Упырь, или Жизнь после смерти

Костя молча достал маленькое прямоугольное зеркальце из кармана кителя и повернул его к Вене:

– На, сам смотри.

Старший лейтенант Вениамин Данилов взглянул и с удивлением увидел чистый, без единой царапинки и морщинки лоб. Если бы он не знал точно, то с уверенностью бы заявил, что на этом лбу никогда никакого шрама не было. Он задумался, крепко задумался. Стал вспоминать и понял, что ни комполка, ни особист его, скорее всего, последние полгода после того ранения не видели. Иначе бы они сразу обратили внимание, уж слишком броская была примета – напополам разваленная и зашитая левая бровь и уходящий под челку кривой красный шрам. Как тогда чиркнувший на излете осколок глаз не задел – только чудом, не иначе. Взвода его, где всем этот шрам был хорошо знаком, уже нет почти – трое раненых, отправленные в госпиталь, скорее всего, в свою часть не вернутся. А если и вернутся, он что-нибудь придумает. Да и не будут они трепаться. Кто еще видел? – Да черт его знает, видеть многие могли, тот же комроты, командиры взводов, а вот кто запомнил, а кто нет, так и не скажешь, на войне такие вещи в глаза не бросаются, многие ходят со шрамами. Но если начальство об этом узнает, тот же особист, например, хана ему точно, замучаешься доказывать, что ты – это ты. Одного подозрения хватит, чтобы по законам военного времени…

Веня удивился тому, что думает не о том, куда делся шрам, а о том, как бы это скрыть. Он поднял голову и посмотрел на Костю, который удивленно разглядывал его лоб:

– Слушай, Костя, – Вениамин взял друга под руку и повел в сторону, подальше от санчасти, – ты-то веришь, что я – это я?

Тот удивленно вытаращил на него глаза, но потом понимание отразилось в его взгляде, а с пониманием и задумчивость. Веня встряхнул его покрепче и повторил, глядя ему прямо в глаза:

– Костя, ты веришь, что я – это я или нет?

Тот тряхнул головой, но ответил не сразу. Сначала наклонился, сорвал травинку, сунул ее в рот и зачем-то посмотрел в хмурое темнеющее небо. Потом подошел поближе к Вене и внимательно ощупал его лоб, словно подозревал, что его друг, решив разыграть его, как-то загримировал свой шрам. Наконец, вздохнул и задумчивым, странным таким голосом ответил:

– Верю, Веня, конечно, верю. Неужели я своего друга не узнаю? Но ты должен рассказать мне все, понял?

Веня пожал плечами и задумался, вспоминая события прошедших дней. Потом ровным голосом начал говорить:

– Да что там рассказывать, не знаю даже. Как два дня назад эсэсовцы поперли в контратаку, так почти сразу весь взвод выбили. Хорошо еще, пока была связь с нашими, успели тяжелораненых отправить. А потом вообще потерялись, отступая под шквальным огнем. Да о чем я? Какое там отступали? Правильнее сказать – драпали мы, Костя, куда глаза глядят, лишь бы выжить. Я не стесняюсь говорить это, ты знаешь, я не трус. Но и погибать, да и людей своих губить в бессмысленном сопротивлении не буду. Потому и выжил до сих пор, хотя за то время, пока воюю, в других взводах командиры не по одному разу сменились.

Веня помолчал и продолжил:

– В общем, к вечеру оказались мы на окраине какого-то леска, от немцев удалось оторваться и я принял решение там, в лесу, и заночевать. Нас всего-то девять человек осталось, некоторые раненые, правда – легко, но все же. Выставил двух часовых, распределил смены, ребята сразу же вырубились, а я не могу заснуть и всё тут! Первый раз такое за всё время, пока воюю. Ну, я и присел у костерка уже почти потухающего, подхватил какую-то палку, что под ногами валялась, достал нож и стал ее машинально строгать, так что кол получился. Я не собирался, правда, руки сами выбрали, надо было их чем-то занять.

Веня замолчал, обдумывая сказанное и снова удивляясь такому совпадению, не мог же он знать, что этот кол поможет ему выжить. Не слишком ли много странного происходит с ним в последнее время? Но Костя ждал и надо было продолжать рассказ.

– Тут слышу, вроде, шорох какой-то, но не поймешь, то ли почудилось, то ли зверек какой пробежал. И неожиданно прямо из темноты мне в грудину сильнейший удар. Костя, там точно никого не было, я бы заметил, веришь? Удар словно из самого мрака пришел. Ну, мне так показалось тогда, сейчас уж и не поручусь… У меня аж дыхалку перехватило, я к кустам отлетел и чувствую, ребра у меня сломаны. Я еще подумал, что, не дай Боже, ребро легкое заденет или еще чего там. В глазах потемнело от боли, заорал даже, помню, а как тут не заорать? Руку машинально поднимаю, чтобы глаза протереть, потому что все как в тумане, и в это время на меня здоровенный эсэсовец прыгает. Зачем, я и сейчас не понимаю, ведь мог же просто дать очередь из автомата? В общем, не знаю, может, у него патроны кончились или еще что, только прыгнул он на меня как зверь какой-то. Только не повезло ему, в руке у меня, которую я поднял, кол этот был заточенный, понял? Просто совпадение, я про него и забыл уже после того удара в грудь. Но помог он мне, представляешь? Кол, в смысле. Бывает же такое в жизни! Немец прямо на острие и насадился как муха на иголку. И на меня сверху навалился. Я уже подумал, что труп, но он вдруг глаза открывает – красные такие, кровью залитые, век их не забуду, и говорит…

Веня вдруг замолчал, почесал в затылке и как-то неуверенно продолжил:

– Знаешь, Костя, я ведь тогда не понял ничего. Ты в курсе, что с немецким у меня не очень – так, несколько фраз заучил, не более. Но сейчас я откуда-то точно знаю, что он тогда сказал, даже удивительно – просто знаю и всё.

– Что? – не выдержал Костя. – Что он сказал?

– Да это…Что-то типа: «Дьявол, да это же осина!». Вроде как ругнулся.

– Осина? – удивился Якубовский.

– Тогда времени не было, а сейчас я думаю, это он про кол, которым я его проколол, что он оказался осиновым. Я-то в деревьях не разбираюсь, ну, березу там, дуб, клен, сосну с ёлкой отличу, конечно, а остальные для меня все одинаковые.

Костя кивнул и поторопил:

– Дальше что?

– А дальше он по-немецки пожелал мне долгой жизни, назвал братом, улыбнулся и тут у него кровища фонтаном как хлынет прямо изо рта! А у меня у самого в это время рот был открыт, я вздохнуть пытался, вот вся эта кровища мне прямо в рот, представляешь? А мне и голову не отвернуть даже, так он меня прижал, кабанина здоровый был! Пришлось мне эту кровь глотать, чтобы не захлебнуться. А потом будто что-то у меня внутри взорвалось и я потерял сознание. Очнулся – уже светать начало. Встал, ощупал себя, вроде, не болит ничего. Даже грудь не болит, представляешь, а ведь я точно чувствовал, что фриц мне ребра сломал! Не, конечно, мог и ошибиться, понятно, но удар был очень сильный, а тут вообще ничего не чувствую и даже синяка на груди нет.

Веня опять замолчал, припоминая. Костя не выдержал затянувшегося молчания и поторопил его:

– Ну? А дальше-то что?

– А? – словно опомнился Костя. – Дальше? Да что дальше… Выбрался из-под этого кабана – штурмбанфюрер СС оказался, кстати, собрал у ребят солдатские книжки, подобрал оружие и пошел к нашим. Всё.

О том, что в мундире штурмбаннфюрера оказался старый скелет Веня почему-то решил промолчать. Хватит и так с Кости непоняток.

Глава 3

– Да уж, история…, – протянул Костя, – даже жутко как-то стало.

Он огляделся вокруг, было уже почти темно, поежился и сказал:

– Слушай, Веня, а пойдем-ка ко мне, у меня немного спирта есть, тут без бутылки, похоже, не разобраться.

– А пожрать есть чего? Я жрать хочу, быка бы проглотил! – Веня сглотнул слюну.

– Найду, пошли!

И друзья направились в сторону санчасти. Там, в кабинете у Кости, который заодно являлся и его спальней (за ширмой стоял топчан) они расположились вокруг стола. Лейтенант медицинской службы Якубовский достал из ящика стола две большие банки мясных американских консервов, полбуханки хлеба, луковицу, а посредине поставил пол-литровую банку, наполовину заполненную спиртом.

Быстро покромсав хлеб, порезав луковицу и вскрыв тушенку, Костя разлил спирт по небольшим медицинским мензуркам, отмерив ровно по пятьдесят грамм, а Веня в это время налил из-под крана воды в алюминиевую кружку и поставил на стол – для запивки.

Взяв в руки мензурки, они взглянули друг на друга и Веня произнес тост:

– За ребят, пусть земля им будет пухом.

Оба встали и молча опрокинули в себя спирт, после чего стали закусывать. Веня набросился на еду с жадностью, он хоть и успел немного перекусить перед сном, но организм требовал большего. Первоначальная свежесть и бодрость, с которой он очнулся на той лесной поляне и с которой отмахал без передышки почти пятнадцать километров, постепенно уступала место какой-то непонятной вялости и сонливости. Возможно, это из-за перенесенного стресса или с голодухи, хотя, с другой стороны, не первый это стресс и не последний, а голод тоже вполне привычен – не всегда тыловые службы с поварами и пайками поспевали за наступающей армией.

Правда, чем больше тьма сгущалась за единственным окошком Костиного кабинета, тем, что удивительно, лучше чувствовал себя Веня. Но, наверное, это из-за спирта и тушенки, из-за чего же еще?

Проглотив первый бутерброд, на который он вывалил чуть не половину банки консервированного мяса с салом, Веня удовлетворенно откинулся на спинку стула и спросил у друга:

– Костя, ты врач, что думаешь обо всем это? Ну, в смысле – о том, что я рассказал и о шраме.

Тот задумался, а потом решительно произнес:

– Раздевайся!

– Зачем это? – удивился Веня.

– Давай-давай, до трусов раздевайся! Посмотрим, что с остальными твоими шрамами, ты ведь не раз ранен был, так?

– Так, – задумчиво ответил Веня и стал раздеваться.

А еще через минуту они молча разглядывали чистое, без единой царапинки тело Вениамина.

– Худой же был как щепка, – наконец сказал Костя, – а сейчас вроде как и мышцы появились, и плечи расправились… и вообще выглядишь крепким парнем. А вот шрамов от ранений нет, – констатировал он и замолчал.

Веня, ничего на это не ответив, стал одеваться. Так же молча сели за стол и выпили еще по пятьдесят. Закусили в уже почти материально ощущаемой тишине. Веня смотрел куда-то в угол, а Костя внимательно рассматривал его. Наконец, Веня встряхнулся и с какой-то фальшивой улыбкой спросил:

– Ну, что скажет медицина?

На что Костя только пожал плечами, но ничего не ответил. Тогда Веня решился и добавил:

– Знаешь, у меня глаза на солнце стали болеть и слезиться.

– Давно?

– Да как утром очнулся на той поляне. Я у фрица, которого колом проткнул, солнечные очки нашел. В них и шагал до своих, с очками – нормально. Я собственно, и к тебе-то зашел, чтобы ты посмотрел, может, я заразу какую в глаза подцепил, а?

Костя молча встал, подошел к другу, повернул его лицом к лампе и осмотрел глаза. Пожал плечами и опять сел на стул:

– Я, конечно, не офтальмолог, но при поверхностном осмотре ничего плохого не вижу.

Он обернулся к висевшей на дальней стенке таблице с буквами, какие обычно в кабинете у глазных врачей висят, и сказал:

– Можно по таблице тебя проверить, но сейчас темно уже, а в том углу света нет.

– Не надо, – тихо ответил Веня, – я и так все отлично вижу и могу тебе прочитать ее всю – от самой большой до самой маленькой буквы в любом порядке.

Веня встал и подошел к уже темному окну и некоторое время стоял, вглядываясь в темноту. Потом подозвал друга:

– Что видишь?

– Ничего, – ответил он, – что там можно увидеть, темь сплошная? Если бы хоть луна светила, а так…

– А я, Костя, все вижу просто отлично, как белым днем, – прошептал старлей, – каждый кустик в дальнем леске, каждый листок.

Костя странно взглянул на него, потом взял за руку и стал шарить по запястью, видимо, пытаясь нащупать пульс. Наконец, замер, шевеля губами, потом отпустил руку и скомандовал сухим голосом:

– Раздевайся по пояс.

Потом долго прикладывал стетоскоп то к груди, то к спине Кости. После чего так же сухо произнес:

– Одевайся.

А сам сел за стол, налил себе спирта в мензурку и залпом выпил.

Веня не торопясь оделся, тревожно поглядывая на друга, потом тоже присел за стол. Немного помолчал, ожидая объяснений, но Костя молчал и Веня не выдержал:

– Ну и какого рожна ты молчишь? Что ты там услышал?

– У тебя пульс десять ударов в минуту, понятно, сердце тоже почти не бьется.

– И? Что это значит? – Веня почувствовал что по спине у него побежали мурашки.

– Что это значит? – Костя пожал плечами. – А значит это, дружище, что с такими показателями люди не живут. Не может такого быть у живого человека. Впрочем, у мертвого тоже.

– Я чем-то болен? – насторожился Веня.

– А ты сам-то как себя чувствуешь? – заинтересованно взглянул на него Костя.

– Да нормально я себя чувствую. Можно сказать, что хорошо себя чувствую. – Веня подумал. – Разве что слабость небольшая.

– Ага, – пробормотал, почти прошептал себе под нос Костя, – чувствует он себя нормально, даже в темноте видит всё как снайпер через прицел. Зато от солнца глаза болят и слезятся.

– И что это значит? – взволнованно спросил прекрасно всё услышавший Веня.

– Вот, – добавил Костя, – еще и чуть слышный шепот с трех метров легко различает. А ну-ка, рот открой.

Веня послушно открыл рот.

– Ага, – заглянув внутрь протянул Костя, – зубы все крепкие, целые, без единой дырочки. Прямо на загляденье. А что, Веня, зубы никогда у тебя не болели?

– Да как же не болели-то, – удивился тот, – болели, как у всех. И пломбы ставили, и пару зубов уже на фронте удалили. Один я сам – плоскогубцами.

– Ага, еще раз рот открой пошире, погляжу.

Веня опять раззявил рот и Костя его внимательно осмотрел. После чего сел на свой стул и сообщил:

– Зубы у тебя все, тридцать две штуки, как положено. Ни одного пробела. Ни одной пломбы. Этих зубов стоматолог никогда не касался.

Вениамин быстро засунул палец в рот и ощупал каждый зуб. Похоже, так и есть. Он недоуменно взглянул на друга:

– Костя, что со мной?

Тот выразительно пожал плечами и ответил:

– Боюсь, науке это неизвестно. А вот в народе разное рассказывают.

– Что в народе рассказывают?

Костя как-то косо посмотрел на него и сказал:

– Подожди немного, сейчас еще один эксперимент поставим.

Он встал и вышел, а Веня молча сидел за столом опустив голову и не думал вообще ни о чем. В голове было пусто, как в кармане у пьяницы.

Минут через пять раздались шаги в коридоре, вошел Костя и аккуратно запер дверь на крючок изнутри. Подошел к столу и вынул из-за пазухи запотевшую бутылку, запечатанную сургучом, с красной жидкостью внутри. Оглянулся, подошел к тумбочке и достал из нее граненый стакан. Потом свернул с горлышка сургуч и налил в стакан из бутылки до краев. Кивнул Вене на стакан:

– Пей!

А Веня словно завороженный смотрел на красную жидкость, ноздри его раздувались, вдыхая запах, а тело сотрясала мелкая дрожь.

– Что это? – хрипло спросил он, хотя уже и сам точно знал ответ.

– Кровь, – спокойно ответил Костя, – обычная человеческая донорская кровь9.

Но Костя его не слушал, он не мог оторвать взгляда от красной жидкости, она притягивала его к себе как бы мощным магнитом и чей-то (его?) голос изнутри почти кричал: «Выпей!». Как в тумане Костя протянул руку, ничего не слыша и не видя, кроме налитой в стакан крови, запах которой кружил ему голову. Еще какое-то время он пытался сопротивляться, но вдруг в какой-то неуловимый момент его рука словно бы выстрелила с невероятной скоростью, схватила стакан и одним быстрым длинным глотком кровь пролилась в горло. Стакан упал на пол, а в руке Вениамина уже была бутылка, в которой оставалось еще половина красной жидкости и не успел Костя и моргнуть, как она опустела.

А внутри старлея пылал пожар, который не сжигал его, но наполнял всё тело невиданной силой. Вене казалось, что перед ним распахнулся космос и звезды кружились перед глазами в восхитительном танце. Ничего лучшего он никогда в своей жизни не испытывал. Но в какой-то миг его взгляд остановился на шее человека, сидевшего напротив, он увидел пульсирующую жилку и услышал ток крови по венам. Мгновение – и человечек уже зажат в его мощных руках, втиснутый в стену комнаты. Верхние губы Вениамина словно отодвинулись, а из-под них стали выползать тонкие и острые клыки. Он уже потянулся к шее, чтобы вкусить благословенный нектар, как словно откуда-то издалека к нему пробился еле слышный голос: «Веня, не надо, Веня, остановись, это я, твой друг Костя!».

Веня недоуменно рыкнул и тут словно пелена упала с его глаз и он увидел, что держит в своих руках Костю, вжимая его в стену так, что по штукатурке побежали трещины. Он резко отнял руки, спрятал за спину и отвернувшись, пошел назад. Сел за стол и каким-то чужим голосом произнес:

– Прости, Костя, не знаю, что на меня нашло.

И, подняв голову, посмотрел на друга. Тот так и стоял, вжавшись в стену и почти сравнявшись цветом лица с побелкой. А в паху у него на новеньких форменных галифе расползалось темное пятно.

***

Спустя полчаса они вновь сидели за столом, хотя Костя нет-нет да и косил с опаской глазами на друга.

– Кто я? – глухо спросил Веня.

Костя долго не отвечал, потом все же сказал:

– Я думаю, ты упырь. Правда, не все согласуется с тем, что я о них читал. Но кто сказал, что все народные поверья должны быть точной и правдивой информацией?

– Упырь? – Веня нахмурился. – Это кто такой?

– Толстого читал, Алексея? Его повести «Упырь» и «Семья вурдалака»?

– Читал, – растерянно ответил, – но это же выдумка…

– И это говорит мне тот, кто за секунду выдул пол-литра крови и чуть не высосал ее у лучшего друга!

– Но ведь упырь – это мертвец, разве не так?

– Ну, в сказках и литературе это так, хотя и не всегда Да ведь и тебя очень уж живым не назовешь. Пульс у умирающего человека может, конечно, быть от сорока до двадцати ударов, но это уже предсмертное состояние. А у тебя – десять и ты выглядишь как огурчик, да и силы как у медведя.

Веня задумался и вдруг перед его глазами всплыла картинка, словно из сна: группа эсэсовцев стоит над его лежащим телом и один из них говорит по-немецки, а Веня прекрасно понимает каждое слово:

– Ребята, этот гаденыш убил нашего командира!

– Ублюдок! – вскрикивает другой и направив на Веню ствол автомата выпускает короткую очередь прямо ему в грудь. Резкая боль и тьма.

Веня непроизвольно потер грудь и уже собрался рассказать об этом другу, но внезапно подумал, что тому не надо об этом знать. В это время Костя как-то истерично воскликнул:

– Где ты клыки прячешь? Я же весь рот у тебя осмотрел!

Веня недоуменно посмотрел на него, потом засунул палец в рот и тут же нашарил на десне что-то вроде мешочков справа и слева сверху. Он надавили на один из них подушечкой пальца и почувствовал внутри что-то твердое и тонкое.

Он вынул палец изо рта и ответил:

– Нет у меня никаких клыков, не выдумывай.

– Да как нет, – почти крикнул Костя, – я же сам их видел!

– Тихо ты, – осадил его Вениамин, – не ори, люди спят. Говорю тебе, нет никаких клыков, тебе от страха почудилось.

– Ага, – сбавил тон Костя, – и как ты кровь хлестал почудилось, и как горло мне хотел перегрызть – тоже почудилось. И что обоссался я от страха – тоже всё почудилось.

Какое-то смутное знание шевельнулось в голове у Вени и он, не отдавая себе отчета в том, что делает, мягким, но властным голосом произнес:

– Костя, посмотри мне в глаза.

Тот как-то дернулся, вроде попытавшись сопротивляться, но глаза его сами поднялись и уставились прямо в зрачки друга. А тот, таким же мягким, проникающим прямо в мозг голосом заговорил, не разрывая контакта глаз:

– Ты ничего не видел. Я пришел к тебе сегодня вечером, мы выпили, поговорили и сейчас будем расходиться. Никакого упыря ты видеть не видел, я обычный человек, твой лучший друг. Кровь ты мне тоже не приносил и я ее не пил. И шрама у меня над бровью не было никогда, ты не зашивал мне эту рану потому что ее не было. Галифе с кальсонами сейчас снимешь и наденешь другие. Эти – в стирку, ты на них какую-то гадость пролил. Ты все понял? Кивни.

Костя медленно кивнул, не в силах оторвать взгляда от глаз этого существа. А тот продолжил:

– Сейчас ты идешь, переодеваешься. Потом к себе за ширму, раздеваешься и ложишься спать. Проснувшись, будешь помнить только то, что я сказал. Иди.

Костя послушно встал, стащил с себя галифе с кальсонами и бросил их в стоящий в углу таз. Потом достал из шкафа старенькие кальсоны, бывшие у него на сменку, и надел. Достал оттуда же еще одни галифе и прошел к кушетке за ширмой.

Веня еще немного посидел, слушая, как тот снимает гимнастерку, и ложиться на кушетку. Еще через две минуты послышалось ровное дыхание спящего человека.

Веня оглядел стол и, прихватив с собой бутылку из-под крови и аккуратно собрав все крошки раскрошившегося сургуча пробки, вышел из кабинета, тихонько прикрыв за собой дверь. Откуда-то он точно знал, что проснувшись, Костя ничего не вспомнит из того странного, что произошло сегодня вечером. Он по-прежнему будет считать его своим другом и обычным человеком. И это правильно.

Веня вышел на крыльцо и огляделся. Мир ночи расстилался перед ним – прекрасный и манящий. Это был его мир, в нем он знал пока еще не все, но то что этот мир раскрыт перед ним, чувствовал всем своим существом.

А еще он знал, что и день ему не страшен, разве что солнце доставит некоторое неудобство, что легко купируется солнечными очками. Веня улыбнулся и шагнул в ночь. Все было хорошо и впереди целая вечность. Ведь теперь его не убьют, простое оружие не страшно для него. Но есть и то, чего стоит опасаться.

Глава 4

Стоял конец июля 1945 года, третьего месяца после победы. Солнце светило так, словно хотело компенсировать людям все эти годы, проведенные ими на грани жизни и смерти, хоть немного согреть холодные сердца. Гвардии майор Вениамин Данилов спустился по ступенькам штаб-квартиры советской оккупационной администрации в Вене – дворца Эпштайн, что рядом со зданием Парламента10, огляделся и привычным движением надел солнечные очки «авиаторы». Давно уже никто не удивлялся советскому офицеру в американских солнечных очках, а если бы какой патруль захотел придраться, то в кармане у майора лежала справка из госпиталя, в которой черным по белому было написано, что в связи с поражением глаз подателю сего предписано врачом носить солнечные очки в обязательном порядке.

Война оставила свои разрушительные следы на теле одного из красивейших городов мира. Город брали штурмом, а это всегда большие разрушения. Вениамин испытывал противоречивые чувства: с одной стороны было и удовлетворение и даже злорадство – венцы испытали на собственной шкуре то, что до этого испытали жители множества советских городов, и они это заслужили. Но, с другой стороны, ему было жалко всей этой красоты, проступавшей сквозь обломки. К сожалению, в современной войне иначе не бывает, спокойно подумал он, отгоняя непрошенное сожаление, и направился в сторону дома, где ему была выделена квартира. Собственно, даже не квартира, а целый первый этаж небольшого двухэтажного дома, который он делил еще с одним сотрудником оккупационной администрации, сам будучи помощником по особым поручениям коменданта советского сектора.

За прошедший год, заполненный боями и победами, боями и поражениями, потерями боевых друзей, горечью и порохом, Вениамин очень многое узнал о себе, точнее, о своем новом естестве. В шедшем по побежденному городу молодом майоре с орденами и медалями на груди, вряд ли кто признал бы измученного, тощего и вечно голодного старшего лейтенанта образца августа сорок четвертого. Он будто стал выше ростом, плечи расправились, а под плотной тканью гимнастерки можно было заметить перекатывающиеся мышцы. А если бы кто взглянул нечаянно, когда он без очков и не надевает маску добродушия или тупого служаки, в его волевое лицо с глазами, отливающими сталью, то, скорее всего, постарался бы опустить взгляд и поскорее пройти мимо. Данилов напоминал собой всегда готового к бою волкодава, обладающего изяществом и грацией леопарда. Каждый, кто хоть раз попытался померяться с ним взглядом, понимал сразу: этот парень опасен, с ним лучше не связываться, ничем хорошим для решившего противостоять ему это закончиться не может.

Не только в их полку о нем ходили легенды, как он в одиночку голыми руками давил фрицев десятками, что, конечно, было хоть и правдой, но очень сильно преувеличенной. О том, что его не берут ни пули, ни осколки и что он выживет даже если снаряд упадет прямо ему на голову, при этом не получив даже царапины. И только сам Веня знал, что пули и осколки причиняют ему боль, прошивая его тело, но бешеная, иначе и не скажешь, регенерация штопает его быстрее любого доктора – быстрее, чем ранение успевает убить его. А байка про снаряд стала гулять по частям, когда после артобстрела и отбития очередной атаки, откопали заваленный близким взрывом окоп и нашли пять трупов, с оторванными частями тела. А среди всего этого ужаса – живого и совершенного невредимого Вениамина с измазанным в крови лицом. На нем и правда не было ни единой царапины, только вся одежда разорвана в клочья. И лишь он один знал, что тем взрывом ему оторвало руку и обе ноги, не считая менее тяжелых травм. Но к тому времени когда его откопали, у него выросла новая рука и ноги, срослись все другие ранения, не оставив после себя даже следов. Это было больно, но Вениамин очень быстро научился блокировать боль. Не то чтобы он совсем не чувствовал ее, но боль была как бы отдельно от него и имела к нему словно бы косвенное отношение. А еще тогда Веня первый и единственный раз попробовал настоящую живую горячую кровь. Разница с замороженной донорской была такова, что когда он вспоминал об этом, то даже не находил, с чем можно сравнить. Сквозь почти метровый слой земли, наваленной взрывом, он вдруг увидел как сквозь прозрачное стекло все, что происходит на поверхности. Как ребята отбивают атаку, как стреляют, как падают убитые, услышал взрывы и стоны раненых. А когда поднял глаза выше, то увидел звезды на темном небе, хотя стояло ясное утро. И гладя на них он подумал, что мог бы сейчас взлететь туда, высоко, к этим сияющим звездам, где нет звука, нет воздуха, а только холод и полнейшая, оглушающая тишина. Если бы большая часть энергии крови не ушла на регенерацию тела, то Веня просто не представлял, что бы он мог сотворить, имея такую силу.