Приключения Синих Космонавтиков. История одного запоя

Наконец, наступил момент, когда я проснулся и увидел свою комнату всю сразу, целиком. Потолок в голубых тонах, белый шкаф в углу, два кожаных кресла, между ними – столик, тарелка с пустыми капсулами от лекарств, банки из-под физраствора. Телефон и связка ключей от квартиры. На стуле – моя одежда и все тот же знакомый халат. Помедлив с минуту, я протянул руку и прощупал его без особой надежды на повторение чуда. Конечно, там не было ничего. Мое состояние – звенящая пустота, слабость, меня привычно пошатывало и потряхивало, но в целом я чувствовал себя вполне сносно. Первым делом – подошел к окну. На небе – ни облачка, на море – волны.

Такие проблески надежды, моменты прояснения чувств иногда случаются в протекании ураганных приступов. Как будто Бог дарует маленький, но вполне реальный шанс притормозить и одуматься. Эта милосердная пауза наступает всегда неожиданно – и все стихает, словно ты попадаешь в сердце циклона, в мертвое безветрие, в пробел между буквой и знаком вопроса.

Я оделся, проследовал в ванную. С неприязнью скользнул взглядом по своему отражению в зеркале: опухшая рожа, седоватая щетина. Голова перебинтована, до затылка не дотронуться. Я почистил зубы, нашел одноразовый станок и, морщась от боли, кое-как побрился. Неплохо было бы принять душ, но я понимал, что прежде мне необходимо сделать что-то более важное. Например, убедиться в том, что я выпил все, что было в доме. И уже после – успокоиться.

На кухне был полный «голяк». Я попытался представить ход мыслей хозяина многомиллионного особняка, сидящего на постоянной «дозе» элитного скотча: чтоб запас был всегда под рукой и одновременно – недосягаем для больных идиотов, попадающих в число почетных гостей – где бы он его заныкал?

Потом я смотрел там, где, как мне казалось, я спрятал бы сам, если б сильно боялся воров и прочей похмельной нелюди. Я переместился в гостиную, ступая мягко, как кот, поискал глазами камеры – мой мозг работал четко и хладнокровно: я был безупречно безумен, и я был – матерым шпионом, резидентом в охоте за секретной папкой, и за моей спиной затаила дыхание вся невидимая спецслужба Её Величества!

Но и в гостиной я не нашел ничего, даже несчастного пузырька с лекарством. Я обследовал еще несколько комнат на первом этаже, проник в гараж и бойлерную, прокрался в баню, вернулся в дом и тут увидел Амана: безмолвный узбек зашел с другого входа, в руках он нес швабру и ведро. Я разлепил губы и сначала что-то беспомощно свистнул, потом произнес:

– Привет. Привет, Аман. Какой сегодня день?

Слуга отвел взгляд, помолчал и ответил гортанно:

– Понеделник.

– Я болел, – сказал я, – у меня было обострение. А кто-то еще дома есть?

– Гулфия ест.

– Понятно. Ясно. Ну… ты иди. Я тут посижу…

Аман подхватил удобнее швабру и вышел через балконную дверь к бассейну. Я немного подождал и двинулся наверх по «хозяйской» лестнице. Там был небольшой коридорчик с тремя дверями и окно, через которое, к своему облегчению, я увидел дочку Шамиля на лужайке под соснами. Гуля, в больших солнцезащитных очках, полулежала на шезлонге с лэптопом, лениво шевелила мышкой.

Обыск занял не более пяти минут. Переходя из комнаты в комнату, я бросал взгляд на загорающую девушку, чтобы удостовериться, что она остается на своем месте, и мне никто не помешает. Я работал очень быстро и предельно аккуратно, не оставляя ни малейших следов. Это был шахматный суперблиц. В какой-то момент я испугался, что моя голова лопнет от напряжения!

Гуля курила, прижимая к уху телефон. Я спустился вниз и скоро наткнулся на два новых помещения: одно было на веранде, вход в него загораживала постоянно открытая дверь сауны, но там находился садовый инвентарь, лопаты, косилка, ведра, знакомый синий тазик…. Второе я обнаружил на кухне, совершенно случайно. Дверца в стене была едва заметна, на петлях висели полотенца, а на ручке – берестяная корзинка с прищепками. Тайник был заперт, хотя замка я не нашел. Однако спустя пару минут, подергав за ручку посильнее, я, наконец, разглядел сбоку небольшую пластинку с вкрученным саморезом. На полу имелось несколько крошек, опилки от работы с шуруповертом, который и лежал на ближайшем подоконнике, что называется, под рукой, как ключ. Ну, подумал я, вы, господа – дети, просто малые дети!

Включать электрический инструмент я, конечно, не стал, чтобы не шуметь. Отвертка нашлась в ящике комода. Для надежности я сперва выглянул на улицу – никого поблизости. Скользнул обратно, вывинтил «секретку» и открыл дверцу.

Обана! Пам-па-рам! Судя по всему, здесь находилась вся сибарит-коллекция богатого татарина – изысканные вина, дорогой виски и коньяк, ликеры – все лежало на полках кое-как, загруженное в спешке.

Я тоже не тратил время зря – схватил две бутыли и сунул под рубашку, под пояс брюк на живот, который пришлось как следует втянуть в себя.

Крутить головку самореза было неудобно – добыча не позволяла согнуть тело, и я немного ослабил бдительность. Услышав шорох позади, сначала спрятал отвертку в карман, потом обернулся.

Гуля.

– Что вы здесь потеряли? – спокойно спросила она, снимая очки.

– Дверь, – глуповато сообщил я, – посмотреть хотел, куда, а она заперта.

Я скосил глаза: нет, под рубашкой ничего заметно не было – по крайней мере, пока хватало сил удерживать мышцы живота.

– Папа вывез из дома весь алкоголь, – бесцветно выговорила Гуля, опуская свой ноутбук на кухонный стол. – Мне объяснили, что вы не совсем здоровы, что вам нужно отдохнуть день или два. Вечером будет дядя Леша и папа, они должны вам как-то помочь – я слышала, они обсуждали какую-то клинику. Я завариваю кофе. Будете?

– Гуля, да, с удовольствием. Дадите мне пять минут принять душ?

– Окей. Даже десять – быстрее все равно не сварю.

– Спасибо, Гуля…

Уже на третьей ступеньке лестницы я, как гранаты, выхватил из штанов сначала одну, потом вторую бутылку и услышал, как Гуля повторяет мне вслед:

– Я вас не обманываю: папа вывез все, даже лекарства.

– Да, да, – пробормотал я.

Руки крупно дрожали, я вышвырнул зубную щетку из стаканчика, наполнил его до краев и выпил, глотая судорожно, давясь, будто боясь, что кто-нибудь вдруг ворвется и заберет у меня все, что я с таким трудом и риском добыл в чужом доме на законных правах хронического алкаша.

Потом я затолкал непочатую бутылку в проем за душевой кабинкой – мне показалось, очень удачно, туда же переложил из кармана отвертку. После душа я жахнул еще полстакана, зажевал зубной пастой – чтобы перебить запах.

В кухню я спустился уже другим человеком: уверенным, загадочным, остроумным, неотразимым джеймсом бондом, и в голове моей вдруг зазвучал Лехин голос – иллюзия, что говорит именно он, подключившись к моему мозгу, как к радиоприемнику, была поразительно яркой. Фраза показалась мне довольно грубоватой, но забавной: «Ну что, бляди, теперь-то вы у меня просретесь по полной!» Да, именно так, слово-в-слово, и много раз…

Мы пили кофе. Я вновь был хитрым, бдительным Штирлицем, я был начеку, я не доверял никому, даже молоденьким девушкам, особенно хорошеньким, молоденьким девушкам! Любому космическому разведчику известно, насколько коварны невинные с виду, и так превосходно умеющие слушать – и разговорить любого собеседника прекрасные юные создания. О, они умеют ловить удобный момент, чтобы с милой улыбкой вонзить вам в спину нож! Кажется, о чем-то таком пел Роджер Уотерс?..

Внутри меня клокотал столетний бренди и по-прежнему рефреном гремел хриплый Лехин бас: «Ну, что, суки…» Но внешне я, гениальный артист, шпион под прикрытием, нарочито вяло поддерживал беседу за чашкой кофе, усердно изображал больного, заторможенного типа, несчастного лузера, которому перекрыли доступ к спасительному противоядию, и который сдался, сдулся, сделался ручным и послушным, таким, как нужно всем… Я что-то спрашивал про учебу, про отца, но Лехин голос в моей голове звучал все громче, и моему внутреннему спецагенту становилось все труднее удерживать фокус на цели своей миссии. Это означало только одно: пора добавить.

У Гули зазвонил телефон.

– Алло? Дядя Леша? Ой, а он здесь, мы кофе пьем… да ничего… сейчас… это вас!

– Леха…

– Ну ты, бля, как там, живой? Ты столько выжрал, что не дышал нихера! Врача вызывали – ты хоть помнишь?

– Леха, мне бы так хотелось ничего не помнить.… Хотел бы извиниться перед твоим другом, перед тобой…

– Это хуйня все, забей. Как ты сейчас? Лепила – на низком старте, один звонок – и он у тебя.

– Да нет, не надо. Я дождусь Шамиля, надо извиниться, поблагодарить. Потом поеду, с работой надо думать что-то. Лене позвоню. Как думаешь, у Шамиля пару сотен на дорогу удобно попросить?

Леха выругался.

– Я бедный, я несчастный, хуё-моё, – передразнил он меня. – С работой не парься, вообще не дергайся, сиди спокойно, гуляй, пей кофе, на море сходи. Дождись меня, понял? Решим проблему с твоим здоровьем, с работой тоже разрулим. У меня партнер есть – у него копирайтеры гребут – по штуке за букву! А пишут что? Я твои опусы читал – ты их на хер раком поставишь!

– Я не…

– Короче, расслабься. Хочешь, я тебе гейшу пригоню? Тебе те, которые в пятницу были, понравились? Ничего такие, да?

Разговор с Семеновым начал было меня раздражать. Но поворот с «гейшами» неожиданно смутил меня и спутал мои чувства, коленки предательски дрогнули.

– А это… дорого? – вырвалось у меня, хотя я уже хотел произнести что-то другое, шутливое, делано равнодушное.

– Дурак, что ли? До вечера потерпи, я их привезу. Дай-ка Гульке трубку.

– Дядь Леша, я же не готовлю. Ману сегодня выходная… Я могу пиццу заказать или суши… Ладно, хорошо.

– Пойду полежу. – сказал я.

– Вы пиццу будете? Или суши? Вам с чем?

– Гуля, да. Пиццу. С сыром. Спасибо вам. И за кофе… пойду прилягу…

Я жадно выхлебал полный стаканчик коньяка и рухнул в постель. Чтобы утихомирить и сложить взбаламученные мысли – поломанные блоки тетриса, пришлось выпить и второй. Потом было, кажется, хорошо. В открытое окно задувал теплый ветер, с моря слышался лай собаки, чей-то смех. Где-то в доме включили музыку. Я уплывал на ее волнах.… Приходила Гуля, и я – то ли уже спал, то ли притворился.… Позже учуял на столике тарелку с чем-то невероятно вкусным – это, наверное, была пицца, я умял ее почти вслепую, почти не жуя, как зверек.

В следующий раз я пришел в сознание, когда за окном уже стемнело. Я слышал Лехин голос на улице, слов было не разобрать. Я дополз до санузла, лицо в зеркале уезжало вбок и вниз, никак не получалось встретиться с собой глазами.… Про свой тайник пусть не сразу, но вспомнил. То есть, скорее, вспомнили руки, потянувшие тело к кабинке. Бутылка торчала почти наполовину наружу – на самом виду, очень опасно. Она была пуста. Зато глубже в темном проеме я нащупал целую, с крестовой отверткой, привязанной к горлышку обувным шнурком. Я долго пытался развязать узел – зачем? Колпачок, также, не поддавался, нужно было сгрызть сургуч…

Перед тем, как провалиться в синие тартарары, я успел осознать, что в комнату вошли. Меня потрясли за плечо: это был Семенов. Он ругался и говорил, что увезет меня в больницу, он знает, в какую и к кому. А невидимый Шамиль отвечал с досадой: комнату обыскивали не раз, но даже Аман ничего не нашел.

– Ты нас, коломенских, просто хуево знаешь, – сказал Лехин голос, и это было последнее, что я слышал в тот вечер…

5

Семенов не шутил. На следующее утро он взялся за меня по-настоящему. По его словам, нас ждали в клинике, надо было принять душ перед отъездом, съесть хоть что-нибудь, выпить крепкого чаю и – если жизненно необходимо – рюмку водки.

Мне было так хреново, что никакая рюмка меня уже не радовала – наступила та самая жуткая стадия интоксикации, когда и пить едва возможно, и не пить – непонятно, как. Организм отторгает алкоголь, однако, это состояние настолько мучительно, настолько невыносимо, что избавиться от пытки можно только с помощью новых доз до полной отключки всех систем реагирования. Для этого одной рюмки – слишком мало, нужен, по меньшей мере, стакан с верхом, но такое – просить безнадежно, никто никогда еще добровольно не наливал мне столько на завершающем этапе; стакан нужно раздобыть самому, выманить обманом, украсть, а прежде – удрать от опекунов, усыпив их бдительность.

Вообще, клиника – лучший вариант из всех возможных. Медики обеспечивают самый быстрый и безболезненный выход из запоя. Ширяют снотворным. Из минусов – надо много денег, и еще потом меня каждый раз заметно «клинит» от лекарств. Однажды после серии капельниц я в течение двух недель на полном серьезе паковал вещи, чтобы переехать в Горный Алтай – по всему выходило, что мировой потоп – дело готовое. С жаром кидался вербовать единомышленников среди друзей, знакомых и даже соседей по многоэтажке, потом поостыл, но идею отбросил далеко не сразу, купил атлас Прибайкалья, планировал поступать в Аграрный университет, чтобы научиться вести подсобное фермерское хозяйство, заходил на сайт, интересовался экзаменами.

Второй способ остановиться – «спуск вручную», постепенное уменьшение дозы. Это когда нет достаточной суммы на «Бехтерев», но на пару-тройку поллитровок наскрести – вполне. Вариант не слишком надежный – плавно снижать уровень в стопке и увеличивать интервалы приема жидкости при абсолютном отсутствии силы воли – задача фантастически сложная. Если, конечно, контроль за процессом не возьмет на себя помощник. Но с этим последние годы у меня было не густо…

В клинику меня всегда везли – друзья, родственники, когда я достигал фазы трупа. Последней искорки жизни хватало лишь на один звонок. Теперь же Семенов насильно сбивал меня с орбиты, не дожидаясь моего согласия на прерывание полета, пусть и на последнем витке. Я – уже не человек, но еще не мертвец, именно так получаются зомби.

Мое тело переместили вниз, в столовую, я лишь слабо шевелил ногами, чтобы они не бились по ступеням. Пытались влить в меня горячий кофе – мерзкие ощущения! Угасающим взглядом я шарил вокруг, пытаясь зацепиться за что-либо, пока не сфокусировал внимание на маленькой берестяной корзинке. В раскалывающейся голове встрепенулись и заработали еще не убитые этанолом нейроны, совсем крошечный отряд выживших клеток: потянулась ассоциативная цепочка, сначала слабенькая, потом – стала крепнуть, проступило нечто похожее на связную мысль: тайник! Тайник на кухне привел мою расстрелянную память к другому тайнику, наверху. Я вспомнил почти все – и отвертку, и стаканчик из-под щетки. Нестерпимое желание проверить схорон за душем в один момент заполнило все мое внутреннее пространство. Удачно, что наверху оставалась моя одежда – рубашка и брюки, может, еще и носки…

У плиты хлопотала незнакомая женщина восточного типа, Семенов загудел в телефон, вышел на веранду, а я собрал все остатки сил и, цепляясь за перила, полез обратно к себе на второй этаж. В ванной защелкнул за собой замок. Бутылка была на месте, не меньше половины. Я пил из горлышка, какую-то раритетную французскую хрень, не чувствуя вкуса, большими глотками, как дешевое пиво. Едва я закончил, как в дверь ломанулся Леха.

– Ты че заперся?! – ручка энергично заскрипела под натиском его железных пальцев. – У тебя там че, бля, заначка?!

– Слушай! – я, наверное, очень похоже изобразил раздражение. – Ну, в самом деле! Нет у меня ничего! Дай ты человеку посрать спокойно!

Однажды я часов двенадцать просидел в туалете, когда меня хотели сдать в «дурку». Благо, с собой было что злоупотребить, как и теперь…

Леха пробурчал что-то и затопал по лестнице. Я натянул брюки и рубашку. Бутылку закрыл и сунул за ремень. Коньяк как-то необычно резко ударил меня по глазам. Какое-то время я сидел на краешке унитаза, уронив голову, потом встал, выдавил из тюбика в рот немного пасты, посмотрел на себя в зеркало – нет, лучше бы я этого не делал! Но в целом – самочувствие на уровне «полутяжелого изумления», с таким час, а то и полтора протянуть можно.

Я вернулся на кухню и накинулся на бутерброды.

– Молодец! – сказал Леха. – Вишь, на хавчик пробило. Спустя неделю. Курнуть хочешь? Я разрешаю.

– Ничего, что у меня крыша, как бы, едет?

– Вот мы ее и поправим. Надо б «коксом», но я его не жалую. Хочу пыхнуть, а один не люблю. Давай, тебе веселее будет.

И Леха поднял со стола уже готовый «косяк». Я сделал две небольшие затяжки, потом еще две – поглубже, на третьем круге добил «пятку».

Прислушался. Кажется, меня догонял товарный поезд. Надо было успеть…

– А где рюмка? – спросил я.

– Сука, не забыл! – восхитился Семенов.

Он вытащил из брюк небольшую фляжку с шотландским тартаном и щедро плеснул в стакан.

– Абсент, – сказал он, – семьдесят градусов. Старик, глотай аккуратнее.

Я взял кусок яблока, жахнул напиток – абсент, так абсент, зажевал.

Леха протянул мне второй «косяк»:

– Взрывай!.. И не парься. Покайфуешь недельку в тепле.… Кстати, жара сегодня – мама не горюй. Я весь мокрый, давно так не потел. А там кондишн в полный рост, санаторий – пять звезд, больше не бывает. Я тебя навещать буду… Думаешь, не помню, как ты ко мне в Костюшко приходил, со спиртягой? Ночевал на свободной шконке. Во порядки-то были! А план-то каков, а? Шама пригнал из Голландии! Я тебе еще привезу, покурим там… Че, поплыл уже?

Я и правда, «поплыл». Голова свалилась с шеи, я схватил ее обеими руками, но она потекла между пальцев… Черт, это же губы… Голова твердая. Не твердая – надутая, как стеклянный шар. Кейвор, а где наш шар? Yes indeed, where is it? Держать, нельзя ронять, разобьется. Как арбуз. Как контрабас…

– У тебя в корне ошибочное отношение к кайфу, – сказал Семенов.

Его голос был резким, свистящим, высокочастотным, и звучал, казалось, одновременно со всех сторон. «Стерео», – подумал я.

– Я имею в виду – кайфу не надо сопротивляться, – продолжал вещать Лехин голос, – пусть тащит, куда надо, следуй за ним с полным доверием, без страха и лишних вопросов.

«Леха – Дон Хуан хренов», – решил я про себя.

– А я тут захватил бумажки. Это тебе с собой, чтоб тебе не скучно было. Это по твоему профилю: чувак один, не фиговый московский олигарх, накропал про свое житие, и ты знаешь, вообще-то прикольную такую штуку. Но вот слогом владеет – как бензопилой. Перепиши там, нормально, чтоб ему понравилось – считай, на «Королу» -трехлетку уже заработал. Заказы потом повалятся – только карман оттопыривай! Знаешь, грамотные люди везде нужны. Их мало уже, большинство перебили. Только без рекомендаций – хуй кто с ними базарить будет. К телефону даже не подойдут. Ты меня правильно встретил. Я ж – ходячая рекомендация, ты понял, наконец?

Лехин голос стал еще суше, еще объемнее, я воспринимал его не ушами – уши я крепко прижимал к голове, мой слух отделился от меня и превратился в маленькую точку, крошечное устройство, которое сходу, заодно с функцией приема, преобразовывало звуковые волны прямо в цифру. Штука эта казалась такой легкой и хрупкой, что я всерьез испугался, что ее могут случайно прихлопнуть, как муху. «Действительно, блядь, кастанедовщина какая-то», – сказал Лехин голос. Сейчас я услышал его напрямую, прямо в голове. А кто же тогда продолжал говорить на кухне? Нет, голос не Лехин, похож, но не его. Типа, какой-то олигофрен отдаст мне корову-трехлетку. Мне. Корову. Зачем?

«Это же кино!» – осенило меня. Леху играет артист! Я же еще раньше заметил – что-то произошло: это Семенов включил телевизор! Голоса похожи… ба, да это ж Гармаш!

– Четверть десятого, – сказал Гармаш. – Тебе полежать, надо полежать. Вот это план, даже меня торкнуло!

Меня разбирал смех… Вот меня взяли под мышки, кто-то второй – сколько же их там – за ноги – и понесли куда-то, руками я по-прежнему крепко давил на свой череп – чтобы меня не убили децибелы… имбецилы…

Меня положили на что-то жесткое и горячее, граната за поясом пребольно уперлась в манипуру. Я схватил ее рукой и дернул, неприятно прищемив кожу. Нет, рука не моя, мои – на ушах…

Глаза по-прежнему зажмурены, я знал – все фигня, все трын-трава, божественный танец, только ни за что, ни при каких обстоятельствах нельзя их открывать!

– О! А у тебя фляжка побольше! – хохотнул Гармаш. – Во растащило-то тебя! Во растащило.… А где твои шнурки? А где мой телефон, моя «лопата»? Во накрыло… Ладно, лежи, я прямо сюда катафалк пригоню.

6

Мне показалось, что прошло несколько часов с тех пор, как Леха и тот, второй, Гармаш, отправились перегонять «Хаммер», чтобы загрузить куль с моим трупом и увезти в лес. Вслед за Цырей и Зэпом – я вспомнил этих ребят… Культурные были братки…

Я слышал голоса – голоса сердились и даже ссорились, потому что никак не могли найти большой мешок и лопаты. А я – лежу и лежу…

«Пора валить!» – вдруг вспыхнуло в моем воспаленном мозгу – и я вскочил, как ужаленный. То есть, я перевалился через край лежака и брякнулся на траву. Упершись руками, встал сначала на четвереньки, потом поднялся на ноги и, шатаясь, ринулся в самую гущу хаотично мелькающих пятен света, из которых был соткан мир на моей новой планете. Там были стволы гигантских деревьев, с которыми я столкнулся, сразу поцарапав нос и щеку. Были колючие елки, в которых я запутался, пытаясь отыскать спасительную калитку. Вот она! Отодвинув щеколду, я шагнул вперед и очутился на свободе! Сзади заурчал мотор – все-таки они заявились по мою душу!

Я перепрыгнул через канаву и скатился вниз с горки. Впереди маячил залив, передвигались какие-то фигуры. Ноги вязли в песке, сразу потерялся один ботинок. Второй слетел у самой воды, но дальше берег был тверже, и я побежал вдоль мелкого прибоя направо. Скоро мне пришло в голову, что я слишком беззащитен на открытом месте – практически, идеальная мишень. И я устремился в сторону от моря назад к соснам и кустам за пляжем. За кирпичной стеной Шамиля тянулся другой забор, тоже из кирпича, но пониже, без решетки наверху. Потом был разрыв и овраг с ручьем, и я, вспомнив все, чему меня учили в разведшколе, запрыгал прямо по воде, спотыкаясь о коряги и камни. Это было нелегко: ручей терялся среди отвалов песка и мусора, тропы нигде не было, только непролазные дебри кустарника, но чем дальше я пробирался по ямам и джунглям, тем громче ликовало мое сердце: я уходил от погони!

Не помню, сколько времени я провел в овраге, проламываясь куда-то наугад, однако, внезапно я очутился на ровном месте рядом с дорогой, по которой двигался плотный поток машин. Как-то я умудрился залезть в автобус и проехал немного бесплатно, пока меня не вытолкал водитель, поспешивший на помощь женщине-кондуктору.

Теперь я стоял у какого-то ресторанчика, прохожая семейка – лысенький папа, мамаша со слегка нависшим над шортиками животом, двое или трое детей – обогнули меня боязливо, как прокаженного. Я шагал бесцельно куда попало, вновь вышел на пляж. На этом участке было много загорающих, у самой воды играли в волейбол. Я брел мимо людей, опустив голову, вид у меня, действительно, был диковатый – грязные брюки, разорванная рубашка, бинт сполз с макушки на шею, размотался до узла и развевался сзади, как обрывок веревки у неудачливого самоубийцы. Наконец, силы оставили меня. Я закатил глаза и рухнул на песок, точно подстреленный. Состояние было – будто я вывалился из карусели, все плыло и не могло остановиться. Звуки тоже не успокаивали – мне все время казалось – я провалился во времени и попал в эпоху гигантских папоротников и ящеров, или на гладиаторские бои, или на войну с немцами. Безопаснее было смотреть, и я смотрел одним глазом сквозь жидкую травку – словно через стекло, на людей, живущих в том, другом, настоящем, солнечном, безвозвратно потерянном мире. У них были чистые, ухоженные лица, они обнимали детей – веселых непоседливых человечков, самое дорогое на свете! Я чувствовал горькую, плаксивую зависть: вот, они нашли друг друга, молодые, красивые – особенно, эта улыбчивая мама напротив… у них есть все: крепкая семья, детки, друзья, машина, загранпаспорта, горные лыжи, дорогая фотокамера… а у меня – все кончено, все разрушено, мне уже почти пятьдесят, и в моей жизни уже не случится ничего похожего на это здоровое семейное счастье… никогда… боже, какая у этой мамочки фигурка!.. Девочка лет четырех подошла ко мне совсем близко, родители вскочили одновременно, папа поднял дочь в воздух, выражение лица – враждебное, угрожающее даже. У мамочки – немного испуганное. Они собрали вещи и передислоцировались ближе к воде. Я наблюдал за ними с кривой усмешкой принявшего роковое решение шахида. Очень скоро вокруг меня образовался некий круг отчуждения – метров двадцать в диаметре. Остался только художник в широкополой шляпе, на стульчике, с мольбертом. Ну, пусть рисует, ладно, я не против… я опустил голову в ямку промеж двух травяных кочек – и мгновенно провалился в пустоту.

7

Когда я проснулся и сел, ошалело озираясь по сторонам, словно потерпевший крушение астронавт, в первые минуты мне было не очень понятно, где я оказался, и что со мной произошло. Передо мной простиралось море, мутно-серое, густо усеянное барашками, на небо наплывала тяжелая темная туча, дул сильный ветер – он нес песок и больно сек им лицо, и песок уже был во мне везде – в ушах, в носу, во рту. Я осмотрел себя – руки, ноги целы, пропали только ботинки. Странно, кому они могли понадобиться? Или я бежал уже в носках? Я смутно помнил, что был побег, погоня, но откуда, от кого? Носки были неимоверно грязны, с налипшим песком, из двух одинаковых дыр симметрично выглядывали два черных от пыли больших пальца.