Memento Finis: Демон Храма

Недомолвки, совпадения, будоражащие сознание подозрения и кружащаяся вокруг таинственность – всё это должно было иметь конкретное и ясное объяснение. Я не верил, не мог поверить, что история, в которую я был втянут помимо своей воли, но с непонятной мне до последнего момента собственной ролью, была завершена. Эта история не могла так просто и страшно закончиться. Что есть её финал? Несколько смертей и треснутый стеклянный камень?.. Но это было не всё. Где-то далеко теплилась слабая спящая жизнь, которая готовилась появиться на свет, и я был причастен её зарождению и ответственен за неё. Не это ли и была та самая неуловимая цель, к которой меня неумолимо вела судьба и о которой я теперь волею судьбы должен был постоянно помнить?.. Memento Finis… Если так, то с этого момента я должен был только ждать. Судьба должна была дать знак.

Через месяц меня выписали из больницы. В день выписки за мной приехала чёрная «волга» с жёлтыми противотуманными фарами и торжественной синей мигалкой на крыше. Строгий и немногословный водитель коротко объяснил мне, что он здесь по просьбе подполковника Сарычева и должен отвезти меня домой. На заднем сидении лежали аккуратно сложенные в одну сумку мои вещи: пропавший после налёта на квартиру ноутбук, пакет с документами, который я прихватил, поспешно покидая свой дом, и мобильный телефон, отобранный в своё время Сарычевым. Странно, я уже со всем этим простился, а они, эти вещи из прошлого, снова нашли меня…

Я вернулся в свою маленькую квартиру в Ясенево. С тех пор как я впопыхах оставил её, здесь, видимо, никто не появлялся, и ничего не изменилось. Разобранный диван, сваленные в угол вещи и раскиданные в беспорядке книги на полу. Я ещё раз равнодушно оглядел своё жилище и устало присел на стул. На душе было как-то пусто и тоскливо; всё было безразлично. Не знаю, как долго я сидел так – час или два, – но время шло, надо было вновь налаживать свой быт. И новую жизнь я решил начать с уборки своей квартиры.

В своём бессмысленном однообразии день катился за днём. Серость будничных дней потянулась обыденной полосой в неизвестность. Целую неделю я практически не выходил из квартиры, разбирал вещи, снова и снова перекладывая их с места на место, подолгу сидел в кресле, бесцельно листал телевизионные программы, но, устав от наполнявшего дом раздражающего шума внешней жизни, выключал телевизор и пытался читать – не получалось; строчки наползали друг на друга и сливались в одно чёрно-белое месиво, рябью застилавшее мои глаза… Скоро я заметил, что никогда не расстаюсь с мобильным и очень часто поглядываю на домашний телефон в прихожей. Но мне никто не звонил… То есть звонили многие – товарищи по университету и коллеги по работе, просто знакомые, которые случайным образом узнали, что со мной случилось несчастье, и желавшие поинтересоваться моим самочувствием (боже, какое любопытное происшествие – очутиться случайно на месте проведения спецоперации!). Среди многих вспомнивших обо мне в те дни была и Света Торопова. Услышав мой голос, она облегчённо выдохнула: «Слава Богу, Руся, у тебя всё хорошо!» Мы говорили недолго, с паузами и недомолвками – я не мог ничего рассказать, она явно хотела спросить меня, но не решалась, прекрасно понимая причину моего молчания. В конце разговора она тихо сказала: «Станкевич отнёс в милицию заявление об исчезновении Карины… Ты что-нибудь знаешь о ней?» После долгого, неловкого молчания я кратко ответил: «Нет». И это была, практически, правда.

Время шло, я смотрел на телефоны и ждал. Ждал звонка от Карины… Но она так и не позвонила. Это становилось невыносимо. Я должен был всё-таки во всём разобраться и решил взять инициативу в свои руки.

Однажды утром я позвонил Ракицкому. Стефан Петрович сразу предложил встретиться у себя на квартире. Через час я был уже у него. Он был хмур и выглядел очень уставшим. Ракицкий рассеяно оглядел меня и, сделав еле заметное движение рукой, пригласил пройти в кабинет

– Рад, что теперь с вами всё хорошо, ― сказал он, когда мы зашли в комнату, и кисло улыбнулся: ― Мне рассказывали про странную операцию спецслужб и ваше ранение… Впрочем, если я правильно понимаю, всё было не совсем так, ― добавил Ракицкий, исподлобья взглянув на меня, и выжидательно замолчал.

– Вы правы, ― ответил я. ― Но мне не хочется сейчас об этом говорить. ― Профессор понимающе кивнул; я продолжил: ― Просто хотел бы у вас кое-что уточнить…

– Вы встретили моего племянника? ― оборвал меня Ракицкий.

– Да, ― ответил я. ― И он мне всё рассказал…

– Я же говорил вам, у него больное воображение! ― вдруг нервно отреагировал на мои слова Ракицкий, вскочил с кресла и стал ходить из угла в угол комнаты, закинув за спину руки. Профессор остановился у окна и, стоя ко мне спиной, пробормотал:

– Странные дурацкие выдумки, мистические фантазии… Это дед во всём виноват.

– Вы говорите о Петре Ракицком? ― спросил я.

Стефан Петрович резко повернулся.

– Да, о нём! ― раздражённо выдохнул он. ― Выживший из ума старик. Он заставил поверить в свои бредни мальчишку, моего племянника! Вот вы, Руслан, здравомыслящий и образованный человек, вы верите в демонов?! ― Профессор подошёл ко мне и заглянул в глаза. ― Демонов, которые управляют миром?! Но это же бред! ― воскликнул Ракицкий и непроизвольно, пытаясь выразить охватившие его эмоции, взмахнул руками. В его голосе я услышал странные нотки отчаяния, как будто он пытался этим восклицанием раз и навсегда убедить себя и меня в чём-то абсолютно естественном, но странным образом подпавшим под необъяснимое сомнение.

– Вы хотите что-то рассказать мне? ― спросил я после небольшой паузы.

– Наверное, да… Да, ― неуверенно подтвердил Ракицкий и сел в кресло, в волнении потирая руки. ― Начнём с самого начала. Это произошло в семьдесят втором году, летом. Мой отец, Пётр Ракицкий, тяжело болел, был уже совсем плох… Однажды он срочно позвал меня к себе и рассказал известную вам историю о письмах и реликвии тамплиеров. ― Профессор тяжело вздохнул и посмотрел на меня. ― Но это было не всё. Он поведал мне сказочную историю о демонах, которые управляют миром… По версии отца, низвергнутое когда-то с небес на землю воинство падших ангелов во главе с Люцифером устроилось на земле и вот уже тысячи лет существует здесь вместе с людьми. Небесное царство для них закрыто навсегда, и потому эти бессмертные сущности зла, вынужденные снова и снова возрождаться к жизни на Земле, решили устроить своё земное царство. В огромном количестве своих социальных и политических проявлений человеческая история есть развитие глубинных столкновений демонических сил, которые таким образом реализуют свою концепцию управления людьми и завоевания власти над Землёй. Сейчас в мире действуют несколько властных центров, концентрированных вокруг главных демонов, и именно их скрытое противодействие определяет ход современной истории. Первоидеи и перводействия коварных бесов являются теми камешками, которые срывают лавины истории и изменяют цивилизации… Не правда ли, причудливая теория заговора? ― Ракицкий усмехнулся и продолжил с некоторым сарказмом: ― Бог, правда, оставил людям оружие против демонов – драгоценный камень, на котором было выбито его настоящее имя. Этот камень был огранён и стал перстнем царя Соломона, по прошествии многих лет попавшим в руки рыцарей-тамплиеров… ― Ракицкий запнулся. ― Но, впрочем, зачем я это всё рассказываю. Полагаю, вы уже слышали эту удивительную историю от моего племянника…

– Почему Пётр Ракицкий так и не отдал вам письма? ― спросил я.

Профессор смущённо поглядел на меня:

– Потому что я ему не поверил и имел наглость прямо заявить ему об этом. Наша встреча закончилась скандалом. ― Ракицкий в задумчивости потёр лоб. ― А письма он отдал Славе…

– Однако ваш отец сказал вам нечто такое, что не сказал потом впоследствии своему внуку, ― заметил я. ― Не так ли?

Профессор откровенно заволновался.

– Почему вы так решили? ― испуганно спросил он.

– Потому что Вячеслав Полуянов до этого года не знал, что взятые вместе письмо Ногаре и письмо Святослава Ракицкого указывают место, где можно найти перстень Соломона… А вы знали об этом!

– Нет, нет… ― нерешительно запротестовал профессор. ― Это не так, то есть не совсем так… Отец просто сказал мне дословно, что «письма укажут тебе путь». Я тогда и представить себе не мог, что в них закодирована информация о местонахождении перстня Соломона… Но неужели?!

– Кому вы рассказали об этом?! ― Мой голос чуть не сорвался на крик.

Ракицкий застыл, со страхом и неуверенностью смотря мне прямо в глаза.

– Я… Это произошло четыре месяца назад… ― пробормотал Ракицкий, снял свои толстые очки и стал их тщательно протирать большим платком, сразу превратившись в маленького близорукого старика с беззащитным взглядом тусклых глаз. ― Я встретился с Джеймсом Лоуренсом, учеником того самого профессора Хилла, фотографию которого вы видели у меня. Он сказал, что знает о существовании неких писем, адресованных барону П., и хочет получить о них полную информацию… Он предлагал деньги, очень неплохие деньги за эту информацию.

– И вы всё рассказали ему? ― спросил я, вспомнив глядевшие на меня с фотографии улыбающиеся лица профессора Хилла и его ученика.

– Да… Так получилось… Понимаете, Джеймс Лоуренс представлялся мне охотником за историческими мифами, вполне безобидным искателем необычного в истории, как мне тогда виделось… Мне даже не показалось подозрительным, что он знал о существовании обоих посланий. Полуянов общался с Хиллом, Лоуренс был учеником Хилла – всё выстраивалось в понятную цепочку. Но случилось так, что фантастические идеи моего отца получили странное и страшное продолжение, ― бегло, как будто оправдываясь, сказал Ракицкий. ― Руслан, я даже подумать тогда не мог, что то, что мне рассказал отец, хоть частично может быть правдой!

Ракицкий замолчал и, уставившись куда-то в сторону, нервно теребил манжет своей домашней фланелевой рубашки. Было видно, что теперь он рассказал мне всё, что знал… Я встал.

Стало понятно, как всё это началось. Я был свидетелем и участником того, как это всё происходило. Чем же всё это должно закончиться?.. Ракицкий, провожая, остановил меня около дверей и задал, наконец, вопрос, который всё последнее время мучил его:

– Вы нашли его?.. ― спросил он дребезжащим от волнения голосом и уточнил, словно я мог его неправильно понять: ― Перстень Соломона?

Я отрицательно покачал головой.

– Нет, ― ответил я, ― но, боюсь, он в самом деле существует и до последнего момента действительно находился в Москве.

– Почему боитесь? ― удивился Ракицкий.

– Потому, что это многое неожиданным и мистическим образом истолковывает… А я, как и вы, не хочу объяснять всё мистикой.

– Значит, драма не закончилась? ― Ракицкий растянул губы в виноватой, унылой улыбке.

– Она только начинается, ― ответил я и вышел.

На следующий день я посетил дом на «Сухаревской», где жила бабушка Карины. Софья Петровна открыла дверь и пропустила меня в прихожую.

– Как я рада, что вы пришли, мальчик мой, ― сказала она со вздохом облегчения; её глаза горели абсолютно искренней радостью. ― Как ваше самочувствие? ― Она опередила меня ровно на секунду, когда я уже открыл рот, чтобы спросить у неё то же самое. Она поняла это и улыбнулась:

– У меня всё хорошо, Руслан… Проходите в комнату.

В гостиной меня встретили уже знакомые изображения древних финикийских богов. Теперь я смотрел на них немного по-другому. На овальном столе, застеленном белой скатертью, как и во время первого моего появления у Софьи Петровны, лежали исписанные листки бумаги и книги.

– Я вам звонил, ― немного запинаясь, промолвил я, ― примерно спустя неделю после нашей встречи… Но мне сказали, что вы в больнице.

– Ни в какой больнице я не лежала! ― эмоционально отреагировала на мои слова Софья Петровна. ― Это всё они подстроили. ― Она показала головой куда-то вверх, явно намекая на прослушку. ― А телефон у меня в то время вообще не работал.

Софья Петровна встала у стола, скрестив пальцы рук.

– Они оставили в моей квартире свои жучки, ― сказала она, слегка понизив голос. ― Кажется, именно так они называются… Впрочем, теперь это совсем не важно. ― Софья Петровна махнула рукой. ― Я должна сказать вам, что с Кариной всё хорошо, она передавала вам привет и, ― Софья Петровна улыбнулась, ― поцелуи… Карина очень переживает за вас, но, как я понимаю, по крайней мере, со здоровьем у вас всё нормально… Они с отцом в настоящее время находятся очень далеко, вне досягаемости кого-либо из недоброжелателей.

Я выдохнул и провёл ладонью по горячему лбу. Теперь я был внутренне уверен, что Карина находится в безопасности.

– С ней можно связаться? ― торопливо спросил я. ― Я хочу поговорить с Кариной.

Софья Петровна отрицательно покачала головой:

– Это пока невозможно. Она сказала, что обязательно даст о себе знать и свяжется с вами, но не сейчас. В настоящий момент это было бы всё ещё небезопасно. Но не беспокойтесь, всё произойдёт в своё время… Не хотите чаю, Руслан?

Я с изумлением взглянул на Софью Петровну и утвердительно кивнул. Пока Софья Петровна хлопотала на кухне, я сидел на диване и отстранённо рассматривал стены и мебель комнаты. Я думал о Карине. Самое главное, что стало меньше неопределённости, успокаивал я себя. С этого момента я почему-то стал чувствовать себя намного уверенней и спокойней. Она помнит обо мне, и мы обязательно скоро встретимся, думал я, полностью поглощённый своими переживаниями… Мой взор бесцельно скользил по отдельным вещам, стоявшим на комоде, и по висевшим на стенах картинам, перескакивая с одного предмета на другой. Пару раз, проплывая по разноразмерным пятнам заполнивших стены комнаты, обрамлённых художественных изображений, мой взгляд спотыкался о какое-то непонятное, неведомое мне препятствие, автоматически возвращался назад, но, не находя в мутном сливающемся образе разноцветности ничего привлекающего внимание, полз дальше по узорчатым светло-зеленым обоям гостиной. Внезапно я осознал, что моё внимание обращает на себя небольшой графический рисунок. Я застыл, и вызванный в памяти фотографический слепок чёрно-белого изображения, не успев стереться в моём сознании, заставил вернуться взглядом к небольшому графическому портрету, скромно висевшему в окружении больших, чем он, живописных картин. Я хотел было подойти к рисунку, чтобы внимательнее рассмотреть его, но в этот момент в комнату вошла Софья Петровна. В руках она держала поднос с чайником, чашками и вазой, наполненной шоколадными конфетами.

– Присаживайтесь, ― сказала она и, отодвинув на край стола бумаги и книги, поставила на стол поднос.

Я послушно сел за стол, незаметно поглядывая в угол, где висел заинтересовавший меня, небольшой графический рисунок.

– А я почему-то была уверена, что вы именно сегодня придёте ко мне, ― сказала Софья Петровна.

– Почему?

– Потому что вчера позвонила Карина, ― сказала Софья Петровна, улыбнулась и пояснила многозначительно: ― Вы теперь чувствуете друг друга на расстоянии.

– Но где она сейчас? ― с отчаянием спросил я.

– Где-то за границей… Не волнуйтесь, у ней всё хорошо. Слава не допустит, чтобы с ней случилось что-то плохое.

Я задумался, отстранённо крутя маленькую чайную ложечку и разглядывая причудливый узор на ней.

– Простите, Софья Петровна, ― начал я нерешительно, ― вы доверяете вашему сыну?

Софья Петровна совсем не удивилась моему вопросу и, казалось, ожидала его.

– Да, ― быстро и уверенно ответила она, наливая в мою чашку чай.

– Вы долго его не видели, прошло двадцать лет… Он мог измениться, ― продолжил я.

Софья Петровна улыбнулась:

– Я убеждена, что Слава не может сделать ничего плохого.

– А если… если он стал другим?

– Кем бы он ни был, он остаётся моим сыном, и я верю ему. Мать нельзя обмануть, если она этого не захочет сама.

Я встал со стула:

– Вы знали, что он находился в Москве, когда я первый раз пришёл к вам… Вы встречались с ним, не так ли?

– Всё верно, ― подтвердила Софья Петровна, ничуть не смутившись. ― Он не предупреждал меня о своём появлении, не звонил. Я встретила его в гастрономе… Это было очень тяжело, но он помог мне справиться с шоком. Вы понимаете, чем было для меня его появление через двадцать лет неизвестности, когда официально он уже считался пропавшим без вести.― Софья Петровна перевела дух, справившись с волнением. ― Он сказал мне, что стал богат и независим, что приехал за Кариной. Слава предупредил меня, что его преследуют спецслужбы и что за всеми его бывшими знакомыми установлено негласное наблюдение. Он просил моей помощи, и я помогла ему.

– Как?

Софья Петровна посмотрела на меня:

– Он хотел оставить вам сообщение и сделал это через меня.

– Портрет Есенина! ― догадался я.

– Совершенно верно, ― невозмутимо сказала Софья Петровна. ― И, видимо, это сработало, раз вы всё-таки нашли моего сына… Честно говоря, эта затея с Есениным меня удивила, Славе среди поэтов начала прошлого века всегда больше нравился Николай Гумилёв (Слава был таким же неисправимым мечтателем), но, полагаю, здесь крылся неведомый мне, особый смысл… Руслан, вы нужны ему, и он за вами ещё вернётся.

Голова отяжелела. Я потёр ладонью лоб, мысли кружились беспорядочным вихрем и, организуясь, образовывали вполне ясную причинно-следственную линию, подтверждающую все мои самые странные и невероятные подозрения. Мой невидящий взгляд лихорадочно блуждал по комнате, пока вновь не споткнулся о маленький чёрно-белый рисунок, окружённый большими красочными полотнами в массивных рамках. Повинуясь слепому внутреннему желанию, я подошёл поближе к графической работе и замер, поражённый увиденным.

Это был портрет молодого человека. Восточное лицо, длинные прямые волосы, чёрные глаза и… необъяснимо притягательная, играющая улыбка на устах. Всё было поразительно точно и совершенно схоже с картиной моего сна. Сомнений не оставалось! Это был мой ночной гость, тот самый Адонирам! Тень демона непостижимым образом материализовалась в рисунке, став осязаемым воплощением моего сновидения… Он был здесь, он был передо мной, он смотрел на меня и улыбался, застыв в неподвижности вечного момента. Я остолбенел, не в силах оторвать свой взгляд от этой улыбки.

– Кто?.. ― поражённо пробормотал я. ― Кто нарисовал это?

– Вам нравится? ― Софья Петровна с гордостью посмотрела на рисунок, потом на меня. ― Раньше здесь не было этого портрета. Я повесила его всего несколько дней назад… Это нарисовал Слава и подарил мне во время нашей последней встречи. Он вообще очень хорошо всегда рисовал… Замечательный рисунок, не правда ли?.. ― Софья Петровна улыбнулась. ― И он его весьма оригинально назвал.

Я посмотрел в правый угол изображения. Там торопливым угловатым почерком было написано… «Автопортрет».

Глава 29

Говорят, одиночество – это болезнь, которая с годами, если с ней не бороться, становится неизлечима и поражает самое главное в человеке, его разум. Для меня одиночество стало лекарством от ясной практичности окружавшей действительности, недоверие к которой с каждым днём только усиливалось. Я уволился с работы и хотел было забросить диссертацию, но последнее мне сделать не удалось. Чтобы не перегореть разумом во время своего добровольного заточения, я должен был хоть на что-то отвлекаться в своём ежедневном ожидании неизвестного. Только поэтому я снова вернулся к диссертации и с азартом окунулся в мир средневекового мышления и быта. День мой был разлинован нехитрым распорядком: утром я уезжал в библиотеку, днём возвращался домой и работал над текстом диссертации, до позднего вечера стуча клавишами старого ноутбука. Редкие звонки моих немногочисленных приятелей и знакомых с дежурными вопросами и предложениями скорее раздражали, чем радовали. Я терялся в однообразности бессмысленных разговоров, которые были так далеки от моих мыслей и моих ожиданий, и потому отвечал на стандартные замечания кратко и с еле скрываемой внутренней досадой и непривычным стеснением. Именно поэтому, наверное, мой телефон скоро совсем замолчал, что меня совсем не огорчало, а, скорее, даже наоборот, радовало. Я ждал с нетерпением ночь, надеясь увидеть удивительное лицо улыбающегося демона. Мне казалось, он должен обязательно появиться вновь, чтобы разрушить сгустившуюся вокруг меня неизвестность и оставить некий всё объясняющий знак. Но, видимо, посчитав свою задачу выполненной, он так ни разу больше и не явился мне во сне.

Наступил тот день, когда организованные в слова и предложения чёрные знаки на белом фоне приобрели, наконец, желаемую целостность и завершённость. С удовлетворением и одновременно сожалением поставив последнюю точку, я выключил компьютер, подошёл к окну и посмотрел на улицу.

Подходил к концу первый месяц нового года. Зимняя ночь. Двор, погружённый в тишину и накрытый плотным покрывалом белого снега, был абсолютно пустынен. При полном безветрии, поблёскивая в свете жёлто-белых фонарей, сбившиеся, путаные ряды пушистых снежинок не спеша и плавно опускались на землю, укутывая сонное тело города. Почему-то именно сейчас я очень захотел увидеть моего старого знакомого, высокого курильщика, некогда с завидной регулярностью появлявшегося в ночи. Но прошло уже более полугода, когда я последний раз увидел его силуэт на детской площадке летним вечером на улице Удальцова. Я долго стоял у окна, вглядываясь в темноту, но никакое движение не нарушало торжественно застывшую чёрно-белую ночь. Я так и не увидел ни тени высокой фигуры, ни мерцающего огонька зажжённой сигареты в зимней ночной пустоте двора.

Работа над диссертацией была завершена. Теперь я должен был выполнить данное когда-то себе обещание. Купив бутылку водки, я рано утром отправился на одно из подмосковных кладбищ. Долго бродя по заснеженным тропинкам, за высокой железной оградкой я всё-таки нашёл могилу Алексея Яковлева, того самого лейтенанта ФСБ, с которым мы некогда на конспиративной квартире играли в шахматы. На ограде ещё висели потрёпанные траурные ленточки, на одной из них была видна полуистёршаяся надпись, золотым по красному – «от коллег по работе»… По русскому обычаю я налил стакан водки, поставил его на гранитную плиту, выпил сам и попросил у Алексея прощения. Это был первый человек в моём списке, перед которым я считал себя в неоплатном долгу.

Второй покоился на заснеженном кладбище в Белгороде. Следующим утром я уже сидел на скамейке около его могилы и глядел на маленькую фотографию в овальной оправе, прибитую к деревянному кресту. С этой фотографии на меня спокойно и чуть насмешливо смотрел лохмач и балагур, друг, у которого я учился быть жизнерадостным и открытым. Прости и спи спокойно, Серёжка Верхов…

На маленьком кладбище близ небольшого калмыцкого посёлка было холодно и ветрено. Пронизывающий степной ветер заставлял бешено дребезжать маленькие колокольчики, с непонятной для меня целью развешанные на некоторых оградах. В вихревой пляске зимней запорошенной степи они заливисто и беспорядочно бренчали, растекаясь по территории кладбища потусторонним звоном. Кладбище было похоже на игрушечный городок мёртвых, неожиданным образом выросший посреди голой степи, где, обнесённые низкими оградками и заметённые снегом, были раскиданы холмики могил. К одному из таких снежных холмиков и подвёл меня местный парень-калмык, который за умеренную плату согласился проводить меня до кладбища. Он ёжился от холода, притоптывал и нетерпеливо посматривал на меня, когда я с непокрытой головой, замерев, долго и неподвижно стоял перед могилой человека, давшего мне ещё один шанс на жизнь… Джангар Очиров. Теперь я навсегда запомню имя и фамилию молчаливого, замкнутого калмыка… Спасибо, мой дорогой Бурят, за право на будущее…

Почему случилось так, а не иначе? Почему они погибли, а я остался жив? Невозможно, чтобы эти жертвы были напрасны.

Если я всё рассчитал правильно, наша встреча с Полуяновым должна была произойти в конце марта или не произойти никогда. Оставалось только ждать…

Он позвонил рано утром первого апреля. Я проснулся и подошёл к телефону.

– Доброе утро, Руслан, ― услышал я вырвавшийся из другой, параллельной жизни голос Полуянова. ― Извините, что разбудил… Нам надо встретиться.

Оцепенение на мгновение охватило меня.

– Где и когда? ― проглотив комок в горле, спросил я.

– В двенадцать часов, в сквере на Самотёчной улице… Вам удобно?

– Да.

– До встречи. ― В трубке раздались короткие гудки, но я ещё несколько секунд стоял недвижимый, по инерции крепко сжимая в руке телефонную трубку.

Без пятнадцати двенадцать я стоял около входа в сквер. На обочине, припаркованный около тротуара, стоял закрытый автофургон «газель». Среди многих машин, находившихся рядом и в отдалении, я почему-то обратил внимание именно на него. Проходя мимо, я внимательно посмотрел на шофёра – тот тоже не спускал с меня своих глаз. На секунду я даже остановился, нагло разглядывая водителя, но тот вдруг смущённо отвернулся и стал с наигранным равнодушием смотреть куда-то в сторону. Я медленно пошёл дальше. Без сомнения, за мной следили… Полуянов! Я выведу их на Полуянова, пронеслось у меня в голове. Я прошёл мимо машины и опять остановился, пытаясь решить, что делать дальше: идти на встречу или повернуть обратно. Вдруг где-то за спиной щёлкнула и резко открылась дверь фургона. Я повернулся. Передо мной стоял Сарычев.