Долгий путь в никуда

Компания разделилась на хозяев жизни с деньгами – власть имущих и неудачников – нас. Пятёрка «буржуа на день» пошла в "Юность", а мы с Антоном отправились на стеклянную охоту – за бутылками. На душе было паршивенько, как после осеннего дождика, промочившего и простудившего: только болело не горло, а душа.

По улице прямиком до проспекта. Перешли на другую сторону: причём я как законопослушный, напоказ, гражданин заставил Антона дождаться зелёного света. Вообще-то мы хотели пойти на стадион, но неизвестно по чьей прихоти оказались у заводского ДК "Альбатрос". В нём был свой видеосалон на третьем последнем этаже, в убогой комнате-зале на двадцать пять человек, и стоил сеанс не так много – всего восемьдесят копеек, которых у нас не было, но мы всё равно поднялись наверх к салону, чтобы хотя бы полюбоваться сегодняшним расписанием фильмов. И то хлеб!

16:00 – Звёздные войны 5 (фантастика).

18:00 – Охота на двуногих (боевик, ужасы).

20:00 – Ночь страха (ужасы).

22:00 – Черная Эммануэль (эротика).

Я смотрел на название фильмов, слушал доносящиеся крики и выстрелы из-за двери салона, вспоминая последний раз, когда я ходил на видео. Полторы недели назад я вместе с Квадратом насобирал бутылками на визуальное шоу, прикатившее к нам из самой Америки контрабандной кассетой. Пошли мы с ним сюда, в ДК. Во-первых, здесь сеанс дешевле на два гривенника, а во-вторых, шли ужасы “Ночь страха”. Кино про вампиров, любовь, дружбу, предательство и страх. Отличный фильм, смотрелся на одном дыхании. Под самый конец, когда до титров оставалось десять минут, Квадрат засобирался домой. Необычность его поведения в обстоятельствах просмотра увлекательного ужастика была им объяснена тем, что уже поздно (действительно стрелки часов приближались к 20:00) и его дома ждут. На все мои уговоры Квадрат упрямо вертел маленькой головой. Проявив своё фирменное козлиное упорство, он покинул поле боя. Да хрен бы с ним: он не увидел главного. Сколько бы он ни говорил, оправдывая свой побег, что всё ясно, смотреть дальше не интересно, мне было понятно – Квадрат сбежал не к мамочке смотреть “Спокойной ночи малыши”, а по-настоящему струсил. Напугали его разборки с вампирами. Он бы в таком детском малодушии никогда не признался, а я и не собирался его уличать. Внутренне лишь посмеявшись над ним, я углубился в сопереживание событиям, разворачивающимся на экране.

О поведении Квадрата я вспомнил дома, когда мать ушла на работу, а отчим где-то халтурил, в очередной раз, за городом и поэтому дома я остался один на целую ночь. Тут-то ко мне в голову и полезли образы всякой нежити из фильма, казалось, обрастающее мясом прямо у меня под кроватью или под ванной. Меня пугала каждая тень, каждый шорох. За стёклами окон в темноте скрипели деревья, а мне чудилось, что это вампир пробирается на мой балкон. В подъезде хлопнула внизу дверь, моя отозвалась стуком – это они пытаются проникнуть в дом! Живые мертвецы пришли за моей кровью. Без включённого света, лёжа на кровати в одиночестве, вздрагивая от каждого случайного звука, страдал я недолго. Вскочив с кровати, за считанные секунды обегал квартиру, везде зажёг свет, уселся в кресло. Меня трясло, зуб на зуб не попадал. Хитрость со светом не помогла. Окна стали жуткими тёмными провалами; мне постоянно казалось, что на меня снаружи кто-то смотрит. Ещё чуть-чуть и вампиры ворвутся, схватят меня, высосут кровь. Я очень боялся умереть. Темнота. Страх. Душевная болезнь. Так и свихнуться можно.

Вспомнив, как я могу защитить свою шею от клыков вурдалака, пошёл в прихожую к трюмо, в ящичках которого мать хранила свои украшения, косметику и прочие безделушки. Там же, насколько я помнил, у неё хранился крест. Простой деревянный католический крест – две коричневые толстые перекладины, внизу вертикальной белая вставка с надписью на латинице. Найдя крест, зажал в кулаке, вернулся в комнату. С час или два сидел на кресле. Мой страх никуда не делся, крест не смог меня излечить от него. Но боялся я теперь по-другому. У меня появился шанс выжить. Как говорил главный герой фильма, он же древний вампир: “Главное верить, что крест может подействовать”, – в противном случае, он всего лишь кусок мёртвого дерева в руках неудачника. Проверять силу своей веры у меня не возникало ни малейшего желания. Судя по тому, как я страдал, крест мне бы в любом случае не помешал. Так атеисты становятся ревностными верующими. Рецепт – страх и ещё много страха и опять страх, острое желание жить – запекать на протяжении ночи да самого рассвета и на выходе получаем блюдо под названием – ‘’Вера во что хотите’’.

Не выпуская креста из рук, из кресла я переместился на мамину кровать. Лежал, смотрел в потолок, слушал. Дрожал как последний осенний лист на холодном ветру. Иногда, примерно через каждые десять минут, пытался закрывать глаза. Становилось хуже. На меня сразу наваливались образы нежити – вампиры скрипели половицами на кухне, ворочались под моей кроватью, подходили ко мне всё ближе, ближе, ближе… Я не выдерживал и открывал глаза. Со страхом я, опираясь на поддержку ритуального предмета церковных обрядов – креста, пытался бороться. Старался себя убедить, что вампиров, на самом деле, не существует; что всё это морок моей воспалённой фантазии: для этого даже засовывал крест под подушку (далеко от себя я его не рисковал класть, он должен был лежать на расстоянии хвата, в зоне досягаемости, чтобы в любой критический момент я им мог воспользоваться). Ничего не помогало.

Последний раз со мной случилась подобная душевная истерика, когда я впервые посмотрел “Чужой”. Правда, было одно существенное отличие. Тогда, после того как я вернулся с видеосалона, переполненный кипящими впечатлениями и страхами, дома меня встретила мама, которая осталась той ночью со мной, так как не дежурила. Страх меня мучил, мучил и домучил. В тот раз я, как маленький, попросился к маме под бочок. После недолгих препирательств она согласилась пустить меня к себе. Только после этого я смог заснуть. Случай с “Чужим” стал последним рецидивом младенчества, отныне обращаться за помощь к маме, в случаях приступов моей паранойи, я не мог.

Сейчас же я дома остался один, ждать помощи неоткуда. Время замедлило свой бег, его стремительно бегущая река загустела в вязкий сироп. Рассвет приходить не спешил. Тягучую тьму начали сменять предрассветные сумерки тогда, когда я уже вплотную приблизился к мыслям о самоубийстве. Я не понимал этого, но, если бы пытка пульсирующим в моей голове кошмаром наяву продолжилась хотя бы час, всё могло кончиться куда хуже обильной испарины, выступившей под утро по всему моему телу. Став куском скользкого мыла, моя плоть начала источать из всех пор вонь молодого козла с характерным запахом серной отдушки. Зато ужас отступил: когти его, глубоко вошедшие в мою душевную ткань, перестали меня терзать. Факел в руках палача был затушен в холодной родниковой воде пробуждения.

На улице посветлело, и моя грудь освободилась рассветным кашлем от последних ядовитых испарений моей личной “Ночи страха”.

Мы с Тошкой, насмотревшись на запретный плод расписания видеосалона, сглотнув ментальные слюнки, вышли на улицу. Потемнело, или лучше скажу: здорово посерело. Зажглись фонари и цветные лампочки светового оформления городских улиц. Эти световые букеты, звёзды, полосы, монтировали на бетонных столбах освещения со стороны проезжей части. Красный цвет превалировал над жёлтым и зелёным. Нам было скучно, и я предложил:

– Тошка, давай скрутим пару ламп.

– О! Давай! Лезь.

Съехал с темы добровольца электрика Антон, любезно предоставив мне реализовывать в жизнь мою же идею. На столб я залез легко: Антон мне только немного помог, вначале подтолкнув под задницу. Пользуясь шарфом, как предохранителем от ожогов, я, скрутив штук пять цветных ламп (ничем от обычных домашних они не отличались, просто стёкла их были замазаны разной краской), спрыгнул на асфальт. Две лампы отдал Тоше (мне не жалко, я не жадный), а три, как добытчику, оставил себе. Недолго думая, мы их расхреначили тут же, о стену ДК.

Звук, с которым они лопались, одаривая мокрый холодный тротуар дождём искрящихся осколков – острых лепестков, меня восхитил, а Антона и подавно, превратил его на минутку в закоренелого малолетнего преступника. Захотелось повторить, что мы быстренько и замутили, набив уже с десяток лампочек по карманам. Сколько-то мы там разбабахали и решили сменить позицию обстрела. Это нас и спасло. Мы отошли к разграбленному нами столбу, достали по паре лампочек каждый, приготовились и… За нашей спиной притормозил автомобиль, хлопнула дверь, сердце ушло в пятки. Оборачивался на короткое – "Эй!", – я целую вечность. Уверен, что таким же затянутым во времени поворот показался и Антону.

Нас ждали менты. Целых две штуки.

– Совсем обнаглели эти подростки… Что, ребята, развлекаетесь? – Они подошли к нам вплотную. Мы и не думали бежать.

– Это не мы. Нас взрослые ребята заставили! – с удивлением я понял, что эти две детские фразы-отмазки только что сам пропищал. Фантик, епть.

Антон врубился сразу, поддержал:

– Да-да. Пригрозили, что побьют.

Второй мент – в усах, потёр лоб и спросил простую, самую очевидную, бросающуюся в глаза вещь:

– И лампочки они вас заставили бить?

Я рискнул. Вдруг они не видели, как мы их хлопали. Время-то было, и они точно не сидели на нас в засаде; патрулировали улицы, заметили, что звезда обглодана, и подростки рядом с лампами, а уж потом приметили битые результаты нашего веселья.

– Не. Это они сами бросали.

– Точно, мы только подавали им. – Молодец Антон.

– Хм. Где живёте?

– Там, – я махнул в сторону Цементной.

Усатый спросил:

– Вы этих взрослых ребят знаете?

Неужели поверил? Хорошо, когда радостно на душе, друзья!

– Нет. Не наши. Пришлые, – выпалил я.

– Они с цепями, в клёпках. Как вас заметили, сразу убежали, – отжёг Тоша. Дважды молодец.

– Металлисты? – От нашей лжи старший мент подтянулся и заинтересовался. Может, это что личное у него? – Куда они пошли? – Одно время бытовало мнение, что металлюги – это сила. И пока этот миф не развеяли кулаками мускулистые любера и обычные сермяжные гопари, менты уделяли кустарно клепаной субкультуре особое внимание. Мы их предубеждением попользовались, слегка.

Мы дружно показали влево, в сторону маленького парка-аллеи, за троллейбусным парком. Повезло. Могли ведь в разные направления предполагаемого побега металлюг ручонки протянуть. Проявили редкое радушие, наши маленькие мозги настроились на одну волну и выдали ложь, похожую на правду.

Менты перебросились между собой парой слов и укатили ловить мифических злых пришельцев в клёпках. Ура! Мы их, а не они нас нашлёпали. Пора было давать стрекоча, что мы благополучно и совершили. Остановились мы только у школы. В наших карманах лежали лампы. Менты не озаботились конфискацией, а мы, недолго думая, отпраздновали наше спасение от детской комнаты милиции, разбив оставшиеся стеклянные снаряды о фасад школы.

– Зайдём? – предложил Антон.

К тому времени совсем стемнело и было, наверное, около семи. Но даже в такое время школа ещё не закрывалась. Занятия кончились, окна темнели, отражая огни фар проезжающих по проспекту автомобилей; светились лишь коридоры и окна спортзала – там кто-то чем-то занимался.

– Чего я там не видел в этом дурдоме?

– Водички выпьем из фонтанчика. В горле совсем пересохло, – обосновал Шавырин.

– Ладно, – согласился я без особого энтузиазма, будто предчувствовал.

Деревянная тяжёлая дверь – в таких вертикальных планках – толстой пружиной ехидно пропела – "мир вашему дому", – отвалилась в сторону, и мы проникли в бесплатный цирк, вымерший на ночь после представления. Вестибюль погружён в тень, гипсовый бюст Ленина прячется в углу, из коридора высунулся жёлтый кинжал света и замер, указывая на нас, говоря, что вам здесь мальчики уже или ещё не место. А мы, изображая баранов, впереди Тоша, я позади, тупо прёмся на остриё этого света. Поворачиваем налево к столовой, где живёт в железной чаше, на ржавой ножке трубы, фонтанчик, вечно заплёванный и вечно заваленный размокшей бумагой в чернильных разводах – и опа! Кого же я вижу!? У подоконника стоят братки из Антошиного класса – Дивов и Гринько. Каста школьных хулиганов без них была бы точно не та. Дивов с немытыми длинными волосами вроде бы белыми, а на самом деле жёлтыми, какими бываю пятна никотина на пальцах, широкоплечий, кисти тяжёлые, обезьяньи, хриплый, как ворон. Гринько, толстый, жирофабрика, тоже светленький, с двойным подбородком и тройным животом, соперничающим своим размером с жопой. Кого я не был рад сегодня видеть, после встречи с ментами и кидка дворовых на кино, так это этих двух неандертальцев. Впрочем, одеты они были получше меня. Дивов в коричневой кожанке, на косолапых ногах говнодавы, толстяк в приличном спортивном костюме (тоже мне додумался из себя лыжника строить, долбожор) и белых кроссовках.

– О, зашибись! Кого мы видим! Антон-гандон собственной персоной.

Антон сник, засуетился. На него стало жалко смотреть. Меня эти термоядерные прыщи не удосужили своим вниманием. Привычная им добыча будоражила их плоские мозги. Ноздри расширялись, клыки наползали на мокрые губы.

Дивов засадил смачный шлепок промеж лопаток Тоши, а Гринько довольно урча и наползая, как мутантская гусеница, схватил его за шкирку и не давал судорожно вырывающемуся телу продолжить путь к фонтанчику. Поистине фанатичное стремление проявил мой товарищ Тоша. Ему бы повернуть назад и ходу из школы, а он упорно продолжал буксовать под непристойные комментарии о его мужских способностях этих двух пещерников. Мозги у Антона отключились, предохранители перегорели и теперь он соображал не больше, чем обоссавшаяся от страха полевая мышь, угодившая в лапы к разбойнику коту.

Что мне оставалось делать? Дима Кашин спешит на помощь! Я подскочил к Антону, ввинтился-вбурился между его спиной и хулиганами со следующими словами:

– Отвали! Оставьте его.

Я не толкался, я отпихивал. Защищал. Такой манёвр всегда срабатывал: особенно он хорошо работал, когда приходилось защищать признанных мускулами школы отщепенцев и новичков. Антон был новичком, а от меня таких смелых действий никто не ждал. Планктон и те, кто не принадлежал касте, в таких случаях предпочитали держаться в стороне и с тайным облегчением (фу, хорошо, что не я) и явным любопытством наблюдать за унижением пускай и их приятеля. Никто на такие кидки не обижался. После окончания ритуала макания в дерьмо, дружба того, кого истязали и того, кто наблюдал, продолжалась. Что уж говорить о посторонних, для которых ты был просто частью декорации к их школьной жизни.

Что скрывать, мне нравилось защищать тех, кто слабее меня: пусть и в качестве элементарной вежливости я так и не дождался от моих подопечных и капли благодарности. Наоборот, потом они наглели и воспринимали как должное мои действия, считая, что это я им обязан! Тянули и звали меня при любой возможности в такие замесы, которые сами и замутили, но разруливать не хотели. Мне иногда казалось, что это я учусь в интернате для слабоумных, а не мои соседи по улице. К хренам, не за этим я лез в драку – я защищал их в погоне за справедливостью.

К моему стремлению к торжеству добра в отдельно взятой точке пространства, в наборе с приятным (! редкое для меня чувство) возбуждением всегда обнаруживался побочный эффект реакции на мою смелость. Те парни, у которых я отнимал добычу, впадали в ступор. Со стороны мне казалось, что им становилось не по себе – не так, когда их за суходрочкой в ванной застукивала мама, но что-то похожее, родственное. Может, мне это просто казалось, но они, не ожидая, что к их жертвенному агнцу придут на помощь, теряли весь свой пыл, становились растерянными и не знали, что им делать дальше. Во! Мне пришла в голову ещё одна мысль, возможно объясняющая их поведение – нас так учили. Что я имею в виду? По телевизору постоянно гоняли фильмы про наше доблестное боевое прошлое; в школе бубнили про взаимовыручку; советские книги подтверждали информацию, получаемую из первых двух источников. Вот и получалось, что нас программировали на определённое восприятие тех или иных событий, пользуясь нашим общим генетическим славянским фундаментом. Герои всегда приходили на выручку своим боевым товарищам, подвергающимся насилию женщинам и детям. И как бы в то время большинство из нас не стебалось над дряхлеющей на глазах идеологией, уважение к защитникам было записано у ребят на подкорке. Для них такая форма взаимодействия с агрессивной клеткой социума означала почти что высшую силу. На следующий день, да что там, через час эти мгновения гипнотического прозрения ими забывались и меня могли начать прессовать так же, как и других (вообще никакой разницы), но тогда, когда я выступал как защитник, наступал миг моего торжества.

Гринько отпустил Антона, вяло толкнул. По инерции Дивов отвесил ему пендель – не попал, скосил и его мысок бутсы заехал мне в ляжку. Больно. Даже очень. Важно было не показывать виду, и я его не показал.

– Пойдём, – сказал я Антону, как назло, застывшему теперь, когда всё кончено истуканом посреди коридора. Когда его травили, он рвался вперёд, отпустили – застыл. Мля, ну не тормоз ли? Моему лучшему в ту пору другу явно не хватало смекалки. Ну что тебе ещё тут высматривать-дожидаться, спрашивается? Новых трындюлей?

Пришлось его подтолкнуть. После чего он, наконец, сдвинулся с места (УФ!!!), мы пошли пить. Кому оно, после всего случившегося, надо было? Неизвестно. Грёбаный водопой. Лучше в ментуре сидеть, лекции про тяжёлую жизнь в колонии для несовершеннолетних слушать, чем с нашими родными школьными бандерлогами за жизнь тереть. Поравнявшись с раздевалкой, мы услышали уже знакомое – хрипло звонкое, двойное (они синхронно выкрикнули):

– Га-андон! – Первая гласная задвоилась, внося немного диссонанса в спевку хищного Тенитолкая. Меня обуял почти мистический трепет. Тогда такие чувства меня частенько посещали, особенно после вечерних сеансов в видеосалоне, где мне удавалось насладиться забойным ужастиком, после просмотра которого бессонная ночь, полная страхов, была гарантирована. С возрастом леденец мистики в голове растаял-кончился, остался лишь страх в животе. Дежавю.

«Гандон» и ржач. Понятно, куда же без него. Это ничего, это нормально. Длинноволосый, немытый Дивов и гиппопотам Гринько заняли исходную позицию на подоконнике. Что меня беспокоило, так это наше возвращение. Священный трепет перед неизведанным подвигом защиты одного кролика другим улетучился и нас вполне мог ожидать второй акт бесконечной пьесы – "Я Большой и Сильный – ты маленький и сраный". Такие как я не любили парней этого типа, но никакой ненависти к ним я лично не испытывал, только жалость, что мне от рождения не досталось их силы. Для меня стало открытием, когда намного позже оказалось, что Тоша испытывал по отношению к его мучителям похожие на мои чувства. Он их уважал и считал за людей, а не за животных. Редкость. Обычно в среде подвергающихся насилию подростковых лузеров хулиганы воспринимались как недоживотные, примитивные ящеры, тупые аллозавры из жарких, влажных, гниющих, всегда тёмных джунглей, ядовитых зарослей, где их власть определялась размерами не мозга, а зубов.

Мы пришли. Фонтанчик мирно журчал. Неплохой контраст после нехилого напряжения нервной системы. Мы вдвоём, в полумраке, стояли у чаши с хлорной водицей, тупо наблюдая за мокнущим мелким мусором, набившимся вокруг писюна выплёвывающего вялую струйку хлорированной влаги. Пить не хотелось.

– Давай, – предложил Тоша.

Я дал. Вообще я заметил за собой, что, если мне предлагали и просили, а не заставляли и приказывали, мне никакого труда не составляло пойти на встречу и сделать так, как меня просят. Сейчас пить не хотелось, но Тоша сказал "давай" и мне полегчало. Наклонившись, принюхался. Ручей в лесу. Такое представление о фонтанчике в городе несколько натянуто и, как ни странно, довольно реалистично. Букет из разных размытых ароматов – нержавейки стальной чаши, мокрых клочочков бумаги, самой холодной воды, зелёного налёта по краям выпускающей фонтанчик шишки – смешались, превратились в журчание в песке, а кругом мох, лес и грибы.

В глубине горла проснулась жажда, во рту пересохло: переживания подходящего к концу дня давали о себе знать. Мой открытый рот поймал фонтанчик, губы к железу не прикасались, брезговали, вода напрямки лилась на язык, брызгая прохладой на нёбо, охлаждая горячие румяные яблочки щёк изнутри. Первый глоток – блаженство. Все невзгоды забылись. Сознание в моём возрасте переключалось с события на события со скоростью полёта на предельных скоростях истребителя перехватчика. Меня это устраивало. Нравилось. Удовлетворяло. Я пил и никак не мог напиться. Пил пока заскучавший Тоша не стал тыкать мне под рёбра своим рабоче-крестьянским кулачищем.

– Эй, всю воду выхлебаешь, оставь и мне чуток. – Завидует. Что ему – жалко? Минуту назад он об этом и не думал, а теперь заспешил. Пример рождает желание. Основы введения в маркетинг. Тогда таких мудрёных слов мы не знали, но наше плотское естество активно ими пользовалось. Вслепую. Работа на инстинктах. Борьба за вершину пищевой цепи. Привилегии и ресурсы. А мне по барабану вся эта суета была уже тогда. Я хотел быть первым (да, и я тоже об этом мечтал) не для того, чтобы наслаждаться властью над возможностями, а потому, что считал себя достойным выбирать. Не брать, хватать и жрать, а просто любоваться, перебирать эти самые возможности, наслаждаться ими, как скупой рыцарь своим золотом. Обеспечивать других, жертвовать, отдавать, а не получать. Люди этого не ценят, если их ежедневно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно в бескорыстные благодеяния, свершённые для них, ради них, носом не тыкать. Сейчас я это понимаю, а тогда хотел просто приносить не отягощённую личной корыстью пользу.

– На, пей, – проговорил я, обтирая губы рукавом куртки.

Шавырин присосался к шишке будто вампир к вскрытому скальпелем горлу соблазнительной девственницы. Буль, буль, ум, ум. Он так пил, так глотал. Жажда его мучила не меньше, чем меня. Тоша легко отделался. Никто сегодня ему в штаны не засунул дохлую крысу, не разбил нос, не плюнул на спину. Он отмечал избавление, как победу в войне – в эпизоде войны, о котором, к тому времени, когда, утолив желание воды, он забыл. Я не забыл. Завтра в школу, как на плаху, и ему и мне. Перед этим и перед тем, как попасть домой, нам предстояло вернуться по коридору к выходу из школы. А там, на подоконнике сидели они – его и теперь отчасти мои (нашёл дополнительных траблов на свою голову) естественные враги. Он не думал не потому, что был тупым, – учился он как раз лучше меня, – просто не хотел отягощать себя тоской, блокировал мысли о плохом. Я так не мог, не хотел и не умел.

Ночевать у фонтанчика – не вариант, мы пошли назад. Звучит как «в ад». Для меня так и было; не знаю как для него, но для меня точно встреча с дьяволом в образе двух бандерлогов и не из мультика, а из проклятой реальности периода подросткового взросления.

Их не было. Свалили по своим делам. Не дождались, не захотели продолжения веселухи. Облом с моим вмешательством повернул мысли Дивова и Гринько по ветру новой крови. Они ушли, а мы, спокойненько покинув поле несостоявшейся битвы, отправились по домам. Так в тот день за бутылками мы и не сходили. Кино гикнулось в яму небытия; вместо фильма на ужин мы скушали ментов и хулиганов. Завтрак с дворовыми, приготовленный из нарушителей границ и обуваловом, я не считаю. Ко времени моего появления в квартире события начала дня порядком выветрились, вытерлись из памяти ластиком вечернего стресса. Крепкий сон мне был обеспечен.

Дополнение 1

Я уже отмечал, что буйная фантазия мне не давала спокойно жить. Иногда мне становилось мало просто рассказывать дворовым и школьным оболтусам выдуманные мной страшные истории, иногда ко мне приходило желание напугать всех по-настоящему, по-взрослому устроить мистификацию в стиле уличного хоррора.

Идея испуга до усрачки зрела во мне давно. Я всё прикидывал, искал место, обдумывал детали. Наконец, закончив с предварительной подготовкой к волшебству, я пошёл на дело. Мне был нужен напарник и мой выбор пал на Елика – во-первых, он в авторитете, во-вторых, смекалист и в-третьих, дружески ко мне настроен (в известных приделах). Подговорить его на акцию устрашения наших знакомых ребят оказалось проще простого, он сразу, как мне показалось, понял о чём идёт речь и включился в работу.

– Елик, ты их приведёшь, я выскочу, а ты первым сделай вид, что испугался и беги. Все за тобой повалят. Так. А после сразу всех уводи к трубам. Понял?

– Да. Но там темно, не видно ничего.

– Ты с собой фонарик из дома возьми заранее.

– Точно!

– Главное, не забудь увести их оттуда.

– Да-да. – Елик слушал уже невнимательно, ему скорее хотелось начать.

Гуляли в тот день, как обычно, нашей неполной толпой, но с неким непостоянным дополнением. Елик, я, братья Бурляевы – Алекс (крупный парень) и Дима (очкарик и придурок) – из соседней башни, Башковитый и Квадрат. Воскресенье, погожий денёк, солнышко светит, тепло и нельзя себе представить, что когда-нибудь и твоё изъеденное молью времени погрузневшее, ставшее тяжёлым и вонючим тело впихнут в деревянный ящик и снесут на кладбище. Дети наслаждались благодатью беззаботного времени. От погремушек уже отказались, а деньги зарабатывать ещё не обязательно. Бегали вокруг дома с самого утра, играли в ножички. Божье царство – не на небе, а на земле. Ну, если не присматриваться.