Оранжевое лето

– Она у тебя. Молчи. Я знаю, что у тебя. Нашел в компьютере поиск маршрута до твоей дыры. Ты сволочь, гад. Предатель.

Я обо всем этом догадываюсь и без его подсказки, и поэтому молчу. Жду, когда он закончит орать, потому что слов ему перестанет хватать.

– Я все понимаю. У нас не сложилась семейная жизнь, хотя, уверен, что мы могли бы всё наладить, договориться. – Он уже почти спокоен, мне даже кажется, что говорит Жиль не со мной, а в который раз проговаривает много раз говоренное самому себе или ведет воображаемый диалог с Ксани.

– Но тут поваляешься ты… – его голос опять переходит на крик. Да что там на крик, на визг, если уж описывать ситуацию максимально близко к реальности. – Ты – полное ничтожество. Без настоящего образования, вечно без денег, без настоящей работы, без целей… Не красавец, не умный, ленивый и аморфный как медуза на берегу. – Что-то похожее я временами слышу от Паскаль, правда, слушать её хорошо поставленный голос -годы службы в Комеди Франсез даром не проходят – куда как приятнее чем визг неудавшегося мужа своей женщины. – И не возражай мне, не первый год тебя знаю. Всё, всё у нас могло бы с ней быть хорошо, я так её люблю. Я что угодно готов сделать, только бы она была счастлива. И вдруг – ты…

– Хотелось бы уточнить, – я не даю ему договорить, впервые открыв рот, чтобы прервать его гневную тираду, пошедшую на второй круг и начавшую уже надоедать. – Хотелось бы напомнить, что мы практически не виделись со дня вашей свадьбы, даже переписывались и перезванивались редко. Это первое. И второе. Я её не звал. Она приехала ко мне сама. Неожиданно и без всякого предупреждения. Ксани свободная женщина и вольна сама решать, где ей лучше. О себе я всё услышал и всё понял. Но еще раз звонить мне не советую. Рискуешь услышать правду о себе. И не вздумай приезжать. Я, может быть, и медуза на песке, и жалкий тип, ни на что не способный. Но одно я делаю очень хорошо – стреляю. Особенно по непрошенным гостям, которые мне не по нраву.

Отбой.

Я не слышал, как она подошла. Она ходила по дому босиком, часто пугая меня внезапным появлением. Видимо, давно стояла в дверях, так что пересказывать разговор не было смысла.

– Знаешь, Ксани, я никогда не спрашивал, почему ты от него ушла. Хочу спросить сейчас, раз твой славный Жиль так невежливо о себе напомнил.

– Скажу. Он скучный. Предсказуемый и скучный. У него все по плану: работа, курсы квалификации, очередной сертификат, расходы. Даже развлечения. На следующей неделе идем в гости к шефу, первый раз пригласил, это очень важно. В воскресенье обед в охотничьем клубе, а вот в конце месяца можем и на Гранд Опера замахнуться. – Она так мастерски копирует голос Жиля и его манеру штудировать расписание дел в телефоне, с которым, наверное, и ночью не расстается, что я невольно прыскаю. – А я так не могу. Кажется, я все время и всем об этом говорила. Он не смог этого понять. С тобой, Рене, не так. Вернее, было не так. Боюсь, что ты тоже рискуешь стать предсказуемым и скучным. Только на свой лад. Предсказуемым даже в своем сибаритстве и лени. Извини, не хотела тебя обидеть.

– Ты никогда не сможешь меня обидеть. – Я слишком, как показало время, поторопился со своей категоричной уверенностью. – Я тебя люблю. А ты?

Она не ответила. Честность – одно из её достоинств.

Мне показалось, я услышал слабый треск – первая трещинка в наших отношениях образовалась почти беззвучно. Скорее всего, это всего лишь треснул старый буфет, он на своем долгом веку еще и не такое видел и слышал.

***

Поздней осенью случилось то, чего мы оба так боялись и в чем долго не решались друг другу признаться. Мы заскучали.

Все чаще сидели каждый в отдельной комнате, отговариваясь тем, что «работа есть работа, нам надо на что-то жить». Все чаще Ксани подолгу разговаривала с кем-то по телефону. Разговаривала, плотно прикрыв дверь. Мне разговаривать было не с кем. Разве только с Паскаль, которая в ту осень почти перестала выходить из дома, сетуя на до времени начавшиеся дожди и сырость, от чего «проклятые суставы совсем разболелись, и чертова сиделка прописалась в доме до весны».

Мне жалко Паскаль, но я одновременно вздыхаю с облегчением. До весны я могу не волноваться.

– Почему ты не хочешь познакомить меня с твоей бабкой, стесняешься меня?

– Да что ты такое говоришь! – Я притворно возмущаюсь, помня нелестное суждение Паскаль о моих артистических способностях по части лести и вранья. – Она не в самом презентабельном виде, а для неё знакомится с кем бы то ни было, если не во всем блеске – это просто исключено.

Кажется, Ксани не очень мне верит, она достаточно умна и проницательна, чтобы усомниться в моей искренности. Я же намерен стоять на своем до конца. Вот только этого мне не хватало:

– Рада знакомству. Вы та русская, о которой мне столько говорил мой внук. Для русской у вас относительно неплохой французский, хотя до совершенства еще далеко. Если хотите, могу вами заняться. Года через два, если, разумеется, жива буду, сделаю из вас человека. С вами можно будет предстать в приличном обществе. Кстати, шарф вы выбрали неудачно, напоминаете мне бывшую коллегу. Играла провинциальных простушек и наивных дурочек, пока грим не перестал спасать. Впрочем, ей даже играть не надо было, она такой и была. Кстати, как поживает ваш супруг? Совсем запамятовала спросить, уж прошу простить старуху, голова совсем никуда не годится…

Я начал находить на кухне пустые бутылки и грязные пузатые бокалы.

– Что ты хочешь, я должна хоть как-то себя поддерживать, иначе просто с ума сойду. На моей родине это принято. Пить с тоски.

О родине она вспоминать не любит, хотя от нечего делать иногда устраивает мне «вечер воспоминаний». Воспоминания не самые приятные.

– Ксани, тебя послушать, так в России кроме снега, скверной еды и тараканов на кухне ничего путного нет. Я видел и другую Россию.

Она зло усмехается:

– Ты иностранец. Мы умеем принимать иностранцев. Шикарные гостиницы, Большой театр, центр Москвы, вылизанный и фонариками увешанный. Когда Жиль в первый раз в моем родном захолустье побывал, так потом две недели в себя приходил. Не знаю, от чего больше страдал: от нервного расстройства или от несварения.

О нём она вспоминает всё чаще и чаще.

«Жиль такие вкусные кексы печет, просто пальчики оближешь. На Пасху мне наш русский кулич испёк, я их обожаю. У него даже лучше получилось, чем у моей бабки покойной, царство ей небесное».

«Мы с Жилем по воскресеньям всегда в ресторан ходили, он заранее выбирал на свой вкус, чтобы кухня каждый раз была разная. Он настоящий гурмэ».

«У Жиля такой же галстук был, ему к лицу, а тебе совсем не идёт, ты уж лучше сними.»

Жиль то, Жиль сё… Жиль, Жиль, Жиль…

Похоже, она ждёт-не дождется, когда мне это окончательно надоест. Можно будет устроить небольшой скандал с последующими слезами. Не лучшее развлечение, но уж какое есть. На другие у меня нет ни денег, ни сил. Что ж, хотя бы в этих ожиданиях я её не разочаровываю.

– Послушай, если он такой необыкновенный, так вернись к нему, он, в конце концов, твой муж. Законный супруг, как говорится, перед богом и перед людьми. – Кричу, тщательно следя за тембром голоса. Я помню уроки Паскаль. – Со мной скучно, мы никуда не ходим и не будем ходить, потому что меня мутит от всего, что ты так любишь. От ресторанов, от компаний придурков, которые только и умеют, что друг перед другом щеки надувать, какие они успешные и оригинальные. От Парижа твоего любимого, который у тебя любимый только потому, что ты его не знаешь. От барахолок этих убогих, на которых только то, что мало-мальски понимающие люди в руки побрезгуют брать. Всё это, пожалуйста, без меня. А Жилю могу позвонить, организовать твое возвращение к замечательному твоему мужу, чьи достоинства ты так поздно оценила. Он хороший, наш Жиль, он всё поймет и простит. Устроит торжественный ужин «Возвращение блудной жены к великодушному мужу».

Мой запал иссяк так же быстро, как и начался. Она смотрела на меня, слегка наклонив голову к плечу. Смотрела внимательно, словно видя в первый раз. Таким она меня не знала.

– Прости. Я напрасно донимаю тебя своими капризами. Понимаю, что слишком многого хочу от людей и от жизни вообще. Хочу, чтобы не было ничего раз и навсегда застывшего, как на моей родине сейчас говорят, стабильного. Хочу, чтобы постоянно всё вокруг менялось, хочу, чтобы всегда драйв и веселье, чтобы всегда чувства на пределе. А так не бывает. И нечего на это надеяться, пора уже заканчивать с иллюзиями и желаниями, что только совсем зелёным простительны, которые жизнь только в сериалах видели. И да, не хотела тебе говорить, но раз уж такое дело. Жиль мне больше не муж. Что ты так на меня уставился?

– Как-то не думал об этом. В смысле, что вот так взять и развестись… ты даже с ним не встречалась.

– Зачем? Ни прощения просить, ни назад проситься я думала, так зачем резину тянуть. Сделали все дистанционно, делить нем нечего, детей у нас нет.

– Он не хотел? Я детей имею в виду.

– Нет, он-то как раз хотел и очень. Можно сказать, мечтал, дети у него почти как идея фикс. Я не хотела и не хочу. Конечно, когда-нибудь придётся, но как можно позже. Не готова я еще себя из жизни вычеркнуть и домашней курицей заделаться. Кто бы там что ни говорил про нянек и престижные заведения, где всему научат и от всего сберегут, всё равно ребёнок это ребёнок, который без матери никуда. А я, как ты уже догадываешься, или делаю хорошо, или никак. Вот пока никак. Когда пойму, что мне это нужно, тогда и рожу. Не нажилась я еще в своё удовольствие, Рене. К Франции еще не очень привыкла, по всему миру еще не наездилась, не все еще барахолки обошла и не со всеми придурками познакомилась. Про Жиля больше не буду вспоминать, обещаю. Я же это просто так говорила, чтоб тебя расшевелить, а то как-то у нас не по-настоящему всё. Почти год под одной крышей живем и в одной постели спим, а ни разу не поскандалили.

Она смеётся сквозь слёзы. Я не уверен, что понимаю, почему она плачет. Я просто целую её закрытые глаза, из которых беззвучно льются и льются прозрачные светлые капли.

Мы больше никогда не ругались. Мы больше никогда не говорили по душам. Мы никогда больше не предавались воспоминаниям, ни личным, ни нашим общим. Мы никогда больше не вспоминали ни Жиля, ни Паскаль. Мы никогда больше не были вместе.

Я уже почти засыпал, когда она спросила меня:

– У нас есть планы на лето?

– Да, Ксани. Я уже договорился со знакомыми в Италии, мы можем провести у них почти все лето. Домик довольно скромный, но что нужно там есть. По всей стране поездим, ты же хотела в Италию… Купим тебе зонтик от солнца. Самый большой и самый оранжевый.

Она тихо смеётся и кладет голову мне на плечо.

– Скажи, Рене, когда ты Жиля предупреждал, чтобы он здесь не показывался, что ты и застрелить его можешь, если твой порог переступит, ты тогда серьёзно говорил или так, в пылу спора?

– Конечно, со зла брякнул, у меня рука не поднимется так вот запросто взять и в человека пулю всадить. Если, конечно, он твоей или моей жизни угрожать не будет.

– Я почему-то так и думала. Спи, Рене. Спокойной ночи.

Следующим утром я проснулся один.

***

Мы опять дружны с Жилем. Мы встречаемся с ним почти каждую неделю. Но своими кулинарными шедеврами он меня не балует.

– Прости, Рене. Сесиль не очень хорошо себя чувствует, все-таки седьмой месяц. А ты же её знаешь, если весь дом сиять не будет, ни за что никого не пригласит. Даже тебя, хоть ты у нас почти как член семьи. Кстати, ты у нас крестный, не забыл?

– О чём речь. Конечно, не забыл. Уже готов к исполнению обязанностей.

– Прости за нескромность, но ты по-прежнему один?

– Один. Есть одна девушка, но, скорее, друг, чем… Думаю, что так и останусь холостяком. Семья это не для меня.

– Не зарекайся.

Я и не зарекаюсь.

Паскаль совсем сдала. Почти целые дни проводит в кресле на веранде или в библиотеке. В который раз перебирает старческими неуверенными руками пожелтевшие фотографии, немые свидетельства её и нашей жизни. Она одобряет моё решение доучиться и получить нормальный диплом, хотя, конечно, не может удержаться от обычной иронии:

– Ты и информационные технологии. Немыслимо. С твоей-то дырявой головой.

– Паскаль, голову я заштопал. Ни одной дырки. Можешь сама убедиться. – Я кладу голову ей на колени, закутанные мохнатым пледом, несмотря на тёплую погоду.

– Да ну тебя. Как был шутом гороховым, так и остался. – По привычке дает мне подзатыльник. О, сколько их было, этих подзатыльников, от которых потом еще несколько минут звенело в ушах. Я готов получать их снова и снова, лишь бы она жила. Моя замечательная бабка. Моя Мелани-Паскаль.

***

Мы никогда не говорили о Ней. Табуированная тема. Никто не решался нарушить табу, а, может, нам просто нечего было сказать. Она оставалась для нас воспоминанием, скорее, приятным, и уж в любом случае неординарным.

Она напомнила о себе сама.

Поздним звонком, разорвавшим сонную предночную тишину моего пустого дома.

– Привет. Это я. Узнал? Чувствую, что узнал, ты очень всегда выразительно сопишь, Рене. Извиняться не буду, даже не жди.

– Я и не жду. Тебе не в чем извиняться, а мне не за что тебя прощать. Как ты?

– Нормально. Замуж выхожу. Он адвокат парижский, довольно перспективный. Квартира в шестнадцатом округе мне вполне подходит.

– Звонишь среди ночи сообщить, что ты опять невеста? Ксани, говори быстрее, что тебе нужно, не юли, ты всегда конкретна в своих желаниях. А у меня не очень много времени, скоро экзамен в университете.

– Окей. Перейдем к делу. Помнишь, ты нам с Жилем на свадьбу альбом подарил с акварелями. Я потом его с собой взяла, когда… ну, понятно, когда. Подумала, что Жилю он нафиг не нужен, а мне нравится. Хочу его забрать, ведь ты его не выбросил?

– Не уверен, но, кажется, не выбросил, где лежит – не помню. Искать сейчас ни времени, ни желания. Только вчера от Жиля вернулся, был крестным их малыша. Так что без обид.

Я прекрасно помню, где альбом, но почему-то мне хочется сделать ей больно. Пусть чуть-чуть, хотя мне совершенно ясно, что для неё это еще меньше, чем слону дробинка.

– Да какие обиды, Жилю привет и мои поздравления. Рада за него: всё по плану и всё как полагается приличному буржуа. Мне, собственно, не очень срочно. Мы с Людовиком едем недели на три в Италию. Можно не спешить, когда вернусь, позвоню.

– А мы с тобой так и не съездили в Италию…

Некоторое время мы молчим. Я почему-то думаю, что она тихо плачет. Впрочем, выдаю желаемое за действительное и непозволительно фантазирую.

– Нет, Король Оранжевое лето. Не съездили. Цветное лето у нас было только одно, и я его никогда не забуду. Прости. Я позвоню, когда вернусь.

Я не стану ждать, когда она вернется. Я бегу в «её» бывший кабинет, извлекаю из шкафа альбом акварелей, смахиваю с него пыль и кладу на стол.

В прихожей в углу теперь красуется ослепительный ярко-оранжевый зонт, а на полке в шкафчике моей огромной ванной аккуратной стопкой уложены пушистые полотенца, похожие на горку свежих апельсинов.

Надо предупредить Мартину, чтобы ничего не трогала. Завтра вторник, её день…