Великие сожженные. Средневековое правосудие, святая инквизиция и публичные казни

Но, что важно, несмотря на такую проявленность, граду Небесному, по причине его метафизичности, вообще особо не нужно проявляться. Communis patria человека Средневековья существует главным образом в его ценностях и мировоззрении. В его христианстве. Во включенности в одобряемые Церковью социальные институты. Но не в территории, что странно и удивительно для нас. Точнее, не в территории того или иного королевства.

Можно сказать, что patria равна Pax Christiana. Идея христианского универсализма, взятая Церковью у Римской империи.

Это первое. Второе. Населяет общую родину народ божий – populus. И вот тут начинается другое интересное. К тому, что такое народ, у средневековых юристов и богословов XIII века было два подхода.

Первый подход гласил, что народ – это множество, объединенное любовью к королю как к иконе Спасителя. А король, получивший власть посредством церковного помазания, ведет народ к спасению. И тут опять проявляется августиновский ход мысли. Народ есть те, кто идет за королем в рай, то есть вновь образ града Божьего. А второй подход, строго по Цицерону, гласил, что народ – это множество, объединенное пользой и одинаковым представлением о справедливости.

Но оба подхода, согласуясь с античными классиками, созвучны друг с другом в том, что народ, populus – явление не естественное, не врожденно природное, а культурное, цивилизованное.

Еще греки отделяли понятие demos как то, что формирует polis – город, то есть место, где люди живут, договариваясь друг с другом, живут политически. И это понятие противопоставлялось понятию ethnos – варварам, тем людям, которые живут природно, без политики. И без всяких договоров бьют друг друга по голове тяжелым. Рим эту идею перенял, назвав demos – populus, а этнос – нацией.

И с этим багажом мы оказываемся в нашем Средневековье. Расклад получается такой: конечно, у всякого человека, кем бы он ни был, есть место, откуда он родом. Тут его нация, понимаемая как землячество, и его малая родина, patria propria. Тут его природное, естественное, врожденное. Это вещи не плохие, но их одних для человека мало.

Но есть и благоприобретенные вещи, вещи осознанные и трансцендирующие, делающие человека человеком, а не особо сложноорганизованным животным. И здесь, на этом уровне, появляются понятия communis patria и populus. И по своей ценности они выше и значимее, чем предыдущая пара. Так как первое есть и у животных, а второе – подлинно человеческие понятия, ибо они то, что приближает к Богу.

Вернемся же к нашим венценосцам. Логика папства в ту эпоху, как и в эпоху предшествующую, заключалась в том, что малых родин у разных людей может быть много: есть французы, есть кастильцы, есть нормандцы, есть валлийцы и шотландцы, а есть христиане как объединяющее понятие, как народ Европы, народ общего христианского отечества. То есть можно сказать, что мы видим некий архаичный вариант католического Евросоюза.

Но перед тем как мы пойдем дальше, давайте еще раз посмотрим на дихотомию малой родины и нации, с одной стороны, и общей родины и народа – с другой.

Первое – врожденно и просто, второе нужно понять и принять, подойти к нему осознанно. Первое связывает тебя исключительно с земным, второе – с вечным. Первое мало, второе (благодаря латыни и мессе) объемлет весь христианский мир. Первое привязано к четко определенному месту, второе – нигде конкретно и одновременно везде. Первое не имеет сложной культуры мысли и сложного языка искусства, второе – возносит в небо соборы и пение монастырей, наполняет мир трактатами по медицине и юриспруденции. У первого нет долгой истории, второе же уходит (благодаря письменности) во времена Цезаря и ветхозаветных патриархов. И самое важное, за второе можно умирать. Как можно умирать за Иерусалим. И именно к этой родине люди, как часть народа, могут и должны испытывать amor patriae – любовь к отечеству.

И на эту родину распространяется все то, что распространяется на Церковь: почтение к ее главе, ощущение ее исторической роли, которая выводит человека за пределы истории, видение в других представителях народа своих братьев.

И мы снова подступаем к интересному. К логике королевской, которая активно проявляется во Франции именно в интересующую нас эпоху, в царствование Филиппа IV Красивого.

«Если Рим есть communis patria всего христианского мира, то Париж есть communis patria Франции» – вот та идея, которую предъявили городу и миру легисты французской короны. Они постулировали верность новой, территориально ограниченной родине, замещая ею шаткий христианский универсализм развалившейся давно и прочно империи.

И Филипп IV был отнюдь не первым, кто попытался поставить интересы своей короны выше интересов Рима. За сто лет до него это попробовал сделать Генрих II Английский. Но если у него все закончилось совершенно неразумным убийством Томаса Беккета, архиепископа Кентерберийского и примаса Англии, повлекшим за собой всеобщее осуждение, то Филипп действовал умнее: он решил воевать с Римом его же оружием, а именно перьями богословов и легистов.

Убийство Томаса Беккета у алтаря во время богослужения

Ок. 1250. The Walters Art Museum

Если общее отечество сжимается до размеров одного отдельно взятого государства, то его глава становится как бы местным всем: и творцом справедливости, и добрым отцом своим подданным, и наместником Бога, и тем, кто вправе диктовать остальным, как им жить дальше.

И это влечет за собой новое толкование самого народа. Христианское общество так устроено, что в моменты кризиса оно ищет в Священной истории (Ветхого и Нового Заветов) примеры, на которые можно опереться.

Августин, сравнивая Церковь со странствующим градом, сравнивал ее не с чем-нибудь, а с путешествующими апостолами I века христианской веры. Королевские легисты второй половины XIII столетия пошли другим путем и приспособили старые религиозные смысловые формы к новым политическим телам, но они погрузились в Священную историю дальше, чем Августин.

Они начали сравнивать тело французского королевства и тело французского народа с телом народа ветхозаветного. В ту эпоху, описанную в библейских книгах Судей и Царств, именно царь Израиля стоит над народом. И стоит он в одиночестве. Да, там безусловно присутствует еще и фигура пророка, но она никак институционально не проявлена, нет четкого механизма возникновения пророков. И должностные инструкции у пророков разнятся от персоны к персоне.

И это уподобление короля Франции царю Израиля очень хорошо укладывается в логику чистой королевской власти, где священство стоит не над королем, а рядом и немного позади. Если король избран и помазан Господом, как избран и помазан Давид, то ему нет нужды преклоняться перед папой. Конечно, он кланяется первосвященнику, как, вероятно, кланялись Давид и Соломон, подходя к чертогам скинии или к храму, но правит он сам. И только если венценосец сильно оплошает, то Всевышний пошлет пророка, который напомнит королю его обязанности. Примерно так, как Господь послал Нафана-пророка к Давиду после ситуации с Вирсавией.

И по этой новой логике, которая на самом деле оказывается очень старой, народ должен не искать имперского универсализма, а сплотиться вокруг богоданного монарха. И друг вокруг друга, полагая себя в первую очередь единым народом, а уже потом делясь на сословия. Как древний Израиль был в первую очередь Израилем, а уже потом делился на колена. Этот момент очень важен, и я обращаю на него ваше пристальное внимание. Если мы описываем собственное политическое тело, опираясь на пример Ветхого Завета, то мы вынужденно подчиняем священство не папе, а королю, ибо древние священники и левиты, служители храма, слушали царя.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Реж. А. Сурикова, 1987.

2

Интерпретация автора. В «Цивилизации средневекового Запада» Ле Гоффа эта фраза звучит как «Община верных образует единое тело, но три тела включает в себя государство». Прим. ред.

3

Реж. С. Эйзенштейн, Д. Васильев, Б. Иванов, 1938.