скачать книгу бесплатно
– А ты что зеваешь? Показывай, что в мешке.
В груди, в ушах, в голове Джавада застучало. С каждой минутой эти стуки становились чаще и сильнее. Закрыв глаза, он старался не шевелиться и громче сопеть.
Луч карманного фонаря ударил в лицо.
– Эй ты, парень! – Кто-то дёрнул его за ступню.
Подтянув ногу, Джавад издал невнятное мычание, словно сквозь сон, и продолжал посапывать.
– Чей мальчишка?
– Не знаем, татарчонок, видать, – сказал кто-то из пассажиров.
– Проверить бы надо, что за тюки под ним…
Услышав эти слова, Джавад похолодел от страха. В уме он повторял слова: «Не знаю, эта не моя. Один дядя положил, мой вот хурджин».
– Оставь, – сказал второй голос, – что он может везти, шмотки какие-нибудь.
– Чёрт с ним, пусть спит.
Люди в форме открыли соседнее купе. Джавада бросило в жар…
Наконец Кубань. У вокзала станицы Уманской поезд стоит несколько минут. Сошли быстро, один из пассажиров помог снять вещи. Наняли подводу, отыскали дом, где жил двоюродный брат Дауд с женой и двумя детьми. Дауд в станице Уманской портняжил давно. Здесь у него была пошивочная мастерская, где шил он черкески, брюки галифе, папахи. Привозил с гор для продажи андийские бурки, до которых кубанские казаки были большие охотники.
Дауд очень обрадовался приезду родственников. Но когда узнал, что Манаф везёт оружие в горы, забеспокоился.
– Напрасно с этим делом связался, у нас неспокойно, власть каждый день меняется, ложимся спать, и не знаем, каких правителей Бог пошлёт завтра, обыски – каждый божий день.
– Потому и надо убираться поскорее отсюда, – сказал Манаф и спросил: – Моё письмо получил?
– Да. Можно сказать, мы готовы в путь.
В тот же день Манаф отправился на станцию. Ему удалось договориться с начальником, который обещал за определённую сумму предоставить товарный вагон. На другой день к вечеру погрузились с семьёй, со скарбом… Начальник сам запер вагон на огромный замок, ключ бросил в маленькое оконце пассажирам.
Путь, который можно было преодолеть за двое суток, тянулся неделю. Вагон то отцепляли, загоняя в тупик, то прицепляли опять к какому-нибудь товарняку, простаивали ночь, а то и сутки.
Но вот проехали Грозный, Гудермес. На душе полегчало, когда миновали полустанки Хасавюрт, Чирюрт. Ещё одну ночь простояли в Шамхале, и наконец поезд благополучно прибыл в Темир-Хан-Шуру.
Глава вторая
Темир-Хан-Шура – захолустный губернский городок в Дагестане. Расположен среди отлогих возвышенностей в котловине. На северо-западе, у края обрывистых нагорий, над речушкой Шура-Озень стоят красные кирпичные здания – северные казармы. Рядом белый одноэтажный дом с колоннами у парадного подъезда – резиденция губернатора. Ряд казарменных зданий высится на юго-восточных плоскогорьях. На полпути от тех и других казарм, утопая в зелени акаций, раскинулся городок. Разделённые узкими улочками, тесно лепятся друг к другу кирпичные дома под железной кровлей, саманные домики. На южной окраине глинобитные домишки с плоскими крышами.
Центральная улица – Аргутинская. Начинаясь от губернаторского дома, она тянется чуть ли не до южных казарм. В центре города улица образует площадь, посредине которой высится церковь. В районе площади и на Аргутинской находятся дома местной знати, административные учреждения, реальное училище, театр.
На восточной окраине города расположен вокзал. Отсюда берёт начало Вокзальная улица, что тянется до Церковной площади. Первая улица, пересекающая Вокзальную, – Дербентская. Здесь расположены постоялые дворы, небольшие домишки, жестяные, лудильные, шорные мастерские. Тут же недалеко Базарная площадь с длинными рядами мелких лавчонок и огромным, мрачным зданием пассажа, складские помещения, чайные, духанчики. Лавчонки кустарей-ремесленников тянутся и на прилегающих к базару улочках.
От города радиально расходятся крупные и мелкие дороги в разные стороны. В базарные дни по дорогам и тропам пешие, верхом и на скрипучих арбах спешат на базар толпы разноплемённого люда из окрестных и дальних аулов.
Оставив в вагоне семью и Джавада, Манаф и Дауд отправились в город подыскивать квартиру. Очутившись на знакомой Дербентской улице, Манаф решил заглянуть в первую попавшуюся жестяную мастерскую. Каково было его изумление и радость, когда он увидел старых друзей – Гаджи-Магому с Абдуллой. Они тоже были не менее обрадованы. Когда Манаф сообщил Гаджи-Магоме о смерти отца, старик, сложив ладони у лица, прочёл заупокойную молитву.
Невзирая ни на какие просьбы и уговоры, старый жестянщик не отпустил гостей. Пока он угощал кунаков чаем, Абдулла обегал соседние постоялые дворы и домовладельцев. Скоро он вернулся и сообщил, что недалеко, в доме лакца Сулеймана-Хаджи, на втором этаже сдаются две комнаты.
Гаджи-Магома сам повёл кунаков в мануфактурную лавку, где чаще всего бывал хозяин дома. Сулейман-Хаджи оказался на месте. Он отдавал какие-то распоряжения приказчику. Когда вошли посетители, хозяин повернулся к ним. Это был высокий, ещё не старый человек, в тёмной одежде, в чёрной папахе, повязанной белой чалмой. Он сухо ответил на приветствие вошедших. Манафа поразило белое, каменное лицо с тёмными, как глубокий омут, холодными глазами. Тонкие губы с плотно стиснутыми зубами окаймляли выкрашенные хной жёсткие усы и бородка. Сурово сдвинутые чёрные брови сходились у переносицы.
С каким-то тупым самодовольством цедил он сквозь зубы скупые слова. Прежде чем вести в дом, Сулейман-Хаджи с ног до головы измерил критическим взглядом квартиросъёмщиков, спросил о численности семьи, возрасте детей и лишь после этого повёл показывать квартиру.
Дом Сулеймана-Хаджи занимал чуть ли не полквартала. Это было двухэтажное кирпичное здание. Двадцать больших комнат на втором этаже, пятнадцать на первом, не считая подсобных помещений и лавок. Большая застеклённая веранда квадратом охватывала небольшой мощённый крупными каменными плитами двор. Хозяин с семьёй и состоятельные квартиросъёмщики занимали комнаты на втором этаже.
В помещениях первого этажа ютились бедные, многодетные семьи татов. Домом управляла властолюбивая старуха – мать хозяина Хаджи-Катун. На зов сына она вышла в чёрной кашемировой шали, сверх которой вокруг головы была обвязана белая материя, – знак паломничества к святыням ислама в Мекку. Из большой связки ключей, висевших на поясе, выбрала нужный, отвязала, отперла дверь. Как удивительно похожи мать и сын, подумал Манаф. Старуха первая перешагнула через порог и стала с видом человека, знающего цену своим владениям. Просторные комнаты, высокие потолки, большие окна понравились Дауду.
– Я согласен, – сказал он и протянул хозяину авансом требуемую квартплату. Сын передал деньги матери.
Когда они ушли, Манаф сказал:
– Эта старуха не Хаджи-Катун, а Шайтан-ханум, а сын её настоящий Аглархан.
Гаджи-Магома с сыном помогли Дауду перевезти семью. Тюки Манафа сложили у себя. Устроив семью, Дауд решил с Манафом и Джавадом съездить в родной аул и вернуться через неделю.
Помещение для пошивочной мастерской Дауд подобрал в лавочном ряду, на улице Вокзальной, напротив своей квартиры.
Гаджи-Магома предложил Манафу использовать часть просторного помещения своей мастерской под лудильную и в том же доме, где жил сам, нанял комнату для Манафа. Джавад думал, что и на его родине с установлением народной власти наступит мир. Земли, пастбища отберут, раздадут бедным людям поровну, и не нужно будет его старшему брату скрытно заниматься рискованными делами. Но в первый же день приезда он был огорчён хабарами Гаджи-Магомы. Они были неутешительные.
– Неспокойно у нас, – рассказывал старый рабочий, – местные богатеи не хотят слышать о советской власти. Не отдадут подобру свои владения, не уступят власть. «Мы не должны быть подвластны каким бы то ни было правителям и законам страны неверных. Мы мусульмане, для нас пророком утверждены законы шариата», – говорят они. После отречения царя возникли милли-комитеты, которые решили взять на учёт земли, леса, зимние пастбища и сдавать их в аренду нуждающимся, сократив права владельцев. А те, что идут против шариата, требуют насильственным путём передавать всё богатство народу, отобрав его у владельцев. Вот уже скоро год, как продолжаются споры между сторонниками народной власти и шариатистами. Одни и другие устраивают сборища людей, проповедуют свои убеждения, призывая идти по пути, избранному согласно пониманию цели.
– Отец, а тебе известны имена тех, кто призывает к народовластию? – спросил как-то Манаф.
– Много их, и мусульман, и русских. Своих знаю поимённо и с какого племени, рода могу сказать. Вижу часто, типография рядом, одни заходят, другие там работают.
– А кто же главный среди них?
– Не поймёшь, вроде по-своему каждый главен и учён, а там Аллах их знает.
– А ты, отец мой, кого больше знаешь?
– Махача знаю, аварец он, сын Дахада из Унцукуля.
– Учёный?
– Да, в России учился строить железные дороги. В царском городе жил, там женился на внучке Шамиля, что от Магомеда-Шафи рождена.
– А что он делает сейчас в Шуре?
– Заводик у него здесь маленький, кинжалы изготовляют, но последнее время забросил его. Занимается формированием революционных отрядов.
– Молодой?
– Не стар, умён и храбр.
– Ещё кого знаешь?
– Уллубия знаю, местный кумык из Уллу-Бойнака. Говорят, он здесь окончил реальное училище, после учился в русском городе, хотел стать законоведом. Учёбу не закончил. Есть и твой земляк – Саидов, их несколько братьев. Старший, Бадави, в канцелярии туринского генерал-губернатора служил, а младший, Гарун, сначала здесь в русской школе учился, позже в Россию уехал. Сюда вернулся недавно. Здесь в типографии работает, газету выпускает – «Илчи». Призывает народ к захвату казённых и частных земель, обвиняет шариатистов в избрании неверного пути. Непонятно получается – два брата от одной матери, от одного отца – один сторонник господства имущих, другой за равенство и свободу всех людей выступает.
Многое узнали Манаф и Джавад в первый вечер приезда в Шуру. Старый жестянщик оказался в курсе всех событий, происходящих в городе. Безграмотный рабочий рассуждал о политике, высказывал свои мнения как убеждённый сторонник народной власти.
…Сразу же по возвращении из аула Манаф пошёл в типографию, познакомился с Гаруном Саидовым. Черноглазый, жизнерадостный, как сама молодость, Гарун пришёлся по душе Манафу.
Менее приветливо протянул молодому лудильщику руку оказавшийся в кабинете Саид Габиев. Сухощавый, невысокого роста Саид чисто говорил по-русски. Он горячо спорил о чём-то с Гаруном и наконец, хлопнув дверью, ушёл.
– Откуда он? – спросил Манаф у Гаруна.
– Из Кумуха, уздень. Родился в Сибири, учился в Петербурге, там первым начал издавать газету «Заря Дагестана».
– Родился в Сибири?
– Да, родители его вместе с другими горцами, восставшими в семьдесят седьмом году, были высланы из Кумуха. Помнишь песню? – Гарун тихо запел:
Что за пыль там на дороге,
Что за люди там идут?
Провожают их в тревоге,
Мол, погиб Кази-Кумух…
Кончив петь, Гарун задумался, затем сказал:
– Будь с нами, время горячее, опытные люди нужны. Большевистская фракция Порт-Петровского Совдепа по примеру питерцев недавно создала Военно-революционный комитет.
– Кого избрали председателем?
– Уллубия Буйнакского. Слыхал о нём?
– Да, немного.
– Большевик, отличный товарищ. Задача – создание красногвардейских отрядов, национализация фабрик, заводов, рыбных промыслов, конфискация помещичьих земель. Мобилизация сил, сбор средств для покупки оружия, агитация устами убеждённых людей.
– Севастопольские товарищи подарили мне оставленное ранее для хранения оружие. Я привёз его с собой. Часть из личного арсенала я могу выделить для вас.
– О, это будет замечательно. Мы вооружим всех большевиков, газетчиков и служащих типографии.
– Когда можно доставить?
– Друг мой, я сам забегу к тебе, скажу, когда и как это можно сделать.
Декабрьские холода. Серебристый иней покрыл голые ветви акаций. Длинные ночи траурной шалью окутывали притихший город. Короткие серые дни будили грусть.
Проходя как-то по улице, Манаф показал Джаваду угловой дом, полутораэтажный фасад которого обращён на Аргутинскую улицу.
– Дом лакца Абиссинского.
– Почему Абиссинского, это же не мусульманская фамилия?
– Фамилия ему дана по названию далёкой страны, где жил он с отцом, братьями. Говорят, один из родственников достиг там чина министра монетного двора. А этот вернулся на родину, купил здесь дом.
Джавад с любопытством рассматривал большое одноэтажное здание, занимавшее целый квартал. Увидел, как из ближайшего парадного подъезда вышли два молодых человека. Один невысокого роста, в папахе, суконном пальто. Второй светлее и выше ростом, с тонкими чертами лица, в фуражке и студенческой шинели. Первый поздоровался с Манафом.
– Кто он? – спросил Джавад.
– Лакец Саид Габиев, в этом доме живёт.
– Второго не знаешь?
– Знаю, но незнаком с ним.
– Вспомни, на кого он похож? – спросил Джавад.
Глядя вслед уходящим, Манаф ответил:
– Не помню.
– На товарища Олега похож этот русский.
– Он кумык, Уллубием зовут, – пояснил Манаф.
– Кумык? – удивился Джавад.
– Кем он работает, учёный, наверное?
– Да, учёный, важные дела делает.
– Наверное, так.
Саид с Уллубием поднялись к Церковной площади и, свернув налево, направились к Вокзальной улице. Так вот он какой, Уллубий…
Недолго сиживал Манаф и в шуринской мастерской. Как и в Севастополе, он то исчезал, не появляясь весь день, а то и по несколько дней подряд пропадал где-то. За Джавада был спокоен. Гаджи-Магома относился к нему так же, как к собственному сыну Абдулле.
Некоторые члены облисполкома, обеспокоенные переворотом в Петрограде и действиями большевиков в Порт-Петровске, для укрепления своего положения объявили на десятое января 1918 года созыв Третьего съезда дагестанских представителей. За несколько дней до начала съезда стало известно о том, что в Шуру движутся многочисленные отряды чалмоносцев во главе с новоявленным имамом Нажмутдином Гоцинским и шейхом Узуном-Хаджи.
На Дербентской улице, от которой начиналась дорога, ведущая в горы, было оживлённо. Несмотря на зимний холод, мастеровые и лавочники по несколько раз в день бегали к постоялым дворам, подходили к едущим на линейках, в скрипучих двухколёсных арбах, спрашивали, что слышно в горах, зачем идут аскеры Гоцинского в Шуру. Не мог усидеть и Гаджи-Магома в мастерской:
– Эй, курдаш[4 - Курдаш – товарищ.], ты из какого аула?
– Из Верхнего Казанища.
– Тогда проезжай, ты не можешь знать того, что происходит выше Казанища.
– Эй, кунак, счастливого пути, откуда едешь? – спрашивал Гаджи-Магома очередного путника.
– Из Кадара.
– Ты видел Нажмутдина из Гоцо с аскерами?
