скачать книгу бесплатно
– Так вот, живёт он на Нахимовской улице, завтра покажу тебе его дом. Когда потребуется, буду посылать тебя к нему. Но ты не подходи сразу к дому. Иди, заглядывая во дворы, с корзиной за плечами и покрикивай: «Чиним! Паяем!» В определённый час, когда откроешь калитку указанного дома и крикнешь: «Чиним, паяем!», с улицы, из парадной двери выглянет человек в пенсне, спросит тебя: «Мальчик, ты можешь запаять лампу?» Ты ответишь: «Да» – и пойдёшь за ним. Обувь сними у порога. В комнату не входи, оставайся в прихожей. То, что он тебе даст, спрячешь под двойным дном корзины и принесёшь домой. Повторяю, никто не должен об этом знать, даже отец. В противном случае… – Манаф сделал жест, обведя рукой вокруг шеи, что означало вздёрнуть на виселице.
Лудильщик Абакар Чанхиев, как многие малоземельные лакцы, да и другие горцы Дагестана, ещё в годы отрочества стал заниматься отхожим промыслом. Сначала в небольшом городке Темир-Хан-Шуре он открыл лудильную мастерскую. Весной, ко времени полевых работ, он возвращался в родной аул Хуты, чтобы помочь семье. Осенью, после уборки урожая, вновь уходил в город.
Когда его первенцу Манафу исполнилось десять лет, он увёз его из аула для обучения своему ремеслу.
В Шуре, рядом с лудильной мастерской Абакара, работал жестянщик Гаджи-Магома с сыном-подростком, которого звали Абдулла. Это были аварцы из аула Дусрах. Взаимоотношения отцов и сыновей сложились как у добрых соседей.
В этом городке таких мастеровых, как Абакар и Гаджи-Магома, было немало. Поэтому для всех не хватало заказов. Вот и решил Абакар отправиться на заработки в Россию. Кто-то из кунаков посоветовал ему поискать счастья в Севастополе, где всегда бывала нужда в портовых рабочих. Вначале он поехал один, обосновался, а через год увёз туда и сыновей. Здесь, в порту, в доке, имели они постоянную работу. Поселились на Корабельной стороне. Абакар и Манаф работали сдельно, по нарядам производили полуду котлов, кухонной посуды на кораблях всех видов. Они имели доступ и на военные крейсеры.
Поскольку работы постоянной в порту не было, Абакар решил устроиться поближе к севастопольскому базару. На Банной улице снял полуподвальное помещение с выходом на улицу. Разделил его на две половины фанерой. В первой половине устроил лудильную мастерскую, во второй, окнами во двор, – жилую комнату. Вместо вывески выставил на улицу старый медный самовар, привязав его на всякий случай проволокой к дверной ручке. Когда с возрастом Абакар стал прибаливать, то большей частью работал в городской мастерской. Хозяин дома, в котором поселились лудильщики, бывший боцман, был человеком покладистым, добрым. Единственным его недостатком было то, что он изрядно выпивал. Звали его Спиридоном Мартыновичем. После смерти жены жил один. Единственная дочь с зятем и внуком жила в том же доме, но отдельно.
Спиридон Мартынович с уважением относился к тихому, трудолюбивому квартиранту-горцу. Он часто, особенно вечером, заглядывал к нему. В первое время заходил с чекушкой, уговаривая Абакара попробовать водочки. Но Абакар был неумолим:
– Испасибо, Спиридон, испасибо! Мой чай давай. Мусульман шайтан-воду не пиют!
– Эх, старина, не понимаешь ты силы и вкуса этого напитка! Ладно, раздавлю сам.
– Вай, Спиридон, хороший человек, только дурной вода кушаешь, – покачивая головой, сокрушался горец.
Спиридон Мартынович, старый моряк, имел немало царских наград, но ими не хвастался. Мало говорил о себе, зато о нём всё знали соседи, говорили хорошее.
Старый боцман поднимался рано. Натянув фуражку с кокардой, широкоплечий, приземистый, он, кряхтя, направлялся к Малахову кургану. Ещё в годы юности его, задорного юнгу, водили туда в пивное заведение Малахова. А в Крымскую войну, когда героический Севастополь стал насмерть против флотилии трёх держав – французской, английской и турецкой – и весь год успешно отражал атаки врагов, Спиридон Мартынович был среди малаховцев. Этот курган – главное оборонительное сооружение. О его неприступности, отчаянной храбрости защитников даже чужеземцы слагали легенды.
Часто Спиридон Мартынович поднимался на знаменитый курган, особенно когда ушёл в отставку. Взберётся на самую вершину и застынет, как изваянный из бронзы, глядя на изрезанный бухтами город, на море. Только поредевшие белые волосы волнуются под ветром. Долго так стоит, словно в почётном карауле – в честь тех, кто лёг здесь, умножая славу России-матушки. Но постепенно, отяжелённая мыслями, его голова клонится, устало опускаются тяжёлые плечи. Медленно натягивает он фуражку на лоб и не спеша спускается с кургана. Согбенный, с задумчивыми глазами, бредёт Спиридон Мартынович к ближайшему кабаку, садится и пьёт. В долг ему нальёт любой владелец кабака. Если хозяин не возвращался домой к вечеру, Абакар отправлял Манафа на поиски:
– Иди, сын мой, грешно оставлять человека, когда нечистый отнимает у него и волю, и разум.
Манаф знал, где надо искать Спиридона Мартыновича. Иногда волоком притаскивал его домой, укладывал в постель. Утром, протрезвившись, Спиридон Мартынович говорил соседям, показывая на двери мастерской: «Хоть и басурманы, а душа христианская. Я готов их бесплатно держать в доме, а они день в день, как договорились, платят».
В холодные зимние вечера Спиридон Мартынович часто заходил к лудильщикам. Сидя на полу, со скрещенными по-турецки ногами, он предавался воспоминаниям. Горцы с увлечением слушали рассказы старого боцмана – о дальних странствиях, о единоборстве людей с водной стихией, о храбрых сражениях моряков. Манаф был благодарен хозяину не столько за увлекательные хабары, сколько за то, что тот обучил его чтению и письму по-русски. Прежде Манаф умел писать и читать только по-арабски.
– Что такое арабский? Где Аравия, где Кавказ, где ты? Учись русской грамоте, это тебе больше пригодится, – любил повторять старый моряк.
Манаф оказался способным учеником. За «прилежание и успехи» Спиридон Мартынович подарил ему букварь.
Когда началась война, Гаджи-Магома с Абдуллой вернулись в Дагестан. Хотел последовать их примеру и Абакар с сыновьями, но Спиридон Мартынович рассоветовал:
– Зачем тебе ехать в аул? Сам говоришь, земли горсточка, заработать негде. Оставайся, германца не бойся, не отдадим ему Россию! Турок хоть и заглянет на денёк, так он тебе что брат родной.
– Нет, нет, турок не надо, герман не надо, – отвечал, качая головой, Абакар.
– Вот и хорошо. Не надо, значит, не пустим.
С нетерпением ждал Джавадхан ответственного поручения. Наконец в один из воскресных дней Манаф сказал ему:
– После обеда пойдёшь на Нахимовскую.
Джавад продел в ручки корзины кизиловую палку, перекинул её через плечо, вышел из дому. Шёл по Нахимовской не торопясь, заглядывая во дворы, выкрикивая: «Чиним! Паяем!» – и особо не задерживаясь. Подойдя к калитке нужного дома, искоса поглядывая на парадную дверь с улицы, он дважды прокричал: «Чиним! Паяем!»
Дверь распахнулась. Появился человек в пенсне:
– Мальчик, сможешь запаять лампу?
– Да, – ответил Джавад, направляясь к двери.
– Заходи.
Джавад вошёл, не забыв сбросить башмаки у порога. Покрытые масляной краской полы блестели, как начищенный медный таз. Посредине комнаты стоял круглый стол, покрытый белоснежной скатертью. На столе хрустальная чаша с конфетами. Взяв полную горсть конфет, человек в пенсне протянул их мальчику
– Испасиба! Испасиба! Моя не хочет.
– Да что там не хочешь, бери, ешь. – Человек в пенсне, положив конфеты на колени мальчику скрылся за дверью, которая вела во вторую комнату.
Джавадхан, широко раскрыв рот, с удивлением разглядывал ковёр, спущенный со стены на тахту, буфет, за стёклами которого сияла всеми цветами радуги посуда, камин с цветным кафелем. Никогда не приходилось ему видеть такое богатство. Кто он, этот человек? Какие дела у него могут быть с полунищим братом Джавада? Должно быть, это один из севастопольских князей. Не зря ведь предупредил Манаф, что надо снять обувь у порога. С чувством жалости к себе посмотрел он на свою залатанную рубашку и обтрёпанные штаны. Не напрасно, подумал он, на улице шарахаются от него разряженные в шёлк и кружева русские барыни.
Вновь вошёл хозяин. Джавад взял из его рук два бумажных пакета. Вытащив из корзины примус, паяльник, нашатырь, бутылку с кислотой, тряпки, он аккуратно уложил пакеты между двойным дном корзины.
Когда мальчик поднял с пола корзину, человек в пенсне спросил:
– Как тебя зовут?
– Джавадхан.
– Ого, Джавад, да ещё хан.
– Хан нет, Джавад есть, – возразил мальчик.
– Ну как же, и хан есть, и Джавад есть, – стал подшучивать хозяин.
Хитро сощурив глаз, погрозив смуглым пальцем, Джавад ответил:
– Ты сам хан. Тебе дом большой, крепкий, деньга много. – И, помолчав, добавил: – Моя бедный человек.
– Вот тебе, бедный человек, двугривенный на мороженое, – сказал хозяин и протянув монету.
Мальчик стал отказываться:
– Работа нет, деньга не надо.
– Бери, есть работа. – Хозяин дома сунул двугривенный в оттопыренный от конфет карман мальчика.
Подойдя к двери, Джавад обернулся, смущённо спросил:
– Слюшай, как тебя звать?
– Товарищ Олег, – с улыбкой ответил хозяин.
– До свидания, товарищ Олег.
– Желаю успеха, товарищ Джавадхан.
Вечерело… Манаф ожидал брата, стоя у порога мастерской.
– Всё благополучно? – спросил Манаф, увидев Джавада.
– Слава Аллаху, – ответил мальчик.
Войдя вслед за Джавадом в дом, Манаф плотно прикрыл дверь. Мальчик поставил корзину на пол, не спеша вынул из кармана конфеты, сверху положил монету.
– Это тоже он дал. Не брал, отказывался, насильно заставил взять.
– Поблагодарил?
– Конечно. Сказал «большой испасибо». И обувь снял у порога. Всё у него рассмотрел. Наверное, он князь.
– Никакой он не князь, просто инженер, – пояснил Манаф.
– А что значит инженер?
– Не знаю, но что-то подобное учёному человеку.
– Он сказал, что его зовут товарищ Олег.
– А ты что, спрашивал?
– Да, но только после того, как он спросил моё имя и стал шутить, называя меня ханом.
– Ну и говорун же ты. Раздуй лучше угли в горне да принеси горсть муки.
Манаф взял консервную банку, налил в неё воды, вскипятил на углях, затем стал сыпать муку, помешивая деревянной палочкой.
– Что это за ккурч[1 - Ккурч – мучная каша.]?
– Это не ккурч, а клей. На, поставь под верстак, пусть остынет.
Джавад взял горячую банку из рук брата.
– Сегодня не ложись рано спать, – предупредил старший, – в город вместе пойдём.
До прихода отца Джавад вскипятил чай, приготовил посуду, нарезал брынзы, хлеба. Вскоре вернулся отец из мечети. Поужинав, Абакар лёг.
– Рано ещё, мы посидим у порога, – сказал Манаф, прикручивая лампу.
По вечерам у ворот домов засиживалась молодёжь. И на этот раз разошлись поздно. Манаф и Джавадхан поднялись последними. Тихо, чтобы не разбудить отца, вошли в мастерскую.
– Вдень пояс в ушко банки, да не разлей содержимое. Теперь туже опоясайся. Банка у правого бока, чтоб под рукой была. Эту пачку бумаг заложи за пазуху. Клей будешь наносить на все четыре уголка листика, – шёпотом приказывал Манаф.
Джавад молча повиновался брату. Замкнули дверь, вышли на улицу. Сердце мальчика громко стучало. Шагал он смело, стараясь не отстать.
– Я буду стоять поблизости. В случае появления человека предупрежу кашлем. Не торопясь, не оглядываясь, уходи в сторону. Учти, случайные прохожие не страшны. А вот если полицейский вывернется откуда-нибудь, дело хуже. Тогда надо удирать волчьим галопом, как можно чаще сворачивая за углы и переулки. Я незаметно последую за тобой. Если же, не дай бог, попадёшься, говори – ничего не знаю. Мол, сидел на улице, подошёл человек, дал денег, потом всё это и сказал: если наклею на стенах и заборах, даст ещё рубль. Где живёт, кто он, не могу сказать. Ни слова больше, если даже будут бить.
– Если вовремя предупредишь, не попадусь. Меня никто из ребят не может догнать. Ноги лёгкие, как у зайца. Сам шайтан не догонит.
– Хвастовство не украшает мужчину…
Джавад умолк.
…Город был погружён в густую тьму. Тяжёлые облака заволокли небо. Лишь кое-где через щели ставен прорывались тусклые полоски света ночников. В бухтах и на судах с первых дней войны была утверждена светомаскировка.
– На этом углу! На этом фасаде! На этом заборе! – коротко бросал Манаф отрывистые фразы.
Джавад быстро подходил к указанному месту, держа наготове лист. Опускал указательный и средний пальцы в клей, смазывал уголки, приклеивал и спешил прочь.
Когда последний лист был наклеен, он подошёл к брату и сказал, облегчённо вздохнув: «Всё!» Манаф взял у него банку с клеем, одобрительно хлопнул по плечу.
Обратно шли молча, выбирая кратчайший путь к дому.
Тихо отперли дверь, вошли на цыпочках, разделись, легли. Быстро уснул Джавад. Манаф долго ворочался с боку на бок. Проснулся мальчик от толчка в плечо. Поднялся, сел, щурясь от солнечных лучей, проникавших в низкое оконце со двора. Протёр глаза, повернув голову, огляделся. Постели отца и Манафа были скатаны. Старший брат сидел, упираясь спиной о стену.
– Тоже мне помощник, нечего сказать…
Джавад вспомнил ночную прогулку. Недоумённо хлопая веками, спросил:
– Что-нибудь случилось?
– Случиться не случилось, а поработали мы впустую.
– Как впустую?
– Да так, почти все листовки верхом вниз наклеил, задом наперёд, вкось, вкривь.
Джавад испуганно уставился на брата:
– Что же теперь делать?
– Ничего… Быть может, кто успел сорвать и прочесть, идя на работу. Полицейские же смеялись, мол, большевистский агитатор дёрнул малость для храбрости и лепил почём зря свои прокламации.
– Ходил туда? – чуть ли не сквозь слёзы спросил Джавад.
– А ты думаешь, мне приснилось?
Джавад виновато опустил голову. Манаф в душе обвинял себя. При чём тут мальчишка? Что можно требовать от безграмотного? Да в такой тьме и грамотный не разобрался бы. Надо было правильно сложить и рассказать, как определить лицевую сторону листовок.
– Зря не смазали верхнюю часть бумаг сажей, – как бы угадывая мысли брата, сказал Джавад. – В другой раз так надо делать…
– Что будем делать в другой раз, время покажет, а что касается тебя, то безотлагательно, с сегодняшнего дня начинай учиться читать по-русски. Достань букварь. Он лежит в сундуке.
Братья ежедневно к семи часам утра являлись в порт. Манаф с нетерпением ждал наряда на один из военных крейсеров.
