Упырь, или Жизнь после смерти

Когда его откопали, друг Костя, их военврач, с изумлением осматривал его, тщательно ощупывал, не веря своим глазам. А Веня только смеялся, убеждая его, что он хорошо себя чувствует и что Костя его щекочет, а еще ему очень жрать хочется. Жрать и правда хотелось, регенерация требует много энергии. И если бы не кровь умирающих рядом солдат, которую он пил, именно пил, не используя клыки, боясь причинить умирающим боль, лишь приложив губы к хлещущим из ран струям, то регенерация бы шла несравнимо медленнее. Нет, тогда он не испытывал ни малейших сомнений, ибо знал, что они все равно умирают, чувствовал это каким-то образом, да и насмотрелся на фронте, и никто им уже не сможет помочь, а вот ему они помочь могут, пока еще жизнь теплилась в них и кровь не свернулась. Благодаря им он будет жить дальше и отомстит за каждого, это он знал твердо. Ему необходимо было закончить регенерацию до конца боя, пока все заняты отражением атаки. Потому что, если бы его откопали раньше, то что бы они подумали, глядя на то, что с ним происходит, на отрастающие на их глазах ноги и затягивающиеся раны? Тогда, пробираясь под землей, подобно кроту, и практически не нуждаясь в кислороде – того, что оставался в заваленном окопе ему хватало с излишком, он просил прощения у каждого из тех, чью кровь брал, а потом бережно закрывал им глаза. Если бы он понял, что раненый боец имеет хотя бы небольшую вероятность выжить, Веня его бы никогда не тронул, крови для восстановления сил вокруг хватало с избытком. Вот только все они были обречены.

Но для тела необходима была и простая еда, поэтому Данилов испытывал и обычный голод. Правда, не такой сильный, как он изображал Косте, но перекусить бы точно не помешало.

Веня тряхнул головой, отгоняя воспоминания и решил, что мысль о еде – это хорошая мысль, правильная. Он поправил за спиной рюкзак с полученным пайком и улыбнулся: в еде он стал очень непривередлив, почти не чувствуя ее вкуса и заботясь лишь о количестве нужных его телу калорий. Зато неожиданно пристрастился к хорошему вину, чего раньше за ним совершенно не наблюдалось. Да и где было взять такое вино советскому парнишке из небогатой семьи? А на фронте из горячительных напитков обычными были только водка да спирт.

Но сейчас он шел домой по разрушенному городу и думал о том, что придя, сразу достанет уже открытую бутылку «Zantho Trockenbeerenauslese» и с удовольствием употребит бокал золотистого, с ярко-желтыми бликами напитка. Он сделает первый глоток и, прежде чем проглотить, задержит вино во рту, наслаждаясь нотками желтого яблока, спелых косточковых фруктов, карамели и цветочного меда. Раньше он, пожалуй, и не смог бы различить все эти тонкие оттенки вкуса, но сейчас, когда все его чувства усилились до бритвенной остроты, Веня легко читал каждый, даже самый слабый намек на оттенок вкуса и запаха. Он мог бы рассказать об этом людям, самые тонкие дегустаторы из которых, не чувствуют и половину из того букета, что различает он. Но зачем рассказывать что-то тем, кто просто не способен понять его слов? Как рассказать о вкусе ананаса или манго тому, кто не то что не пробовал, но даже никогда не видел этих фруктов? Веня вспомнил анекдот о чукче, пытавшемся объяснить своему другу вкус апельсина, в жизни которого этот вкус не с чем было даже сравнить, и улыбка его стала еще шире.

***

С бокалом в руке Веня сидел в удобном кресле, оставшемся от бывших хозяев, и в очередной раз пытался анализировать события, произошедшие с ним год назад. Он многое теперь знал, поскольку каким-то образом вместе с проглоченной кровью убитого им вампира (чего уж тут, самого настоящего вампира или упыря, как этих существ называли в России) к нему перешли и знания, которыми тот обладал. О том, как такое возможно, Веня уже даже не думал, не видел смысла думать о том, чего просто не знает и не имеет никаких данных для анализа. Он просто принял это как факт – немыслимый, невероятный, даже чудовищный, но, тем не менее, факт.

Рудольф Битнер жил или, правильнее сказать, неким образом существовал в этом мире без малого двести лет, пока осиновый кол Вени не поставил точку в его судьбе. И за два века он понял и узнал многое. Нет, не всё, далеко не всё, но многое. Например, он так и не смог узнать, откуда появились вампиры, кто они такие, каким образом возможно вообще их существование. То есть, вопросы экзистенциальные так и остались для него секретом, несмотря на то, что Битнер, кажется, прочитал все, что написано о вампирах, от художественной литературы до народных сказаний и даже попыток неких исследований, в основном – средневековых.

Рудольф за свою долгую жизнь так и не встретил никого подобного себе, у кого можно было бы спросить, кому можно было бы задать мучившие его вопросы. А в том, что он прочитал и узнал, излагались разные версии: от восставших мертвецов до инопланетян и древних обитателей планеты – расы разумных, существовавших еще до появления первых людей. Версии интересные, но совершенно недоказуемые. Хотя одно в них было правдой – чтобы стать вампиром, обычному человеку нужно было сначала умереть. Но не просто умереть, а умереть от проглоченной или каким-то другим способом попавшей в организм крови вампира, которая является одновременно и ядом, мгновенно убивающим человека, и лекарством, оживляющим его. Оживляющим, правда, уже не таким, или не совсем таким, каким он был до смерти. Все зависит от концентрации, от количества попавшей в организм крови вампира – или ты просто умрешь, или умрешь и восстанешь.

Веня теперь это знал – тогда, на той поляне, убив старого вампира одним из немногих действенных способов, он и сам умер, когда кровь штурмбаннфюрера попала в его желудок. А пока он лежал мертвым его организм менялся, и изменения происходили на таком глубоком уровне, что, Веня теперь это тоже понимал, живой человек никогда не смог бы перенести такой перестройки всего тела, каждого органа. И только лишь тогда, когда изменения полностью завершились, тело Вени было вновь запущено, словно некий механизм, и жизнь вернулась к нему, но уже качественно совсем другой. Иными словами, Веня сегодняшний имел лишь внешний вид прежнего Вени, внутренне же являясь существом какого-то совсем другого вида – не человеком, а упырем. Но, как и передавший ему эстафету Рудольф Битнер, ничего не знающим о том, кто такие упыри, откуда взялись и есть ли кто-то еще в мире, подобный ему.

Он знал, что большинство из того, что писали об упырях, было либо полной ерундой, либо сохраняло лишь некую часть правды, чаще всего неполной или измененной порой до неузнаваемости. Однако все эти рассказы ясно говорили о том, что существа, в одного из которых превратился он сам, известны человечеству многие века. А это значит, что, вполне вероятно, он не единственный, как не единственным был и Рудольф, ставший, как и Вениамин, упырем от другого упыря. Разница лишь в том, что бывший эсэсовец не убивал своего предшественника, но случайно наткнулся на того, умирающего от чьей-то другой руки. Вероятнее всего, даже не случайно наткнувшийся, а специально приманенный особым зовом, которому не может противостоять никто из живущих. Веня сейчас откуда-то знал, что если смертельно раненый упырь не передаст кому-то своей сути, хранящейся в крови, то так и будет, испытывая страшные мучения, пребывать на грани жизни и смерти, не имея возможности ни исцелиться, ни умереть. Еще он знал, что такое состояние хуже всякой смерти и если с ним когда-то случится подобное, он тоже должен будет передать свой дар, или проклятие – как ни называй, кому-то другому, просто чтобы получить возможность уйти насовсем. И тот, кому он передаст эту сущность крови, станет ему ближе всех на свете, ведь он (или она) станет таким же, каким является сейчас сам Вениамин. А если смотреть еще глубже, то, в каком-то смысле станет им самим. Именно поэтому Битнер назвал его перед смертью братом, сейчас это было совершенно понятно.

Еще Веня знал, что человеческая кровь не является повседневной необходимостью, обеспечивающей его существование, а кровь не человеческая для него вообще бесполезна. Он может долгое (насколько долгое, он пока не проверял) время жить, поддерживая организм энергией, вырабатываемой от переработки пищи. И вот здесь как раз то, какая это пища, практически не играло роли. Он мог поймать птицу, рыбу или зверя и тут же съесть его прямо сырым – и насытиться этим с таким же удовольствием, как и любым самым изысканным и прекрасно приготовленным блюдом человеческой кухни. Свежепойманная дичь была даже приятнее, видимо, как думал Веня, из-за крови, которая хоть и была бесполезной для него, но имела некий непередаваемый вкус. Ну, любят же многие люди мясо с кровью!

Но если он долго не употреблял человеческой крови, то постепенно начинал слабеть и покрываться болячками, которые долго не проходили. Видимо, процесс регенерации напрямую зависел от наличия в организме Вени человеческой крови. А его собственная кровь, как он подозревал, человеческой уже не была.

А еще он начинал терять способность отводить глаза, становясь как бы незаметным для всех, что часто помогало ему во время войны. Также угасала способность внушения, угасала сила, да и вообще он постепенно превращался в какого-то вялого старикашку, даже внешне старея. Но стоило ему глотнуть человеческой крови, которую он приспособился тырить в лазаретах и госпиталях из донорских запасов, как тут же становился совсем другим, вновь молодым, веселым, необыкновенно сильным и ловким. Все его чувства утончались до предела, а мышление становилось быстрым и острым как бритва. А еще он мог летать.

Нет, он не превращался в летучую мышь как в старых легендах. Он обретал возможность как-то укрощать силу тяготения, инстинктивно регулировать ее для себя. Как он это делал, Веня совершенно не понимал, но ведь необязательно знать анатомию или физические законы, чтобы есть, бегать и плавать, верно? Так и он – просто подпрыгивал и плыл по воздуху, становившемуся густым, как вода. И как в воде он мог нырять, кувыркаться или просто лежать на нем, раскинув руки. Не очень высоко, он пробовал, максимум, метров пятьсот, и не очень быстро, но вкупе с невидимостью (правильнее – способностью отводить глаза) это было не только полезно, скажем, для ведения диверсионной войны, но и просто здорово, захватывающе, упоительно! Кто умеет летать, тот поймет, что-то поймут парашютисты, всем остальным остается только верить. Или не верить. Но это уже не проблема Вени. Он прошерстили словари и узнал, что само слово «упырь» происхождения неясного, по одной из версий, кстати, оно происходит от слова «парить» и тогда его можно трактовать как «летун».

Такое состояние после употребления крови держалось, примерно, в течение полугода, постепенно слабея и к исходу шести месяцев почти совсем исчезая. Другое дело, что тот, кто однажды испытал все эти возможности, тут же становился кем-то вроде наркомана, желающего вновь и вновь испытывать тот кайф, то наслаждение, которое дает кровь. Поэтому Веня никогда не доводил себя до состояния полной измождённости, примерно, раз в два – три месяца подзаряжаясь этой волшебной и удивительно вкусной субстанцией, называемой человеческой кровью.

Глава 5

А еще неправдой было то, что упыри спят днем, а ночью рыщут в поисках жертв. Сон Вене, конечно, был нужен как необходимая потребность физического тела, вот только от времени суток он никак не зависел. И поскольку служба в основном требовала его присутствия днем, то спал Веня, как и все люди, ночью. Другое дело, что сон его был странным, словно даже и не сном вовсе.

Он ложился спать в кабинете, на первом этаже, настоящая спальня была на втором, но в кабине стоял очень большой и мягкий диван. И для Вени он казался пределом мечтаний, даже дома его узкая кровать с панцирной сеткой была несравнимо менее удобной. Вообще в доме сохранилось все в целости и сохранности, включая постельные принадлежности и одежду. Такое впечатление, что хозяева на минутку вышли в соседнюю булочную и не вернулись. О судьбе их Веня ничего не знал и не хотел даже интересоваться: война есть война.

Он застилал диван чистым бельем, которое вместе с его одеждой и нижним бельем раз в неделю забирала в стирку пожилая немка, убиравшаяся в их доме, и о которой Веня тоже ничего не знал, кроме того, что ее звали Рут. Он с наслаждением устраивал голову на большой мягкой подушке, накрывался теплым и толстым одеялом, и словно бы проваливался в другой мир.

Сквозь закрытые веки Веня отлично видел все, что происходило в комнате, погруженной в темноту. Он не знал, видит ли он на самом деле или это такой постоянно повторяющийся сон. Через какое-то время к нему приходил Рудольф Битнер и сквозь тело этого ночного пришельца свободно лился лунный свет из неплотно прикрытого шторами окна. Иногда он просто садился в кресло рядом с диваном, захватив какую-нибудь книгу из большого книжного шкафа, и молча читал ее до самого рассвета. А в другой раз они беседовали о самых разных вещах, в основном Веня спрашивал, а Рудольф отвечал. При этом Веня не разжимал губ и говорил как бы мысленно, и точно также отвечал ему Битнер – губы его шевелились, но голос звучал прямо в голове у Вениамина.

Он рассказывал ему о своей жизни, о том, что сумел узнать про то, кем он стал и кем теперь являлся Веня. О том, что он умел, о том, что было опасно и чего следовало избегать. Но на многие вещи и сам бывший штурмбанфюрер не знал ответов.

Что интересно, разговаривали они всегда по-немецки и Веня воспринимал этот язык как родной. На его вопрос, Рудольф ответил, что с кровью к получившему ее переходят все знания прежнего носителя, включая и знание языков. И если бы даже сейчас Рудольф не отвечал на его вопросы, Веня все равно бы обо всем этом постепенно узнал, по мере того, как знания раскладывались в его голове по полочкам. Кстати, кроме родного немецкого, Рудольф (а теперь и Веня) свободно говорил по-английски и по-французски, понимал и мог как-то общаться на итальянском и румынском. А также он отлично знал древние языки – латынь, древнееврейский и древнегреческий, изучению которых отдал многие годы в попытках найти ответы на вопрос о том, кем он стал. Но так до конца ничего и не узнал точно – лишь догадки и предположения, терявшиеся во тьме веков.

Сегодня Рудольф пришел в последний раз, сразу же сообщив Вене об этом, даже не став привычно садиться в кресло:

– Мое время вышло, брат, я ухожу насовсем.

– Куда? – взволнованно спросил Вениамин, за прошедший год свыкшийся с его обществом и даже ждавший этих ночных разговоров. Тот лишь пожал плечами и ничего не ответил. Или и сам не знал или же Вене об этом было пока нельзя знать.

– Жаль, – Вене и правда было очень жаль и еще грустно оттого, что он теперь будет совсем один. Не с кем будет поделиться своими мыслями, проблемами и открытиями даруемыми его новой сущностью. Людям об этом не расскажешь по понятным причинам. Странно, но кроме призрака убитого им фашиста, ему и поговорить откровенно было не с кем, не с кем поделиться своей тайной.

Рудольф понимал его без слов, поэтому сочувственно произнес:

– Ты можешь сделать себе друга или подругу, поделившись своей кровью.

– И убив для этого другого человека, – закончил Веня его мысль.

И тот опять промолчал, вновь пожав плечами. Да и что тут скажешь, все и так ясно.

– Вот и я так и не смог решиться. В общем, прощай, брат, – Рудольф подмигнул ему и ободряюще улыбнулся, – долгой тебе жизни!

– Прощай, брат, – эхом откликнулся Вениамин, – удачи там, куда уходишь!

Битнер серьезно кивнул, принимая его пожелание, развернулся и пошел прямо в стену. Но вдруг, не доходя до нее шага, остановился, опустил голову, словно о чем-то задумался, и вдруг, развернувшись, сделал шаг назад, к Вене.

– И вот еще что, брат, – Рудольф как-то странно улыбнулся, – опасайся брюнетки с зелеными глазами.

– Брюнетки? – удивился Вениамин. Если бы он мог, он бы привстал, но в этом состоянии он даже веки был не в состоянии поднять. Он спал.

– Обычно оно выглядит как молодая девушка среднего роста, брюнетка с зелеными глазами, – ответил Рудольф.

– Оно? – удивился Веня, – ты сказал «оно»?

– Да, – кивнул его собеседник, – оно выглядит как женщина, но не является женщиной. Это вообще не человек и не вампир. Это Понятие.

– Понятие? – пробормотал удивленный Данилов. – Какое еще понятие? В каком смысле?

– Скорее, в гегельянском, – развел руками призрак, – как синоним действительного понимания сущности всего. В данном случае – нашей с тобой сущности, нашей с тобой подлинной природы.

– Почему я должен этого опасаться? – подумав, наконец спросил Веня.

– Это существо может сделать с тобой всё, что захочет, – голос Битнера был уже едва слышен. – Может развоплотить, вновь превратив в простого человека. Может, наоборот, сделать более могущественным. Или вообще сделать так, что ты просто исчезнешь, причем, сразу везде – во всем мирах.

– Во всех мирах? – похоже это была ночь открытий и вопросов. – Миров много?

– Посмотрим, – непонятно ответил Рудольф и неожиданно горячо зашептал, – однажды, лет сто назад, я случайно увидел ее издалека и сразу же всё понял. Но тогда мне удалось скрыться до того, пока она не подняла на меня глаза. Я бежал тогда в другую страну, на другой континент, так мне стало страшно. И знаешь, больше всего мне было страшно оттого, что она притягивала меня, я хотел ее увидеть хоть издали, хоть одним только глазком. Хотел всем своим сердцем, всей душой. А еще лет через пять я стал искать ее, потому что она приходила ко мне каждую ночь в моих мечтах.

Он замолчал, и Веня тоже лежал молча, не зная, что на это сказать. Но Рудольф покачал головой, словно в отчаянии и продолжил:

– Знаешь, когда ты живешь очень долго, то жизнь постепенно приедается. Кем я только не был, чего только не испробовал, думаю, что вообще всё, что можно. И все в конце концов надоело. Я искал приключений, ни одна война в мире за последние сто лет не прошла без моего участия. Я лез в самое пекло, меня обожали союзники и ненавидели враги. Вот и на эту войну я поперся тоже в поиске лекарства от скуки. Мне было глубоко наплевать на Гитлера, на идеологию – я хохотал над речами Геббельса и поражался тому, как народ терпел всю эту шутовскую камарилью. Всё, что мне было нужно – это непередаваемое чувство опасности, горячки боя. Но, знаешь, брат, это тоже надоедает. Когда ты знаешь, что убить тебя почти невозможно, то постепенно теряешь это бодрящее чувство опасности. Ты и убил меня лишь потому, что я слишком, слишком расслабился. В любой другой момент я успел бы увернуться, мгновенно переместиться в сторону. Но, видно, пришел мой час, который есть у каждого, даже у таких, как мы.

Веня видел, что его словно бы затягивало в стену и он, сопротивляясь из последних сил, продолжал говорить:

– И тогда, когда мне все надоело, я понял, что мне нужна она или оно, чем это ни являлось. Смерти, развоплощения, даже превращения в обычного человека я уже не боялся, во всем можно найти свои плюсы. Но она могла мне подарить и другое, нечто совершенно непредставимое, пусть на такой исход и был один шанс из всех возможных.

Битнер поднял голову, посмотрел на Веню и с глубокой грустью прошептал:

– Я искал ее везде, но вместо нее нашел тебя.

Он покачал головой, развернулся и не сказав больше ни слова растворился в стене кабинета, ставшего спальней Данилову.

А Веня все так же продолжал лежать, глядя на пустую комнату сквозь плотно прикрытые веки. Ему было грустно, но одновременно он понимал, что это правильно, все идет так, как и должно идти.

Оставшееся до утра время он думал о словах Битнера в отношении того, что он может создать себе друга, но так ничего и не решил. Убивать друзей он не хотел, даже понимая, что тем самым дарует им новое существование. Просто не мог сделать этого без их согласия. Но кто поверит ему, кто согласится на смерть добровольно? Скорее, сочтут его сумасшедшим. Уголки губ спящего Вениамина тронула легкая улыбка.

А еще он думал о брюнетке с зелеными глазами, представлял как она может выглядеть и чего от нее ждать. Но думать о ней было сложно, поскольку он так толком ничего и не понял из слов Битнера о ней.

А за окном уже ложились предрассветные сумерки. Скоро прозвенит будильник и Веня откроет глаза, чтобы поднявшись, идти на службу.

***

Как странно все бывает в жизни. Ровно через три дна, гуляя в обеденный перерыв по разбомбленным улицам Вены, которые усиленно приводили в порядок, майор Данилов случайно вышел к маленькому, словно чудом сохраненному скверу с аккуратными дорожками и удобными скамейками. Он выглядел так, слово здесь и не было никакой войны. Надо же, – подумал Вениамин, шагая по ровным аллеям в тени старых деревьев, – как здесь тихо и красиво, просто островок довоенной Вены среди всеобщей разрухи.

Он уже хотел приземлиться на одной из скамеек напротив крохотного прудика, как вдруг увидел уличного художника, разложившего на траве свои картины. Веня не то чтобы был большим ценителем живописи, но после всех ужасов войны эта сцена умилила его. Он подошел, вежливо поздоровался и стал рассматривать выставленные на продажу работы. Глаза его скользили по пейзажам и портретам и он уже даже подумывал приобрести себе что-то на память, а заодно и поддержать явно голодающего художники, вон он как плохо выглядит, словно высохшая мумия, да еще и кашляет так нехорошо! И когда он уже хотел открыть рот, чтобы поинтересоваться ценой, его взгляд остановился на небольшом портрете, прислоненном к стволу дерева чуть в стороне от остальных картин. Несмотря на то, что он ее никогда в жизни не видел, лишь однажды слышал о ней от почти уже исчезнувшего призрака, он сразу понял, что это она. Просто никем другим эта мастерски изображенная брюнетка с зелеными глазами и чуть припухшими как у ребенка губами быть не могла.

Он подошел ближе и впился глазами в портрет, в эти зеленые глаза, не в состоянии оторвать от них взгляда. Так и стоял, словно истукан, молча, без единого движения, пока голос художника не вернул его в реальность.

– Господину офицеру понравился этот портрет?

Веня вздрогнул и повернулся к мужчине, на этот раз более внимательно рассмотрев его. Тот и правда выглядел плохо. Было видно, что последнее время питался он крайне скудно, но не это было главным. Человек был болен, очень болен: его щеки и глаза ввалились, и на их фоне выделялся большой костистый нос. Кожа была серая, нездоровая и когда мужчина кашлял в платок, то, как сразу учуял, даже еще не увидев, Веня, на платке остаются пятна крови. Он посмотрел мужчине в глаза и спросил по-немецки:

– Туберкулез?

Тот вгляделся в его глаза и отчего-то сразу побледнел еще больше. Он замялся, глаза его метнулись в стороны, но потом плечи опустились и он ответил:

– Вы правы, господин офицер, это туберкулез. Но он не заразен, если соблюдать некоторую дистанцию, – мужчина чуть помолчал, потом как-то быстро еще раз взглянув в глаза Вене и добавил, – особенно для вас.

Но Веня не обратил внимания на его слова, он и без того знал, что любые человеческие болезни не страшны для него. Да и больной фриц не вызывал у него никакой жалости, одним больше, одним меньше. После двух лет на фронте особой жалости к местным он вообще не испытывал, австрийцы такие же наци, как и немцы. Все они восторженно орали, приветствуя своего фюрера. Это сейчас, у кого ни спросишь, каждый был тайным антифашистом. Поэтому он, указав рукой на портрет брюнетки с зелеными глазами, спросил:

– Сколько вы хотите за эту картину?

На щеках у художника вспыхнул бледный болезненный румянец, а глаза сверкнули:

– Картина не продается, – ответил он с каким-то отчаянием и одновременно надеждой в голосе. – Но я готов ее обменять.

– На продукты? – утвердительно спросил майор Данилов, знавший, что продукты в павшем городе являются главной валютой.

– Нет, – ответил австриец, – на услугу.

– Хм, – Данилов помолчал, почему-то не решаясь спрашивать о какой услуге идет речь, а потом вдруг задал другой вопрос:

– Вы знаете эту девушку? Она вам позировала?

– Да, она мне позировала ровно три года назад, в августе сорок второго. Тогда еще моя мастерская не была разбомблена. Но я ничего не знаю о ней, даже ее имени. Она назвалась фройляйн Гехаймнис11, но как вы понимаете, вряд ли это ее настоящая фамилия.

– Почему же она не забрала портрет? – отчего-то напряженно поинтересовался Вениамин.

Художник покивал головой и медленно произнес:

– У меня уже тогда были первые признаки туберкулеза. Но тогда я хорошо питался, мог оплачивать дорогого врача и выглядел еще почти нормально. Но она увидела и поняла каким-то образом. Сполна заплатив за картину, она мне сказала странные слова, которые словно врезались в мою память: «Пусть портрет пока останется у вас. Через три года, летом сорок пятого, когда этот прекрасный город будет оккупирован русскими, а ваша болезнь дойдет до последней стадии и вы будете распродавать свои картины за хлеб с тушёнкой, чтобы хоть как-то прокормить ваших жену и сына, к вам подойдет русский офицер со стальными глазами и захочет купить эту картину. Вы сразу поймете, что это тот, кто вам нужен. Он готов будет хорошо заплатить деньгами или продуктами, но вы попросите его в обмен на картину исцелить вас от вашей болезни. Скажите ему, что только на этих условиях вы готовы расстаться с портретом. Уверена, он согласится и полностью вылечит вас так, что вы будете совершенно здоровы. В противном случае, вы умрете в сентябре того же года и ваша семья останется без средств к существованию». Вот что сказала она мне, слово в слово. И сейчас я спрашиваю, поскольку совершенно уверен, что она имела в виду именно вас: вы поможете мне? Вы можете мне помочь? По правде говоря, я уже отчаялся и не понимаю как вы сможете это сделать, но сами знаете, что надежда умирает последней. К тому же она оказалась права и все сбылось. Тогда, в сорок втором, никто даже представить себе не мог, что великий и непобедимый, как нам казалось, рейх падет, что наша чудесная Вена будет разрушена и оккупирована. Но она оказалась права. И сегодня, когда я увидел вас, а потом взглянул в ваши глаза цвета стали и услышал, что вас заинтересовал именно этот портрет, я сразу вспомнил ее слова.