скачать книгу бесплатно
– Давайте я, ваше благородие, – засуетился денщик, пряча взгляд.
– Отставить. Помоги лучше Агафье самовар согреть. А я прогуляться хочу.
Морозный воздух освежил голову, и, вышагивая по первопутку, Пётр ощущал, как тяжесть с души отступает. Может, и к лучшему всё? Зачем ему замужняя женщина? Разве их связь сможет продлиться долго? Ходить или не ходить к дому Полетики? Его не покидало устойчивое предчувствие, что государь сегодня обязательно примет по нему решение, а значит, пошлёт за ним курьера…
Щенок бегал вокруг ног, вынюхивая под снегом следы собратьев, а потом вдруг решил поиграть и вцепился маленькими зубками в сапог Петра. Немного опешив от подобного сюрприза, Ланской замер, а потом стал трепать Голди за уши. Тот крутился как юла и пытался укусить хозяйскую руку. Вдоволь навозившись и довольные друг другом, они пришли домой.
За завтраком Ланской принял окончательное решение.
– Вот что, Фёдор, – строго, как всегда говорил он с денщиком, когда хотел, чтобы тот слушал внимательно, – сегодня мне нужно быть в пять часов возле одного дома…
– Какого? – не выдержал тот.
– Я скажу какого, дослушай! – разозлился Пётр, – твоя обязанность сидеть в это время здесь и ждать нарочного. Если приедет курьер от… государя или из полка, ты сразу бежишь ко мне. Понял?
– Понял, ваше благородие. Так куды бежать-то?
– На Садовую, к дому… капитана Полетики. Но… – Пётр замялся, – я буду стоять напротив, у Гостиного. Понял меня? В дом Полетики заходить не надобно. Ясно?
– Так точно, ваше благородие, – лениво кивнул он.
– Ты чего такой сонный? Небось, опять полночи читал?
– Читал, читал, окаянный, – подала скрипучий голос Агафья, наливавшая чай, – все свечи извёл, ирод. Уж сколько раз ему сказывала – економь, а он… жжёт и жжёт, полуночник…
– Смотри, не проспи у меня, – погрозил Пётр, – а то пойдёшь обратно в полк.
– Не сумлевайтесь, ваша милость, я не подведу.
В полку оказалось много дел. Пётр с удовольствием позанимался в манеже с новобранцами. Потом посидел пару часов над рутинными документами. В полк вдруг приехал брат Павел, и они с приятностью провели обед в обществе друг друга. День катился как обычно, но всё время, где-то глубоко внутри Петра будто невидимые часы отщёлкивали минуты, оставшиеся до свидания. Он говорил, ел, проводил занятия в манеже, а часы тикали и тикали, приближая час, ставший уже ненавистным .
До последней минуты Пётр не мог решить, ехать или нет по столь неприглядному делу, но ровно в четыре тридцать он уверенно оседлал Каурку и отправился на Садовую, раздумывая, куда спрятать лошадь, пока будет стоять в засаде.
У Гостиного двора было ещё людно, но купцы уже постепенно закрывали свои лавки, провожая последних покупателей. Извозчики рядом с лавками ожидали нагруженных товарами горожан, и Ланскому пришло в голову пристроить кобылку возле одного из них.
– Послушай-ка, братец, – обратился Пётр к ближайшему извозчику, – у меня к тебе просьба.
– Слухаю, ваше высокородие, – встрепенулся мужик. – Чего изволите?
– Мне надобно отлучиться ненадолго, без лошади… Посмотришь за кобылкой? Я заплачу за простой, – Ланской пошарил в кармане и нашёл пятак.
– Давайте повод, ваша милость, – с готовностью наклонился к нему извозчик.
Ланской легко спрыгнул с Каурки и сунул повод мужику.
– Здесь будь, чтобы я тебя не искал.
– Слушаюсь, ваше высокородие.
С бьющимся сердцем Пётр быстрым шагом пошёл в сторону дома Полетики, одновременно опасаясь, что опоздал. На другой стороне улице лавка бакалейщика уже была закрыта. Пётр, как настоящий сыщик, встал около неё, спрятавшись за небольшую колонну, и стал ждать.
На Думской башне часы пробили пять часов, и тут же показалась одинокая пролётка. Извозчик ехал с мучительной неспешностью, а Ланской всё пытался разглядеть седока, досадуя на сгустившиеся сумерки. И всё-таки он узнал Дантеса, отчасти по росту и римскому профилю, но скорее, оттого что ждал его. Тот вышел из коляски и позвонил в дом Идалии.
Вот и всё… Если барон задержится на какое-то время, то можно больше ничего не выяснять.
Ноги и руки Ланского похолодели. Ему безумно, до дрожи в груди, до темноты в глазах было жалко и своего времени, и своих чувств, так пошло попранных, будто он играл роль в дешёвой пьесе… Однако дверь тут же открылась и… из неё выскочила Идалия. Как? Она вышла, а Дантес, значит, приехал не к ней?
Кликнув того же лихача, который словно её поджидал, Идалия вскочила в коляску и куда-то помчалась. Ланской ничего не понимал и в задумчивости продолжал наблюдать. Ждать пришлось недолго. К дому Полетики подъехал ещё один экипаж, из которого вышла дама. То, что это была не Идалия, Ланской понял сразу – слишком высокая… Но рассмотреть незнакомку он не успел – сумерки сменились почти полной темнотой. Единственное, что Пётр разглядел – дама была в плотной вуали.
– Ваше высокоблагородие, – вдруг услышал он за спиной шёпот Федьки.
– Тьфу ты, чёрт, – сплюнул Пётр, оборачиваясь, – напугал. Курьер был?
– Да, Пётр Петрович, вот письмо велел передать.
Денщик подал плотно запечатанный конверт с печатью канцелярии Его величества. Вот оно – наказание… Но как ни странно, волнения в душе Петра почти не было, словно переживания за свою любовь и радость, что не нужно от неё отказываться, пересилили неприятность, скрывавшуюся в этом пакете.
Он перешёл дорогу, чтобы идти за Кауркой, как дверь дома Полетики снова распахнулась, и оттуда выбежала та самая таинственная дама. За ней, как ошпаренный, выскочил Дантес. Широкий чёрный салоп не позволял разглядеть фигуру женщины, Ланской только успел отметить её высокий рост. Она быстро поймала лихача и уехала. А Пётр чуть не столкнулся нос к носу с молодым Геккерном, разглядев на его лице досаду, и тайно позлорадствовал, что свидание не увенчалось успехом – уж слишком коротким оно было.
Всё-таки странная история и непонятно, зачем Идалия это всё устроила? Ланской не находил ответа.
Однако вскоре его захватили другие мысли и другие хлопоты – государь отправлял его в Малороссию для наблюдения за рекрутским набором. Ехать нужно было завтра и, скорее всего, надолго, очень надолго.
Глава восьмая
Вот и кончилось её недолгое замужество. А вместе с ним и счастье… Будет ли в её жизни ещё радость?
Под мерное покачивание кареты, везущей их большую семью в Полотняный завод, текли и текли слёзы под вуалью, которую Наталья опустила на лицо, чтобы не пугать своим грустным видом детишек. Ехали они без кормильца, без мужа и отца, из холодного, не принявшего её Петербурга, в поместье, где она должна будет утешиться и начать новую жизнь. Только какая будет эта жизнь без Саши?
Няня Прасковья, вздыхая и чуть укоризненно глядя на неё, занимала старшеньких Марию, Сашу и Гришу чтением папиной сказки, а самую младшую – грудную Наташеньку – держала на руках сестра, Александра Николаевна, которая тоже сердилась на слёзы Натальи.
– Сколько можно плакать, Таша? Все слёзы выплакала. Дети уже забыли лицо матери – всё прячешься под вуаль. Так недолго малышей заиками сделать.
Наталья ничего не ответила, но, быстро вытерев глаза, послушно подняла вуаль и нежным взглядом обвела детей. Каждый из них что-то взял от папы, и теперь Наталья с жадностью в них искала знакомые, любимые черты мужа.
Старшенькая Мария внешне и внутренне была похожа на Александра. Не удивительно – говорят, на кого больше всех смотрит женщина во время вынашивания ребёнка, на того он и будет похож. На себя Наталья не очень любила смотреть в зеркало, зато Саша для неё был свет в окне. Вот и родилась девочка – копия папа. Саша был и доволен, и раздосадован. Себя он не считал красивым, внешность свою называл арапской. Но Машенька всё-таки стала его любимицей – такая же живая, проказливая, со звонким голоском, несущим радость, словно колокольчик в степи. Сейчас вытянулась и стала больше походить на неё, на Наталью…
Рыжеватые кудряшки трёхлетнего Сашеньки, его голубые глаза смотрели на неё отцовским нежным взглядом, и сердце Натальи таяло от воспоминаний лучших минут их жизни.
Гришенька, их третий сынок, – кареглазый, чёрненький, кудрявый. Ему ещё не исполнилось и двух лет, однако было заметно, что нравом он застенчивый и тихий. Наталья оглядывала малышей по очереди и, чтобы опять не заплакать, прислушалась к бормотанью няни.
– У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том… – мягким, таинственным голосом выводила Прасковья.
– Няня, а что такое лу…молье? – картаво спросил Сашенька.
– Лукоморье, дитятко… Место заповедное, где растёт большое-большое дерево, волшебное. Верхушка его в небо ведёт, а корни в преисподнюю упираются. Во как…
Да, после смерти Саши ей показалось, что она побывала в преисподней. Невозможно было видеть его подвижное лицо застывшим, а глаза – такие умные, выражавшие тысячу эмоций одновременно – закрытыми. Открой, открой глаза, родной мой Сашенька – просила, умоляла она, стоя на коленях рядом с любимым. Но он уже был не с ней, не в этом мире, лучшем, чем этот… А Наталья будто спустилась в ад – её ломало и корёжило, судороги не давали спать, выгибая её тело так, как она бы ни за что не смогла бы согнуться сама.
В памяти всплыла хмурая, зимняя Мойка с чернеющими толпами, вереницей тянувшаяся к их дому. Открытые настежь двери, и просьбы, мольбы Жуковского, Одоевского, Вяземского: можно мне это… подарите на память это… Хоть всё заберите – хотелось крикнуть ей, – только верните Пушкина!
Единственное место, где Наталья чуть пришла в себя – церковь во время отпевания. Жандармы оцепили небольшой Конюшенный храм, оставляя толпу на улице. Здесь Наталья впервые вздохнула с заметным облегчением вдали от любопытных, сочувствующих и осуждающих взглядов, которые непрестанно ощущала на себе все последние дни.
– Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…
Ах, если бы это, действительно, было так давно, чтобы сердце хоть чуть-чуть успокоилось. Но прошло всего два месяца, и Наталья знала, что слёзы на её глазах ни разу полностью не высыхали.
– Ну наконец-то, – с облегчением выдохнула Александра, глядя на родной пейзаж Полотняного завода. – Дети, одевайтесь, приехали…
Наталья тоже посмотрела в окно, и сердце её сжалось – как уныло стало после смерти дедушки – Афанасия Николаевича, владельца завода. Куда делись прекрасные цветники, оранжереи с диковинными, заморскими растениями? А ведь даже крестьяне называли их чудесный сад "земным раем". Всё исчезло. Лишь плодовые деревья – высокие груши и раскидистые яблони – бурно, по-весеннему цвели, радуя глаз.
Две сенные девушки-горничные да важная экономка Устинья встречали гостей у крыльца. Устинья шумно распоряжалась, куда заносить вещи, кому где расселяться. Александра недовольно поморщилась, оглядываясь вокруг.
– А где хозяева, чего не встречают нас?
– Лизавета Егоровна простудились, – после лёгкой заминки ответила экономка, – ждут вас в доме-с с Дмитрием Николаевичем.
– Ну-ну, – нахмурилась сестра.
Наталье было всё равно. Она взяла на руки проснувшуюся и расхныкавшуюся Наташеньку и пошла в дом. В большой столовой слуги спешно накрывали на стол, а из гостиной с распростёртыми объятиями, одетый в тёплый халат, вышел брат.
– Прости, Таша, что не встретил на крыльце. Мы с Лизой чего-то простудились, теперь бережёмся. Как ты? Как детки перенесли дорогу?
– Спасибо, Митя, всё нормально, – оглядывая и обнимая брата, ответила Наталья. – Как я соскучилась, спасибо, что принял нас…
– Ну-ну, милая, – брат похлопал её по плечу, заметив у неё на глазах проступившие слёзы, – я понимаю твоё горе. Ничего, ничего, время лечит… А где Александра?
– На улице, наверное, а вот и она…
Быстрым, решительным шагом, таща за собой Марию и едва успевавших за ней мальчишек Сашу и Гришу, Александра Николаевна вошла в гостиную.
С Дмитрием они были очень похожи – у обоих немного вытянутые лица, чёрные брови вразлёт, тёмно-карие глаза. Только у брата были полные, мягкие губы, выдававшие его безвольный характер, а у Александры чаще всего губы были крепко сжаты, словно всё, что она видела вокруг – ей не нравилось. Она обняла брата и тут же начала ему выговаривать, какие бестолковые у них слуги.
Наталья прошла дальше, чтобы поздороваться с невесткой – Елизаветой Егоровной.
Молодая женщина, всего лишь на три года старше Натальи, выглядела не очень хорошо. То ли она, действительно, была больна, то ли неряшлива от природы – непонятно. Елизавета Егоровна полулежала на кушетке в старом, замызганном, с жирными пятнами, платье, грязный воротничок которого покрывали чёрные, как смоль, нечёсаные волосы. Они с братом поженились меньше года назад. Детей у них ещё не было, и не похоже, чтобы намечалось, как машинально отметила Наталья.
– Наталья Николаевна, милости просим, – слабым голосом поприветствовала хозяйка, – а я болею, уж не обессудьте за внешний вид.
– Берегите себя, Елизавета Егоровна, – вежливо пожелала Наталья, – я пойду в свою комнату, не буду вам мешать отдыхать.
– А ваша комната сейчас занята, – вдруг более живым голосом заметила невестка, приподнимаясь. – Там наша с Митей спальня.
– И какая же будет теперь моя? – неприятно поразилась Наталья, остановившись на пороге.
– Ну… поселитесь пока с Александрой в одну комнату.
– Не пойдёт, Елизавета Егоровна, у меня четверо детей, и с двумя из них я сплю вместе. Так что извольте выделить мне отдельную комнату.
Хозяйка нарочито вздохнула и встала.
– Хорошо, занимайте дедушкин кабинет. Я распоряжусь, чтобы туда принесли ещё одну кровать для ваших детей.
– Благодарю, – грустно-насмешливо поклонилась Наталья и отправилась на второй этаж. На сердце у неё стало ещё горше.
До шести лет Наталья жила в этом доме вместе с дедушкой – Афанасием Николаевичем. То время теперь вспоминалось будто короткий, но сладкий и счастливый сон.
Когда-то было время, когда у дедушки не имелось другого желания, как только угодить любимой внучке. Казалось, что и слуги были озабочены тем же. Все желания Таши исполнялись почти мгновенно. Из-за границы выписывались лучшие платья – от нарядов ломились сундуки. Покупались самые интересные игрушки, куклы, которых не было не только во всей округе, но и, пожалуй, во всей Москве. Для своей любимой внучки Гончарову было не жалко никаких денег. В один миг всё это кончилось… Мать забрала её в Москву, и жизнь Таши превратилась в кромешный ад, который она до сих пор вспоминала с содроганием. Сначала была разбита кукла, потом соболья шубка разрезана на кусочки… А вскоре за живость, за весёлые шутки и проказы Наталья стала получать пощёчины, и быстро, очень быстро поняла, как надо разговаривать с матерью, чтобы не злить её. Правда, Наталья Ивановна оказалась весьма недоверчивой воспитательницей и не верила даже хорошему поведению младшей дочери: "Слишком уж покорна да тиха, – кому-то жаловалась она за приоткрытой дверью, – не верю я в такое послушание."
Ах дедушка, спасибо тебе, родной… Незадолго до смерти он сделал ей последний подарок – принял Александра Сергеевича, когда они уже были помолвлены, и устроил ему здесь, в Полотняном заводе, незабываемый день рождения… Нет, вспоминать об этом счастливом времени не было душевных сил, да и возможности тоже – дядька Никита тихонько постучал и почтительно спросил:
– Барыня, кудыть кровать-то ставить?
Наталья вздохнула – надо жить дальше.
К обеду Елизавета Егоровна внезапно ожила и даже приоделась. Наталья, хоть ей было не до невестки, успела заметить, что новое ситцевое платье было почти такое же неопрятное, однако на плохо расчёсанных волосах хозяйки, свисая на лоб, красовалась бриллиантовая фероньера, которую положено было одевать только с вечерним нарядом.
– Вы куда-нибудь собираетесь ехать? – не выдержала Александра, заметив подобную нелепость в платье невестки.
– Нет, – поджала губки Елизавета Егоровна, – не носить же мне чёрное платье, как Наталья Николаевна. Вы уж извиняйте – я не в трауре.
Наталья замечание пропустила мимо ушей и не собиралась отвечать, но её вдруг удивило, что за столом не было Маши.
– Прасковья, а где Маша? – позвала она няню, – приведи-ка её обедать.
– Как? Вы хотите посадить маленького ребёнка с нами за стол? – удивилась хозяйка.
– Да, – твёрдо ответила Наталья, поднимая глаза и выдерживая недовольный взгляд невестки, – старшая девочка давно обедает с нами. Поверьте, её манеры не хуже, чем у некоторых взрослых.
Елизавета Егоровна поджала губы и повернула обиженное лицо к Дмитрию.
– Митя, ты разрешишь сесть ребёнку за стол?
– Брось, Лизочка, – миролюбиво проронил брат, – ничего страшного, если Маша будет обедать с нами. А вообще, Таша, ты уж согласовывай свои желания с моей женой. Теперь Елизавета здесь хозяйка.
Дальнейший обед прошёл в неловком молчании, но для Натальи главное было, что Маша хорошо покушала. Быстро отобедав, она пошла проследить, как поедят трое других детей. Скорей бы этот день закончился – думала она, устраивая комнату. На сердце лежала тяжесть и от холодного приёма, и из-за безвольного брата, разрешившего устраивать Елизавете Егоровне свои порядки в родном для Гончаровых имении. Ничего не поделаешь. Просто открылась ещё одна неприятность после гибели Саши – у неё теперь не было родного дома.
Давным-давно, когда она была маленькой и жила здесь с дедушкой, Наталья просыпалась с ощущением счастья от наступления нового дня. Бывало, проснётся и гадает, что сегодня дедушка придумает интересного? Что ей подарит? Потом, после тяжёлой жизни со строгой матерью и с безумным отцом, который гонялся за ней с ножом, это ощущение утренней радости забылось.
И вдруг появился Саша… Когда мать уступила её просьбе и дала согласие на их помолвку, радость вернулась. Она жила и мечтала о свадьбе.
Саша был так сильно в неё влюблён, так пылок, так страстен, что иногда было страшно оставаться с ним наедине. А какие стихи он читал… Её сердце таяло, как у Снегурочки. Наталья вспоминала их разговоры и всё время спрашивала себя, чем же она могла так приворожить Пушкина? Разве мало красивых женщин? Она помнила, как не смела поднять глаз, когда он читал ей стихи, страстные, нежные, хотя написанные, может быть, и не для неё, но глаза Саши сверкали такой любовью, такой страстью, соединённой с нежностью, что о подобных пустяках и не думалось.
Я влюблён, я очарован,
Я совсем огончарован…
Мама была недовольна тем, что из-за Пушкина, из-за его сватовства к ней, к Наталье больше никто не сватался. Александр Сергеевич пользовался такой славой, что ни богатый, ни знатный жених не смел перейти дорогу знаменитому поэту. Господи, спасибо Тебе за это счастье…