Memento Finis: Демон Храма

– А что из себя контора представляет? – заинтересованно спросил Сарычев.

– Да ничего, кажется, особенного. Отстойник для работников спецслужб. За хорошие деньги добывают информацию и выполняют другие деликатные задачи.

– А отец Бартли? – поинтересовался майор.

– И про него знаете, – пробурчал Рыбаков. – Загадочный персонаж. Был командиром Красной Армии, перешёл на сторону немцев и сразу попал на работу в идеологическое VII управление РСХА, потом работал над специальным проектом «Мани» под эгидой «Аненербе».

– «Аненербе»? – удивился Сарычев. – Что это такое?

– «Аненербе» (Наследие предков) – специальная научно-исследовательская организация СС. Появившись как частная инициатива некоего лингвиста, мистика и оккультиста Германа Вирта, «Аненербе» со временем по распоряжению Гиммлера стало исследовательской организацией СС, объединившей под своим именем десятки институтов и программ.

– Что представлял собой проект «Мани»?

– В том-то и загвоздка, что никто не знает этого… Все документы по нему исчезли или были уничтожены, никого из тех, кто был задействован в проекте, кроме Леонида Барташевича, мы не знаем. Да и о наличии проекта советские спецслужбы узнали случайно. Изучали имевшиеся архивы РСХА и нашли единственную запись о том, что Барташевич был заместителем руководителя этого проекта. Руководителем проекта значился некий профессор, доктор философии Фридрих Мейер, тоже достаточно таинственная личность – нашими работниками не было найдено никаких фотографий и никаких других упоминаний об этом человеке. Вот и все документальные данные. Никто из немногочисленных работников «Аненербе», попавших в руки советской контрразведки, ничего о проекте не знал. Все, кто мог что-либо пояснить по этому вопросу, оказались на Западе, включая Барташевича.

– Что означает слово «мани»?

– Проблема в том, что даже этого мы не знаем.

Майор удивлённо присвистнул:

– Если подытожить, то получается, что бывший красный командир после перехода на сторону немцев стал заместителем руководителя абсолютно секретного проекта, цели, задачи и даже название которого остаются по прошествии стольких лет для нас полной тайной. Удивительно… Появляется закономерный вопрос: не слишком ли стремительная карьера для обыкновенного предателя? – недоверчиво заметил Сарычев.

Рыбаков согласно кивнул:

– То-то и оно. Это, действительно, казалось подозрительным. Было даже предположение (правда, ничем не подкреплённое), что Барташевич был завербован немецкой разведкой ещё до войны.

– Даже так? – удивился майор.

– Видишь ли, командиром полка Барташевич стал незадолго до войны, а до этого он работал в НКВД и попал в военные, так сказать, по партийной путёвке для укрепления реально поредевших в годы репрессий армейских кадров.

– И как это объясняет подозрение о том, что он был завербован немецкой разведкой?

– Понимаешь, работая в НКВД, он в своё время приложил руку к делу Тухачевского и был там не последним исполнителем… А тебе наверняка известно, что дело Тухачевского во многом было запущено благодаря дезинформации, которую немцы подбросили нашим. Та ещё история была!

Сарычев покачал головой.

– А ты-то откуда всё это знаешь? – спросил он дядю.

Тот махнул рукой:

– Да, по делу Зимина пришлось в своё время копать информацию на Бартли, вот и осталось в памяти у меня его досье… – Рыбаков откинулся на спинку скамейки и вытянул свои худые ноги. – Ладно, я ответил на твои вопросы. А теперь ты расскажи мне всё, что с вами произошло, да пообстоятельнее.

Сарычев, ничего не скрывая, подробно рассказал о своём, моём, а точнее уже сказать, нашем деле, начав с появления у Пахомова информации о прибытии мятежного историка в Москву и закончив удачным возвращением письма Ногаре в мои руки. Рыбаков внимательно выслушал рассказ майора, по ходу его не проронив ни слова, а по окончании некоторое время сидел молча, опершись руками на зонтик и замерев в раздумье.

– Да-а, красавцы, – протянул Рыбаков, – попали вы в переплёт. А я-то думаю, что это Костя Пахомов вдруг вспомнил обо мне, старике. Звонил вчера, приглашал на встречу ветеранов, интересовался, как часто племянник меня навещает, не забывает ли родственника… Лиса рыжая. Ни полслова о том, что ты в розыске.

– Что посоветуешь? – грустно спросил Сарычев.

– По-хорошему вам, ребята, надо найти зеленоглазого чёрта Полуянова. Всё в него упирается. Но если это невозможно или занимает много времени, надо выходить на Пахомова. Я так понимаю, что подстава не без его помощи была организована. Пусть переводит стрелки на Мишу – всё равно уже материал отработанный, – а вы ему за это письмецо. И лучше подстраховаться – получить не просто заверения, а конкретные доказательства того, что против Мишки дело заведено. Переговоры стоит зафиксировать, лично не встречаться, тихо отсидеться в укромном месте до финала. Как дело дойдёт до конкретики, сообщите, позвоню и генералу, и ещё кое-кому. Топить Костю не стоит, но показать, что и на него управа найдётся, надо.

– А может, с Бартли пообщаться?.. – Сарычев, как не уверенный в своём решении ученик, вопросительно посмотрел на Рыбакова, своего опытного и рассудительного учителя.

– Забудь, – решительно отрезал тот. – Вести переговоры надо с тем, кто может повлиять на твою судьбу и кто боится здесь что-то потерять. Прыгнешь через голову Пахомова и сразу проиграешь. Бартли, как появился, так и исчезнет, его словам грош цена. Ему главное – своё получить, отработать заказ, а что там завтра здесь будет, его не интересует. Мало того, что продаст, не задумываясь, так наши ещё вам этот финт припомнят. Сунетесь к Бартли – и можете на себе крест ставить.

Полковник посмотрел на часы, давая понять, что аудиенция закончена. Намёк был понят. Мы с Сарычевым встали, собираясь уходить.

– А ты, зять, – вдруг обратился Рыбаков ко мне, беспардонно намекая на мои особые отношения с семьёй Полуяновых, – подумай хорошенько. Думаю, не развлечения ради Полуянов с тобой встречался. Ты ему зачем-то нужен, недаром он на будущую встречу намекал. Возможно, и ключик к пониманию этого тебе какой-нибудь оставил… Поразмышляй об этом.

И на прощание старик ещё раз оценивающе окинул меня своим мутным, подозрительным взглядом. У меня сложилось стойкое впечатление, что я ему сильно не понравился.

Глава 16

Человек верит в иллюзию и живёт в ней. Такая разная и красивая, она сопровождает человека, указывает ему путь, требует от него жертв, задаёт некий алгоритм его деятельности, подменяет собой абсолютно понятную и потому неестественно простую реальность. Иллюзия любви, иллюзия справедливости, иллюзия демократии, иллюзия равноправия, иллюзия тайны. Кругом одно – иллюзия, которая превращается в ещё большую реальность, чем сама реальность, творит её, направляет, заставляет дышать и жить. Маленькая иллюзия и великая иллюзия, иллюзия добра и иллюзия зла, иллюзия жизни и иллюзия смерти. А есть ли что-нибудь кроме иллюзий? Глупый вопрос. Конечно, есть. Но это так скучно и неинтересно. Когда у тебя нет иллюзии, разве имеет смысл твоё существование? Существование вне, помимо и без иллюзий есть существование муравья, которого случайным образом, не замечая этого и даже не сознавая, давит божественный палец, инструмент господства над бессмысленным существованием. Спросите, почему гибнет муравей? Вопрос не должен иметь ответа и, следовательно, не может быть задан. Потому… Человечество не должно и не хочет довольствоваться этим неподражаемым «потому», ему нужна иллюзия, нужны причина и цель, нужны начало и конец, нужна тайна, объясняющая это и отвечающая на вопрос «почему».

Полуянов был продавцом иллюзии тайны и, безусловно, имел успех на этом странном рынке. Окунувшись в мистику тайны, он восстанавливает связи и отношения, которых не было, и продаёт этот товар тем, кто хочет получить с него вполне реальную выгоду. Только покупатели в случае с Полуяновым оказались более опасными и настырными, чем обычно. Этого, вероятно, продавец не учёл. Письмо Ногаре – фальшивка. Также фальшивка, а может, просто шутка, и письмо прадеда Полуянова некоему барону П., странному адресату, связывающему времена и поколения, а скорее всего, являющемуся шутливой мистификацией, указывающей на искусственный характер тайны. Если всё это есть игра в иллюзию, и природа её лежит на поверхности разумного объяснения и объясняется лишь человеческой тягой к необычному, откуда такое упорство в достижении миража у здравомыслящих людей, которые ради этого идут на всё? Иллюзия овладела умами, стала движущей силой реальности? Что ж, не первый и не последний раз. Но как обидно, зная пустоту идеи, получать из-за неё удары судьбы… А может быть, всё не так, и Полуянов не просто банальный, хоть и талантливый, мистификатор, а тот единственный из многих ищущих, которому удалось стать обладателем ключика к разгадке старой тайны тамплиеров?..

Утром следующего после встречи с Рыбаковым дня Сарычев уехал в Москву. Он хотел созвониться с генералом Пахомовым. Наступал решительный момент, и от условий возможных договорённостей майора и генерала зависела моя судьба.

Бурят, развалившись в кресле и держа в руках пульт, смотрел в телевизор, где бесконечный отупляющий ряд рекламы сменял один сюжет за другим. Я тоже, расположившись на диване, глядел в чёрный ящик, но не видел ничего, кроме бесполезных цветных картинок, которые с бессмысленной очередностью калейдоскопа проносились у меня перед глазами, не оставляя по себе никакой памяти. Мы молчали и ждали. Бурят – безучастно и спокойно, я – с еле скрываемым волнением и внутренним напряжением. Наконец, я устал молчать, я не мог больше думать, подозревать и бояться, периодически поднося руку к карману рубашки, в котором у меня лежал конверт с письмами.

– Сарычев должен скоро приехать, – попытался нарушить я молчание.

Бурят даже не посмотрел в мою сторону, мои слова бесследно растворились в звуках телевизора, как будто их и не было.

– Всё скоро закончится, – сказал я, стараясь успокоить себя и вызвать на разговор однополчанина майора.

Бурят внимательно посмотрел на меня через свои узкие щёлки глаз, но ничего не ответил, обратно повернувшись к телевизору.

– А ты давно знаешь Сарычева? – Я уже не мог слушать это забитое телевизионным шумом молчание, пытаясь мыслями находиться где-то там далеко, там, где возможно решается моя судьба, которая благодаря странному стечению обстоятельств была отдана на откуп ловцам тайны.

– Давно, – коротко ответил Бурят; его лицо было непроницаемо.

– Зачем тебе всё это? Зачем ты помогаешь Сарычеву? – не унимался я, чувствуя, что беспокойство ожидания охватывает меня всё сильнее и сильнее.

– Он хороший человек, – произнёс Бурят. – И я ему обязан. – И потом заметил, как будто видя все мои страхи: – Не бойся, он не сдаст тебя. Он не может предать – этого он себе не позволит даже под страхом смерти.

На мгновение мне почему-то стало стыдно. Я отвёл свой взгляд – Бурят чувствовал моё волнение, он серьёзно, о чём-то раздумывая, посмотрел на меня.

– Сарычев – настоящий мужик. Однажды он спас мне жизнь и стал другом, ― сказал Бурят. ― И теперь я с ним до конца… Ты знаешь что-нибудь выше дружбы и долга?

Слова Бурята прозвучали так просто и одновременно так искренне, что я не смог ничего ответить. Я промолчал, прикусив губу.

Сарычев появился во второй половине дня, сосредоточенный и решительный.

– Сегодня в семь у нас встреча, – объявил он сразу, как вошёл. – Пахомов принял мои условия. – Сарычев посмотрел на меня. – Условия договорённости таковы. Ты будешь свободен. С меня снимут все обвинения, и я вернусь в контору. Пахомов получит письмо Ногаре.

– Вы верите ему? – спросил я.

– Нам ничего не остаётся. Мы не можем всю жизнь скрываться. Они всё равно нас найдут рано или поздно. – Майор налил и выпил стакан воды. – Тем более, я успел проверить, как Пахомов начал выполнять наши условия. Мне достоверно стало известно, что Миша арестован, ему предъявлены обвинения в убийстве Алексея. Процесс пошёл, как говорил один известный деятель.

– Значит, Бартли всё-таки получит то, за чем он приехал в Москву?

Сарычев неуверенно покачал головой:

– Всё не так просто… Возможно, у Пахомова свои планы на этот счёт.

– Он знает больше нас об этой истории?

В глазах майора я прочитал еле скрываемую досаду.

– Мне всё равно, что он может знать, – резко ответил он и решительно добавил: – Эта история должна закончиться.

– А как же Полуянов?.. – Мой голос дрогнул. – А Карина?

Сарычев, не отвечая, медленно достал из кармана пачку с сигаретами, аккуратно вытащил одну и закурил. Он отвернулся к окну.

– Эта история должна закончиться, – повторил Сарычев. – Руслан, я хочу спасти нас, понимаешь?

– Что же будет с Полуяновым и Кариной?

Я был растерян, чувство беспомощности охватило меня. До последнего момента я был уверен, что Сарычев не может остановиться на полпути, он должен был сделать всё, чтобы найти Полуянова и его дочь. Но, видимо, что-то изменилось… С передачей письма Пахомову неприятная история могла благополучно закончиться, но только не для Полуянова с Кариной и, следовательно, для меня. Я не мог допустить даже мысли о том, что мне надо отказаться от Карины для своего спасения.

Сарычев нервно смял сигарету и повернулся лицом ко мне:

– Парень, ты что, не понимаешь, что происходит?! – Глаза майора зло блестели. – У нас есть единственный шанс без потерь вылезти из этой передряги. Если мы отдадим письмо, Пахомов нас не тронет – я позаботился об этом. Но если мы пойдём против него, нас раздавят!

– А как же Алексей? Вы простите им его смерть? – не отступал я.

Сарычев раскрошил в пепельнице и вторую сигарету, успев едва прикурить её.

– Его уже не вернёшь. – В голосе майора я услышал суровые металлические нотки злого разочарования. – Надо жить дальше… А у Полуянова есть только один выход – исчезнуть. Он должен скрыться, и как можно быстрее. За него взялись очень серьёзно и теперь уже не отпустят.

Я опять оставался один. Я терял своего единственного союзника. Но в чём я мог упрекнуть Сарычева? Он вытащил меня из лап Бартли, он смог восстановить статус-кво с Пахомовым, он дал мне шанс. Было бы наивно предполагать, что он пойдёт до конца, руководствуясь непонятными иллюзорными идеями, искусственность которых становится всё более очевидна. Ради чего ему жертвовать своей жизнью, принимая неминуемый удар на себя? Ради далёких и нереальных фантазий историка, которые имеют под собой ничтожно малое количество реальных оснований и скрывают в себе огромное количество опасностей? Кто для него Полуянов? Беглый агент, авантюрист, который с необходимостью должен понести наказание. Кто для него Карина? Бессмысленная, глупая жертва, которая сама сделала свой печальный выбор, тем самым исковеркав свою судьбу. Почему майор с неизбежностью должен поставить на себе крест, спасая незнакомых ему людей, запутавшихся в паутине своих лживых представлений? Я, в общем-то, понимал Сарычева и не хотел осуждать его. Я был ему даже благодарен, но с обречённостью сделавшего свой выбор человека хотел увлечь на опасный путь и своего товарища, используя для этого свой единственный и последний аргумент.

– Я не отдам вам письмо, – тихо сказал я.

Сарычев крепко сжал зубы и уставился на меня прямым, жёстким и то же время недоумённым взглядом. Мне показалось, он был обижен и откровенно удивлён моим ответом.

– Это не оно, – предупредил я реакцию майора, вынув из кармана рубашки сложенный вдвое пустой конверт.

– Где письмо? – глухо спросил Сарычев.

– Не здесь, – ответил я.

– Он выходил из квартиры? – бросил майор в сторону Бурята.

Тот молчаливо кивнул, вспомнив, как я сразу после отъезда Сарычева выходил на пять минут за дверь купить в ближайшей палатке так сильно вдруг понадобившийся мне томатный сок.

– Это не смешно, Руслан, – смотря мне прямо в глаза, почти по слогам грозно проговорил Сарычев.

Майор понял, что я не шучу. Я видел, как Сарычев закипал от злости. Он непроизвольно сжал кулаки и вот-вот готов был взорваться как паровой котёл, давление в котором явно превысило норму. Я виновато опустил голову, пытаясь хоть как-то отвести вспышку гнева и внутренне осознавая, что поступил несправедливо по отношению к майору. Но что мне оставалось делать? Я должен был найти Полуянова прежде, чем это сделают Пахомов или Бартли. И мне была необходима помощь Сарычева и его верного Бурята.

Существовало несколько вариантов дальнейшего развития ситуации. Сарычев мог устроить поиски письма и найти его – логично было предположить, что я не успел далеко его унести. Тут, в принципе, можно было и надавить на меня – не железный, могу и сломаться. Другой вариант – обменять меня вместо письма на гарантии безопасности и спокойствия. Что ж, условия немного нарушены, но принцип обмена соблюдён. И третий вариант, самый безумный и опасный, – попытаться найти вместе со мной Полуянова, нарушив тем самым договорённости с Пахомовым. Что сейчас выберет Сарычев, я не знал, но на всякий случай виновато заметил:

– Я, кажется, знаю, как можно найти Полуянова.

– Это не может ничего изменить, – еле сдерживаясь от взрыва и сверля меня своим взглядом, сухо сказал Сарычев. – Отдай письмо, по-хорошему прошу.

– Я не могу… Я должен спасти Карину.

Сарычев хотел что-то сказать, но тут неожиданно громко зазвонил телефон. Мы все втроём с опаской посмотрели на старый треснутый аппарат с диском, стоявший на тумбочке около дивана. Бурят осторожно взял трубку и, сказав неуверенно «да», молча протянул её потом Сарычеву. Тот взял телефонную трубку, внимательно выслушал неизвестного собеседника. Его недоверчиво-изумлённое восклицание «ты уверен в этом?!» крайне заинтриговало меня. Разговор был коротким. Когда Сарычев опустил трубку, казалось, на мгновение он забыл обо всём, погружённый в свои размышления. Он был явно озадачен и поражён услышанной новостью. Отойдя к окну, он встал у подоконника и задумчиво почесал подбородок.

– Это был мой дядя… – наконец сказал он. – Я дал вчера ему наш телефон на квартире… На всякий случай.

Мы с Бурятом замерли в ожидании.

– Он узнал о нашей встрече с Пахомовым и предупреждает, чтобы мы были осторожны… – сказал Сарычев. – Он не знает наверняка, но боится, что нас там ждёт засада, – добавил он, не скрывая своего разочарования, и по обыкновению, когда силился что-то мысленно оценить, сдвинул брови домиком.

Меня не удивил тот факт, что всегда осторожный Сарычев вдруг настолько проникся доверием к своему дяде, что оставил ему номер телефона в нашем укрытии. Меня уже не интересовало, откуда тот узнал о готовящейся встрече Сарычева с Пахомовым и передаче последнему письма Ногаре. Меня даже не поразило то, что старый полковник стал вдруг подозревать о готовящейся на нас засаде. Я не хотел думать о том, насколько обоснованны были предположения и верна информация заслуженного пенсионера. Я знал, что в этот самый момент у меня появился шанс изменить ситуацию в свою пользу. И я должен был использовать вновь открывшиеся обстоятельства, чтобы взять инициативу в свои руки.

– Этого следовало ожидать, – заметил я с видом человека, который предвидел подобное развитие ситуации и пытался предупредить его. – Они попытаются убрать нас и получить письмо. Нам нельзя отдавать им документ. Этим мы подпишем себе приговор.

Сарычев ещё раз внимательно посмотрел на меня. Его взгляд был уже не такой откровенно возмущённый и злой, как несколько минут назад. Он молча прошёлся по комнате, задумчиво поглаживая свой подбородок. Бурят беспристрастно наблюдал за своим командиром. Я с волнением ждал его решения. После такой долгой, погружённой в полную тишину, минуты неопределённости Сарычев остановился и оглядел нас.

– Сейчас собираемся и меняем квартиру – наш номер может быть уже засвечен. Вечером идём на встречу, но… без письма. Я принял решение не отдавать его ни Бартли, ни Пахомову, пока сам не узнаю, в чём состоит его секрет, – заявил майор и повернулся ко мне. – Веришь?

Я нерешительно кивнул.

– Так где ты его всё-таки спрятал? – В примирительном, мягком тоне вопроса Сарычева я услышал особые нотки любопытствующего интереса.

За то недолгое время, которое я знал майора, у меня не было оснований не доверять его слову. Впрочем, если я хотел получить Сарычева в ряды надёжных союзников, я, со своей стороны, должен был показать добрую волю. Немного помявшись для формы, я вытащил из заднего кармана брюк листки бумаги. Сарычев усмехнулся и вполне дружелюбно, но с еле скрываемой досадой на то, что дал себя обмануть, проговорил:

– Какая наглость… – и опять оставил бумаги мне на хранение.

Мы покинули Химки, быстро погрузились в «десятку» и переехали на новую квартиру, расположенную недалеко от метро «Водный Стадион». Сарычев был максимально осторожен и безупречно строг в вопросах безопасности и конспирации.

С самого начала, когда у Сарычева возникли проблемы, у него хватило ума и мужества правильно оценить обстановку и не броситься на поклон к Пахомову доказывать свою невиновность. Майор сразу осознал, что стал той запланированной жертвой, принесение которой должно было стать основой объединения интересов Бартли и Пахомова. От быстроты и чёткости действий в сложившейся ситуации зависела его судьба. Узнав о том, что его обвинили в убийстве, Сарычев не только смог быстро исчезнуть из поля зрения своих коллег, но и организовал для себя несколько убежищ, а также мобилизовал верных себе помощников. У Сарычева не было жены и детей – шантажировать его было некем, он прекрасно знал особенности оперативной розыскной работы, мог предугадать и предупредить шаги своих преследователей, у него, вероятно, были некие возможности организовать себе новые документы – это максимально снижало шанс его быстрого обнаружения. Надо было признать, что майор был очень крепким орешком для тех, кто уготовил ему в своих планах роль жертвы. Сарычев прекрасно осознавал тот факт, что только активное вмешательство в конфликт могло изменить сложившуюся ситуацию в его пользу. Именно для этого он освободил меня и заполучил заветное письмо Ногаре. Он всё сделал точно и правильно, как ему казалось. Сейчас преимущество во многом было на его стороне, и потому он с трудом мог поверить в то, что его противники предпочли миру войну. Неужели трофей был настолько дорог, что Пахомов, презрев опасность разоблачения, не решился разорвать свой договор с Бартли? Или Бартли есть лишь временный союзник в этом деле, а главная цель – это не материальные блага, которые мог посулить американец, а нечто иное, может быть, сам перстень Соломона? После всего, что стало известно, можно было предложить самые разные объяснения поведения генерала. Но развеять все сомнения мог только один человек – Полуянов!

Очередная наша квартира-укрытие была на редкость схожа с той, которою мы только что покинули. Сидя на потёртом диване, брат которого остался в Химках, я внимательно наблюдал за Сарычевым, когда тот сосредоточенно мерил своими шагами площадь нашего нового убежища, периодически поглядывая на часы. Время встречи неумолимо приближалось, а он, чувствовалось, так и не был до конца уверен в необходимости нашего появления на ней. Он хотел быть до конца честен в этой игре и всё-таки надеялся, что Пахомов не решится разорвать договорённости. Наконец он вытащил из сумки проспект с подробной картой Москвы, положил её на стол и подозвал к себе нас с Бурятом.

– Встреча пройдёт здесь, – сказал он и ткнул пальцем на раскрытой странице в схематическое изображение каких-то улиц и зданий. – Пересечение проспекта Маршала Жукова и улицы Народного Ополчения. Весьма удобное место. Широкий перекрёсток нескольких улиц, небольшой сквер, достаточно открытое место и много направлений для отступления, если что пойдёт не так. Вряд ли Пахомов сможет перекрыть все пути отхода из сквера – это будет небольшой гарантией для меня.

– Для вас? – удивлённо спросил я.

– Я пойду один, – пояснил Сарычев.

– Но… – Я хотел возразить.

– Это не обсуждается, – отрезал майор. – Так безопаснее. У меня одного намного больше шансов уйти, чем у нас троих. Вы подстрахуете меня. – Сарычев ещё раз показал на карту. – Встреча должна пройти около памятника Народным Ополченцам в семь часов вечера. Пахомов должен быть один, но вероятнее всего он расставит в округе своих людей. Нам необходимо быть на месте примерно за час. Я доеду на троллейбусе со стороны Нижних Мневников, вы – на машине через Хорошёвское шоссе и проспект Маршала Жукова. Не доезжая перекрёстка, вы свернёте во двор дома номер двадцать по улице Народного Ополчения, развернётесь там и остановитесь. – Сарычев посмотрел на Бурята, тот кивнул. – Если всё пройдёт нормально, я уеду на троллейбусе в сторону метро «Октябрьское Поле», вы через проспект Маршала Жукова, улицу генерала Глаголева, – палец майора медленно пополз по карте, показывая маршрут, – улицу Берзарина двигаетесь в сторону «Октябрьского Поля» и подбираете меня вот здесь на перекрёстке с этой стороны. – Палец майора остановился. – Тормознёте, если правая рука у меня будет в кармане брюк – это будет значить, что слежки нет, если же она будет свободна, едете на квартиру и там ждёте меня.