скачать книгу бесплатно
на головке буйной, ох, не растает снег —
отплясали, унеслись ночи забубённые,
а остались адреса… клиник и аптек.
Между пальцев унесёт Прана воды тёмные,
перемелет Лета в прах память в жерновах,
но весною расцветут вновь поля привольные,
Кто-то будет вновь любить, каяться в грехах.
«Надевши яркие одежды…»
Надевши яркие одежды,
на шляпу приколов плюмаж,
игрушечный солдат надежды
берёт любовь на абордаж.
Крюков надёжней абордажных
и залпов пушек горячей —
объятья рук его бумажных
и страсть восторженных речей.
Теряет листья календарь,
Кончается победой схватка,
но ждёт солдата не алтарь,
а маркитантская палатка…
«Весь день не ладится сегодня…»
Весь день не ладится сегодня,
Но лишь заснули петухи,
Зовёт из дома осень – сводня —
Идти приумножать грехи.
В соседнем доме молодуха
Без мужа извелась совсем.
Вчера шепнула мне на ухо,
Что ей на свете не везёт во всем.
Что муж её страстей не слышит,
Что свёкор уж на ладан дышит,
А тело требует своё…
как совладать с ним? – ё-моё!
«Жизнь ушла далеко от моих семи лет…»
Жизнь ушла далеко от моих семи лет,
где бараки, и голод, и вера в бессмертье,
от коробки, в которой лежал пистолет
деревянный и старые марки в конверте.
От огромной реки и бычка на крючке,
от желания счастьем со всеми делиться…
там картошка в мундире в моём кулачке,
там свивала гнездо моя синяя птица.
Не смотаешь в клубок путеводную нить,
не поймёшь, как она выбирает дорогу.
На каком узелке начинаешь любить,
на каком боевая труба заиграет тревогу.
Всё слабее Судьба, плачут трубы твои,
всё плотней пелена застилает покровом.
И становятся тише песнь о первой любви
и о первом прощанье с родительским кровом.
«За что мы любим тёмные аллеи? …»
За что мы любим тёмные аллеи? —
не знаю, только, кажется, за то,
что мысли в них становятся смелее,
в них не стучит заботы долото.
Не бьёт в висок кровавым током сердце,
трава струит немыслимый парфюм,
душа душе приоткрывает дверцу,
чтобы понять её сумел пытливый ум.
Когда в них снег летит наискосок
и задувает в волосы снежинки,
мне кажется, что каждый волосок
как с новогодней вырезан картинки,
что он алмазным инеем покрыт,
«Тупой иглой исколот я…»
Тупой иглой исколот я,
и раны кровоточат.
Истерзанная плоть моя
вернуться к жизни хочет.
Но сколь ни плачь, а мой палач
в делах заплечных дока,
и мне сказал знакомый врач —
лечить – одна морока.
и из последних слабых сил
держался я вначале,
потом подушку укусил,
чтоб зубы не стучали…
страдал я, будто бы парша
моё терзала тело,
вокруг которого душа
летала и смотрела.
«Не потому не заживающая рана…»
Не потому не заживающая рана
горит в душе, когда уходит друг,
а потому, что он уходит рано
и без него ты сиротеешь вдруг.
А, впрочем, что об этом толковать,
О дружбе сказано давно и много.
Скрипит ночами старая кровать,
и грудь сжимают горе и тревога.
Скрипит ночами старая кровать.
Ушёл мой друг, чья песня не допета.
Своими струями его омыла Лета,
а нам осталось жить и вспоминать.
«Далеко, далеко – шага два за околицей дома…»
В. Д.
Далеко, далеко – шага два за околицей дома,
где утрами туман разливал по полям молоко.
В придорожной пыли, что с босыми ногами знакома,
я однажды нашёл обронённое гусем перо.
Я смотрел на него, познавая секреты устойства,
и впервые подумал, что может не всё человек…
Что-то выше его придаёт ему странные свойства,
Но понять не успел – жил другими заботами век.
Сколько боли и сладких конфет нам из рога Фортуны
Сыпал Тот, кто не дал ей про нас позабыть.
Рвал железный двадцатый – в сердцах наших струны,
только пенье скрипичной струны не сумел он убить.
Где тот гусь, что перо подарил мне на память?
Как сумел пронести сквозь войну его малый пацан?
Так промыслил судьбу сквозь российскую замять
тот, кто водит нас в церкви, мечети, буддийский дацан…
Эти клики гусей я понять никогда не сумею.
Почему они в душу ко мне льют тоску и печаль,
словно я, принуждённый судьбой, покидаю Рассею,
уносясь с этим клином навек в беспредельную даль.
И когда-нибудь, глядя с тоскою на царство полёта,
я о камень случайный на ровной дороге споткнусь,
и, за стаей следя, я совсем не от боли заплачу,
а скорей оттого, что пока на земле остаюсь…
«Я помню всё: задор, и пыл, и страсть…»
Я помню всё: задор, и пыл, и страсть,
и наших женщин добрые улыбки.
Казалось, что ещё есть две попытки
на жизнь, и время потеряет свою власть.
Мы пили всё, чем век нас одарял,
и языки пред мыслями бежали,
презревши царство тёплых одеял,
мы говорили, словно излагали.
Но хмель вина и возраста пропал,
осталось лишь чуть-чуть на дне сознанья —
осадок в виде тяги к созиданью
как временем подмоченный запал.
Теперь мы не пьяны. Мы снова в январе,
но рюмок звон становится всё тише.
Застыли мы, как мушка в янтаре,
и всё ж кричим, но нас никто не слышит.
«Во дворе сильным шквалом свалило берёзу…»
Во дворе сильным шквалом свалило берёзу
высотой метров тридцать и более метра в обхват.
Из разлома ствола две недели горючие слёзы
всё текут и текут, словно кто-то в беде виноват.
Сколько зимних буранов осилить её не сумели,
только гнули свирепо, но всё ж не до самой земли,
а когда её в мае в зелёное платье одели,
мы от летнего шквала её уберечь не смогли.
Скоро кончится лето, и снова завоют метели,
будут сёстры её в летаргическом сне ждать тепла.
Дай им Бог дотянуть, да и мы бы дождаться хотели.
Нужно, чтобы судьба к нам чуть-чуть благосклонней была.
«В недостроенной квартире…»
В недостроенной квартире
коротает дни жилец.
Сколько их в подлунном мире
ждут, когда придёт конец
бестолковому служенью
вечно занятым богам.
Дай же, Господи, терпенья
всем: ему, и мне, и вам.
