скачать книгу бесплатно
– Да что ты говоришь? Нашла с кем сравнивать! Я помню, как твой отец на ишаке мимо наших ворот каждый день стадо гусей пасти гнал.
– А-а-у-у-у! – завизжала Алпату. – Сам ты ишак старый, и все твои предки ослы. Лучше своего отца вспомни!
– Мой отец был известным купцом на всю округу, – вскочил Домба.
– Да, известным прислужником грозненской охранки был, как и ты – отродье пришлых холуев.
– Замолчи, – вскричал муж.
– Да ты и женился на мне, опасаясь возмездия аульчан.
– Замолчи – дрянь! – полетела в стенку кружка с чаем.
– Сам ты дрянь продажная.
На крик прибежали дети. Скандал прекратился. Разъяренный, злой Домба убежал на работу. Алпату с больной головой уединилась в спальне. Дети успокоились, зная, что в обед или вечером, пересчитывая за день прикарманенные деньги, родители примирятся, как будто ничего и не было. А Албаст, пользуясь неразберихой и временной бесконтрольностью, достает из «тайника» родителей ключ от ворот и уезжает на надраенной до блеска машине в город.
В то время Албаст был знаменитым повесой в городе Грозном. Так как после возвращения из Казахстана в Ники-Хита не было школы, он учился несколько лет в интернате селения Автуры. Там без надзора родителей он рано приобщился к вольной жизни. Уже переехав в Грозный, Албаст закончил центральную городскую школу. Когда встал вопрос о поступлении в вуз, отец после долгих исследований понял, что самая доходная специальность из имеющихся в городе – строительная, и естественно, Албаст стал студентом этого факультета в Грозненском нефтяном институте.
И поступление в вуз и обучение в нем дались избалованному сыну Докуевых нелегко. Если в школе к учителям бегала мать, то в институте эту роль пришлось выполнять отцу. Много спиртного, да и не только, регулярными рейсами отправлялось с Грозненского винно-коньячного комбината в Грозненский нефтяной институт или на квартиры сотрудников института. Последнее происходило только во время сессии, но в больших объемах.
Короче говоря, Албаст успешно получил через пять лет диплом, но не квалификацию. Это быстро выяснилось на производстве. Он был никудышным мастером строительства. Однако, благодаря связям отца, назначается прорабом и достигает самой главной цели любого мечтающего о карьере и нормальной жизни гражданина СССР – был принят кандидатом в члены КПСС.
Подходит сдача в эксплуатацию первого объекта – и полный провал, плюс недостача и хищение стройматериалов в крупных размерах. Вновь засуетился Домба, и сынок «сухим» выходит из этой передряги, с переводом в другое строительное управление. Снова халатность и расхитительство. Албаст наконец выясняет, что он не выносит пыли и грязи, а на цемент у него аллергия, ему по душе работа в органах контроля, типа ОБХСС, или, в крайнем случае, в партийных, то есть, учитывая возраст, в комсомольских. Тогда Домба впервые назвал сына олухом, а мать мгновенно заявила, что их сын не такой, как все, что в современной жизни другие идеалы, «и вообще, негоже нашему сыну в спецовке ходить» да с «мастерком и лопатой упражняться».
Призадумался Домба, серьезно стал взвешивать все. Он знал, что от действий старшего сына зависит многое, на него будут ориентироваться младшие, более того, знал, что Албаст – ближайшая опора и надежда и его, и всей семьи.
Послать сына в контролирующие органы отец сразу отказался. Конечно, это быстро приобретенные деньги. Но деньги у семьи есть. Другое дело, что в эти органы идет только одно отродье (если, конечно, может), а в их кругу изнеженному Албасту будет нелегко. Здесь тоже надо знать специальность и суметь выжить в жесточайшей, волчьей среде. А главное – нет перспективы, нет должностного роста; только русские могут быть на главных постах в этих органах, а чеченцы – на ролях загоняющих зверя собак. Да к тому же, на этот период главное в стране – идеология.
Докуев приводит в движение все свои связи, даже подумывает обратиться к Шаранову, но после долгих колебаний решает приберечь эту связь для решающего удара, когда встанет вопрос о высокой должности в партийных структурах.
Так молодой Албаст Домбаевич «в целях укрепления идеологического фронта производственными молодыми кадрами» переводится с практики к теории социалистического строительства. Цементная пыль заменяется на бумажную, материальное созидание (с браком) перерастает в духовное воспитание (с восторгом).
С первых же дней новый инструктор Ленинского райкома комсомола города Грозного понимает, что это его стихия, его стезя жизни. Чистый кабинет, рабочий стол, телефон, тишина, сплетни, создание видимости загруженности и озабоченности, а в сущности лишь брехня и пустословие. А как ему нравится говорить, как он любит различные сборища и заседания: от бюро и секретариата до пленумов и съездов. Оказывается, у Албаста природный ораторский дар: он уверенно, зажигательно и нагло может говорить о чем угодно очень долго и красиво. А как он изящен, даже артистичен на сцене! И фигура – фигура атлета!
Вскоре выяснилось, что Албаст не только активный комсомолец, кандидат в члены партии, высоко-квалифицированный инженер-строитель, но и классный спортсмен. По крайней мере, на лацкане его дорогого пиджака заблестел давно выданный значок кандидата в мастера спорта по боксу, и в подтверждение этого, в кармане лежало подлинное удостоверение.
Следует вспомнить, что по переезде в Грозный из дремучего аула резко разбогатевшую Алпату одолела тяга к интеллигентности и высокой культуре. Поняв, что она и тем более ее муж никогда не смогут смыть с себя клеймо «колхозников», Алпату решила хотя бы детей вырастить всесторонне развитыми горожанами.
Так, Албаста сразу определили в музыкальную школу, но упущенный возраст и немного слух осиротили будущность музыки. Далее была атакована школа художественного мастерства. Однако вскоре выяснилось, что отпрыск Докуевых, безусловно, талантлив и жаль расставаться с ним и тем более с столь любезной родительницей, но нет у ребенка усидчивости и объемного видения пространства.
Алпату не сдалась – еще был спорт. В зал вольной борьбы Албаст ходить не любил, сверстники легко справлялись с ним и называли мешком, да и тренер был какой-то несговорчивый, необщительный. И тут случайно выяснилось, что их сосед по кварталу тренер по боксу. Вот где проявились сила и мощь Албаста. Через год тренировок он перворазрядник, а потом пара выездных соревнований по региону – и Докуев кандидат в мастера спорта. Албаст мог бы пойти и дальше по ранжиру спортивного мастерства, но, к сожалению, подвел тренер – он спился от щедрости Алпату.
Будучи студентом, Албаст пробовал пару раз надеть значок кандидата в мастера, но сверстники в уличных драках избивали его и советовали надеть значок ГТО[10 -
ГТО – готов к труду и обороне СССР – «добровольная» обязанность каждого гражданина]. Тем не менее удар у Албаста был «поставлен хорошо», может быть, бойцовского духа было маловато, но удар был. По крайней мере, он однажды так вмочил сестре, что орлиный ее нос стал «картошкой». Правда, несмотря на этот успех, он значок со студенчества так и не обнародовал, но теперь в райкоме комсомола надо было обозначить все свои достоинства и достижения.
Словом, через полгода инициативного инструктора Докуева принимают в члены КПСС, потом он завотделом школьного воспитания молодежи, следом секретарь райкома комсомола, новый взлет – и должность заведующего отделом агитации и пропаганды, теперь уже областного комитета. Он делегат съездов комсомола РСФСР и СССР, член бюро обкома ВЛКСМ. И тут встает вопрос о ключевой должности – заведующего орготделом обкома. Мобилизуются все средства, Домба наконец обращается в обком партии, но, увы, мешает маленькая формальность: у Албаста нет соответствующей для ответственной должности специальности. Оказывается, быть строителем хорошо, но в партийном строительстве этого недостаточно – этот пост требует специальности с углубленным изучением истории КПСС, научного коммунизма, исторического материализма и воинствующего атеизма. Для этого необходимо иметь гуманитарную специальность – историка, философа, в крайнем случае, филолога. Короче, необходима мощная идеологическая база. И не обязательно иметь диплом на руках, достаточно и того, что идеолог осваивает эти научные дисциплины, даже заочно.
У Албаста два пути: поступить в Высшую школу комсомола в Москве или на исторический факультет Чечено-Ингушского госуниверситета. Второй вариант оказался более доступным, и, так как Докуев уже имел одно высшее образование, его без проблем (но с магарычом) приняли на третий курс заочного отделения исторического факультета.
Пока Албаст вынужденно утолял жажду новых знаний, ключевую должность заворготделом обкома ВЛКСМ занял другой. Вместе с ним в аппарате появилась целая плеяда цепких, энергичных парней, возникла мощная конкуренция, при которой демагогия Докуева стала давать сбои. Первый срыв в успешной карьере озлобил Албаста, он начал подковерную игру, но не знал, что это уже высокий уровень интриг и бойцовского характера. Он сделал два неверных выпада и получил мощный ответный щелчок любезно «улыбающихся» товарищей. В результате Докуев из членов бюро обкома стал кандидатом, из мужающего комсомольского вожака – в щеголя на «Волге».
Вкусивший сладость карьерного взлета, Албаст не мог смириться с таким уделом, он сделал соответствующие выводы. Во-первых, поменял весь заморский гардероб на строгую отечественную одежду, чем озадачил окружающих завистников; во-вторых, перестал, по крайней мере вслух, «рваться» к пьедесталу; и, в-третьих, с головой ушел в работу, при этом, не задумываясь, уволил двух красавиц-сотрудниц своего отдела и взял на должности инструкторов простых целеустремленных ребят. От одного он не смог отказаться – от машины. Только первый секретарь обкома ВЛКСМ и он ездили на «Волгах», однако у Албаста была собственная машина, но он мечтал, ой, как сильно мечтал, о служебной.
Впал Албаст в уныние. Увидела это мать и выдала вслух заветную мечту сына, о которой он никому на свете сказать не мог – боялся.
– Наш сын должен стать первым секретарем обкома. Чем он хуже других? У нас все есть.
Вся семья Докуевых замерла, было ясно, что отцу придется привести в действие все свои связи и, конечно, несказанно раскошелиться.
Тратиться в столь больших размерах на пустую в плане прямых доходов должность Домба не желал. Его мало интересовали будущий рост, перспектива и тому подобные призрачные надежды. Он считал, как простой завскладом: заплати рубль – вскоре получи два обратно. Однако эти приземленные рассуждения Докуева-старшего подверглись массированному напору сына и жены. И тут сработали веские аргументы Алпату: Албаст сможет без проблем жениться на дочери председателя Кабинета Министров, «за их сына – красавца и умницу – любая королева сама побежит». И главное, что у дочерей шансы выйти успешно замуж резко возрастут.
Домба сдался, но не от этих пустых аргументов, а от другого. В кулуарах власти упорно ходил слух, что Шаранов достигает пенсионного возраста, и его могут отправить на заслуженный отдых, что он не в милости у вновь присланного первого секретаря обкома (генерал-губернатора). Домба крайне нуждался в поддержке политического руководства республики, и теперь, по его расчетам, двинуть сына на должность первого секретаря обкома комсомола было бы весьма кстати. Это колоссальная опора, ведь тогда Албаст станет членом бюро обкома КПСС, а это высшая номенклатура, это республиканская элита.
В тиши важных кабинетов и горячих бань Докуев-старший стал потихоньку плести заговор в пользу сына. Этот замысел получил огласку, и последовала мгновенная реакция: Албасту чуть ли не в лоб указали на дверь обкома. Докуев-младший струхнул и готов был пойти на попятную, но его резко осадил отец. Теперь Домба был не тот трусливый председатель сельсовета или начинающий начальник цеха готовой продукции, это был прожженный в интригах и в бескомпромиссной борьбе Зубр. Он знал все и всех, имел прямой доступ к власти, он был на службе у этой власти, этот «огонек» всегда светил ему и обогревал. И ничуть не колеблясь, он добился приема лично у Шаранова и без плутовства, прямо попросил содействия. Секретарь обкома был застигнут врасплох, такой наглости он не ожидал. Однако когда конфуз прошел, он надолго призадумался.
– А что, всегда лучше иметь дело со своим человеком, чем с кем попало… Я Вас, Домба Межидович, вызову через недельку. А пока обдумаем, кое-что проверим.
– Сына за верность партии и рвение к службе грозят уволить, – торопил события Домба Межидович.
– Это я решу сегодня же. Не волнуйтесь… А вот с главным надо обмозговать. Больше ни к кому не обращались?
– Нет, – не моргнув, соврал Докуев.
– Правильно. Никаких действий и разговоров.
Как по мановению волшебной палочки изменилось отношение к Албасту в обкоме ВЛКСМ. Однако это было обманчивое спокойствие и любезность. Чувствовалось в воздухе, что где-то «высоко» или наоборот, «глубоко» идет борьба, и дело даже не в Албасте Докуеве, а в более принципиальном, можно сказать фундаментальном. Это была скрытая, судьбоносная борьба между сдержанными в потребностях старыми партийцами и новой, рвущейся к земным благам партноменклатурой.
* * *
Прошли неделя, месяц, два, и только после этого сгорающий от нетерпения Домба Докуев получил приглашение, и не куда-нибудь, а на пригородную дачу Шаранова, которую сам Домба и построил.
Весна была в разгаре, все цвело, благоухало. Кругом пели птицы, было тепло, тихо, спокойно. В саду, в кустах малины, крыжовника и смородины, возилась супруга Шаранова, простая, обаятельная женщина. Хозяин и гость сидели на небольшой уютной веранде, обвитой с одной стороны зеленью ползучего винограда. На небольшом круглом столе стояли бутылка коньяка, поллитровая банка черной икры, хлеб, приборы.
– Ну что, Домба Межидович, дорогой, – обращался Шаранов, – тяжеловато было с сыном: нескромен, да и в работе на стройке проявлял халатность… Ну, я думаю, это все по молодости. Какого он года?
– Сорок восьмого.
– Еще молод, хотя, конечно, в его возрасте мы уже воевали. Разлейте, пожалуйста… С утра я не хотел, но раз такое дело. Ира! – позвал он жену, – ты с нами посидишь? Ну и хорошо, а мы спокойно поговорим. За весну! – они подняли рюмки.
Закусили, Шаранов встал, засуетился возле самовара.
– Это дело непростое. Налейте еще… За встречу! Ох! Хорош! Хорош! А в тот раз вы мне привозили, что-то мне не понравился.
– Да, тот розлив не удался. А этот коньяк выдержан, все по норме, специально для особых персон. – Докуев жалобно улыбнулся.
– Это для каких-таких персон? – возмутился Шаранов.
– Ну, я ведь на комбинате никто, и только с вами в контакте, а начальники все этому, новому поклоняются.
– Да-а, развелось в партии гнили. Только у нас в конторе еще держится мораль.
– Да, у вас порядок, а эти, – Докуев махнул рукой.
– Что это значит «у вас»? – вдруг возмутился Шаранов. – Что-то я не пойму, а разве вы не у нас?
Домба съежился, втянул шею, как испуганный щенок, глянул преданно на хозяина дачи.
– Да-да, конечно, – выпалил он, покорно-просяще улыбаясь. – Я оговорился, просто так говорится, – чуть не заикался Домба. – Русский язык богатый, а я человек бедный.
– Ну-ну-ну, – перебил Шаранов. – Это не надо. О вашей бедности мы все знаем… Давайте теперь за женщин!.. О-ох! Хорош коньячок!
Над столом пронеслась маленькая, юркая, еще не окрепшая по весне и даже чем-то радующая глаз муха. В ветвях свадебной яблони заливался трелями соловей, из соседнего поселка доносился крик петухов и лай собаки. С надрывом закипел самовар. Становилось тепло, даже чуточку душновато.
– Так, давайте о деле. В середине сентября будет Пленум обкома партии, и мы на нем решим вопрос с Вашим сыном. На нынешнего комсомольского вожака обнародуем пару легких компроматов и переведем куда-нибудь на хозяйственную должность.
– А этот, – запнулся Домба, – компромат будет?
– Как это «будет»? – возмутился секретарь. – Да на всех есть, все ходят под неусыпным оком. Просто надо вовремя и как положено подать… Кстати, твой сын, как он? Наш? – уперся взглядом Шаранов.
– Ну, конечно, – вымолвил тихо отец.
– Что-то нет твердости в твоем ответе. Для чего мы растим детей? Создаем все условия! Кто нас заменит? Так как он – твой сын?
– Да наш он, наш. Будет нашим, куда он денется.
– Смотри мне! – впервые на «ты» перешел Шаранов. – А то менять шило на мыло нечего… Да и преемственность поколений должна быть, – улыбнулся хитро секретарь. – Ну, налейте еще… Погодка сегодня – просто благодать!
Домба залпом, высоко задрав голову, выпил бокал и вдруг случайно увидел, как в углу под потолком неопытная муха попала в блестящую в лучах солнца паутину, рванулась, задергалась беспомощно. Докуеву так жалко стало насекомое, что он даже хотел освободить ее, но в это время из зелени винограда выполз жирный черный паук и проворно схватил жертву.
– Пускай прямо завтра ваш сын придет к моему помощнику поговорить, получить кое-какой инструктаж, ну, там еще кое-какие формальности. И пусть добросовестно работает, и учится серьезно. А то вон, зимнюю сессию до сих пор не сдал.
– Как не сдал? Я этого даже не знаю.
– Вам не до этого. Погрязли в делах и в распутстве, – смеялся Шаранов. – Гуляйте, пока я здесь, а о сыне мы позаботимся.
– Что значит пока? Вы уходите на пенсию?
– У нас, брат, пенсии нет. И у тебя не будет. Мы до гроба служим Родине… Налей-ка, дорогой!.. Кстати, я, видимо, к зиме перееду в Подмосковье, там надо будет обустроить квартиру и дачку. Мне-то все равно, просто жену совратил ты подачками к роскоши, – вновь перешел на «ты» охмелевший хозяин.
– А как я? – удивился Докуев.
– Не волнуйся, тебя не забудут.
В течение следующего месяца помощник Шаранова и Докуев Албаст встречались четырежды. Первые две встречи были официальными; они были долгие, нервные для комсомольского деятеля, утомительно-испытательные. В третий визит беседа носила если не дружеский, то явно приятельский характер – с чаепитием, коньяком, сигаретой. А напоследок собеседники так сблизились, что не смогли не поехать на пикник, где в тенистом ущелье горной реки весь теплый день обильно потребляли шашлыки, шурпу, всевозможные напитки, наслаждались обществом деловых комсомолок, нежились в прохладном источнике.
После этого на стол Шаранова легла пока еще тонкая папка с грифом «Секретно. Для внутреннего пользования». Секретарь бегло ознакомился с содержанием, глянул из-под очков на помощника, ухмыльнулся.
– Что, сыночек в отца?
– Я думаю, даже похлеще будет.
– Да-а. Гены.
– Потомственное.
* * *
В корне изменилось душевное состояние Албаста Докуева. В преддверии значительных перемен в карьере, он восторжествовал, взгляд его из смиренно-погасшего стал ядовито-презрительным, заносчивым, вызывающим и, может быть, он успел бы сболтнуть лишнее, но его спасли обстоятельства. С начала июня до середины июля— летняя сессия в университете, потом отпуск с отгулами, а там и осень с жизненно важным Пленумом обкома партии.
Словом, надо было выждать, и чтобы не страдать от недалекого соблазна власти, Докуев-младший с удовольствием окунулся в беззаботную студенческую жизнь. Никакой тяги к знаниям он не испытывал, считал, что все это для обделенных судьбой голодранцев, которые должны быть глубоко образованными, чтобы со временем стать достойными управляющими или помощниками при таких людях, как он. Албаст считал, что власть должна уметь управлять, направлять, жить, а остальная серость обязана грамотно и четко обслуживать эту власть. Он брезговал посещать занятия, обычно он к десяти часам важно подъезжал на выдраенной до блеска «Волге» к университету, а потом степенно прогуливался по красивому парку между учебными корпусами, покуривая дорогие сигареты. В полдень за ним заезжали друзья-приятели, или вернее сказать, такие же, как и он, отпрыски – подрастающая элита республики. Все они имели «нужное» высшее образование: пищевое, технологическое, торговое, не имели знаний, но четко знали, сколько стоит та или иная вакантная доходная должность.
Поболтавшись возле университета и показав себя, эта подрастающая «знать» отправлялась куда-нибудь кутить. И в этом молодые повесы подражали отцам. В то время грозненские нувориши стали полагать обыденным, если не постыдным, предаваться загулам в родном городе. Считалось достойным поехать кутить в курортные Пятигорск, Кисловодск, в крайнем случае, из-за недостатка времени, позволялось провести ночь в соседнем Орджоникидзе. А совсем круто было на день-два слетать в Москву, протранжирить дармовые в столичных ресторанах и гостиницах. Ну, а высший шик – вырваться в Прибалтику. Это уже Европа!
Изощрялись завсклады коммунизма как могли. Например, один из руководителей республиканского водхоза дал слово не пить спиртного на территории республики, поэтому он едва ли не каждый вечер в окружении умиленных замов и друзей мчался за пределы региона, чтобы утолить жажду. Это считалось оригинальным, и об этом шли восторженные и даже завистливые пересуды.
Пыталось не отставать от старших и новое поколение. Правда, на щедрые подачки родителей далеко не уедешь, но тем не менее оголтелая молодежь тоже изощрялась, как могла. Конечно, избранных было немного… А основная масса жила бедно, скудно, в повседневном труде…
Албаст занятия не посещал, однако было исключение. Дело в том, что предмет «история Кавказа» вел известный в республике ученый, профессор Смородинов. Смородинов был не только историком, но и археологом, на основании своих раскопок он воссоздавал историю древнего Кавказа с незапамятных времен. Он выдвигал и эмпирически обосновывал смелые, можно сказать, революционные научные открытия в эволюции аборигенов Кавказа. Конечно, теорию Дарвина он не опровергал, но аргументированно доказывал, что местные жители по уровню мышления и развития находятся если на вровень, то чуточку выше неандертальцев, и если бы не влияние севера, то Кавказ так и остался бы далеким от цивилизации. Эти безапелляционные выводы «подтверждались» многочисленными археологическими раскопками в виде разбитой утвари и костей с черепами.
Теория Смородинова имела такой успех, что идеологи республики расширили аудиторию профессора от студенческой до телевизионной. Он так часто мелькал на экране, что его видели чаще, чем дикторов телевидения. Не выдержав издевательств, вайнахи стали робко возражать маститому ученому. Тогда Смородинов посадил в студии рядом с собой лучших учеников, чеченца и ингуша, которые в нужный момент дружно кивали умными головами.
Изыскания Смородинова носили столь фундаментальный характер, что для развития успеха при его кафедре открыли археологическую школу, с полным набором амуниции, техники и так далее. Из бюджета полилось щедрое финансирование, для ученого выделяется шикарная квартира, мебель, дача и другие блага. Вскоре рабочие завода «Красный Молот» единогласно избирают Смородинова делегатом съезда КПСС, и он автоматически кандидат в члены бюро обкома партии.
Благодарность Смородинова столь велика, что он вдруг выясняет: вайнахи вовсе не автохтоны[11 -
Автохтоны (греч.) – коренное, первоначальное население страны], а пришлые с востока, и поэтому депортация чеченцев и ингушей 1944 года носила знак исторической справедливости – возвращение к исконным степям. Правда, эта теория не получила широкой огласки, так как сталинский указ о выселении уже был осужден партией и придавать позорной истории новую огласку не стоило. Лучше умолчать, а теорию «под сукно»; и вообще Смородинову рекомендуют умерить пыл, а то под фундаментированную горшками критику стали подпадать не только целые народы, но и ректор университета, и секретарь райкома, и даже редактор республиканской газеты. Смородинов четко чувствовал ритм времени и, не поддаваясь соблазну политической борьбы, вновь углубился в лекционную и археологическую деятельность.
Читал Смородинов лекции увлеченно, интересно, с актерским мастерством. Студенты любили посещать занятия маститого ученого, с открытым ртом они ловили каждое слово профессора. Но главное, Смородинов был не просто преподаватель, он входил в политическую элиту республики. Только поэтому Албаст Докуев вынужден был регулярно посещать занятия историка, иной шаг был бы служебной опрометчивостью. Ему лекции не нравились, а горшочки и черепа вызывали отвращение. Так продолжалось всю сессию, и вдруг Смородинов буквально разбудил задремавшего в нудной атмосфере Докуева, он упомянул его родное село – Ники-Хита. Оказывается, в этом месте стоял долгое время лагерь гуннов, что подтверждают раскопки в кургане возле села, о котором много знает интересного и сам Докуев. Не раз он обходил это страшное захоронение, потому что там водится много змей. Но что самое интересное, ценности степняков спрятаны не в кургане, а, по его глубокому убеждению, под старым буком, который, к сожалению, нынче произрастает на территории личного земельного надела «неких Самбиевых – отсталых элементов общества, даже дикарей». В интересах науки Смородинов ведет процесс об отчуждении земельного участка Самбиевых в пользу государства и придании ему статуса исторического заповедника.
После лекции ученый буквально атакован комсомольским активистом. Выяснилось, что у Докуева давняя любовь и привязанность к истории родного края, особенно к археологии. Любезность, щедрость и любознательность Албаста столь велики, что он быстро сдружился со Смородиновым. Оказывается, ученый не только знаток древних ископаемых, но и выдержанных вин и коньяков, а также не брезгует и водкой, тем более под обильную закуску.
Вскоре состоялась экспедиция на место великого захоронения. В поездке археологов-энтузиастов сопровождали две красавицы-комсомолки. На возвышенности, у края Ники-Хита, Смородинов показывал, где стоял лагерь хана, где был его шатер, как он ел, сколько имел жен и так далее. На старый бук Самбиевых любовались с особой жадностью.
– А золото там есть? – не выдержал Докуев.
– Ну-у, насчет золота не знаю, но исторические ценности есть наверняка. Я думаю, что они надежно упрятаны под мощными корнями великана. Об этом кладе в древности знали, есть даже письменные подтверждения. Просто знать одно, а суметь этим овладеть – совсем другое… Вот пойди покопайся – сразу найдется тысяча желающих обогатиться несметным добром. Так что все это непросто.
– И многие об этом знают? – вкрадчиво спросил Албаст.
Историк едва улыбнулся.
– Во-первых, это просто гипотеза, мои догадки. И добро – это не золото, а предметы той эпохи. Во-вторых, это все опубликовано, и не раз… И, в-третьих, – ученый замялся, – я что-то стал тебя побаиваться.
– Да что вы?! – просиял Докуев. – Оставим эти сказки, поедем лучше в то ущелье, где так красиво… Будем наслаждаться женственной современностью, чем мучиться загадками прошлого.
– Заманчиво! – поднял вверх палец ученый.
