скачать книгу бесплатно
– Молодчина! – похвалила Анджела. – Заведи себе сердечного друга, правильно! Жизненный опыт никогда не помешает. Будет о чем петь.
Анджела – одна из немногих людей, которые используют такие выражения, как «сердечный друг», без иронии.
– Хорошо, постараюсь, – отозвалась я.
Следом шло занятие по актерскому мастерству со Стефаном, который всегда носил длинное черное пальто и без тени улыбки обращался ко всем «дружок». Мы по очереди погружались в воображаемые пространства, а он стоял сзади, привалившись к стене, и наблюдал за нами.
– Где она? – допытывался он. – Что она чувствует? Сколько ей лет? Можно ли это понять по ее поведению?
В обед я осознала, что сэндвич забыла дома, поэтому пришлось пить пустой кипяток. Бет – она участвовала во всех постановках, потому что была единственным меццо на нашем курсе, – поинтересовалась, почему я ничего не ем. Я ответила, что у меня детокс.
– О-о, как интересно! – воскликнула она. – Никогда такого не делала. А это полезно для голоса? Может, мне тоже попробовать?
Однажды я услышала, как ребята-певцы обсуждали магистрантку, которая жаловалась, что у нее нет денег: «Как будто она одна такая!» – и я не собиралась совершать ту же ошибку. А вот если ты заботишься о здоровье – это другое дело. Еще и похвалят.
После обеда я занималась самостоятельно, а потом было общее занятие с Марикой, нашим деканом. Проходило оно в концертном зале – окон нет, освещена только сцена. Зал был рассчитан на несколько сотен зрителей, а на занятии присутствовал только наш курс – двенадцать человек, которые теснились на первых рядах, строчили конспекты и заискивающе кивали словам Марики.
Я была рада, что сегодня мне не нужно петь. Я не могла сосредоточиться на учебе, все думала, почему согласилась с ним встретиться – с человеком, который по меньшей мере лет на десять старше меня и вызывает едва ли не неприязнь. «А вдруг это будет полное фиаско», – сказала я Лори, поделившись с ней своими сомнениями: не отменить ли встречу. «Ну да, – отозвалась она. – Не исключено. Но фиаско может подстерегать где угодно».
Марика сегодня была настроена особенно придирчиво, поэтому никому не удавалось пропеть больше одного-двух тактов – она каждого тут же прерывала. За плечами у нее была блестящая сценическая карьера, а с недавних пор она возглавляла вокальный факультет, и все ее боялись. Иногда она очаровательно чудила – танцевала, махала руками и заставляла студентов изображать дерево, – а через минуту могла едко высмеять твое исполнение.
Сейчас она разносила Натали. Та пела двадцать секунд, после чего Марика ее остановила.
– Текст размазан по музыке! – объявила она. – Всюду удвоенные согласные. Места живого нет! Одни дифтонги да дифтонги! Зачем вам столько дифтонгов?
Она прикрыла рот рукой, словно испытывала физическую боль.
– Зачем? – вопросила она.
Натали, казалось, хотела что-то сказать, но это было бы ошибкой. Вопросы Марики почти всегда риторические, и она не любит, чтобы ее выступление прерывали попытками на них ответить. К счастью, прежде чем Натали успела вымолвить хоть слово, Марика сама принялась проговаривать текст.
– E pur cos? in un giorno perdo fasti e grandezze? – продекламировала она по-итальянски с произношением, о котором настоящий итальянец мог только мечтать. – «Неужто за один день я утратила всю свою славу и величие?» Вот к чему мы стремимся. Примерно так. Давайте, спойте как я.
– E pur cos?…
– Нет, нет, нет! – в отчаянии перебила Марика. – Не так! А вот так. E pur cos?, E pur cos?. Я что, не по-английски говорю?
Одна из ее любимых шуток. Мы все с готовностью захихикали.
Она позволила Натали еще разок попытать счастья, но перебивала ее через две ноты на третью, так что ничего вразумительного у той не вышло. Зато лицо Натали стало куда убедительнее отражать все смятение Клеопатры. Может, именно этого Марика и добивалась.
– Вот откуда у вас здесь апподжиатура? – кричала она. – Апподжиатура – это диссонанс. Для большей выразительности. Зачем нужно выделять просто имя, скажите на милость? Нет, конечно, иногда, – признала она, – бывают обстоятельства, когда апподжиатура на имени необходима, но ЗДЕСЬ НЕ ТОТ СЛУЧАЙ! Не надо так делать. Уши бы мои этого не слышали!
Или:
– Вы же вроде сказали, что разбирали текст с преподавателем итальянского, я не ошибаюсь? Или ошибаюсь? Бога ради, разберите еще разок!
Или:
– Эта нота должна звучать слитно с той. Вообще говоря, оно все должно звучать слитно, но нам бы пока с этим справиться…
Или:
– Это важное слово, Натали, так дайте понять, что оно важное! Это активное слово! Вы понимаете, что значит «активное слово»? И что же? Ну так не дакайте, раз не понимаете! Мы не в начальной школе!
Натали покорно согласилась: не в начальной, и Марика наконец нас отпустила, зевая, как кошка, которая наигралась с мышкой и вместо того, чтобы ее съесть, позволила ей убежать.
До встречи оставался еще час, поэтому я пошла в кафетерий. Софи с выпускного курса, которую я дублировала в «Манон», обедала в одиночестве, и я подсела к ней.
– О, ты еще здесь, – удивилась она. – У тебя сегодня репетиция?
– Нет, просто встречаюсь вечером кое с кем.
– А-а. А у меня дополнительные занятия, – проговорила Софи таким тоном, что сразу стало ясно, кто тут делом занят, а кто балду пинает. – Тим исхитрился найти для меня окошко. Мне для одного прослушивания нужно отработать «Так поступают все женщины», и это меня просто убивает. Надеюсь, хоть он поможет.
Она пробежала пальцами по макушке и рукой потянула голову набок. В шее у нее что-то хрустнуло.
– Ну как тебе «Манон»? – поинтересовалась она.
Когда Софи говорила, то всегда бурно размахивала руками, словно кругом публика, жаждущая ее послушать, и она, так уж и быть, позволяет себе внимать.
– Да ничего, все нормально, – отозвалась я.
Это был первый концерт с тех пор, как я начала здесь учиться, и самостоятельной партии мне не досталось – только замена. Как тут не расстроиться.
– Ты же больше привыкла к субреткам, нет? – спросила Софи. – Во всяком случае, я так поняла. «Манон» для тебя не слишком ли большая? Конечно, бестолково тут у нас все устроено. Дают людям партии, которые в крупных театрах никогда петь не придется. Никакой пользы для резюме, да?
– Не такая уж «Манон» и большая. Тем более я уже имела с ней дело.
– Там, где раньше училась?
– Ну да.
– Знаешь, многие девчонки с моего года удивлялись, как ты к нам поступила. Когда увидели списки, я имею в виду. Не потому, что ты плохо поешь! – быстро добавила она. – Конечно, я не в этом смысле! Но то место, где ты раньше училась, – это даже не консерватория, так ведь? Народ обсуждал, что у тебя, наверное, какое-то недюжинное дарование. Ну, еще до того, как лично с тобой познакомились.
– Хм, спасибо, – сказала я, хотя комплимент был сомнительный.
За месяц в консерватории я усвоила, что попасть сюда – вовсе не гарантия успеха, как я, дурочка, поначалу думала. Просто теперь у меня есть хоть какие-то шансы на выигрыш, тогда как прежде не было ни одного. Даже внутри консерватории мы участвовали в бесконечных прослушиваниях, и на всех ролей не хватало. Конкуренция была сумасшедшая, и пока я плелась в хвосте. Перед занятиями, где мне предстояло петь, я часто вспоминала тот момент на вступительном прослушивании, когда Анджела улыбнулась и сказала «браво», – потому что теперь я чувствовала, что не гожусь сокурсникам в подметки. Они говорили на другом языке, обсуждали людей, которых я не знала, компании, о которых я никогда не слышала, внешние прослушивания, на которые я не попадала, так как никто не удосуживался мне о них сообщить.
Софи потеряла ко мне интерес и принялась массировать челюсть.
– Голос сегодня что-то не в духе, – сказала она.
Я пока еще не начала говорить о собственном голосе как об отдельной сущности. И мысленно отметила: вот как надо.
– Гортань зажатая, – добавила она.
Вывалила язык изо рта и принялась его жевать.
* * *
Я ждала Макса, как мне казалось, целую вечность.
Сначала я испытала унижение на входе: я-то надеялась, что он меня уже ждет, а в итоге пришлось объясняться с девушкой на входе.
– На кого забронирован столик?
– На Макса. Наверное.
– На это имя ничего нет. А фамилия как?
– М-м…
Пришлось искать в книжке его визитку, которую я использовала как закладку. Увидев ее, девушка оценила ситуацию заново и заулыбалась мне совершенно иначе. Когда я протянула ей пальто, она покосилась на рваную подкладку и взяла его с выражением вежливого отвращения, словно врач, который старается не скривиться при виде горшка с кровавой мочой пациента. Затем я долго маялась над винной картой, не в состоянии принять решение, заказала наугад бокал какого-то вина из середины списка, выпила его – слишком быстро – и только потом подумала: будет выглядеть не очень, если он придет, а я уже сижу перед пустым бокалом; тогда я заказала еще один. Потом я стала злиться. Где он, черт побери, шатается и почему не сообщил, что задержится? Я уже стала подумывать о том, чтобы уйти, но сообразила, что тогда за вино придется платить самой.
Макс опоздал на двадцать минут, но вошел с таким видом, будто явился вовремя. Отдал на входе пальто, отпустил какую-то шуточку, и они с той девушкой дружно рассмеялись. Ко мне он не спешил.
Вставать, когда он подошел, я не стала. Он мимоходом сжал мое плечо и сел.
– Прости, что опоздал, – сказал он. – Говорил с клиентом из Нью-Йорка. Такой дотошный тип! Еле от него избавился.
– Ничего страшного.
Тут я вспомнила, что собиралась кокетничать:
– Ты же вроде говорил, что сам какая-то важная шишка?
– Разве? – отозвался он. – Вряд ли я мог такое сказать.
– Мне показалось, ты на это намекал.
Слегка растерянная улыбка – и повисла пауза. Молчание затягивалось, и я пригубила вина, чтобы спрятать лицо.
– Так вот, – проговорил он. – Я так понимаю, ты пришла пораньше?
– Я ходила в католическую школу. Чувство вины въелось мне в плоть и кровь. Я физически не способна опаздывать.
Что я, черт возьми, несу? Макс смотрел на меня, словно я причудливое произведение современного искусства, поглазеть на которое занятно, но, что имел в виду его создатель, непонятно.
– Да и репетиции приучают, – добавила я, желая сказать что-нибудь более осмысленное. – Если тебя нет на месте, когда режиссер готов начинать, тебя больше никуда не позовут.
– Так ты это всерьез говорила?
– Всерьез? Что говорила?
– Про оперу. Ты сказала, что поешь в опере.
– Конечно всерьез! А ты решил, что я вру?
– Не то чтобы врешь… – отозвался он. – Просто это меня удивило, вот и все. Я как-то иначе представлял себе оперных певиц.
– В смысле, черт подери?
Что бы я ни говорила, выходило все не то – монотонные, рубленые фразы, как в сообщении, которое читает робот. Макс засмеялся.
– Вот это да! – сказал он. – Не знаю. Просто ты совсем еще молоденькая. С виду, по крайней мере.
– Мне двадцать четыре года.
– Ну вот. Разве в таком возрасте уже поют в театре? У меня была знакомая, которая недолго выступала в опере, но потом засела дома с детьми. Она, мне помнится, много лет училась. Но, может, у нее особого таланта не было.
– Я тоже еще учусь. В консерватории.
– Ага, понятно, – откликнулся он. – Значит, ты не занимаешься этим профессионально.
Все мое тело напряглось, словно защищаясь – как если бы он меня толкнул.
– Думаю, все зависит от того, что подразумевать под «профессионально», – проговорила я. – Я пою перед публикой. Иногда мне за это платят, иногда нет: ну какой артист откажется покрасоваться на сцене, пусть и бесплатно. Поэтому, возможно, под твое строгое определение я не подхожу.
Я пыталась соответствовать тому мужчине, каким запомнила его с первой встречи, старалась держаться холодно и сухо – как умела Лори, – но, похоже, его это только сбивало с толку. Он изменился, и меня это дезориентировало – будто поднимаешься по лестнице в темноте и думаешь, что впереди еще одна ступенька. Спотыкаешься, и мир уходит из-под ног.
– Ты вроде бы не была такой агрессивной, – сказал он. – В тот раз, я имею в виду. Может, я тебя застал в хорошем настроении. Но, так или иначе, ты права. Воображения я начисто лишен.
Пока я пыталась придумать остроумный ответ, подошел официант и стал перешучиваться с Максом, подкалывать его – мол, заставил девушку ждать. Макс откликался в эдакой потакающей манере – уж мы оба понимаем, что я тебе просто подыгрываю. Я до боли вонзила острие каблука в икру другой ноги. «Держи себя в руках. Хватит строить стерву. Ему это не нравится».
Когда официант ушел, Макс непринужденно, словно мы только что сели за стол, поинтересовался, бывала ли я в Нью-Йорке. Нет, ответила я, я вообще нигде не была. Он сказал, что одно время жил там и до сих пор иногда наведывается по работе.
– Очень странный город, – продолжал он. – Там можно делать все, что хочешь. И когда хочешь. Помнишь, как в детстве представляешь себе взрослую жизнь? А потом вырастаешь и обнаруживаешь, что все гораздо скучнее. Однажды – дело было в феврале…
Официант принес бутылку вина и чистый бокал для меня и налил нам обоим. Я молчала и слушала – это казалось мне самым безопасным.
– Мы целой компанией решили проветриться после работы, – рассказывал он, – и зашел разговор о лете. Все застонали, как соскучились по теплу. Кто-то из нашей компании сказал, что знает один бар на крыше. С обогревателями. И гриль там круглый год. Времени было два часа ночи, но мы взяли такси и поехали туда – и внезапно наступило лето. Летняя ночь как она есть – в воздухе аромат мяса, в лицо пышет жаром. Забавное дело, – продолжал он. – В Нью-Йорке всегда можно определить, кто местный житель, а кто турист, потому что приезжие бредут по улицам, задрав головы. Как дети, которые пытаются отыскать в толпе родителей. Я тоже этим грешил. Никак не мог к ним привыкнуть – к этим громадинам, – хоть и прожил там несколько лет.
– Жалеешь, что уехал?
– Да нет, наверное. Недавно мне, кстати, предлагали снова перебраться туда. Но я отказался. Я же в деревне вырос. Постоянно жить в городе не по мне.
Макс стал рассказывать, как однажды, когда только переехал в Лондон, еще до появления гугл-карт, попытался пешком дойти от «Эджвер-роуд» до «Эджвера», полагая, что они должны быть где-то рядом[1 - «Эджвер-роуд» – название двух станций метро в центре Лондона. «Эджвер» – конечная станция Северной линии лондонского метро, расположенная в пригороде. Здесь и далее – примечания переводчика.], – и меня начало отпускать. Я поняла, что это не проверка. Он не пытался поймать меня на ошибке и завалить. Наоборот, старался развлечь. И даже, как мне казалось, произвести впечатление. Официант принес еду и долил вина в бокалы, и я внезапно ощутила прилив счастья. Пусть эта новая его версия перекроет старую, решила я, пусть он таким и останется.
– А ты когда переехала в Лондон? – поинтересовался он.
– Не так давно. Летом. В сентябре началась учеба.
– И как тебе здесь?
– Да ничего.
– Ничего? А где ты живешь?
