Царь Медоедов

– Да я спросил у него: «Мне жениться или монашество?» и он благословил пожить на Валааме год! Я в этом дурдоме уже десять месяцев, терпеть не могу этих монахов, всю эту безалаберность…

– Погоди, так это же говорит о том, что тебе нужно жить в миру.

– Конечно блин в миру, он, что не мог просто сказать!?

– Ну ты мог не поверить, смущаться потом, а теперь опытно знаешь…

– Капец, я дни считаю, когда отсюда свалю наконец.

– Ну ладно, удачи, спасибо за разговор.

Две недели я послушался на теплицах. Около четырёх мы заканчивали и шли мыться-переодеваться к пятичасовой вечерней службе. Я стоял впереди – недалеко от алтаря, и думал о том, как бы мне встретиться с Илием. Метрах в десяти слева стоял пожилой монах очень похожий на Илия, только без схимы, в простом монашеском облачении. Самое странное, было то, что его не окружал народ, никто не сопровождал, не было даже келейника. Я попытался рассмотреть есть ли крест, но монах запахнулся в мантию. Я подошёл. Ну точно Илий:

– Батюшка это вы?

– Да, – моему удивлению не было границ.

– Батюшка, вы меня отправили в Зубцово, я не выдержал там.

– А здесь тебе нравится?

– Да и здесь не очень, женщины, стройка везде, суета…

– В таком случае, выбирай монастырь сам, но не езди постоянно. Если молодое растение всё время пересаживать у него отмирают корни и наступает духовная смерть.

– Э-эм спасибо, – если бы он после этого растворился в воздухе я бы уже не так удивился. То, что мы разговариваем во время службы заметили окружающие. Узнали Илия, пронёсся шёпот, и к нам ломанулись православные женщины-регбисты стоявшие сзади. Батюшка быстро зашёл в алтарь, чтобы не создавать ажиотаж во время службы.

Про себя я подумал «Вот это да, ехать искать его никуда не пришлось, он сам приехал на Валаам. Бывает же такое, Бог меня всё-таки слышит». На следующий день Илий после трапезы обратился с воодушевляющим словом к братии. Оказалось, что он приехал инкогнито.

Вечерами или по выходным я бегал шесть километров до деревянной часовни. Она метров на шестьдесят возвышалась над гаванью в которой разводили форель. Залив напоминал картинки из «Зверобоя». Казалось из леса выйдут индейцы. Так тихо и спокойно на просторе. Такие виды, как здесь или как в Шамордино и на Анзере сильно влияют на душу, на её творческую часть. Как в горах, но леса и долины. Если жить в таком красивом месте, то всегда будешь радоваться простору и ветру.

Я побывал почти на всех скитах и был разочарован. Только на трёх жила братия, остальные остались отреставрированными храмами, которые открывали туристам во время экскурсий. Главный скит вообще расстроил. Мы разгружали корабль с продуктами и на помощь к нам прислали шесть парней с этого скита. Они настолько «запостились», что от слабости роняли коробки и мешки которые передавались цепочкой.

– Зачем же вы так поститесь, если потом не можете работать?

– Мы брат, не то что вы, которые едят тут в волю! У нас ночные службы, свой устав.

Ребятам было по двадцать, самому старшему может двадцать пять. Надо сходить посмотреть кто там на них возлагает такие подвиги в таком возрасте, что они так уверенно ухватили Христа за бороду. Я пошёл шесть километров на всенощную, на этот скит, посмотреть на игумена. Говорили, что он духовное чадо Софрония Сахарова, сам француз. Выглядел он лет на девяносто, еле предвигал ногами, елейно улыбался и благословлял всех желающих. Позже оказалось, что ему пятьдесят три. Обычно рядом с подвижников ощущаешь его дух радости или молитвенной тишины. Дед как дед. Я еле отстоял ночную, точнее подпирал стасидию всю ночь и молился, чтобы служба закончилась. В конце игумен сказал проповедь. Я ничего не запомнил, ничего не легло на душу. Таких вот запостившихся парней на скиту жило человек восемь и двое монахов. Дерево судится по плодам. Впечатление глубокой прелести, которое производили эти юные «молитвенники» не оставляло сомнений. Может конечно они ехали на духовном лифте или эскалаторе пропуская первые ступени послушания, отсечения своей воли и смирения, кто знает… Про другого скитоначальника мне рассказали, что он благословляет рейки и цигун, что шло вразрез со здравым смыслом.

Заканчивалась многолетняя реставрация собора. Многие маляры получив деньги, уезжали с острова или запивали. Некоторые из наших трудников переобулись на реставрацию, за зарплату. За меня замолвил слово перед бригадиром Данила с Саратова. Данила выступал со стэндапом на камеди, я даже его вспомнил. Большой, черноволосый с бородой. Весил Данила килограмм сто тридцать и бухал каждый день. Год он пытался отойти от алкоголя в своём Санаксарском монастыре, но, похоже, безуспешно.

Последним моим страхом была боязнь высоты. Бригадиру на этот вопрос я ответил, что: «Высота для меня ничто». После шестого яруса раскачивающихся лесов меня стало мутить, на двендцатом ярусе я побледнел. Парень рядом сказал:

– Боишься? Это ничего, меня в первый день посадили в люльку на тридцатом ярусе, на колокольне, там почти сто метров. Ты говорят, только не бойся, система лебёдок такая – что можешь пролететь вниз на пять-десять метров. Только сказали, как рядом мужик полетел вниз со свистом. Только и успел сказать: «Мама».

– Разбился?

– Да нет, метров десять вниз проехал и остановился. Я из синего стал зелёным и попросил меня снять после этого. Но один разбился в том году, с шестого упал.

– Выжил?

– Выжил, только к девушкам теперь не подходит, а подкатывает.

– Понятно.

Брусчатка внизу с утра до вечера напоминала мне: «Сегодня ты сорвешься, сегодня ты упадешь» и молитва внутри происходила сама собой. Я упирался мыслью в Бога и не мог отвести внутренний взгляд от страха. Седых волос у меня явно прибавилось. Каждое движение на куполах собора я сначала просчитывал.

Так как жили мы с Данилой теперь вдвоём, я с утра до вечера слушал его стёб и шутки, иногда удачные. Каждый вечер он выпивал и с будуна лез на леса. Пьяный становился душный и мозг выносил на раз. Так прошёл месяц. Мы докрасили стены и купола. Предстояло «снимать» леса, спиливая их сверху. Огромные деревянные конструкции улетали вниз. Задача пильщика была не улететь вместе с досками, потому что зацепить могла как сыгравшая доска, так и просто гвоздь. Я подержал заведённую пилу минуту, и понял, что не смогу, просто упаду туда вместе со спиленной частью.

Был там, среди трудников, полусумасшедший бородач, который бросил курить, потом опять начал, опять бросил и так далее… отчего один из мужиков ему в итоге сказал, что он ведёт себя как всем доступная женщина. Мужичок был странноватый и очень болтливый, он запросто садился на уши, и отвязаться от него было сложно. Я встретил его у магазина в подпитии и он рассказал мне, что насиловал девочек. Подробно рассказал, как заманивал в квартиру, как снимал видео. Я в шоке спросил:

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Я не могу, вот здесь болит, – он ударил себя кулаком в грудь, – Что я натворил, я не могу, я ужасный, ужасный человек.

Я подумал, что он «исполняет» и не поверил ему, если бы он и вправду такое делал, он бы не рассказал. Но потом он достал паспорт и показал фотку, отчего волосы у меня встали дыбом. Это было лицо демона и глаза демона, это была страшная фотография, но это был он. Только без бороды и худой. Значит всё что он рассказал правда. Почему он не сидит в тюрьме. Я посмотрел на него полными ужаса и ненависти глазами и он ответил на мой взгляд:

– Вот так брат.

– Ты мне не брат. Отойди от меня.

Я был в замешательстве. Рассказать кому? Трудников было много, почти всех я знал, среди них была пара здоровых мужиков. Бывший питерский бандит, который так же по-пьяни признался, что сидел, а брата в девяностые убили и второй – подрывник с Урала. Если им сказать, то они его убьют где-нибудь здесь, просто придушат в лесу. С другой стороны, зачем их вообще вовлекать, я могу всё сделать сам. Сбросить тело в Ладогу, выплывет через пару недель в Сортавале, меня уже здесь не будет. Господи, что он вообще наговорил, какая лютая жесть, это же чьи-то дочери. От этого рассказа было гадко и плохо. Я не спал всю ночь и думал. Неужели Бог хочет от меня, чтобы я его убил. Убить тяжело, но такого я смогу. А может он сам ищет смерти, поэтому мне рассказал. Если бы не фотка в паспорте никогда бы не поверил. Через неделю ко мне подошёл тот самый питерский бандит и спросил,

– Ты слышал, что этот фрукт больной рассказал?

– Да, он мне сам рассказал у магазина неделю назад.

– М-м-м, а мне вчера.

– Ты думаешь о том же, о чём и я сейчас? Ты уверен? Может он всё выдумал?

– Такое не выдумать.

– А фотку он тебе показывал в паспорте?

– Нет, а что за фотка.

– Да его фотография до монастырей видимо. Может он сидел? Почему его не убили тогда на зоне?

– Не знаю, меня гнев забирает так, что я придушу его голыми руками.

– Всё это странно всё-таки. Зачем он про себя рассказывает такое? Может он ищет смерти? Он же как бесноватый.

– Никому не говори. То, что я сказал.

– Да я и сам думал его убить. Это не человек, это чудовище б****. У меня нет слов.

Когда мы с Данилой рано утром отплывали на корабль забежал и этот бородач. Нужно проследить за ним на берегу когда пристанем, подпоить где-нибудь и убить. Забью чем-нибудь тяжёлым. С Данилой придётся расстаться, хоть мы и решили проехаться по святыням Ленинградской области. Придумаю что-нибудь. Не знаю, как, но в порту он затерялся и я его так и не нашёл.

– Илюх так мы едем? Кого ты всё ищешь?

– Да так, никого.

То, что он несёт на себе метку проклятия не вызывает никаких сомнений. В мире где существует Бог, высшая справедливость, такие люди искупают грехи кровью. Его собьёт машина, или забьют в пьяной драке. Да и жизнь у него не лучше смерти, судя по тем страданиям и гону который он испытывает. Я глубоко убеждён, что можно убежать от правосудия, от людей, но от Бога нигде не спрячешься.

Сначала мы поехали в Вырицу на электричке. Данила взял двухлитровую коробку вина. Мы тихонько выпивали в вагоне, правда он всё время ходил в туалет и возвращался с запахом конька. Где-то прихватил ещё и фляжку. Пока мы шли до деревянного храма в котором служил преподобный Серафим, Данила ещё крепился, но скоро его развезло. Я зашел в надгробную часовню. Три плиты, Серафим и две схимонахини, видимо духовные чада. У двери стоял мужчина с молитвословом:

– Вы можете на колени встать у плиты и помолиться, так многие делают.

Я вздохнул и встал на колени рядом с плитой. С чего бы начать. Вся моя жизнь какая-то непонятная карусель. Я не знаю есть ли смысл оставаться мне в монастыре и тяжело на душе от того что я выпал последнее время из литургической жизни, всё как-то не так…

Я рассказывал и рассказывал о себе в надежде на то что преподобный услышит. Так я скатился в саможаление, но вдруг почувствовал прикосновение в сердце. Не такое как в келье Иоанна Крестьянкина или на Анзере. НА сердце становится легко-легко, я заплакал и продолжал молиться о том, чтобы преподобный помог мне и моим родным. Простоял так на коленях минут десять. От незримого присутствия святого и того, что он не погнушался так быстро ответить.

Данила стоял и раскачивался снаружи.

– Ты пойдешь в часовню?

– Да я отсюда помолюсь.

– Блин Данил, зачем ты бегал коньяк пил? Куда мы теперь с тобой таким пойдём?

– Как понять куда? В бар конечно куда-нибудь…

– С вещами? Нас ни в гостиницу ни в хостел пьяных не пустят.

Я попросил женщину в лавке открыть нам храм. Она согласилась и на пару минут мы зашли в церковь. Возвращались на станцию уже в сумерках и по дороге поругались окончательно. Я был слишком резок, конечно, но по-другому он не понимал. Решили ехать вместе через Москву, и на вокзале Данила уговорил меня взять билеты подешевле на маршрутку. Когда мы зашли в салон, там сидел один пассажир. Оказалось, что пока нас не наберется шестнадцать человек, машина не поедет. Я окончательно вышел из себя:

– Всё Данил, ты задолбал пошли выйдем, давно было пора настучать тебе пьяному по лицу.

– Да пошли!

– Только вещи заберём сразу, чтобы в крови их отсюда не вытаскивать.

Мы вытащили вещи, постояли друг напротив друга, и Данила пошёл за примирительной литрухой водки. Ждали и пили часа три. К утру я вышел под Тверью, помятый, уставший, нетрезвый с сорока тысячами в кармане. Шёл по обочине. Холодное ноябрьское утро бодрило. Какого чёрта в моей жизни вообще происходит. Хватит наверное ездить, я люблю монастыри за особый дух и атмосферу, за то что там встречаются по-настоящему верующие люди. Общаясь с ними, ты понимаешь, что этот мир не заканчивается на работе и рутины ради детей, не заканчивается творчеством или мечтой переплыть океан на плоту. Существуют другие ценности, не ограниченные тварным миром. Душа стремится вверх, но мешают не столько страсти, сколько отсутствие сил идти. Потому что идти придётся не день или месяц, а всю жизнь. А вообще хочу познакомиться с какой-нибудь девушкой, может и заморочки пройдут. Мне было интересно как моя «доминантная» сторона верующего проявит себя в миру.

Уставший с рассветом я пришёл домой. Бабушка была сонная и как всегда рада моему приезду. Ночую там, где любят – у бабушки.

Книга Отречения.

Имеешь в виду тех, кто живёт на континенте? Тех, кто несется к финишу? Тех, кто застряли в пути? Или слишком занят, чтобы познакомиться с самим собой? Это всё не для меня чувак. Столько народу спотыкается, пытаясь бежать быстрее, чтобы не упасть… Жизнь и без того тяжёлая штука, так нахрена вы несётесь? Мы здесь чтобы приятно провести время. Я буду так жить, пока всё это не закончится. Быть живым это – грёбанное родео, и я намерен высосать весь нектар из шлюхи-жизни, и коптить пока есть силы.

(Монолог Мундога из фильма «Пляжный бездельник»)

Иногда ты можешь, как бы застрять в жизни. Тебе хочется перелистать несколько глав, но нельзя. Ненавижу, когда всё замирает. Ничего не происходит, что бы ты ни предпринимал. Так обидно, ведь жизнь идёт, а ты даже не учишься особо ничему. Больше всего хотелось каких-то изменений в жизни, чтобы кто-то вытолкнул меня из несправедливой и унизительной реальности. Студенчество пролетело мимо, что дальше? Найди работу, возьми ипотеку, женись, заведи детей, заберись в яму, из которой тебе никогда не выбраться? Все мои приятели «застряли» в развитии после окончания универа. Менялись только их лица. Либо уставшие от жизни, либо искаженные гротескные маски, как следствие грехов и «негативных» мыслей.

Зимой позвонил отец Симеон и попросил помочь отцу Матфею обустроиться. Тот уехал на выселки, на окраину всеми забытой деревни, где благотворители-москвичи зачем-то отреставрировали храм. В разных областях я буду сталкиваться с этими православными бизнесменами, которые реставрируют церкви и даже соборы, в заброшенных деревнях и посёлках, где живут две с половиной бабки. Зачем? Хороший вопрос. Не спрашивайте, я не знаю. Пустые храмы, в которых белый священник с женой и детьми умрёт от голодной смерти, если не займётся хозяйством, для которого тоже нужны подъёмные, плюс машина, чтобы возить продукцию – индейку или козье молоко.

Отец Матфей говорил не больше десяти слов в день. Мы расчищали участки от деревьев под огороды, молились в храме по пять часов, благо там была небольшая библиотека. Так я понял, что от пустынной жизни быстро сносит крышу. Хотелось увидеть любое другое лицо, кроме отца Матфея, с кем-то поговорить.

Ночью вокруг домика ходили и выли волки, поэтому поход в туалет за восемьдесят метров был испытанием на прочность. Я брал топор, брал охотничий нож. Отец Матфей как-то сказал:

– Ты не успеешь ударить волка топором, они разбегаются, прыгают на спину и перегрызают шею. Даже если ты убьешь одного, тобой закусят остальные.

– Я понимаю, но без топора и ножа мне совсем страшно.

– Надейся на Бога, я хожу с чётками с молитвой.

– Я постараюсь.

Господи, как же это было страшно. Переломный момент, когда нужно выходить из туалета и идти обратно в дом. Я стою у двери с щеколдой и слушаю, как они воют совсем рядом, чувствуют мой страх. Я набирал в лёгкие воздуха, говорил себе: «Умру, так умру» и шёл обратно. За зиму совсем приуныл и вернулся в Тверь.

Поехал показать бабушке Печоры. В вербное воскресенье на службе маленький мальчик ободрал освященную вербу, так что почки валялись на полу собора. Проходивший мимо благочинный сделал выговор родителям, сказав, что это не объяснили ребенку и грех лежит на них. Обычно такие нравоучения звучат грубо и неуместно. Но отец Филарет говорил, имея на то «духовное право». То есть это обличение воспринималось как-то уместно и по-доброму, не смотря на строгий тон архимандрита. Этот случай запомнился этим «духовным правом», тем как благочинный отличался от всех кого я прежде видел. Я получил уже третий отказ от гостиничного монаха. Нужно было попробовать по-другому, и я обратился к отцу Филарету, на что тот ответил:

– Это послушание отца N, он отвечает за трудников, и я не могу менять его решения, иначе у нас здесь начнётся неразбериха.

– Ясно, спасибо.

Я вернулся в город, устроился на пекарню в гипер-маркете. Восемь часов таскал мешки с мукой и добавками, остальные четыре часа помогал с выпечкой, мыл огромные дежи для замесов. От мешков болела спина. В конце третьего месяца я проснулся и понял, что на работу больше не пойду. Я позвонил начальнику:

– Доброе утро.

– Доброе.

– Хотел сказать, что я на работу не приду.

– Ты заболел?

– Нет не заболел, просто не приду… Ни сегодня, ни завтра. Рассчитаете меня?

– Эм-м-м, ну хорошо.

Интересно как офисным работникам удаётся тянуть лямку годами? Это же убивает. Если бы у них был шанс, начать всё сначала, неужели они жили бы также?

На завод я категорически не хотел – через полгода станешь как они. На склады меня не взяли, да и не хотелось работать с чёрными. Пойти аниматором? Когда-то я подрабатывал Дедом Морозом, даже утренники проводил. В кафе и рестораны набирали только туда, где постоянная текучка, создают невыносимые условия. Из-за своей неустроенности я стал манипулировать Богом, винить его в моих неудачах, возвращаясь к привычной греховной жизни.

Первое на что я обратил внимание, был «западный» взгляд писателей и режиссеров на безысходное принятие ситуаций. Они не рассматривали страдания и жизненные скорби, как путь очищения и изменения. Православного мировоззрения нигде не было, разве что в фильме «Остров» с Мамоновым.

Устроился на работу кольщиком дров. Прикольная работа. Машешь и машешь колуном до вечера. Спину и руки здорово укрепляет. Раз в две недели, мы напивались с Володькой. Он ушёл из баумановки с третьего курса, не выдержав паршивой бытовой и моральной обстановки. Думаю, он просто выгорел на третий год, и восстанавливаться не хотел. Не только там, но и у нас в универе. Его депрессия уходила корнями в развод родителей, который пришёлся на его семнадцатилетие. Он сам про себя порой говорил, что застрял в этом возрасте.

Весной мы стыканулись с Антохой. Я попросил его разморочить моего деперссивного друга детства. Якунин посмотрел под ноги и признался:

– Знаешь, в общем, я думаю, что Бог есть.

– Да ладно?

– Ага. Мы тут ездили на карьеры с Илюхой-Русским, ну помнишь Русского?

– Само собой.

– Короче поехали на шашлыки, с нами две подруги и на обратном пути остановились у разрушенной церкви. Я пьяный начал там исполнять – глумиться на церковью, над попами… И через пять минут, мы на полной скорости слетаем с дороги и врубаемся в дерево, прикинь. Тачка всмятку, вот так гармошкой, у меня даже фотка есть на телефоне, ща…

– Охереть, как вы выжили то там?

– Ну как, у одной девушки сотрясение, я руку сломал, русский нос, ну и так по мелочи ссадины-синяки. Карма сработала моментально.

– Вас из машины спасатели не «выпиливали»?

– Да нет, друг другу помогли вылезти. Теперь благодарю Бога за «всю херню»… За всё что в моей жизни есть позитивного, хорошего. Смысл как бы просить, если всё равно от твоих усилий всё зависит. Сидеть-одупляться на ветке, пока мне Бог пошлёт кусочек сыра, это какая-то никчёмная жизненная позиция. А? Ты не думаешь?

– Да, жёстко ты приземлился… Бог поругаем не бывает, поэтому всё и произошло. Люди, которые взрывали храмы после революции вообще вырождались целыми семьями. Но видишь как, все считай, отделались лёгким испугом.

Всё-таки удалось познакомить Антоху и Вована. Через пять минут после встречи в баре, когда Вован пошёл в туалет, Антоха сказал: «Этому человеку ничем не помочь».

– Почему? Ты же мастер удачных жизненных зарисовок. Когда я не знаю, как поступить я представляю, что сделал бы ты на моём месте. Попытайся пробудить его от этого бесчувственного и равнодушного сна, он в депрессии уже несколько лет.

– Ладно, но я предупредил. Такие люди в нашем мире чтобы прикручивать розетки… они однобитные. Поел, поработал, поспал. Не знаю, зачем они здесь. Девяносто процентов вокруг таких – нанобайтов.

– Он даже с девушками не знакомиться. Я уже начинаю думать, что он из этих…

– Чтобы познакомиться с девушкой, нужно пойти на риск. Быть готовым к отказу. А такие люди ничего не хотят, они живут в своём «пенале» и их всё устраивает …

– Тихо, он идёт… Вован, Антоха как-раз хотел рассказать секрет своего успеха.

– Начни отжиматься по четвергам и твоя жизнь измениться.

– В четверг я занят.

– Это образное выражение, можешь в пятницу.

– Боюсь, в пятницу у меня тоже не получится.

– Ты шутишь сейчас, хорош дурака валять.

Через пару часов мы попрощались с Антохой. Что-то в его ухмылке было грустно-ироничное. Что-то вроде: «Я два часа говорил с ним и всё в пустую». Он оказался прав. Владимир оставался бесчувственным и безучастным ко всему происходящему.

Уехал домой и Вован, а я взял в баре большой стакан вискаря со льдом и пошёл к сцене на втором этаже, где играли каверы. В тот вечер познакомился с симпотной калмычкой. Мы как-то напились с ней раз-другой, но дальше как-то и не шло. Она сказала, что с алкоголем надо завязывать, я согласился. Пообещал взять себя в руки.

На своё двадцатипятилетие в байкерский клуб на окраине города, меня позвал бывший одногруппник – Тарас. Периодически мы встречались. Он увлекался реконструкцией, одно время бегал в латах (пока голову не пробили), любил мотоциклы, мечтал накопить на свой. Неформал с бзиками. Единственное, чего ему не хватало, так это мужественности, характера. Не могу сказать, чтобы он был прям трусливый… хотя, пожалуй, да, он был ещё и трусливый. Но решался же он как то выходить на бои на реконструкциях?

Среди ангаров я долго искал этот клуб и в конце концов нашёл. Не знаю зачем я пошёл, скорее от скуки. Пятнадцать его друзей и одна девушка – рыжая. Все друг друга более-менее знали, так что я пошёл на улицу жарить шашлык. Тарас разрешил заказывать пиво на его счёт в баре, чем я и воспользовался. Когда всё дожарил, допивал третью кружку. Сверху пошёл виски и через час я был готов. К рыжей девушке подсел на уши молодой смазливый хирург. Надо её спасать от него. Не знаю, почему мне пришла в голову эта мысль – что её нужно непременно спасать…

У клуба собирался народ, пускали только своих. Врубили музыку, и началась дискотека девяностых. Я пошёл танцевать. Когда я говорю «танцевать», то имею ввиду те кривляния, в стиле Александра Гудкова. Облился пивом и пошёл крутиться у шеста. Девчонки любят весёлых клоунов. Я начал доставать местный бомонд в кожанках, и Тараса попросили меня увезти. Он пьяный поручил доставку рыжей, с которой, как потом окажется, встречался какое-то время. Юля меня вывела и я спросил:

– Куда едем?

– К тебе.

– Ко мне нельзя, у меня старики дома.

– Ко мне тоже нельзя.

– Тогда в гостиницу.

– Нет, Тарас попросил отвезти тебя домой.

– Да ладно, не оправдывайся, всё и так понятно, я покорил тебя своей харизмой.

– Это когда ты пивом облился? Очень сомнительно… – подъехало такси.

– Целоваться то будем?

– Какое целоваться, отстань.

Водитель: «Вам куда?»

– Мы молодожены, везите нас в отель.

– В какой?

– Ой, не слушайте его, он пьяный, какой адрес?

– У меня?

– Нет, блин у меня.

– А какой у тебя?

– Так всё, Илья, скажи уже адрес.

– Скворцова-Степанова 20.

В машине темно, мы с Юлей на заднем сиденье, я целую её в щечку и начинаю лапать.

– Так, Илья, руки-руки, держим при себе…

– Расслабься.

– На что я подписалась?! Простите, а можно вперёд пересесть?

– Нет, она шутит, не слушайте. На чём мы остановились?

Мы доехали, Юля со мной идти отказалась и я, шатаясь, пошёл домой.

Утро. Голова раскалывается, сколько время? Одиннадцать. Так, стоп, сегодня же воскресенье, в час должен встретиться с калмычкой. Оф-ф-ф. Как плохо. О Господи. Нужно пиво. Ни ключей от дома, ни телефона. Может, забыл в такси. Написал в ВК Тарасу, чтобы спросил у рыжей. Да, телефон и ключи у неё. Но ей нужно на работу. Встречаемся с ней на пролетарке. Я одел тёмные очки, купил две банки крепкого пива и сел на маршрутку. Еле доехал. Вышел и сразу открыл одну из банок, опять облился пивом. На той стороне дороге стояла Юля, я подошел.