Кельтский Мел

– Нет, конечно. Спасибо. Они могут через хакотов передать.

– Мы и сами может переправить, – Жан-Кристоф помолчал полсекунды, – теперь последнее. Раз к тебе пришло имя, то твое время наступило. Будь готова, что перед тобой будут открываться неожиданные тайны. Твоя рука всегда подскажет, что твое, а что опасно. Будь внимательна к людям, но решения принимай сама.

091. Первая картина. Мартин, Дашка и Роман снова в галерее

Роман, Дашка и Мартин стояли в зале галереи на острове Сен Луи. Перед ними была Первая картина. Так ее назвал Смотритель, встретивший их у входа. Софи в галерее не оказалось, но в этот раз они пришли не к ней, так что ее отсутствие им не мешало. Мартин вытащил Романа и Дашку посмотреть на картину перед их возвращением домой.

Мартин уже видел Первую картину. Сейчас он смотрел на нее второй раз, а Первая картина так и осталась для него загадкой. Она казалась ему светлой историей, которая начиналась перед его глазами. Затем картина уносила его вдаль, и он бы там потерялся, но Первая картина его не отпускала, даже растворившись в дымке будущего, еще не придуманного или запредельного.

Для Дашки все было иначе. Когда она подошла к картине, ее левая рука напомнила о себе теплом. Дашка взглянула на Романа. Он кивнул. Он тоже что-то чувствовал. Дашка подошла поближе и поняла, что ей очень надо коснуться картины. Она осторожно тронула пальцами белую раму, и в голове проплыл кусочек из ее снов. Постояв так минуту или пару минут, Дашка опустила руку и отошла от полотна.

Роман подумал об Ие.

Так они стояли каждый со своими мыслями, молча, не мешая друг другу. Наконец Мартин тихо сказал:

– Удивительно, что нет ни названия, ни автора.

– Насчет названия могу уточнить, – сказал неслышно присоединившийся к ним Смотритель и, дождавшись заинтересованных взглядов, продолжил, – на самом деле, оно есть. Но автор не вполне уверен, что его стоит указывать. Каждый видит на полотне что-то свое, поэтому художник решил не сковывать зрителей заблаговременно объявленным титулом и обычной экспликацией. Это, скорее, акт уважения к смотрящим, чем секрет или небрежность. Мы называем эту картину Первой картиной, потому что она буквально первая в этой галерее, и потому что по впечатлению она превосходит все остальные картины для многих ее увидевших.

– Спасибо, – сказал Мартин.

Смотритель добавил:

– Картина создавалась в не слишком светлом помещении, и смотрится чуть по-другому в галерее. Выключатели вон там, если захотите поэкспериментировать, пока нет других посетителей, – Смотритель отступил назад и удалился.

Роман выключил несколько светильников, и они вновь встали напротив картины. Трансформация была уловимой. Дашке показалось, что добавилась глубина, и ушли лишние отблески.

История, которую видел Мартин на Первой картине, не исчезла, но стала древнее, гораздо древнее, а Роман думал, как же все это непостижимо и нет никакой возможности понять, что водит рукой художника, и как это проникает в души людей. Потом он посмотрел на Мартина и Дашку и сказал:

– Если честно, я знаю, кто автор. Но не уверен, что надо его называть.

– Автор связан с IQuest? – спросила Дашка, она очень удивилась.

– Изначально, нет. Я видел эту картину в процессе создания и теперь понимаю, как она могла сюда попасть, – сказал Роман.

Мартин и Дашка кивнули. Мартин сказал:

– Последнее время, мне кажется, что мы выпадаем из границ реальности. Мне это дается непросто. Но к Первой картине я не мог вас не привести. Это я к чему. Если вы уже насмотрелись на нее, давайте пойдем и пообедаем. И я хотел вас сводить в одно местечко.

Практичное предложение Мартина подошло всем. Они вернули освещение в исходное состояние, кинули последний взгляд на полотно, выгребли все монетки, какие нашли в карманах, закинули их в ящик для пожертвований, простились со Смотрителем и ушли из галереи.

Вечером Дашка и Роман улетели в Петербург.

092. Атака на Первую картину, все спешат

Под утро Смотритель вздрогнул во сне и, ускоряясь, стал проваливаться в крученую черную бездну. Разогнавшись до звездных скоростей, он бессильно откинул голову, но, к счастью, тут же спасительно проснулся с глубоким судорожным вздохом. Две или три минуты ему потребовались, чтобы отдышаться. Сомнений не было, случилось плохое, надо было торопиться. Смотритель поднялся с кровати, оделся, обулся и за полчаса добрался до двери в галерею на острове Сен Луи.

Смотритель точно помнил, что вчера, как и всегда, он аккуратно, следуя привычке, выключил в галерее светильники, перевел охранную сигнализацию в ночной режим, проверил видеокамеры, закрыл жалюзи, вышел из галереи и запер входную дверь. На улице он оглянулся, чтобы убедиться, что все выглядит так, как должно. Все выглядело как должно.

Маленькая девочка проснулась рано утром, расплакалась и стала искать что-то, что она потеряла. Маме она не смогла объяснить, что именно ищет. Плюшевый мишка, смешные гномики, старая кукла, новая кукла и чашка с теплым молоком ее не утешили. Мама не могла ее уложить или хотя бы успокоить. Маленькая девочка плакала горько и безнадежно.

Позади Ии раздался грохот. Она повернулась и сквозь дверной проем увидела, как в кабинете посыпались одна за другой книги с верхних полок, вращаясь и раскрываясь на лету, сталкиваясь и увлекая за собой все, что могли зацепить по пути, – другие книги, палитру на высоком табурете, сам табурет, стремянку, коробку с кистями и мастихинами, мольберт и незаконченную картину, стоявшую на нем. Ия видела падающие предметы и понимала, что то, что случилось, случилось не здесь, здесь просто эхо. Дело в Первой картине.

Угли маленькой жаровни, на которой Жан-Кристоф в медном кофейнике варил сегодняшний утренний кофе, вдруг вспыхнули синим огнем, мгновенно взбурлили содержимое кофейника, безнадежно испортив его вкус и разрушив безмолвную безмятежность утра. Вспенившийся перегретый кофе, бурля и фыркая, залил жаровню и наполнил все вокруг горьким запахом внезапной утраты. Стало очень тихо, угли больше не шипели. “Вот оно как обернулось”, – подумал Жан-Кристоф и направился к двери, на ходу сдернув шарф с вешалки и закинув его за плечо.

Мадам Куратор проснулась в огромной кровати от пронизывающего ветра и пронзительного чувства покинутости. Казалось, во всем доме от сквозняка хлопали двери и рамы, стучали старые жалюзи, рвались и метались занавески. Ветки деревьев снаружи бились о дрожащие оконные стекла. Дом словно осиротел и кричал о какой-то ужасной ошибке или безвозвратной утрате. Мадам понадобилась минута, чтобы постичь случившееся, глаза ее на секунду расширились “Quelle merde!”, она выдохнула, качнула головой, замерла на полсекунды и стала собираться.

За окном у Мартина на крыше соседнего дома как сумасшедшие раскричались птицы, внизу на неровностях улочки нещадно загрохотали мусорные баки, взвизгнули тормоза машины, залаял заливистый пес, неурочно громко и беспорядочно заголосил колокол соседней церкви. Мартин проснулся, удивился холоду и нежданной беспричинной тоске, забиравшейся в его душу вместе с этим акустическим натиском. Мартин зашел в темные карты, на секунду зажмурил глаза, снова открыл и засобирался.

Дашка и Роман стояли у окна в офисе конторы, когда холод в руках заставил их одновременно взглянуть в глаза друг другу. Они открыли темные карты.

Темные карты на десять миль вокруг не видели никакой беды или угрозы для Романа. В чате было спокойно. Темные карты на десять миль вокруг не видели никакой беды или угрозы для Дашки. Роман изменил масштабирование и ввел параметры поиска угроз. Темные карты открыли Париж. Красное пятно пульсировало на острове Сен Луи над домом, где располагалась галерея и Первая картина.

Тонг летел над планетой. Он действительно спешил. На лету он достучался до Аполлона (Аполлон откликнулся сразу) и начал объяснять, какой бог ему нужен в случившейся беде прямо сейчас. Аполлон усмехнулся сквозь расстояния. Этот юный Тонг иногда, и правда думает, что на Олимпе все спят и ничего не видят. “Не сомневайся, брат, она будет там, лучше сам поспеши”.

В серо-зеленом зале галереи на острове Сен Луи все оставалось таким же, как в момент, когда Софи с почерневшим лицом и опустошенным сердцем навсегда покинула это место. Софи смогла нанести Первой картине только один удар, но вложила в него всю свою силу и всю свою черную тоску. Она сопротивлялась несколько недель, но проиграла битву Первой картине, так получилось. Аминь. Она расправилась с картиной доступным ей способом, надеясь уничтожить если не ее саму, то ее разрушительный удар по своей жизни. Теперь взамен кошмара и боли прошедших недель она чувствовала пустоту, черную печаль и неумолимое желание удалиться от этого холста, этого города, этой жизни и этого мира.

Софи удалялась. Темные карты безразлично, но прицельно точно чертили ее путь, бегущий тонкой нитью, прочь от места проигранной битвы.

Первая картина еще висела на стене, хотя лишь один ее угол держался на креплении. Под покосившейся и чуть качавшейся рамой валялся столик с коваными ножками и разверзнутая книга отзывов. На полотне картины зияла вдавленная рана, ткань холста темнела, повторяя след неистового удара. Полотно, мазки краски, линии рисунка на месте удара были разрушены, как чьи-то мысли и пути, по которым кто-то шел или должен был пройти.

093. Первая картина, прибытие богов в галерею на острове Сен Луи

Смотритель почти не помнил, как добрался до галереи. Но, подбегая к ней по узкой улочке, он видел, что спешит туда не один. У двери затормозила машина, из нее вышла Мадам Куратор, полы серого плаща и белая прядь волос метались на ветру. Дверцу ей придержал молодой человек, которого Смотритель недавно видел в галерее с приятелями. С другой стороны улицы спешил носатый месье, и темно-зеленый шарф развевался и бился у него за спиной. Подошли соседи, которые жили тремя этажами выше, месье (Смотритель забыл его имя) и его пожилая maman. Мадам крепко придерживала свою шляпку за поля, не желая с ней расставаться из-за порывов ветра.

Смотритель открыл сумку в поисках ключа, но кто-то рядом сказал:

– Ключ не понадобится, – Смотритель поднял глаза и узнал высокого черного как смола посетителя в двухцветном шарфе.

Рядом с ним стояла сероглазая женщина, которую Смотритель видел впервые, но сразу, несмотря на адский бег этого утра, поклялся, что сохранит ее образ навечно. Если бы у Смотрителя было время, чистый лист нелинованной бумаги и безупречно острое перо, он не спеша записал бы впечатления от этой встречи, чтобы не потерять ни одной детали и не оскорбить увиденное никакой неточностью. Но момент не способствовал, поэтому Смотритель лишь отметил неподдельную божественность незнакомки и то, что яростный ветер едва шевелил полы ее длинных одежд.

Смотритель оторвал глаза от сероглазой незнакомки, перестал искать ключ, внутренне собрался и толкнул дверь, ведущую в галерею. Дверь подалась, Смотритель вошел и пропустил остальных.

Они прошли и остановились перед изувеченной Первой картиной.

Смотрителю было больно и страшно. Но он знал, что это не вся боль, которую придется увидеть и узнать сегодня. Он прошел в свою каморку, включил монитор и запустил запись видеонаблюдения за последние два часа.

Когда запись подошла к месту, где Софи скидывала книгу отзывов со столика и бралась за его кованые ножки, он тихо вскрикнул, остановил видео и развернулся к остальным. Смотритель до последнего надеялся, что дело было не в Софи. Сцену расправы с Первой картиной прибывшие смотрели вместе. Сероглазая богиня не стала отходить от Первой картины. Она знала, что с ней случилось, как только ее увидела, а, может, и раньше.

Когда печальный эпизод прокрутили дважды, Смотритель совсем сник, силы его иссякли. Жан-Кристоф сочувственно посмотрел на него, тронул за плечо и отправил варить кофе. А сам принес стул для маленькой пожилой мадам, которая тоже не смотрелась бодрячком.

Остальные развернулись друг к другу. Тонг взглянул на сероглазую. Все посмотрели на нее.

Она сказала:

– Холст я восстановлю. Но работу с цветом и рисунком должен проделать художник, если есть шанс, что он согласится.

– Она уже согласилась, – сказала Мадам Куратор, – Сколько у нас времени?

– Я могу остановить мойр, но ненадолго. Может быть, на день или на два, – сказала сероглазая.

– Тогда доставка картины к художнице – наша забота, – сказал Жан-Кристоф, – я готов забрать полотно, когда вы, мадам, завершите свою часть работы.

Палладу еще никто на называл “мадам”. Но она не была против. Никто не ценит нового опыта так, как бессмертные боги.

– Я с вами, – сказал Тонг Старейшине, – так будет вернее.

Жан-Кристоф мог бы сказать Тонгу, что вернее дакотов ничего и никого не бывает. Но не стал. Дакоты не любят мериться словами, им неведомы понты и лукавое искусство саморекламы. Они просто делают то, что считают нужным и не бросают своих.

Сероглазая взглянула на Старейшину дакотов.

– Так и поступим. Сейчас мне нужно несколько минут в тишине. Я сделаю свою часть работы. После этого вы заберете полотно. Я позже присоединюсь к художнице, – Паллада сделал паузу, шевельнула левой бровью и добавила, – И еще, пока я занята картиной. Кто-нибудь успокойте ребенка. Кто-нибудь приглядите за беглянкой.

Она повернулась к Первой картине.

Все вежливо отошли. Кто-то отвернулся, кто-то пошел в другие залы, кто-то рискнул выпить кофе, который сварил безутешный Смотритель. Тонг поднял с пола книгу отзывов, расправил смятые страницы и прочитал несколько записей. Сосед с третьего этажа осторожно перевернул столик с коваными ножками и поставил его подальше от картины, словно столик еще был для нее опасен. Мадам Куратор вспомнила день, когда она пришла в хакотский Отдел хтонической и небесной живописи и с тех пор ждала, что появится Первая картина – такая хтоническая и такая небесная, но она даже представить себе не могла такую историю.

Усталая и расстроенная мама маленькой девочки, плакавшей с самого утра, совсем отчаялась ее успокоить. Но тут из ее кармана выпал телефон и его экран засветился голубым светом. Девочка и мама протянули к нему руки. На экране была Первая картина, та ее фотография, которую мама сделала на память. Девочка всхлипнула раз другой и притихла. Первая картина на экране была цела и совершенно невредима, включая самые важные кусочки.

Мартин не смог отвернуться от Паллады. Он так и стоял в нескольких метрах у нее за спиной, пока она вроде бы просто разглядывала поврежденный участок холста. Вдруг он почувствовал движение воздуха у правой щеки и вслед за ним цепкую хватку на плече. Небольшая аккуратная светло-серая сова села ему на плечо. Он не удивился. Сове больше некуда было сесть, чтобы наблюдать за своей хозяйкой. А нормальному мужскому плечу никак не может помешать аккуратная светло-серая сова.

094. Софи удаляется

Все невыносимые дни и даже все невыносимые ночи когда-нибудь заканчиваются. Так или иначе. Кто-то с боем прорывается из личного ада, разрывая колючую проволоку своим живым телом, кто-то тонет до черной глубины, задыхаясь от нехватки воздуха и от ужаса, надеясь и не надеясь достичь дна для спасительного толчка вверх. Кто-то сдается. Кого-то находит удача.

У людей бывает ад и в земной жизни. Так иногда складывается судьба.

Софи прорвала свою колючую проволоку и теперь удалялась. В голове не было мыслей, простые движения она делала на автомате. Опустошенность была благословенной. Можно было не думать, не задавать вопросов, не взвешивать вину и не искать причин.

Оставаться на месте Софи не могла. Эти дни в ее жизни запомнятся, как скользящий пейзаж, размытый из-за движения, как окно вагона, заливаемое снаружи нескончаемым дождем, как ветер, заставляющий плотнее закутываться в темные одежды. Сил было достаточно для бегства и их, к счастью, их совершенно не хватало для изматывания себя темными демонами. Движение на автомате. Минимум восприятия, минимум контакта, никакой фиксации, словно оторвавшийся от ветки последний лист мчится на ветру, и никакое случайное соприкосновение не остановит его бега.

Так иногда случается в жизни. На тебе не больше вины или греха, чем на тех, кто пьет чай в кресле под звуки дождика за окном, гладит кота, радуется близким или просто засыпает и просыпается живым в своей постели. А тебе выпал жребий, который нельзя кинуть заново, он твой, он тяжелый, он губительный, он несправедливый. Тебе никто не поможет. Даже никто не поймет. Ты должен сам себя спасти. Тебе самому придется решать, какой ценой выбираться и как жить дальше. Некоторым людям в этой жизни приходится платить огромную цену за то, что другим дается даром. Так иногда случается.

Софи вырвалась и теперь удалялась.

095. Ия, Афина и Первая картина

Ия закончила работу. Она вытерла мастихин и отложила его. Не глядя на картину, вытерла руки о мягкую ткань. Глазам нужен был отдых. Ия подошла к окну и посмотрела поверх крыш. Через пару минут развернулась к картине. Кажется, все хорошо. Ия пробежала взглядом по на восстановленному участку и еще различимой границе между ним и нетронутой поверхностью. Получилось неплохо, очень близко к изначальному варианту.

Обычно, работая с холстом, Ия не отвлекалась. Но сегодня ее забавляла светло-серая сова, изо всех сил пытавшаяся оставаться невидимой. Сова старалась очень усердно, и Ия, поглощенная работой, могла бы ее и не заметить. Но птица периодически сваливалась с приоткрытой дверцы книжного шкафа, на которую она присела в начале тайного визита, скребла когтями по ее поверхности и взмахивала светлыми крыльями в попытке удержать равновесие. Дверца шкафа при этом поворачивалась и поскрипывала.

Хозяйка совы была тут же и оставалась невидимой гораздо успешнее, хоть и не для Ии. Хозяйка совы и художница знали друг о друге больше, чем показывали. О чем знала сова, никому не было неизвестно.

Когда дело касается древних богов, в вопросах вежливости и этикета иногда возникают парадоксальные ситуации. Например, стоит ли поприветствовать богиню, если она предпочитает оставаться невидимой, а ты ее прекрасно видишь и, заработавшись, уже пропустила момент для вежливого приветствия.

Закончив осмотр, Ия подошла к сове и протянула к ней руку. Сова охотно и грациозно переместилась к Ие на запястье. Ия развернулась к Палладе и улыбнулась. Сероглазая полностью вернулась в видимый спектр, тоже улыбнулась, и неловкого момента удалось избежать.

Палладе не надо было приближаться к Первой картине, чтобы понять, что работа закончена. Но у нее был вопрос.

– Рада видеть тебя. Прекрасная работа. В первый раз и сейчас. Ты не просто норна? – Паллада сразу перешла к интересному.

– Спасибо. Я тоже рада. Возможно. Я еще не все понимаю, – ответила Ия сразу на все.

– Интересно. Как-нибудь, если ты не возражаешь, мы поговорим об этом. Ты исправила картину. А поломанные пути ты сможешь исправить? – спросила Паллада.

– Я могу попробовать. Но такого опыта в этот раз у меня не было, – ответила Ия.

– Займись этим, не откладывая, – сказала Паллада.

– Сколько у меня времени? – спросила Ия.

– Несколько дней совершенно точно, скорее всего, несколько недель и, возможно, месяцев. Беглянка очень сильна, даже если не понимает этого, и остальным тоже ни за что не дадут пропасть, – Сова перепорхнула Афине на плечо, – если возникнет срочность, я дам знать.

– Я сделаю. Но это не поломанная судьба. Это выбранный путь, давно и не здесь выбранный путь. Беглянка этого не может вспомнить, от этого ей очень плохо.

– Это многое объясняет. Очень редкая жертва, значит. Будем верить, что это было не зря, но это частная история, – тут Паллада рассеяла свою задумчивость и посмотрела Ие в глаза.

– Это и моя история. Мы должны помочь ей, – Ия тоже глядела в серые глаза Афины, – Ты не могла бы поддержать ее или научить меня как это сделать?

– Она не пропадет, за ней приглядывают. Но есть один вариант, раз ты беспокоишься. Сходи к дакотам. Найди их старосту в этом городе и попроси у него Энамати для Софи. Дальше все будет развиваться само, – Афина взглянула на сову, как будто та могла подтвердить ее слова, и продолжила, – Я тут рядом, если что. Не хочу ничего пропустить.

Ия кивнула.

– Спасибо за все. Приходи, если тебе захочется, – Ия улыбнулась.

Афина отступила и ушла. Входная дверь не издала звука и не шевельнулась, а совы и сероглазой богини ни в кабинете, ни в квартире уже не было.

096. Легенда об Энамати

Эту легенду об Энамати Ия нашла в глубинной сети.

Все случилось на заре истории богов. Афина, тогда совсем юная, недавно потерявшая свою лучшую подругу и переполненная этим горем, металась по полям и холмам. Ей не хватало незабвенной Паллады. Она не могла найти покоя и прощения себе. Оторвавшись от верных, но опостылевших спутников Афина очутилась на краю древнего леса.

Лес был мрачен, темен, и казался непроходимым. Однако одна узенькая тропинка, ведущая в его глубины, показалась Афине достойной ее легких стоп и подходящей для ее грустных мыслей. Афина последовала по тропинке почти бегом, словно пытаясь оторваться от попутчиков и от тяжелых дум. И она оторвалась.

Волшебная царственная сень леса отгородила ее от печалей последних дней. Вытеснила беспорядочно мечущиеся мысли. Вернула ее из прошлого в настоящее. Кругом была мощная и дикая красота. Древние стволы, бесшумные ручьи, диковинные травы и мшистые камни вдоль тропинки – все, буквально все, приносило отдых и радость глазам Афины.

Но не только Афине понравилась тропинка древнего леса. Древнему лесу приглянулась юная Афина. Он возжелал, чтобы в его мрачноватых пределах всегда бродила, бежала или просто была сероглазая богиня, оторвавшаяся от своих печалей. Древнее сознание леса никогда не растворялось в суете, и потому было очень могучим. Тропинка позади Афины сомкнулась, и ветви древних деревьев сплелись. Солнце едва проглядывало сквозь них. Развилок впереди не наблюдалось. Афина была обречена идти туда, куда ее вела тонкая тропа, окруженная волшебными, но непроходимыми зарослями.

Афина с самого рождения ненавидела принуждение, даже самое заботливое и деликатное, а это был настоящий плен. Она попробовала разобраться с лесом своей божественной силой, но лес был настолько древним, что ее усилия он вряд ли даже воспринял, как попытку освободиться. Может, он не заметил их, а может, он просто любовался Афиной, чтобы она ни делала. Докричаться до кого-нибудь Афина не смогла. Взлететь, прорубить лес или перенестись не было возможности.

Афине осталась лишь ее божественная воля. И Афина возжелала, чтобы рядом с ней оказалось что-то или кто-то, способный вывести ее из леса как можно скорее и без потерь. После этого Афина дошла до лесного ручья, окруженного зарослями сныти и квелой крапивы, присела на камень и стала ждать. Глупо вызвать спасительную помощь, а самой продолжать метаться.

Ждать пришлось недолго. Почтенного вида носатый дакотский старейшина появился как будто из ниоткуда. Он окинул Афину внимательным взглядом. Афина собралась обратиться к нему с внятной просьбой и внушительным божественным словом, но он предостерегающе поднял руку, и она промолчала. Дакот еще раз взглянул на Афину и пропал, перед исчезновением изобразив успокаивающий жест рукой. Афина восприняла это, как совет подождать и обещание вернуться. Она не противилась. Дакот показался ей надежным.

Минут через пять или чуть больше носатый странник вернулся. В левой руке у него было белоснежное яйцо идеальной формы и безупречной чистоты. Он вложил его в левую руку Афине, накрыл ее правой рукой, улыбнулся и исчез с легким кивком.

Афине было так интересно, что она забыла о неприятностях. Однако тем временем кто-то маленький, но настойчивый пытался пробиться через скорлупу. Афина разомкнула руки и увидела, как из яйца вылупился совенок или маленькая сова. Сова огляделась, сбросила остатки скорлупы, попыталась походить по руке Афины, а потом легко вспорхнула к ней на плечо. Тут Афина узнала имя совы. Аккуратную серую сову звали Энамати.

Подробностей о том, как Афина и Энамати выбрались из леса, не сохранилось. Но они точно выбрались и уже не расставались. У Энамати множество волшебных умений. Одно из них – умение пройти там, где не пройдет никто. А еще Энамати – самый лучший друг.

Так, пройдя через странный лес, Афина умерила свою печаль, обзавелась верной спутницей, узнала о древних стихиях, с которыми непросто сладить даже олимпийским богам, и поняла, что есть тайное неболтливое племя странников, которому ведомы и подвластны древние стихии и тайные пути. Но рассказывать Афина об этом никому не стала. Она уже тогда была мудрой.

Ие эта легенда понравилась. Она решила последовать совету Афины, чтобы помочь Софи.

097. Зевс вступает в игру

Зевс спохватился поздно. Нет, он не упустил ситуацию с последней битвой, но пропустил ее начало. Гера, разумеется, считала, что Громовержцу давно следовало приглядеться к изменениям, случившимся в его обширном семействе: неожиданному оживлению и даже некоторому просветлению Аполлона, лихорадочной сосредоточенности Гефеста и вечно ускользающей по каким-то неведомым делам Афине. Но Зевс на этом этапе жизни очень не любил суетиться и выяснять отношения.