banner banner banner
Химически чистое искусство
Химически чистое искусство
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Химически чистое искусство

скачать книгу бесплатно


– Да я-то ещё что… – грубым, низким голосом отвечает тот. – Ты вспомни, кто у нас в отделении ходит; и держи в уме, что они вдобавок на дежурстве стоят. Вот там совсем с ума сойдёшь!

– Эй, мужики! – вмешивается третий голос, похоже, водителя. – Я же говорил, что сейчас «стрельнёт».

Ему отвечают:

– Да, это опыт уже! Как по мне, чуйка навроде твоей появляется на третьем-четвёртом году работы. Втягиваешься потихоньку.

– Помаленьку, ага.

– Нет, ребят, я серьёзно! Как тут можно работать вообще, это же сущий кошмар!

– У-У-У-У-у, – все гудят разом в ответ.

– Звоночек!

А потом один из них выдаёт, как я поняла, чуть ли не самый дельный совет для такой работы:

– Если тебе уже на первом году начинает такое в голову приходить – это повод серьёзно подумать, стоит ли продолжать дальше. Ты спишь как?

– В последнее время все хуже. Но и прошлая неделя была жуть какая, ты вспомни!

– Самый рядовой случай, ничего необычного. Подумаешь, было пару часов на сон, вот горе! Этой пары часов нам в армии хватало, чтобы потом получить наряд и не спать ещё столько же! А ты Митяя лучше послушай, он зря говорить не станет. Ты, кажется, ещё не въехал, почему нас называют фанатиками.

– Преданные делу, разве нет?

Они громко смеются, а автомобиль немножко качнуло влево.

– Чего?! Что я такого сказал?

– Даже среди завсегдатаев больниц мы – карго-культ, – отвечают ему. – Как только стрельнёт, так мы сразу ищем, где упало, что упало. Экшен. Поэтому, если сразу не возникает чуйки на все это дело, если нет желания поиска постоянного «груза» в виде вызова, не следует продолжать. Но ты пока подумай все равно. Быть может, клюнет ещё, кто знает?

– А как же людям помогать? – чуть погодя, продолжает один из них.

– Раз на раз не приходится. То приехать не успеем, то довезти не сможем живым, или уже в больнице пойдёт что-то наперекосяк – как сказал Митяй, «экшен». Хоть сейчас бери камеру, да можно и ту, что на девчонке, и снимай.

– Стреляет же редко, пару раз из десяти.

– Вот именно. Но когда стрельнёт…

Я решаюсь приоткрыть один глаз, чем чуть не раскрыла свою конспирацию: Даня смотрит на меня! Точнее, его голова… Он лежит, повернув её ко мне, с закрытыми глазами и чуть приоткрытым ртом. Губы у него засохли и сжались в розовую гармошку. Лицо в кровоподтёках, будто в грязных сине-бурых брызгах. Скорее всего, оттого, что полопались капилляры. И хорошо ещё, что я не могу видеть остального тела, закрытого серебряным одеялом. Я никак не ожидала, что он будет лежать рядом со мной в таком состоянии. Я точно помню, что он смотрел в потолок! Видимо, на повороте его голова съехала, но это сильно меня испугало. И в то же время ощущается она, верная подруга жизни – фрустрация; в опущенных руках нет ни сил, ни возможностей исправить глупости прошедших часов, но желание это сделать разрывает моё нутро.

Все же их разговоры меня успокаивают, и я, пытаясь вслушиваться, продолжаю делать вид, что сплю.

– Делаю ставку на неразделённую любовь, – ехидничает один из них. Что было уже интереснее, потому что я потеряла нить разговора. – Нет, погоди. Наверное, проблемы в школе или в семье. Ты погляди: из туалета на переменах не вылезал! А?

Мне немного не по себе: то ли обидно за Даню, то ли потому, что разговор скатывается куда-то в грязь.

– Поэтому и кидаются, – злобно отвечают ему. – А как считаешь, что лучше: так или напиваться до беспамятства, на ширево подсесть, нюхать начать? Или по экзотике что-нибудь?

– Экзотика, конечно, – сразу выдаёт кто-то из них.

– А если серьёзно, то я из причин могу назвать несколько, с которыми сталкиваются везде и всюду: первая, всем известная, – кризис…

– Какой такой кризис? – начинают перечить говорящему.

На что он отвечает, что кризис любой, а то их мало есть: возрастной, социальный, экономический, творческий, которые накладываются с годами один на другой.

– И ещё – отсутствие чётких и явных тормозов, – продолжает он. – Есть цель, и она рано или поздно будет решена. Решена цель – нет интереса. Вот и вся малина. А если не можешь понять цели, можно даже не спрашивать, по ком колокол-то звонит. Ничего не напоминает?

– Не дождёшься! – взъедается один, и все ненадолго затихли.

– А вы что думаете? – обращаясь, скорее всего, к тем, что сидели спереди.

– Я уже говорил: ни себе ни людям. Ещё и девчонку задел. За что? – Это точно водитель, его басистый голос я могу распознать.

– Он же не хотел, очевидно.

– А представь: прямо её выцеливал. – Они продолжали сыпать соображениями, чем подбивали меня присоединиться, а я этого делать никак не должна.

– Да это же грех. Самый тяжёлый причём.

– Грех? В современном мире? Когда уже столько всего произошло с человеком, ты упоминаешь какой-то там грех? Ты же врач, в конце концов, где твоя компетенция? Нет, тебе точно не стоит здесь работать.

– К тому же, это только если умер, то «грех», – наигранно с презрением убеждает третий. – Пока ещё не считается. Живёхонек, пацанчик овощного состояния.

– Который это уже на неделе? Пятый, шестой? Этому ещё повезло.

– Ага… повезло. Вот повезло бы, если он сразу в лепёшку, а сейчас мороки с ним будет, мама не горюй! Видно, что-то не то с головой было, нельзя же вот так просто решиться.

– Я, конечно, не эксперт, но пока в армии был, вытащил троих с того света. И все вешались. – В машине становится заметно тише. – Одного с ремня, другого со жгута, третий на какой-то верёвке, и хоть бы один сказал человеческое спасибо. Нет, – грустно дополнил говоривший, – ну как лучше же хотят для них: родители – то, школа – се, друзья – ещё что-нибудь. Поди пойми людей…

– Да что их понимать-то? – невзирая на основную часть разговора, отвечают ему. – Знаешь, чего хочет человек – считай, что понял его.

– Как будто это так просто, – опять присоединяется третий. Водитель по большей части слушает, совсем изредка что-то добавляя.

Он со вздохом произносит:

– Вот и вся сложность в простоте.

– А я своим постоянно запрещаю все вот эти гаджеты да тусовки. А то слишком много свободы у них, видите ли.

– Конечно, насмотрятся всякого в сети и давай страдать, повторять за всеми полоумными, что покажутся им круче: себя хотят найти. Я понимаю, но для этого же рано! Мы вон с Митяем нашли себя. Начинаем и заканчиваем жизни и все в одном месте – в скорой помощи. Да, Митяй?

– Нашли… ведь так долго искали, – говорит Митяй с грустью. – Считай, десять лет коту под хвост. Колледж, институт, ординатура и теперь вот в скорой жизни спасаем. А зачем? Что бы изменилось, если бы мы не приехали сегодня? Да ни черта! У меня два ребёнка, по кредиту на каждого, ещё ипотека… – Все опять затихают.

Он продолжает:

– Вот цена вопроса… Своих не вижу: жена – золотце моё – все понимает, сама работает на износ. А прихожу домой, ещё и бацилл с собой приносить не забываю… Я в рабстве. Тут о себе позаботиться не можешь, не то что о других.

Ему отвечают:

– Митяй, да ты точно фанатик.

Я уже не выдерживаю, потому что становится одновременно очень грустно и жутко неловко. Ведь всё это было мной подслушано. Дождавшись паузы в их разговоре, я с нарастающей громкостью начинаю звать: «Извините. Простите, пожалуйста». И это ошибка, потому что я произношу это, что называется, грудью. Ребра начинают гудеть, точно вот-вот потрескаются и их осколок попадёт прямиком в лёгкие. Нужно держать в уме, что разговаривать необходимо ртом или хотя бы горлом.

– Что такое? – мигом подбегает один из них. По его виду и по голосу я не могу опознать, кто именно появляется прямо передо мной, заслонив Даню. – Может, обезболивающее вколоть, или что-то ещё?

– Поговорите со мной, прошу вас. – Это звучит так, словно я наглоталась гелия из воздушных шариков, хотя и не так утрированно, как в мультиках. Чуть было не проронила смешок.

– Ладно… – мешкает он. – Как зовут? Чем занимаешься?

– Я Полина. Всегда мечтала стать биологом. – Я пытаюсь говорить ртом, чтобы лишний раз не напрягаться.

– Здорово! Как это мне знакомо. Я тоже хотел сначала пойди туда, но потом искривился немного мой путь, и вот я тут. Но я не жалуюсь, не подумай. – Приятно, что он так быстро нашёл со мной общий язык. Через считанные слова я уже спрашиваю так, точно маленькая девочка пытается завоевать симпатию взрослого:

– Вы меня проверите? Я, ради любопытства, заглянула в анатомические атласы – трудно было удержаться, чтобы не начать зубрить, тем более в учёбе пригодится. Так вот, скажите, пожалуйста, у меня переломы в малой берцовой кости – возможно, обеих, – скорее всего, нескольких рёбер ближе к верху, и что-то в руках… Этого я ещё не выучила. Верно?

У меня в голове маячит мысль, что, упади он на меня, как я рассказывала врачу, я бы не получила таких переломов. Но врачи почему-то не придают этому особого значения.

Фельдшер даже ни капли не удивляется, а я жалею, что не начала разговор раньше. Он тут же прикидывает и говорит:

– Если не считать многочисленные ушибы и вывих, то все правильно, только говорить это нужно на латыни. По-другому профессора тебя всерьёз воспринимать не станут. – И добавляет: – Но все же точно нам об этом скажет рентген. Как, кстати, рука? Не сильно болит?

Я начинаю медленно ей шевелить, выводя в воздухе круг, и что-то в ней больно хрустит.

– Ясно, потерпите, пока мы приедем. Тут нужно только зафиксировать руку, чтобы не стало хуже.

Он выглядит столь спокойным, что я сама становлюсь заметно менее взволнованной. Словно для них это обыкновенная практика, чтобы экономить обезболивающие средства: заражать спокойствием. Обезболивающее, бесспорно, работает лучше.

– Вы уже готовитесь поступать? Не рано ли? – интересуется он.

– Сложно сказать, – начинаю отвечать я. – В последнее время все так резко меняется. Разные трудности сваливаются.

– Как снег на голову, да? – шутит он. Его рот сжимается в сдержанной улыбке, которая придаёт его лицу отталкивающие черты. Честно говоря, я не знаю, как на это реагировать, но если рассудить, то все было с точностью наоборот: это я упала на Даню.

– Нет… В общем, решила стать фотографом. Думаю, когда надоест, пойду к мечте и стану биологом. Как раз денег накоплю, чтобы поступить. Ждать остаётся недолго…

Врач, к счастью, решает меня больше не мучить и меняет тему:

– Может быть, вы все же позвоните родственникам? Они же наверняка нервничают, может, ищут вас?

Если бы это было так, я бы ещё подумала, но, зная, как есть на самом деле. Всегда происходило примерно так: мама вновь придёт домой ближе к вечеру (ведь донимать её с шести до шести нельзя), уставшая, с лицом, говорящим «не сейчас», пролизнёт молча мимо меня и, точно сон, забудет через мгновение, что я вообще существую, что я только что помогла ей раздеться. Вряд ли моё отсутствие будет сильно заметно. Ведь, – о, нет! – я так виновата, что решила повременить с поступлением, я так виновата, что туда, куда я хочу, нужно принести нехилую сумму денег. Конечно же я так виновата, что не могу общаться с теми, к кому меня тянет. Я такая плохая дочь, что даже не могу поступать так, как захочу… Ишь чего захотела! Конечно, она батрачила на работе с кретинами-коллегами и не могла изменить своего положения – во что я верю с трудом. Естественно, я за это благодарна, ведь это такой замечательный повод меня игнорировать. Поэтому-то, наверное, и папа ушёл. Даже не знаю, что с ним сейчас.

Я говорю врачу:

– Не переживайте, все в порядке. Они на работе и обо всем знают, я уже сообщила.

Я называю это необходимой ложью. Просто потому, что по-другому я сказать не могу. Он бы точно заставил меня позвонить, либо сделал это сам. Зачем? Она все равно потом узнает.

– Знайте, девушка, что в таких ситуациях в первую очередь нужно звонить в скорую, – сказал он.

Данина картина у меня подмышкой и выглядывает из-под моего тела. Я не сразу обращаю внимание, что он посматривает на неё. Я горделиво спрашиваю, не хочет ли тот взглянуть, оценить произведение, так сказать, естественнонаучным взглядом, потому как оно, по своей сути, было написано как раз человеком с такой точкой зрения на вещи.

Он берёт картину в руки и какое-то время стоит неподвижно. Если честно, понимал бы он в искусстве мало-мальски, дал бы комментарий сразу, но я терпеливо жду. Почему-то для меня важно, что он скажет. Хоть я не вижу картины, я могу с лёгкостью воспроизвести её в памяти. Слишком часто я видела и её саму, и её, если так можно выразиться, натуру.

На ней нарисована протекающая в чашке Петри автоколебательная реакция Белоусова-Жаботинского. Вид сверху. Из-за своей неосведомлённости в химии я мало что могу сказать о природе её протекания, но это очень красивое, необычное и увлекательное зрелище, особенно если следить за реакцией, происходящей тонким слоем на стекле. Именно при таких условиях, при балансировке определённых ингредиентов возникают круговые колебания голубых колец на багряно-красном полотне. Эти кольца, одно выходившее из другого, заполняли все полотно, пока не соприкасались с другим кольцом, которое приближалось с другого конца чашки Петри. В конечном итоге соприкоснувшись, они, можно подумать, уничтожались, и багровое полотно, таким образом, снова появлялось. А потом опять пропадало.

Реакция состоит из огромного числа этапов, была зацикленной и утихающей. И такой красивой! Однако для меня не это было главным, хотя и вкупе с историей художника, которую мы выдумали для господина Хейза, эта запечатлённая инсталляция имеет весомую художественную ценность. Нужно было видеть лицо Дани в момент, когда происходила эта реакция! И хотя он проводил её, когда рисовал, десятки раз на дню, прося все время смотреть именно на реакцию, а не на картину, я всегда незаметно глядела на его лицо. Какая это была мордашка! Оно выражало и моё счастье тоже! Его знали как человека глубоко задумчивого и странноватого, но в тот момент он производил впечатление самого весёлого и жизнерадостного, что, увы, без чашки Петри было не так. Но эти минуты ушли безвозвратно. Хотела бы я в данный миг вместе с Даней вспомнить об этом и поймать его трудноразличимую, но искреннюю, полную задумчивости улыбку.

Он бы сказал: «Да, это было странно… Так странно, что ничего более удивительного и сложного я в жизни не видел».

– Абстракционизм… Ваше?

– Нет, не моё, и нет, не абстракционизм. Называется «РБЖ», правда, здоровская?

– Как по мне, ничего необычного. Уж извините, я не спец. – Он кладёт картину обратно мне подмышку.

Мы затихаем. Остальные пассажиры все это время сидели, не проронив ни слова, даже водитель уже устал эмоционально реагировать на происходящее на дороге.

– Скоро мы приедем? – решаю узнать я.

Врач, что стоит надо мной, отвечает с поворотом головы:

– Ещё несколько минут. Мы едем так быстро, как можем, – и снова отворачивается.

Он уже хочет присесть на своё место, но такой жест для меня кажется почти оскорбительным. Поэтому я, хоть и откладывала, как могла, своё любопытство, на весь салон спрашиваю насчёт Дани: «А что с ним? Все будет в порядке?»

Врач оглядывается к своим коллегам, точно они смотрели все это время на нас, то ли стыдя, то ли выискивая, над чем потом шутить, когда меня здесь не будет. Он снова поворачивается:

– Смотря с чем сравнивать. Если с вашим случаем – увы.

Почему они везде пихают свой необычный юмор?! Я не на шутку начинаю злиться и пытаюсь всем своим видом показать, что жду нормального ответа.

– Его осмотрел другой врач. Вы, наверное, этого не видели. С его точки зрения, состояние парня оставляет желать лучшего. Если бы мы явились раньше, его состояние могло бы быть не таким плачевным… Только вы ничего не слышали из того, что я вам говорю, хорошо? – Я киваю, и этот полный надежды кивок становится самым честным согласием в моей жизни.

Он продолжает:

– Была произведена реанимация, массаж сердца… Вы не поймите неправильно, этот случай сам по себе нечастый. Когда мы приехали, он дышал медленно, грудная клетка почти не поднималась и сердце еле билось. В общем, на чем сошлись все и сразу: коматоз. А что на самом деле и какой диагноз – в больнице пусть сами решат. Но даже мне известно, что в данном случае прогнозировать и диагностировать что-либо проблематично, особенно в полевых условиях. Больше, простите, сказать ничего не могу.

Уверена, что в моих глазах читается паника, едва сравнимая с той, которую я испытывала, стоя на крыше и обнимая Даню за шею. Нам всем точно необходим отдых…

Мои вопросы о том, почему они не оказывают ему должную медицинскую помощь, почему они сейчас не пляшут над ним, раз все так серьёзно, имели ответ: «А нечем… Нечем помочь-то. У нас не так много полномочий… К тому же оборудования нет. Все, что мы могли – это вколоть ему обильную дозу обезболивающего. Остального у нас попросту нет в наличии».

– Все же стоит надеяться на хорошее, – нарочито уверенно говорю я.

– Боюсь, вам не стоит всегда надеяться на хорошее, – его ответ. – Более того, скажу по секрету: это очень часто оборачивается во вред. А потом может стать досадно. Но иногда можно, поэтому выбирайте сами. Вы же человек свободный, – говорит он и садится-таки на своё место.

ГЛАВА ВТОРАЯ