмарку. Ну

и я осталась.

Глаза Арсена закрылись. Потом он опять их открыл:

– А твои родители? Они разрешили?

– Да, конечно, – Наргиз чувствовала себя как человек, которому в разгар интересного фильма неожиданно напомнили об очень неприятной обязанно-сти. – Я приняла решение и они его одобрили.

На сегодня Арсену было этого достаточно. Но он, едва придя в сознание, думал и беспокоился о ней:

– Наргиз, что-то случилось? Так? – шептали его

упрямые губы.

– Ничего не случилось. Всё хорошо. Ты пришёл

в сознание. Следа не останется от твоего ранения. Ты

снова будешь сильный и красивый.

Бескровные губы Арсена мягко изогнулись в сла-бой улыбке:

37

– Нарочка… Нарочка…

Он сомкнул веки и, кажется, заснул. В палату вошёл Антон и без слов всё понял по счастливым глазам

Наргиз.

– Арсен пришёл в сознание. Он узнал меня и заговорил.

Наргиз вся светилась, лучилась радостью, на нена-крашенном лице заиграл нежный румянец, смеющие-ся губы наполнились соком.

Антон улыбнулся в ответ усталой, доброй улыбкой

врача, который, возвращая жизнь своими руками

и сердцем, благодарит каждый раз за это Бога. Он по-щупал пульс Арсена, чуть натянул кожу на щеке и же-стом поманил Наргиз из палаты.

– Наргиз, то, что Арсен пришёл в себя на девяносто процентов твоя заслуга, теперь уже никакой опасности нет. Всё, – сейчас переход на общий режим. И, думаю, уже через неделю-другую он сможет вставать, потом ходить потихоньку. Теперь, ты можешь быть совершенно спокойной.

– Спасибо, Антон. Огромное Вам спасибо.

– Наргиз, тут такое дело, – Антон замялся и тяжело вздохнул, – в общем, есть ещё один «беспризор-ный», так сказать. Не очень тяжёлый случай, но ес-ли бы ты согласилась немного присмотреть за ним

после операции…

Антон умоляюще смотрел на неё.

– А кто он?

– Лётчик, – опять тяжело вздохнул Антон.

38

– Я имею в виду национальность, – спокойно

уточнила Наргиз и, заметив обескураженный вид Антона, добавила, – Я могу ухаживать или за своим, или

за русским.

Антон судорожно проглотил слюну, снял очки, протёр их платком. Кашлянув, надел очки обратно

и тихо произнёс:

– Он – русский. Алексеем зовут. Ну, так как?

Наргиз кивнула:

– Переводите его сюда. Я всё сделаю, как надо.

Почувствовав замешательство Антона, вполне объяснимое для врача, вежливо кивнула ему, прощаясь, —

замяла принявший неприятный оборот разговор.

И с совершенно спокойной душой вернулась в палату.

Она искренне сказала, как чувствовала.

Наргиз вдруг овладела потребность поговорить, поделиться с кем-нибудь. Вытащила из кармана сотовый

телефон и с грустью подумала, что звонить ей, кроме

как Каро, некому. Сердце обволокла теплота: какой

Каро оказался простой, милый, остроумный. С Левоном такого понимания у неё не было никогда.

Впрочем, наверное, Левон не виноват, так заведено

у них дома: каждый знал своё место. Отцу – отцово, а брату – братово. Невозможно было сесть рядом

с братом, поговорить о том о сём, обсудить какие-то

проблемы – он, как отец, всегда был занят. Раздра-жался, когда дёргали «по пустякам», и выслушивал

только информацию, что нужно купить то-то, или

пойти на свадьбу к тому-то.

39

Впрочем, так ли виноваты отец с братом, платив-шие за карьерный успех чрезмерным напряжением.

Впервые Наргиз не отогнала мысль об отце. Интересно, о чём он сейчас думает? Сожалеет ли о том, как поступил с ней? И, будто прочитав её мысли, зазвонил

сотовый. Это Каро.

– Каро, Арсен пришёл в сознание! Он открыл глаза

и разговаривал со мной!

– Наргиз, твой отец заболел. Сердце…

– Да? – У Наргиз потемнело в глазах. – Что с па-пой?

– Сейчас всё хорошо, слава Богу. Был приступ, но сейчас всё хорошо. Наргиз, тебе надо вернуться домой.

Наргиз тяжело задышала. Потом набрала в лёгкие

воздух и сказала:

– Нет.

– Послушай, Наргиз. Он очень переживает. Давид

написал ему письмо и всё объяснил. Думаю, будет правильно, если ты вернёшься. За Арсена не беспокойся…

– Каро, дорогой, рядом с отцом – мама, Левон, десятки товарищей. Я там абсолютно не нужна. Разумеется, я – дочь, и я должна быть рядом с родителями.

Но сейчас моё место – здесь. Я позвоню и поговорю

с ними.

– Сестрёнка, ты – молодец. Я тебя очень люблю.

Честно говоря, никогда не думал, что ты – такая… Всё

правильно. Очень рад за Арсена. Кстати, я скоро, недели через две, собираюсь Ингу с детьми отправить

в Ереван. Можешь поехать с ними.

40

– Каро, я пока не решила, когда вернусь в Ереван.

Я обязательно позвоню домой и поговорю с нашими.

– Пока, сестрёнка.

– Пока.

Подошла к кровати Арсена, нащупала его пульс

и подумала, что завтра начнётся не то, чтобы новая

жизнь, а жизнь на другом уровне – ступенькой выше.

41

Глава 5. Анекдот

от Наргиз

– Ну, что, герой, выкарабкался? – довольно улыбаясь, спросил профессор. – С таким ранением в голову плюс три неумелые операции в полевых условиях, шансов было очень мало, даже с нашими возможно-стями.

– Не везёт мне в смерти, – мрачно проронил Арсен.

– Не везёт в смерти – повезёт в любви, – парировал профессор, многозначительно взглянув на Наргиз.

И вслед за ним все сразу же заулыбались и посмотрели на неё. С порозовевшими от смущения щеками, в белой косыночке, подчёркивающей чёрные, вразлёт, не знавшие пинцета брови и большие миндалевидные

чёрные глаза, в белом халате, опоясанным на тонкой

талии, – она удивительно гармонировала со своим

именем, и была очень похожа на этот весенний нежный

цветок, нарцисс. От волнения у неё заложило уши, она

не могла дождаться, когда же, наконец, все уйдут.

– Наргиз, – позвал Арсен, когда палата опустела.

Она села рядом. Он молча смотрел на неё и вдруг

сказал:

42

– Спасибо. Ты спасла меня.

И в этот полный нервного напряжения момент

в мозгу у Наргиз возник анекдот про спасение, который ей рассказали ещё в школе, и она засмеялась. Она

смеялась так, как будто хотела отсмеяться за всю эту

чёрную полосу, конца края у которой не было видно.

– Извини, у меня в памяти всплыл один анекдот.

– Расскажи.

– Нет, что ты. Я не умею рассказывать анекдоты, и вообще он такой глупый и старый. Я его слышала, наверное, в пятом классе. Девочки рассказывали в раз-девалке на уроке физкультуры.

– Наргиз, – послышался слабый голос с соседней

кровати. – Расскажи анекдот.

– Ой, Алёша, какой ещё анекдот. Да я, если бы