Римшот для тунца

– Не унимается, говорю.

– А почему в ментовке? Вы ее с матерью убили, что ли? –выдвинул я абсурдную гипотезу.

– Вчера мать пришла с работы поздно. Расстроенная. Сказала, что увидела на дороге мертвого Гаврюшу. Его машина, видимо, сбила.

У меня засвербило в носу. Гаврюша – дворовой кот, наш с Надькой любимец.

– Бедный старик, – сказал я, вспоминая его добродушное, улыбчивое лицо с поломанными усами и устремленными в вечность, мудрыми глазами. – Святой был.

Нет, я не богохульствовал! Гаврюша был очень добрый, душевный, деликатный кот. Я постоянно выносил ему еду. При этом он всегда садился в сторонке, уступал угощение кошкам, котятам и молодым котам, а потом ел сам. Полосатый, с огромной теплой плоской головой, это был, без преувеличения, лучший человек в нашем дворе.

– Не плачь, – сурово сказала Надька. – Мы с матерью решили его закопать в цветнике под домом.

– А почему мне не позвонили?

– Потому что. Не хватало, чтобы ты в могилу начал кидаться, – Надька сделала ударение на первом слоге, отчего ситуация показалась еще более печальной.

Я представил жалкую ямку на газоне, старое тельце Гаврюши и заголосил.

– Прекрати, он уже в раю, – строго сказала Надька. – Мы с матерью вышли во двор, как стемнело. Совком выкопали яму. Положили его туда в полотенце. Только засыпали землей, как видим, к нам идут менты. Стали спрашивать, что по чем. Мы объяснили. Они сказали, что придется проехать. Оказывается, Клизма увидела нас из окна и вызвала ментов. Она им сообщила, что я нагуляла младенца, мы его с матерью задушили и закопали, чтобы скрыть позор.

– Не может быть! – выдохнул я.

– Может. У матери спроси.

– Ну и тварь. А что вы делали в ментовке?

– Объяснительные писали. Нас водили по кабинетам, опрашивали. Потом отпустили, и мы пошли домой.

– Ночью?

– В три часа.

– Дай слово, что всегда будешь мне звонить в таких случаях. Мы всегда должны быть вместе!

Надька улыбнулась и слегка стукнула меня в живот банкой горошка. И это было гораздо приятнее, теплее и чище, чем поцелуи всех красавиц вместе взятых.

Вернувшись домой, я долго думал о Надьке, о ее мягкосердечной матери, о покойном Гаврюше. Сил не было даже помыться перед сном. Но все же свою литературную миссию я выполнил, написав в дневнике корявым, неразборчивым почерком: «Серая Шейка, подтянулась на руках и вылезла из полыньи».

Следующий день у меня был распланирован. С утра я собирался написать эпитафию на смерть Гаврюши. Я знал, что смогу. Слова уже роились в моей голове, осталось только выплюнуть на бумагу. Затем мы с Надькой договорились найти камень посимпатичнее, чтобы установить на могиле любимца. Еще я пообещал своей боевой подруге, что поговорю с ее матерью – ее опять надо было вырывать из паутины. На этот раз кто-то ловко соблазнил ее сетевым бизнесом, и на все свои жалкие деньги она стала закупать сомнительную продукцию, ту, что от всех болезней и невзгод: крема, напитанные энергией радуги, дождевую воду, собранную тибетскими девственницами в полнолуние, чудодейственные капсюли, содержащие мощи космических пришельцев с Сириуса. Неважно, кто ее втянул в эту сектантскую организацию, но тетя Валя слепо уверовала в чудо, отчего их и без того неизбалованный едой маленький холодильник был звеняще пуст. Надька питалась у нас.

Вечер я хотел посвятить себе, считая, что заслужил поиграть пару часов в сетевую игру «World of Tanks», тем более, я скопил пару миллионов виртуальных денег на приобретение крутого танка Т-62А. Но все пошло не так, как я запланировал.

Совру, если скажу, что совсем не ждал звонка от Наташи. Я чувствовал, что она добрая девушка и по всем канонам человеколюбия должна позвонить и справиться обо мне. Конечно, мне далеко до Басе, но в некотором роде я тоже поэт. Взять мой телефон у Семена – пара пустяков. Поэтому, когда в телефонной трубке раздался знакомый мелодичный голос, я почувствовал радость.

– Чем занимаешься? – участливо спросила она.

– Дописываю эпитафию на смерть кота.

– Понятно, – нисколько не удивилась она. – У меня к тебе дело.

– Говори.

– Хочу предложить тебе тему. Семен сказал, что ты в творческом простое, не знаешь, о чем писать.

– Это не совсем так, – промямлил я.

– Нет, ты послушай. Пятнадцатилетней девочке родители подарили на День рождения черепашку. Девочка разочарована. Разве о таком подарке мечтают в пятнадцать лет! Но она добрая – ухаживает за ней, кормит одуванчиками. (Ты тут разовьешь сюжет). И вот черепашка начинает ежедневно откладывать яйца. Золотые.

«Ай да Наташа! И это после воспевания японского аскетизма и простоты!» – подумал я, но вслух сказал: «По-моему, этот сюжет уже где-то был. «Курочка Ряба» называется, или я ошибаюсь?»

Но она переключилась на другое:

– А ты знаешь, что нам дали добро на организацию Выставки Современного Искусства «Монолог Тунца»? Там будут картины, скульптуры, инсталляции и прочие арт-объекты современных авторов. У меня будет отдельный стенд, буду представлять «Сёдо» – японскую каллиграфию. Под мероприятие выделили цех бывшего завода. Вот, хотим привлечь тебя.

– В роли художника? – осторожно поинтересовался я.

– Давай при встрече все расскажу, – уклончиво ответила она.

– Ну, хоть в двух словах, – попросил я.

– Понимаешь, мы хотим заявить о себе, привлечь к себе внимание. Чтобы люди узнали о нас, пришли, познакомились с нашими работами. Ведь как это ни банально звучит, все, что мы создаем, мы делаем это для людей.

Я слушал и никак не мог представить свою роль в этом мероприятии.

– Выставка продлится месяц. Каждое воскресенье мы планируем проводить интерактивные перформансы перед показом. Будет несколько участников. В центре мы установим ударную установку, на которой будет играть Борис. Ну, ударник, ты его видел у Семена. Вокруг ударных инструментов в балетной пачке будет танцевать Софья.

– Кроме барабана, других инструментов не будет? –уточнил я.

– Нет, в том-то и дело. Это будет авангардно, ярко, неожиданно. Представь: брутальный Борис с татуированными руками, его соло на ударных, и хрупкая Софья с ее классическими балетными па.

– В огороде бузина, а в Киеве – дядька, – вырвалось у меня.

– Я тоже буду принимать участие в инсценировке, буду ходить среди гостей в костюме гейши и совершать одзиги.

– А это что такое?

– Одзиги – это традиционные японские поклоны.

– Может, вместо поклонов лучше посетителям конфеты раздавать?

– Нет, не лучше. Они должны настроиться на волну с тем прекрасным, что их ожидает впереди.

– А я? Что должен делать я? Подавать барабанные палочки Борису? Или помогать крутить фуэте Софье? А может, нести шлейф твоего кимоно?

– Зачем? – удивилась Наташа. – Ты будешь делать то, что у тебя лучше всего получается – читать свои стихи.

– Приехали! Под барабанный бой, возле снующей балерины и на фоне твоих поклонов? По-моему, моя поэзия там будет лишняя. Я туда точно не впишусь!

– В этом-то и смысл – соединить между собой абсолютно несочетаемые вещи, как ты не понимаешь! Мы живем в жестоком мире, балансирующем на грани развития и распада. Этот перформанс погрузит посетителей в нашу противоречивую сокрушительную реальность, настроит на правильное восприятие представленного искусства.

Мне было нечего сказать.

– Соглашайся. Послужи искусству. Выполни свою миссию, – я почувствовал в ее голосе жалобные нотки. Совсем как в тот вечер на чердаке, когда она рассказывала про бедственное положение Басе.

– А какие стихи ты мне предлагаешь читать? Об искусстве, художниках, картинах? У меня таких нет.

– Зачем о картинах? Читай про ручейки, про капель, у тебя же есть такие?

– Дай время все обдумать, – попросил я. – И еще. Если что, можно я возьму с собой свою боевую подругу?

– Конечно можно! – почему-то обрадовалась Наташа.

Наверное, это была гарантия того, что я больше не буду посягать на нее, и, следовательно, не стану подвергать обструкции ее унылого и тухлого Элимира.

– А эта твоя подруга – она что-нибудь умеет делать? Может, она поет или акробатические номера делает?

– Надя? Она пловчиха. Очень хорошо плавает на длинные дистанции. Первый юношеский.

– Вот и отлично! Для нее тоже найдется роль.

– То есть? Уж не собираетесь ли вы водрузить на сцену чан с водой, чтобы она в нем барахталась?

– Неплохая мысль. Надо подумать. Времени осталось мало, – вслух рассуждала Наташа, – бассейн мы ей организовать не успеем. Но есть идея! Как тебе такой вариант: во всю длину сцены мы начертим плавательную дорожку, натянем две веревки с буйками, как в настоящем бассейне…

– И?!!

– И запустим между ними твою подругу. Она будет ходить туда-обратно и делать взмахи руками, как в плавании – баттерфляй, брасс, кроль – не важно.

– А на спине? – поинтересовался я, стараясь довести ситуацию до абсурда.

– Можно! – не поняла моей иронии Наташа. – И еще. Было бы хорошо, чтобы она при этом была голая.

– Здрасьте! Приехали! – возмутился я.

– А что тебе не нравится? Во-первых, нет ничего прекраснее человеческого тела. А, во-вторых, детали никто не увидит, поскольку плавательную дорожку мы сделаем в самой глубине сцены. Зрители только увидят очертание красивого тела и размашистые движения.

– Нет, – категорически обрубил я. – Даже не мечтайте. Если она даст согласие принять участие в вашем шоу, то выступать она будет только в своем спортивном купальнике!

– Хорошо, – разочарованно протянула Наташа.

– А ты сама бы смогла? Вот так, перед всеми голой?

– Ради искусства – смогла бы, – важно изрекла Наташа.

Я содрогнулся.

– Куда нам подойти и когда?

Она назвала адрес и мы условились встретиться.

Я не сомневался, что Надька согласится. Ведь мы же братаны, мушкетеры! Попроси она, и я бы поступил так же. Вдруг я представил, как Надька меня просит принять участие в подобном перформансе, где моя роль – бороться с самим собой на ковре, демонстрируя самому себе приемы САМБО. Вот я сам себе делаю подсечку, потом захват, потом сам же себе – удушающий. Комедия. Но в Надькином случае было еще нелепее. Для моего вида спорта хотя бы не требуется вода.

Территория бывшего завода была запущенной. Основными жителями здесь были одуванчики. Среди разбросанных производственных корпусов некогда процветающего завода мы с легкостью нашли самый убогий. Там и предполагалась Выставка Современного Искусства «Монолог Тунца». Едва вошли, как нас моментально вовлекли в действо. Помимо знакомых лиц, здесь было человек десять незнакомых. Пока шли приготовления, я изъявил желание посмотреть выставку. Наташа сказала, что картины привезут в день открытия, так как опасаются за их сохранность. Однако, некоторые экспонаты уже на месте. Она махнула рукой в сторону арочного свода, ведущего в смежное помещение. Взявшись за руки, мы с Надькой пошли в указанном направлении, туда, где должна разместиться выставка. Я хотел увидеть то, что называется современным искусством и приобщить к нему свою боевую подругу. Пусть я сегодня не увижу картин, но скульптуры и изваяния меня интересовали не меньше.

Нашему взору представилось огромное помещение, поделенное на две части длинным коридором, по обе стороны которого располагались соты выставочных павильонов. Мы с любопытством стали заглядывать в них, но кроме обрезков металлических труб, наваленных в кучу непонятных предметов и прочего мусора там ничего не было.

– А где? – в Надькиных глазах было неподдельное удивление.

– Наверное, еще не завезли, – успокоил я.

– Так она ж сказала, что часть уже там стоит, – не унималась Надька.

– Она могла и ошибаться, – урезонил я.

Грубоватая и лишенная сантиментов в повседневной жизни, она предстала передо мной в ином свете – беспомощная, доверчивая, как будто ей посулили конфетку и обманули. Я сердцем посмотрел на свою подругу и спросил себя: «Есть ли еще хоть один человек во Вселенной, готовый ради меня раздеться перед толпой незнакомых людей и отправиться в плавание посуху?» От умиления я чмокнул ее в крепкое мужское плечо, потому что до щеки я бы не дотянулся в силу ее роста. Неизвестно, что привело ее в больший ступор, сухой бассейн или мой поцелуй, но когда мы вернулись к остальным, она раздевалась, как заведенная, совершая быстрые механические движения, полностью погруженная в свои мысли, отчего со стороны выглядела как заправская стриптизерша. Все смотрели на мою боевую подругу. Ее высокий рост, мощная мускулистая спина с рельефной «бабочкой» и потрескивающие от избытка силы ноги, не могли не вызвать уважения. К тому же, по ширине в плечах ей не было равных среди присутствующих. Оставшись в строгом закрытом купальнике, она деловито обратилась к Наташе:

– Шапочку надевать?

Не успел я крикнуть «нет!», как Наташа ответила:

– Конечно.

Надька ловко натянула резиновую шапочку, от чего ее голова стала казаться непропорционально маленькой, а взгляд – тупым. Меня всегда поражает, насколько уродуют людей эти нелепые резиновые головные уборы. Ее поставили между веревками с буйками. Я видел, как привычно напряглось ее тело. Она подала вперед мощные плечи и поиграла мускулами сильных рук.

– Надо было, что б она еще ласты надела, – прошептал кто-то Наташе, и я сразу различил знакомый голос алкоголика, балующегося рисованием.

– А в питач?!! – грозно крикнув, я рванул к шептуну, но тухлый смельчак лихо растворился среди присутствующих.

– А ты что стоишь? – обратилась ко мне Наташа. – Где твой костюм?

– Какой еще костюм? – испугался я, со страхом поглядывая на стоящую между веревок полуголую Надьку.

– Я тебе забыла сказать, прости. Подыщи себе что-нибудь в романтическом стиле: бархатный пиджак, кружевную блузу, бант, жабо… Ну, ты меня понял.

– У меня такого нет.

– Тогда я беру это на себя. Иди.

Наташа подтолкнула меня к сцене. Кроме импровизированного бассейна, на сцене уже находился Борис со своей ударной установкой. В ожидании томилась Софья в нереально белой короткой пачке и замызганных пуантах. Кто-то из организаторов дал отмашку, и действо началось. Борис знал свое дело, он виртуозно использовал различные аппликатуры. Слушая его, я убедился, что ударные – это абсолютная свобода, заключенная в одном организме. Полным контрастом воинственной музыке казался воздушный и невесомый танец Софьи, восхищаясь которым, я мысленно простил ей все ее жизненные поиски и прегрешения. В это время Наташа сновала среди присутствующих, отдавая им низкие поклоны, наклоняя тело под углом девяносто градусов. Но ярче всех была Надежда. Ловко маслая сильными руками, она яростно металась из одного конца дорожки в другой, как будто на кону была Олимпийская медаль. Сплоховал один лишь я. Засмотревшись на своих соучастников, я забыл, зачем я тут. Из-за меня пришлось все начинать сначала. Зато во второй раз, я органично влился в действо и запричитал в микрофон:

Люблю осеннее дыханье,

Сырой земли благоуханье,

И хруст осеннего листа,

И дождь, что тянется с утра.

Мне мило клена полыханье,

Осины робкое дрожанье,

И важность белого гриба,

И шустрых белок суета.

Здесь нет следа от умиранья,

Прощанья или расставанья,

Но есть природы красота.

Ведь осень – дивная пора!

На последнем слове Борис сделал завершающий римшот по барабану, Софья замерла, как мраморное изваяние, и только Надька все плыла и плыла, выбрасывая вперед свои мускулистые руки. Но в этом было даже что-то загадочное и значительное.

– Отлично! – крикнула Наташа.

– Супер! Класс! – зашумели все.

Ко мне протиснулась Надька в своем нелепом наряде.

– Пич, ну как?

– Ты была лучше всех! – сказал я, улыбнувшись ей. – Это они тебе кричали.

Она стянула с головы резиновую шапочку. Впервые в жизни я увидел ее такой счастливой. Когда мы вышли на улицу, было уже поздно. «Одуванчики пошли спасть», – с умилением подумал я.

– Как хорошо, Пич! – сказала Надька и крепко, по-мужски, обняла меня за плечи. Я прихватил ее за крепкую плотную талию, выше у меня не получилось из-за роста.

– Я впервые увидела настоящее искусство, – сказала она, имея в виду наше сомнительное выступление.

Я промолчал. Все же настоящим искусством для меня был «Девятый вал» и «Лебединое озеро». Но высказаться прямо и без прикрас в такой трогательный момент я не посмел.

– Пич, я даже не мечтала о таком. Ты меня всегда бери на искусство.

– Конечно, – ответил я, испытывая угрызения совести. По правде говоря, было б лучше начать знакомство с настоящим искусством с картиной галереи или театра.

Потом она, немного смущаясь, сказала:

– А правда, что у тебя кризис и ты не знаешь, о чем писать?

– Есть такое, – я не стал ей врать.

– У меня есть история. Послушай. Во время соревнований пропадает спортсменка. Вышла на дорожку, а к финишу не пришла – пропала. Все стали волноваться, искать. А она превратилась в русалку и стала мстить всем, кто ее обидел. Она могла возникать везде, где есть вода: в ванне, душе, умывальнике, унитазе, даже в стакане с водой. Ну как?

– Мне нравится, – сказал я. – Обязательно напишу. Ты мне будешь помогать, я же в плавании не очень.

Дома я обнаружил несколько непринятых звонков от Наташи и тут же перезвонил.

– Ваня, все было великолепно! Ты молодец! А Надя! Потрясно выступила!

Она была под впечатлением.

– Да, я хочу тебя обрадовать. Я нашла для тебя костюм. Ты рад?

– А какой он? – осторожно поинтересовался я.

– Мама жертвует свою итальянскую блузку, а соседка дает на прокат очень стильный кардиган. Только аккуратно! Я дала слово, что с ними ничего не случится.

– А нет ли в гардеробе твоей мамы или вашей соседки длинного бархатного платья в пол? Чего уж мелочиться, к чему эти полунамеки. Предстану в платье. А ты мне розу пришпилишь на декольте, – сказал я не без сарказма.

– Что ты! Это уже будет фарс, – не поняла иронии Наташа.

– А женская блуза, да еще вкупе с женским кардиганом – это не фарс?

– Конечно, нет. Если тебя смущает застежка на другую сторону…

Но я перебил:

– Вытачки меня тревожат гораздо больше.

Но Наташа смогла бы уговорить и банановую пальму так, чтобы та разродилась сливами. Я махнул рукой и переключился на другое.

– Хотел своей подруге экспонаты показать, а их, видимо, еще не привезли?

– Почему же? Кроме картин, все уже на своих местах.

– Но там только мусор, трубы какие-то.

– Как тебе не стыдно! – с укором сказала Наташа. – Это не мусор, это инсталляции и композиции наших современных ваятелей.

– Вот так искусство! – парировал я. – Наш дворник, Женя-узбек, каждое утро складывает такие инсталляции возле подъезда, чтобы потом погрузить на мусорную машину.

Наташа не обиделась и сказала по-доброму:

– Жаль, что вы без меня ходили. Я очень хочу тебе показать некоторые работы. Уверена, что тогда ты посмотришь на них иначе.

Я ничего не ответил.

– А подруга твоя молодец!

– Дерьма не держим, – неудачно пошутил я.

Не забыл обо мне и Семен.

– Наташа сказала, что ты посмотрел часть экспонатов. Интересно узнать твое мнение.

– Не то! – высказался я прямо и без затей.

– «Не то!» – записал в своем дневнике Лев Толстой после первой брачной ночи с Соней Берс. Однако ж, прожил с ней всю свою жизнь.

Он был в своем репертуаре.

На сон грядущий я записал в дневник: «Серая Шейка, увидев в кустах Лиса, послала его куда подальше и пошла в лес с высоким подниманием бедра».

Мы провели еще пару репетиций до того, как наступило торжественное открытие Выставки «Монолог Тунца». Во время одной их них Наташа повела нас знакомиться с экспонатами. К нашему с Надькой стыду, за горы мусора мы приняли атр-объекты: инсталляции, композиции и прочие пространственные скульптуры. Наташа была прекрасным гидом.

– Ребята, главное – это настрой. Почувствуйте в себе антенны. Настройте их на нужную волну, и ваш духовный мир обязательно отзовется на сигнал, – взывала она.

Я изо всех сил старался найти в своей голове антенну, чтобы вытянуть ее наружу. Надька напряглась. Она всегда так делала во время соревнований.

– В своих работах наши художники часто обращаются к повседневным объектам, которым придают новые черты с помощью каких-то изменений, – говорила Наташа, когда перед нами предстала полная мусора комната, в центре которой стоял табурет с дыркой посередине. Вокруг табурета валялись окурки, пустые жестяные банки от пива, много грязной скомканной бумаги. Помимо этих предметов, на полу явственно различались плевки.

– Автор этой композиции – наш земляк, Игорь Процкий. Она была ему навеяна инсталляцией британской художницы Трейси Эмин «Моя кровать». Не знаете такую?

Мы синхронно покачали головами.

– Только у Трейси в центре стояла кровать, ну а вокруг примерно то же самое. Толчком создания послужила депрессия художницы, когда она несколько дней подряд не покидала комнату.

Мы с Надькой тупо смотрели на композицию. Наши антенны отказывались принимать такие художественные сигналы.

– В 1999 году «Моя кровать» была номинирована на премию Тернера и выставлена в галерее Тейт.

Надька вопросительно взглянула на меня. Ее чистый неискушенный взгляд говорил: «Пич, а не попробовать ли и нам? И денег срубим, и прославимся».

Тем временем Наташа продолжала:

– Представьте, смотритель галереи, не поняв задумки Трейси, решил навести порядок в помещении: прибрал постель, вымел мусор, помыл пол от плевков.

Она засмеялась, но нам было не до смеха. Мы двинулись дальше по коридору, и Наташа завела нас в странную комнату, где мы уже побывали с Надькой раньше. Там все так же валялись в хаотичном порядке сваленные на пол куски ржавых труб разного калибра.

– Художники часто используют в своих инсталляциях производственные отходы и строительный мусор, – просветила нас Наташа.

– Возле нашего дома такие инсталляции! Такие инсталляции! – вдруг оживилась Надька. – Да, Пич? Разрыли теплотрассу, старые трубы вытащили и покрылись. Теперь сидим без горячей воды.

Я толкнул ее в бок, и она умолкла.

– А вот это – моя любимая композиция, – сказала Наташа, заводя нас в очередной павильон.

Прямо перед нами горделиво вздымался огромный держатель для туалетной бумаги, с которого спускалась бесконечная широкая бумажная лента.

– Я вам объясню, – с жаром начала Наташа. – Жизнь – это череда событий, которые записываются на небесах. Хороших и плохих. Глядя на этот арт-объект, человек должен задуматься, каких поступков в его жизни больше, и что ему стоит в себе изменить.

Я не выдержал и сказал:

– А вдруг автор имел в виду совсем не это? Тебе не кажется? А может он вложил такой смысл: ежегодно вырубаются миллионы кубометров леса для производства туалетной бумаги. А может вот что: сколько веревочке не виться – то есть сколько бумагу не разматывай – все равно конец будет, ибо свойство любого хомо сапиенса – иметь границы бытия. А может…

– А может автор хотел напомнить людям, чтобы они за собой следили и не забывали вытираться? – выдвинула свою гипотезу Надька.

– Или вот что: человек отличается от животных только тем, что он пользуется туалетной бумагой, а животные – нет, – добавил я.

Но Наташа перебила:

– Верно! Каждый пишет, как он слышит. Так и здесь.

– Мне не нравится, что нужно объяснять смысл композиций. Вот у Шишкина все просто: птица, и когда сидит, видно, что птица, – наступал я.

– Я тебя понимаю: «Ведь роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». Но на то это и современное искусство! Оно другое. За ним тоже стоят художники, которые хотят донести до людей что-то очень важное, – пыталась пробиться к мне Наташа.

Следующая комната встретила нас абсолютной пустотой.

– Эта инсталляция называется «Сначала было Слово», – торжественно объявила Наташа. – Автор – Бетельгейзе Поканевидимый, молодой художник их Благовещенска.

«А король-то голый!» – крутилось у меня на языке, но вслух я сказал:

– Небось, уморился, пока довез до Владивостока свой арт-объект. Как ему, бедному, удалось в целости доставить все экспонаты.

Надька не поняла мою иронию и сказала:

– А чего тут везти? Воздух один.

Наташа никак не отреагировала.

– Главное – это эмоциональная атмосфера, – сказала она, – это впечатления, которые создают арт-объекты. Понимаете?

Чтобы ее не обидеть, мы кивнули. И снова, не сговариваясь, сделали это синхронно.

– А теперь – последняя инсталляция!

И она повела нас в павильон, расположенный в самом конце коридора. Как только мы вошли, она нажала кнопку выключателя и вокруг нас зашевелилось пространство. Как нам объяснили позже, это была мультисенсориальная комната переживаний. Помимо постоянно движущихся прозрачных предметов и зеркал, здесь были меняющиеся свет и звук. Но самым неожиданным была смена запаха от пьяняще терпкого, восточного, до освежающего морского бриза. Находясь в этой комнате, все наполнилось для меня смысловыми галлюцинациями. Я отчетливо увидел прямо перед собой огромный яркий луч, манящий в неизвестность, но я точно знал, что это неизвестность – добрая для меня. Времени и пространства для меня в этот момент не существовало, поэтому, когда Наташа нажала на заветную кнопку выключателя, я некоторое время не мог прийти в себя. То же происходило и с Надькой. Она смотрела в пустоту таким взглядом, как будто увидела саму Пречистую Деву Марию. По пути домой она сказала, что ей привиделся Кай, до того как Снежная Королева всадила в него ледяные осколки, и он ее жалел. Именно так: жалел. Мы с ней уговорились сделать у себя дома такие же инсталляции – у нее и у меня. Мы подвесили к потолку маленькие зеркала, кусочки прозрачного пластика и пищевой пленки, к стенам прикрепили новогодние гирлянды, вооружились освежителями воздуха для туалетов. Конечно, эффект был значительно слабее, но нам хотелось переживать волшебство снова и снова.