Глухая республика

В память об Элле и Викторе Каминских

Посвящается Кейт Феррис

Мы жили счастливо во время войны

А когда они бомбили чужие дома, мы

протестовали,

но мало, мы возражали, но

мало. Я был

в своей кровати, Америка вокруг нее

рушилась: невидимый дом на невидимый дом на невидимый дом…

Я вынес стул во двор и любовался солнцем.

На шестой месяц бедственной власти

в доме из денег,

на улице из денег в городе из денег в стране из денег,

нашей великой стране из денег, мы (простите нас)

жили счастливо во время войны.

Dramatis

personae

ГОРОЖАНЕ ВАСЕНКИ – хор, те самые «мы», кто рассказывают историю, а ветер ласкает белье на балконах, развешанное на веревочках.

АЛЬФОНСО БАРАБИНСКИ – кукловод, «я» первого акта, только что женился на Соне.

СОНЯ БАРАБИНСКИ – лучший кукловод Васенки, только что вышла за Альфонсо, беременна.

РЕБЕНОК – внутри Сони, размером с морского конька, позднее – Анушка.

ПЕТЯ – глухой мальчик, двоюродный брат Сони.

МАМА ГАЛЯ АРМОЛИНСКАЯ – владелица кукольного театра, раздувает волнения, «я» второго акта.

КУКЛОВОДЫ ГАЛИ – с балкона театра учат знакам, как будто регулируют уличное движение:

если Солдат – пальцем показать, будто клюв клюет глаз

если Доносчик – пальцами показать, будто клюв клюет оба глаза

если Армейский Джип – выдвинуть вперед сжатый кулак

СОЛДАТЫ – приезжают в Васенку, чтобы «защитить нашу свободу», разговаривают на никому не понятном языке.

МАРИОНЕТКИ – висят на дверях и крыльцах, принадлежащих семьям арестованных, за исключением одной лежащей на бетоне марионетки в виде средних лет женщины, прижимающей к себе ребенка словно сломанную руку. Ее рот забивается снегом.

Акт 1

Горожане рассказывают историю Сони и Альфонсо

Выстрел

Наша страна – это сцена.

Когда солдаты входили в город, народные собрания официально запрещались. Но сегодня все соседи толпой сходятся на фортепианную музыку из кукольного спектакля Сони и Альфонсо на Центральной Площади. Некоторые из нас забрались на деревья, другие притаились за скамейками и телеграфными столбами.

Когда Петя, глухой мальчик в переднем ряду, чихает, кукла-сержант визжит и валится. Она встает, фыркает, трясет кулачком в сторону смеющейся публики.

Армейский джип сворачивает на площадь и из него извергается его собственный Сержант.

Немедленно разойтись!

Немедленно разойтись! передразнивает своим деревянным фальцетом кукла.

Все замирают, кроме Пети, продолжающего хихикать. Кто-то резко закрывает себе рот ладонью. Сержант поворачивается к мальчику, показывает пальцем.

Ты!

Ты! показывает пальцем кукла.

Соня смотрит на свою куклу, кукла смотрит на Сержанта, Сержант смотрит на Соню и Альфонсо, но остальные из нас смотрят на то как Петя, отклонившись назад и собрав всю слюну, что была во рту, запускает ее в Сержанта.

Звук, которого мы не слышим, срывает чаек с поверхности воды.

Когда рядом проходит строй солдат, альфонсо закрывает лицо мальчика газетой

Четырнадцать человек, в основном не знакомых,

смотрят как Соня склонилась над Петей,

застреленным посреди улицы.

Она берет его очки, блестящие как две монеты, вешает ему на нос.

Наблюдай этот миг

– конвульсию его –

Идет снег и, словно врачи, собаки выбегают на улицы.

Мы, четырнадцать, смотрим:

Соня целует его в лоб. Ее крик – дыра

в разодранном небе, струящемся на скамейки в парке, на огоньки у крылец.

В открытом рту Сони мы видим

наготу

целой нации.

Соня лежит, распластавшись,

возле снеговичка, вздремнувшего посреди улицы.

Страна бежит, как будто схватившись за живот.

Альфонсо, весь в снегу

Ты жив, шепчу я себе, следовательно, что-то в тебе – слушает.

Что-то бежит по улице, падает, не может встать.

Я бегу итд c ногами с руками своими за

беременной женой итд по улице Васенка я бегу всего

пару минут итд нужно чтобы сделаться человеку.

Глухота, то есть мятеж, начинается

На следующее утро наша страна проснулась и отказалась слышать солдат.

Мы отказываемся во имя Пети.

В шесть утра, когда солдаты в переулке любезничают с девушками, те проскальзывают мимо, указывая на свои уши. В восемь дверь пекарни захлопывают прямо перед Иваноффым, хоть он и лучший их покупатель. В десять Мама Галя пишет мелом на воротах казармы НИКТО ВАС НЕ СЛЫШЕТ.

К одиннадцати начинаются аресты.

Наш слух не ослаб, но безмолвное в нас окрепло.

После комендантского часа семьи арестованных вешают на окнах самодельные марионетки. На улицах никого, только скрип веревочек и топ-топ деревянных ножек и кулачков по стенам.

В уши города падает снег.

Альфонсо будет отвечать

Мой народ, в утро первых арестов

ты был охрененно хорош.

Наши люди, некогда пугливые, привыкшие к своим теплым кроватям, теперь

высятся мачтами –

глухота проходит через нас как полицейский свисток.

Ныне я

свидетель:

каждый из нас

приходит домой, орет на стены, плиту, холодильник, себя. Прости, я

не был честен с тобой,

жизнь –

перед тобой я буду отвечать.

Я бегу итд c ногами с руками своими по улице Васенка итд…

Тому, кто слушает:

спасибо за перо на моем языке,

спасибо за наш спор, который кончается, спасибо, Боже,

за глухоту – какое же пламя

от спички, которую ты не зажигал.

Атлас костей и открытых клапанов

Я видел, как целится Сержант, как глухой мальчик с огнем и железом

во рту –

лицом в асфальт,

атласом костей и открытых клапанов.

Воздух. Это в воздухе что-то требует нас.

Земля застыла.

Часовые едят бутерброды с огурцами.

В этот первый день

солдаты осматривают уши барменов, бухгалтеров, солдат –

тишина творит злые шутки с солдатами.

Они вырывают жену Горы из постели словно дверь автобуса.

Наблюдай этот миг

– конвульсию его –

Тело мальчика лежит на асфальте как скрепка.

Тело мальчика лежит на асфальте

как тело мальчика.

Я прикасаюсь к стенам, чувствую пульс дома, и

таращусь вверх, бессловесный, и не знаю, зачем я живой.

Мы крадемся по городу,

Соня и я,

между театров, садов и кованых ворот.

Будьте бесстрашными, говорим мы, но никто

не бесстрашен в миг, когда звук, которого мы не слышим,

срывает чаек с поверхности воды.

Горожане оцепляют тело мальчика

Тело мальчика все еще лежит на площади.

Соня, прижавшись к нему, лежит на бетоне. Ее ребенок спит внутри нее.

Мама Галя приносит Соне подушку. Человек в инвалидной коляске приносит литров пять молока.

Альфонсо лежит рядом с ними на снегу. Одна рука обвивает ее живот. Он кладет другую на землю. Слышит как тормозят машины, хлопают двери, лают собаки. Когда поднимает руку с земли, ничего не слышит.

Позади него на бетоне лежит марионетка, ее рот забивается снегом.

Через сорок минут наступает утро. Солдаты возвращаются на площадь.

Горожане сцепляют руки, становясь в кольцо и в другое кольцо за тем кольцом и еще в одно кольцо, чтобы не допустить солдат к телу мальчика.

Мы смотрим как Соня поднимается (внутри нее ребенок распрямляет ножку). Кто-то дал ей плакат, который она держит высоко над головой: ЛЮДИ ГЛУХИ.

О довоенных свадьбах

Да, я купил тебе такое свадебное платье, что в него мы помещались оба,

а в такси, по дороге домой,

мы, целуясь, изо рта в рот передавали монету.

Хозяйка квартиры, может, заметила

морось пятнышек на простынях.

Ангелы были бы аккуратней,

но они не занимаются этим.

Я до сих пор могу влезь в твое

белье, жопа у меня

меньше, чем у тебя!

Ты сияешь, гладишь меня

по щеке –

чтоб ты выиграл в лотерею и потратил все на врачей!

Ты на два пальца красивей любой женщины на свете…

Я не поэт, Соня,

я хочу жить в твоих волосах.

Ты схватила меня сзади, я

бежал в душ, и, конечно,

поскользнулся на мокром полу –

Я смотрел как в ду́ше ты светишься,

держа в руке

свои груди –

два маленьких взрыва.

Мы все еще молодожены

Ты выходишь из душа и целый народ замолкает –

капля шампуня с яйцом и лимоном,

ты пахнешь пчелами,

краткий поцелуй,

Я ничего о тебе не знаю (кроме веснушек, разбрызганных на твоих плечах!),

отчего я взволнован так, будто

одинок.

Я стою на Земле в своей пижаме,

а член торчит –

уже который год

в твоем направлении.

Солдаты целятся в нас

Они открывают огонь

как только женская толпа вбегает под ноздри прожекторов

– да будет у Бога фотография эта –

они тащат тело Пети на прозрачный воздух площади, его голова бьется об ступени. Я

через рубашку жены чувствую форму

нашего дитя.

Солдаты тащат Петю по лестнице, а бездомные псы, тощие как философы,

понимают все и лают, и лают.

Я, уже на мосту, без слов как без камуфляжа, телом

обернув тело беременной жены –

Сегодня

мы не умираем и не умираем,

земля застыла,

вертолет присматривается к моей жене…

Человек

на земле не может показать небу палец,

так как любой человек и без этого –

показанный небу палец.

Пункты проверки

Солдаты поставили на улицах пункты проверки слуха, к столбам и дверям прибили:

ГЛУХОТА – ЭТО ЗАРАЗНАЯ БОЛЕЗНЬ. В ЦЕЛЯХ ВАШЕЙ СОБСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ВСЕ ГРАЖДАНЕ В МЕСТАХ ЗАРАЖЕНИЯ ОБЯЗАНЫ В ТЕЧЕНИЕ 24 ЧАСОВ СДАТЬСЯ С ПОСЛЕДУЮЩИМ ПОМЕЩЕНИЕМ ПОД КАРАНТИН!

На Центральной Площади Соня и Альфонсо учат знакам. Когда проходит патруль, они садятся на свои руки. Мы видим как Сержант останавливают идущую на рынок женщину, но она его не слышит. Он сажает ее в грузовик. Он останавливает другую. Она не слышит. Он сажает ее в грузовик. Третья указывает на свои уши.

На этих дорогах у нас одна баррикада – глухота.

Перед войной мы сделали ребенка

Я поцеловал женщину,

чьи веснушки

возбуждали соседей.

Родинку на своем плече

она выставляла напоказ

как медаль за отвагу.

Ее дрожащие губы

означали идем в постель.

Ее ручьящиеся волосы посреди

разговора означали

идем в постель.

Я вошел в свою парикмахерскую размышлений…

Да, я украл ее в постель на кресле

своих волосатых рук,

но раскрытые губы

означали кусай мои раскрытые губы.

Под прохладной простыней

лежим… Соня!

Что мы творили.

Пока солдаты забиваются в дом

Пока солдаты топают по ступенькам,

накрашенный ноготь

моей жены скребет

и соскребает

кожу с ее ноги, и под ней

я чувствую твердую кость.

Это вселяет веру.

Бомбардировка в 4 утра

Мое тело бежит по улице Арлемовск, моя одежда сложена в наволочку.

Ищу человека, который выглядит

совсем как я, чтобы отдать ему свою Соню, свое имя, свою рубашку…

Началось: соседи залезают на троллейбусы

у рыбного рынка, все свои мгновения

деля пополам. Троллейбусы лопаются словно кишки на солнце…

Павел кричит: «Я так охрененно прекрасен, что не могу этого вынести!»

Два мальчика, не выпуская бутерброды из рук,

подпрыгивают в свете фар троллейбуса, а солдаты целятся в их лица. В их уши.

Я не могу найти жену, где моя беременная жена?

Я, это тело, взрослый мужчина, жду

когда взорвусь как граната.

Началось: вижу, грустная канарейка моей страны

крошки клюет в глазах граждан,

крошки клюет в волосах соседа,

снег оставляет землю и падает вверх, как и должно быть…

Как важно иметь страну,

натыкаться на стены, фонари, на своих любимых, как и должно быть…

Грустная канарейка моей страны

натыкается на стены, фонари, на своих любимых…

Грустная канарейка моей страны

Смотрит за их ногами, когда те бегут и падают.

Явление

Ты появляешься в полдень, дочка, весом всего 2,7 килограмма. Соня устраивает тебя на пианино и играет колыбельную, которую не слышит никто. Тишина в детской шипит как спичка, брошенная в воду.

Колыбельная

Доченька дочь

снег и дождь

ветки руки соседей

отмытые стены

все тебя берегут

Дитя апрельского цвета

маленькая планета

весом три килограмма

мой белый волос

освещает твой сон

Вопрос

Что есть дитя?

Тишина между двух бомбардировок.

Соня раздевается пока ребенок спит

Она так трет меня мочалкой,

что я брызгаюсь мыльной водой.

Свинья, смеется она.

Человек должен пахнуть лучше своей страны –

такова тишина

у той, чьи слова против тишины

и знающей: тишина побуждает к слову.

Она подбрасывает в воздух

мои ботинки и очки…

Я из глухих людей,

и у меня

нет страны, только ванна, младенец и супружеское ложе!

Мыть друг друга –

священно для нас.

Друг другу намыливать плечи.

Трахаться можно

с кем угодно, а с кем можно просто

лежать в воде?

Сигарета

Смотри –

жители Васенки не знают, что они – свидетельство счастья.

Во время войны

каждый из нас – вырванное из переплета доказательство смеха.

Смотри, Боже,

глухим есть что рассказать –

то, что даже они не слышат.

Взберись на крышу дома у Центральной Площади этого разбомбленного города,

ты увидишь –

один сосед ворует сигарету,

другой наливает собаке

пол-литра солнечного пива.

Боже, ты увидишь, что я

как глупого голубя клюв,

я клюю,

потрясенный, куда попало.

Собака обнюхивает

Утро.

На разбомбленной улице ветер шевелит губами политика на плакате. В комнате Соня кормит грудью свою дочь по имени Анушка. Альфонсо не спит, трогает сосок своей жены, тянет к губам жемчужины молока.

Вечер.

Альфонсо выходит на улицу Тедна, пытаясь найти хлеба, ветер выхолаживает его до костей. Четыре джипа тащатся по тротуару: Соню похитили в джипе, плачет оставшаяся одна Анушка, конвой угоняет прочь. Выглядывают из-за занавесок соседи. Тишина, как собака, обнюхивает стекла в окнах, разделяющих нас.

То, что мы не слышим

Они толкают Соню в армейский джип

в то утро, в то утро, в то утро, в тот май, в монеткой сиявшее утро –

они толкают ее,

и она отлетает зигзагом, поворачивается и спотыкается в тишине,

той, которая – крик души.

Это Соня, однажды сказавшая, В день своего ареста я буду играть на пианино.

Мы смотрим как четверо

толкают ее –

и мы, кажется, видим как сотни старых пианино выстраиваются мостом

от улицы Тедна до Арлемовск, и она

ждет за каждым из них –

и от нее остается

марионетка,

говорящая пальцами,

а от марионетки остается эта женщина, от нее

остается (они забрали тебя, Соня) – голос, который мы не слышим, самый чистый голос.

Центральная площадь

Арестованных заставили ходить с поднятыми вверх руками. Они будто собрались оторваться от земли, и так проверяют силу ветра.

Под плакатом ВОЙСКА СРАЖАЮТСЯ ЗА ВАШУ СВОБОДУ солдаты выставляют Соню, голую, неприкрытую от посторонних взглядов. В ее ноздрях кружатся снежинки. Солдаты рисуют красным карандашом круги вокруг ее глаз. Молодой солдат целится в красный круг. Плюет. Целится другой солдат. Плюет. Город смотрит. На ее шее висит знак Я СОПРОТИВЛЯЛАСЬ АРЕСТУ.

Соня смотрит вперед, туда, где выстроились солдаты. Из тишины неожиданно появляется ее голос, Готовьсь! По ее команде солдаты поднимают винтовки.

Вдовец

Альфонсо Барабински стоит на Центральной Площади,

на нем нет рубашки,

он загребает снег и бросает его

в марширующие войска.

Его рот

загоняет в стену первые буквы имени его жены…

Он идет пешком – добрых три километра дороги и ветра –

на пляж, по улицам с брусчаткой, останавливает каждую прохожую…

Альфонсо Барабински, с фляжкой водки в кармане, откусывает от яблока

и наливает водку в эту рану –

и пьет за наше здоровье –

тост за жену, застреленную в центре города, где ее тело

и лежит.

Альфонсо Барабински, с ребенком в руке, пишет краской на пирсе

ЗДЕСЬ ЖИВУТ ЛЮДИ –

как неграмотный,

подписывающий документ,

который он не понимает.

Своей жене

Я твой мальчик, который

тонет в этой стране, где

нет слова тонуть,

и кричит:

«Я ныряю в последний раз!»

Я, это тело

Я, это тело, куда погружается Божья рука,

пустогрудый, стою.

На похоронах

Мама Галя и ее марионетки взмывают и жмут мне руку.

Я заворачиваю наше дитя в зеленый платок –

мимолетный подарок.

Ты ушла, моя хлопающая дверями жена. А я,

дурак, живу.

Но голос, что я не слышу, когда говорю сам с собой, это самый чистый голос:

когда жена мыла мне голову, когда я целовал

пальцы ее ног…

на пустых улицах нашего округа клочок ветра

воззвал к жизни.

Жену забрали, ребенок –

и трех дней нет как вышел из утробы – на моих руках, наша квартира

пуста, на полу

грязный снег с ее сапог.

Ее платья

Ее броские платья

с хрупкими молниями.

Ее выглаженные

носки.

Я стою

у зеркала.

Примеряю красные носки своей жены.

Элегия

Шесть слов,

Господь:

прошу, избавь

от песни

мой язык.

Глухота над синими жестяными крышами

Наши мальчики хотят убийства при народе, на залитой солнцем площади.

Они тащат пьяного солдата, на его шее плакат:

Я АРЕСТОВЫВАЛ ЖЕНЩИН ИЗ ВАСЕНКИ.

Мальчики понятия не имеют как убить человека.

Альфонсо, жестами: Я убью его за ящик апельсинов.

Мальчики платят ящиком апельсинов.

Он разбивает сырое яйцо в кружку,

чувствует запах апельсиновой струйки на снегу

и опрокидывает яйцо в глотку как стопку водки.

Он моет руки, он надевает красные

носки, он трогает языком там, где раньше был зуб.

Девчонки плюют солдату в рот.

Голубь устраивается на знак «стоп», и тот шатается.

Какой-то идиот

шепчет, Да Здравствует Глухота! и плюет в солдата.

Посреди площади

солдат умоляет горожан на коленях, но те качают головами и показывают на уши.

Глухота подвешена над синими жестяными крышами

и медными парапетами, глухота

поедает березы, столбы, крыши больниц, колокола,

глухота покоится у наших людей на груди.

Наши девчонки показывают, Начинай.

Наши мальчики крестятся, несуразные и рябые.

Завтра нас найдут, мы на виду как ребра у собаки,

но сейчас

настолько плевать, что даже не будем врать:

Альфонсо прыгает на солдата и схватив его, протыкает его грудь до самых легких.

Солдат отлетает к тротуару.

Город видит сквозь лица кости ревущих зверей

и вдыхает запах земли.

Это девчонки украли те апельсины

и прятали их под рубашками.

Город как гильотина, дрожит, приближаясь к шее

Альфонсо спотыкается о труп солдата. Горожане веселятся, ликуют, хлопают его по спине. Те, кто забрался на деревья, чтобы наблюдать, аплодируют оттуда. Мама Галя громко кричит что-то про свиней, таких свиней, которые чистые как люди.

На суде у Бога мы спросим: «Зачем все это позволил?»

И ответом будет эхо: «Зачем все это позволил?»

В небе за пазухой

Это ты, душа-малышка?

Иногда ночью,

чтобы не видеть,

я зажигаю свет.

Я крадусь,

в моих ладонях

полудремлет

Анушка.

На моей лысеющей голове ее чепчик.

Жить

Жить значит любить, как приказывает великая книга.

Но любви недостаточно –

сердцу нужно немного глупости!

Нашему ребенку я сделал шляпу из газеты

и притворялся перед Соней, что я величайший поэт,

и она притворялась живой –

моя Соня, ее сюжеты и красноречивые ноги,

ее ноги и сюжеты, открывающие другие сюжеты.

(Хватит говорить, когда мы целуемся!)

Я вижу себя: желтый дождевик,

бутерброд, кусок помидора застрял в зубах,

и я поднимаю нашего младенца к небу

(Старый дурак, улыбнулась бы моя жена) –

он писает мне на лоб и плечи,

а я пою!

Горожане смотрят как забирают альфонсо

Каждый из нас теперь

это свидетель у трибуны.

Васенка смотрит на нас, тех кто смотрит как четверо солдат бросают

Альфонсо Барабински на тротуар.

Мы дали им его забрать, все мы трусы.

То, что мы не говорим,

мы носим в чемоданах, карманах пальто, в наших ноздрях.

Через дорогу от нас его поливают из пожарных шлангов. Сначала он кричит,

потом перестает.

Какой солнцепек –

с бечевки падает футболка, подходит старик, прижимает ее к лицу.

Соседи пихаются, чтобы лучше разглядеть как его бросили на тротуар,

будто это водевиль: Та-да!

На таком солнцепеке –

каждый из нас –

это свидетель у трибуны.

Они забирают Альфонсо,

и никто не поднимается за трибуну. Тишина поднимается вместо нас.

Прочь

Солдаты маршируют прочь от нас, унося с собой сироту Сони и Альфонсо. На Центральной Площади Альфонсо висит на веревке. Его брюки темнеют от мочи.

Марионетка его руки танцует.

Панегирик

Ты должен говорить не только о разрухе –

мы это слышали не от философа,

а от Альфонсо, нашего соседа –

закрыв глаза, он влезал на чужие крылечки и наизусть

цитировал своему ребенку наш гимн:

Ты должен говорить не только о разрухе –

когда дочь плакала, он

из газеты ей сделал шляпу, а тишину свою сжимал

как складки аккордеона:

Нам должно говорить не только о разрухе –

и он, фальшивя, играл на аккордеоне в той стране,

где инструмент всего один, и это – дверь.

Вопрос

Что есть мужчина?

Пауза между двумя бомбардировками.

Такова история, созданная из упрямства и свежего воздуха

Такова история, созданная из упрямства и свежего воздуха –

история, жестами показанная теми, кто, бессловесный, танцевал перед богом.

Кто кружился и подпрыгивал. Кто выражал тех согласных, что восстают,

не защищенные ничем, кроме своих и чужих ушей.

Господь, в этой тишине мы лежим на своих животах.

Дай нам омыть лица ветром и забыть строгие очертания чувства.

Дай беременной в руку что-нибудь из глины.

Она верит в бога, да, но верит и в матерей

своей страны, которые снимают туфли

и идут. Их следы стирают наш синтаксис.

Дай ее мужу на крыше, согнувшись, прочистить горло

(ибо секрет терпеливости в терпеливости его жены).

Он любит крыши, и ночью займется любовью с женой с тем, чтобы она все

забыла, ночью дай им одолжить света у слепых.

Свидетельства будут, свидетельства будут.

Они раскроют то, что раскроют, в то время как улицы бомбят вертолеты.