скачать книгу бесплатно
Нам на радость,
Врагам в тягость,
Друзьям в помощь,
Недругам в горечь.
Братьям и сестрам в ништяк,
Всем прочим в порожняк.
(Авторский перевод с немецкого)
Музыкальное произведение исполнялось участниками специально организованного детского хора. Детей было 14 человек. Шесть мальчиков и восемь девочек. Младшему ребенку было пять, а старшему одиннадцать лет. Детский хор принимал участие в съемках большинства новелл киноальманаха.
В то время уже был ратифицирован закон об обязательной любви к Гитлеру, и начальство настоятельно рекомендовало эту песню для исполнения. Должен заметить, что мелодия хорошо ложилась на слух и легко запоминалась. Песня сразу же сделалась популярной. Я часто наблюдал, что ее с удовольствием насвистывали как актеры, так и охранники моего городка.
До съемок альманаха «Гитлер подарил евреям город» мне никогда не приходилось работать с детьми. Но я нашел с маленькими актерами общий язык и взаимопонимание. Для них съемки были увлекательной игрой, и это было мне на руку. Уже через несколько репетиций детский коллектив представлял собой вполне удовлетворительный хор.
Мысли о будущей жизни в жарком климате на берегу моря не оставляли меня в покое, и я часто рассказывал о новом мире своим подопечным из детского хора. Благодаря Гитлеру на старости лет у меня появилась необходимость поработать с детьми. Не сказал бы, что такая работа доставляла мне большое удовольствие, но детишки, которые пели песню о Гитлере, подобрались смышленые и схватывали все на лету. Возможно, дело было в том, что большинство детей до того, как попасть на съемки, занимались музыкой.
Их волновали вопросы, которые мне даже не приходили в голову. Например, один мальчик утверждал, что на Мадагаскаре водятся малярийные комары. Никогда об этом не задумывался. Другой юный актер был убежден, что туземное население отличается излишней агрессивностью, связанной с их языческими верованиями. А девочка с оклюдером по имени Анна сказала мне, что купаться в океане не так просто, как может показаться, поскольку приливная волна может унести купальщика в открытое море, если, конечно, он не профессиональный пловец. Оклюдер – приспособленный для этой цели носок на одном из стекол очков – она носила, чтобы избавиться от легкого астигматизма. Врач предписал ей носить его четыре-пять часов в день, и она неукоснительно выполняла его распоряжение. Носок смотрелся очень забавно и бесхитростно. Я решил использовать эту деталь в связанных с нею эпизодах, что придало особую трогательность ее кинообразу.
В наше время дети стали не по годам развитыми и информированными; думается, все дело в научно-популярных журналах, которыми они увлекаются.
Про Мадагаскар я ничего толком не знал, кроме того, что там мне никто не будет запрещать ходить по тротуарам. Ну, и того, что переезду просто-напросто нет альтернативы. Лучше, чтобы тебя покусали комары, когда ты идешь по тротуару в тропиках, чем получить неприятности в благотворном, привычном для здоровья климате, рассуждал я, и дети со мной не особо и спорили.
В своих мечтах я идеализировал место будущей ссылки, но ведь человеку свойственно в трудных обстоятельствах думать о хорошем.
«На Мадагаскар всего за 500 марок!» – жизнеутверждающе провозглашал один из информационных титров моего киноальманаха.
Пригород Тель-Авива. Двадцать пять лет после съемок киноальманаха «Гитлер подарил евреям город»
– По плану, утвержденному руководством, один сюжет альманаха «Гитлер подарил евреям город» о жизни немцев Моисеевой веры должен был появляться каждую неделю. Мы выполняли свою работу. Евреям было лучше сниматься в кино, чем быть занятыми на общественных работах. Люди сами стремились попасть на наш проект. Сниматься считалось везением! Правда! Я лично выбил повышенные пайки в министерстве пропаганды!
Вы и не представляете, какой был конкурс на участие в съемках, какой был ажиотаж! Сегрегированные родители мечтали пристроить своих детишек в наш коллектив.
Да, я знаю, какие безобразия творились в концлагерях, но на наших съемках все было иначе! Возможно, меня следовало бы за это поблагодарить! Я этого от вас не жду, но очень надеюсь, что следствие вашего молодого государства в отношении меня будет объективным.
Раз в неделю мы выдавали на экраны страны короткометражную фильму о жизни немцев Моисеевой веры, находящихся в вынужденной изоляции от общества. Ну так и что? Не я писал эти законы, не я всех этих людей изолировал! Пятиминутные сюжеты были вполне правдоподобны! В кино всегда есть место вымыслу. «Гитлер подарил евреям город» следует рассматривать в контексте всего кинематографа того времени.
К чему были все ваши хлопоты? Зачем было тащить меня сюда через океан? Поймите, я вовсе не против побывать здесь у вас, на Святой земле, где столько исторических памятников и артефактов. Но чем я могу вам помочь в ваших расспросах? Я занимался исключительно кинематографом.
Из интервью с дрессировщиком герром Мюллером, через тридцать лет после съемок киноальманаха «Гитлер подарил евреям город»
– Конечно, в работе с хищниками случались и досадные происшествия. – Интервьюируемый был абсолютно искренен в своем неспешном повествовании. – Не могу не вспомнить съемки агитационного ролика под рабочим названием «Германец приручает британского льва».
«Где-то в джунглях вероломные евреи поймали в свои сети благородного льва. На помощь хищнику приходит охотник из Франкфурта, путешествующий в Африке по туристической путевке. Увидев беззащитное животное, попавшее в хитроумно изготовленную из лиан еврейскую западню, охотник откладывает в сторону ружье, решительно отгоняет хлыстом затаившихся в кустах еврейских браконьеров, у которых, разумеется, нет лицензии на подобный промысел, и незамедлительно выпускает на волю царя зверей. Освобожденный от еврейских пут лев не спешит уходить от своего новоприобретенного друга и в качестве благодарности за хлопоты и потерянное время живописно располагается у него в ногах, предоставив тем самым туристу редкую возможность сделать несколько фотоснимков на память. По возвращении домой во Франкфурт охотник вешает фото над камином и продолжает заниматься своим любимым и полезным для общества делом – изготовлением и продажей скобяных изделий».
Разумеется, не совсем достоверно, но в кинематографе есть свои законы. Как мне объяснили, это была геополитическая метафора. По всей вероятности, животное было нервировано нарушением рациона питания. В тот период уже имели место временные трудности с продовольствием. Так вот, во время съемок произошел досадный инцидент: тот злосчастный лев отгрыз голову исполнителю роли германского охотника.
– И мне пришла в голову удачная мысль: заказать у знакомого таксидермиста чучело покойного. Разумеется, покойного льва, а не актера, – пояснил герр Мюллер. – После произошедшего мы были вынуждены усыпить животное. Актера же, я запамятовал его фамилию, похоронили за счет кинокомпании. Чучело получилось на загляденье хорошо. Я оплатил заказ из собственных средств, имея на изделие определенные планы. Я собирался преподнести чучело в подарок Гитлеру.
– С чего вы взяли, что я ему симпатизировал, ни в коем разе! Я даже за него не голосовал, поверьте мне! И время показало, что я был прав. Прошло несколько лет после прихода Гитлера к власти, и его поведение сделалось просто возмутительным! В тот год его ближайший соратник, доктор Геббельс, исключил цирк из видов искусств, которым полагаются государственные субсидии. Я такого от них не ожидал, вроде интеллигентные люди, и на? тебе! Театры финансировали, кино финансировали, оперу и балет – пожалуйста, а цирк – нет. А ведь искусство цирка очень важно для воспитания подрастающего поколения. Вы представляете себе, в какое незавидное положение попала моя труппа? Это было возмутительное решение.
В том неслучившемся подарке был свой прагматичный резон: мы подписали коллективное письмо от работников цирка и хотели вручить его фюреру на его день рождения, чтобы он лично разобрался в происходящем. Я на это очень надеялся, Гитлер любил цирк. Но чучело так и не было вручено Гитлеру – происки недоброжелателей в имперской палате культуры.
Что касается предъявленных мне после окончания войны обвинений, то я их безоговорочно и решительно отметаю. Я не предоставлял клетки для перевозки заключенных, их у меня реквизировали, причем самым беспардонным образом, без какой бы то ни было компенсации! Я был оправдан решением суда!
То злополучное чучело, которое сделалось ненужным, мне удалось по дешевке продать одной из киностудий в качестве реквизита. Что случилось с этим экспонатом в дальнейшем, мне неизвестно.
Архив Студии документальных фильмов ГДР. Фрагменты интервью с режиссером Карлом Фрицем, через двадцать лет после съемок киноальманаха «Гитлер подарил евреям город»
– Должен заметить, что в наших колониях отношение к местному населению было более гуманным и разумным, чем во владениях наших геополитических соперников. Мой короткометражный фильм об Африке был наполнен философским смыслом, это были рассуждения просвещенного интеллектуала о бремени белого человека и об ответственности, которую налагает национальная принадлежность. Возможно, я и был консервативен… Германия опоздала к разделу мира, мы были несправедливо лишены заморских территорий, в которых страна отчаянно нуждалась.
До сих пор виню себя за произошедшее. Лев отгрыз голову актеру на моих съемках. Такого и врагу не пожелаешь. Запамятовал его фамилию, столько времени прошло…
Сохранившийся фрагмент киноальманаха «Гитлер подарил евреям город»
По сценарию картины Гитлер лично раздобыл чучело льва для кружка юных натуралистов, организованного при еврейской школе. Это учебное пособие символизирует заботу правительства о национальном меньшинстве. Подарок Гитлера занимает почетное место среди прочих учебных пособий, как то: птичьи чучела, клетки с живыми хомяками, гербарии. В свободное от основных занятий время любознательные детишки с увлечением изучают разнообразный мир флоры и фауны. Кружком руководит профессор зоологии герр Розенбаум, признанное светило науки, до недавнего времени преподававший в Лейпцигском университете на кафедре естествознания. Мировое светило был несколько оторван от политических будней и только по этой причине вовремя не успел уехать в Венесуэлу, где ему настоятельно предлагали место руководителя национального парка. В картине прославленный зоолог появлялся буквально на несколько мгновений в окружении детворы, которая с интересом слушала его увлекательный рассказ о животном мире черного континента.
В синхронном тексте нужды не было, фильм был не о животных, а о гуманном и просвещенном отношении к национальному меньшинству в рейхе. В какой-то момент ленты дети вежливо прерывали лекцию и радостно и беззаботно начинали петь «Спасибо, Гитлер!». В происходящем на экране была некая условность, но так и было задумано. «Молодые евреи благодарят Гитлера за подарок», – лаконично сообщал финальный титр сюжета.
Как тесен мир! Это был тот же самый хищник, с которым когда-то меня заперли в вольере, я не мог ошибиться. Я протянул руку и потрогал клыки зверя. Они были измазаны чем-то, напоминающим засохшую кровь. Как знать, может, это она и была. Я немедленно указал реквизитору, что льва следует тщательно почистить, вспомнилась Штефану съемка того эпизода.
Облака продолжали складываться в причудливые фигуры, и параллельно их движению возникали все новые и новые воспоминания, забавные случаи на съемках, романтические приключения, мечты, пьянки, детали быта и прочий поток важных и совсем не важных сведений, событий и фактов. И то, что хронология и последовательность их была во многом нарушена, вовсе не делало всю эту информацию менее ценной и значимой для ее обладателя.
С того момента, когда я, еще толком не разглядев Лорелей, поплелся за ней по улице, что-то подсказывало мне, что все это неспроста. Может, в силу возраста и пережитого – оставьте свои скабрезные улыбки! – я неосознанно был готов к большому чувству, к которому давно и безуспешно стремился.
В тот первый день, когда я повстречал Гитлера, впендюрить ей с ходу не вышло. Моя новая знакомая проявила девичью принципиальность и в первый день предпочла ограничиться светским общением исключительно устно.
– Я снимаю свою первую фильму, – застенчиво сообщила она мне. – О! Так я вас знаю! Я вспомнила! Я видела вас в кино! Вы актер! – воскликнула она, когда я ненароком указал ей на одну из удачно подвернувшихся уличных афиш с моей физиономией. – О! Вы и режиссер? А что вы сняли?
Как очаровательно звучало это восклицание «О!» в ее устах! Я перечислил ей все свои картины.
– Нет, я не видела ни одной вашей фильмы, простите.
Конечно, она не видела, и что из того? Самые важные вещи – не всегда самые известные. Возможно, кинематограф и должен быть именно таким, как мой, – чувственным и сладострастным, повествующем о сокровенном. Если бы меня не сожгли, эротика определенно была бы признана отдельным видом кинематографа!
Через пару дней после знакомства я пригласил Лорелей на свои съемки. Очень важно, как ты предстаешь перед девчонкой, которую собираешься закадрить. Закадрить от слова «кадриль», а не от слова «кадр», хотя можно и так понять.
Нет на свете зрелища более величественного, чем режиссер в процессе созидания. Разве только сам Творец, однако его никто никогда не видел и неизвестно, как он выглядит взаправду. Я никогда его особенно не идеализировал, но убежден, что после всего произошедшего он – если, конечно, он существует, – должен сгорать от стыда и несмываемого позора, но утверждать не берусь. Доподлинно это никому не может быть известно.
На мне была моя кожаная куртка, в руке рупор, рядом со мной находился Шметерлинг, держащий хлопушку (пару дней назад я взял его на работу с испытательным сроком). На заднем плане находился павильон, заполненный семью обнаженными телами – трое мужчин и четыре женщины, – готовыми начать действовать по команде: «Камера – мотор – начали!»
Я заканчивал свою картину «Что скрывают зонтики». Зонтик и его спицы как символ полигамии, присущей человеку. Зонтик как символ секса, зонтик как юбка, зонтик как ложе, зонтик как небосклон. Картина была полна глубинных смыслов и символов.
(Одна копия картины сохранилась и в настоящее время находится в Берлинском музее эротики, что возле Зоологишен Гарден).
После смены я представил Лорелей своей группе. Группа была небольшая, я всегда обходился малым количеством работников. При специфике моей работы и ограниченности проката большая группа была абсолютно не нужна. Я платил оператору, его помощнику, двум осветителям, один из которых выполнял обязанности гафера, и гримеру. Состав группы не был постоянен, кроме кинооператора Генриха Моозеса, все остальные участники менялись от проекта к проекту. Текучесть кадров никогда меня не смущала. Художником-постановщиком был я сам, пригодился опыт работы декоратором.
– Познакомьтесь со стариком Генрихом, – представил я девушку своему старому оператору и другу. – Герр Моозес начинал с самим Люмьером, – не преминул добавить я.
– Правда, вы работали с самим основателем?!
– Правда, милочка, с Люмьером я познакомился в 1901 году, когда решил освоить эту профессию, – как обычно неторопливо и размеренно стал рассказывать Генрих.
О Люмьере старина Генрих Моозес мог рассказывать бесконечно, были бы слушатели. На самом деле с Люмьером он работал один день в своей жизни, когда заменял у него не съемках захворавшего разнорабочего. С самим Люмьером он никогда не разговаривал, но созерцание мифического героя произвело на него столь сильное впечатление, что Генрих Моозес посвятил свою жизнь кинематографу и выучил наизусть биографию своего кумира.
Молодость и красота Лорелей не могла не очаровать старого киноволка. В тот день он преподнес ей в подарок один из своих объективов. Это была «тридцатьпятка».
– Это очень старое стекло, деточка. Через старые объективы мир выглядит по-иному, – сказал он. – Им снимали еще отцы-основатели; надеюсь, он поможет вам в вашем творчестве.
Люмьер перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что вскоре наснимает эта юная особа этим самым объективом.
В тот день я сделался для Лорелей воплощением бога волшебного фонаря, в свет которого так стремилась целеустремленная фея новейшего из искусств.
Недавнюю провинциалку (она переехала в Берлин полгода назад из-под Котбуса), девушку из приличной лютеранской семьи (мама – белошвейка, папа – орнитолог), Лорелей несколько коробила излишняя, на ее взгляд, гиперреалистичность моего киноязыка. После окончания съемки мы долго беседовали о кинематографе.
– Душенька моя, да, мой кинематограф не совсем традиционный. Да, мой кинематограф не философский. Возможно даже, что это не высокое искусство. Но кто сказал, что кинематограф не может быть таким, если на него есть спрос и в нем имеется своя эстетика? Художника следует судить по его законам, – мягко, но настойчиво втолковывал я ей.
В тот вечер мне удалось ее убедить. Лорелей, отбросив ханжеские сомнения, согласилась подняться в мою мастерскую, чтобы посмотреть на мою электромеханическую «Мениоллу». Ее заворожил аппарат с вертикально двигающейся пленкой, проецируемой на светящуюся линзу. Эта была кинематографическая редкость, я и сам ею искренне гордился.
В ту ночь я придумал «Девушку и Дракона».
Почему я не описываю Лорелей? Длинная шея, глаза с искорками юмора и ума, и т. д.? Наверно, я смог бы описать ее словами, но зачем мне выдавать себя за писателя, когда я уже запечатлел ее на экране? Когда в ту ночь я смотрел на Лорелей, я увидел кадр из «Девушки и Дракона».
Утром, когда мы спустились на завтрак, я познакомил фрау Густаву с Лорелей, и они сразу же друг другу понравились. Меня это порадовало. Есть женщины, с которыми хочется завтракать, а есть такие, с которыми это делать вовсе необязательно.
С Лорелей я собирался завтракать весь остаток своей жизни, и у меня были основания надеяться, что и она не станет возражать. Аппетит у нее был завидный. Когда фрау Густава пошла жарить омлет, я обнаружил, что у меня кончились сигареты. Я мог бы и потерпеть, но отсутствие такой мелочи, как сигареты, не позволяло считать происходящее абсолютно идеальным, поэтому я решил ненадолго отлучиться, чтобы сегодняшнее утро сделалось совершенным в своей самой незначительной детали. Режиссер не может не быть перфекционистом.
– Будьте осторожны, – сказала мне вслед фрау Густава с тревогой в голосе, – сегодня в городе ожидаются беспорядки.
– Было бы странно ожидать чего-то иного, – ответил я и вышел на улицу.
В дверях кафе я столкнулся с человеком, внешность которого мне показалась знакомой. У него было невзрачное лицо, которое было бы весьма затруднительно описать, такие лица бывают у работников муниципальных служб или подобных бюрократических институций. Служащий, решивший выпить чашечку кофе перед работой? Хотя нет, было воскресенье, и он решил выпить воскресную чашечку кофе, поправил я себя. Он вежливо придержал дверь, когда я выходил, и мы любезно обменялись кивками. Я быстро дошел до угла, где по устоявшейся привычке и купил себе пачку испанских «Дукадос».
– Что слышно нового? – дежурно поинтересовался я у знакомого киоскера, который, как и большинство его коллег, всегда был в курсе происходящего в стране и мире.
– Тельман опять замутил, – сообщил он мне, почему-то понизив голос.
– Кто такой Тельман?
– Эрнст Тельман – лидер эксплуатируемых берлинских рабочих, – с укоризной объяснил мне киоскер. Судя по интонации, себя он также причислял к упомянутой категории населения.
Тельман был пролетарский лидер. Имя я знал, но позабыл, на какой политический платформе стоит упомянутый политический деятель. Видимо, в тот день Тельману удалось «замутить» что-то серьезное, потому что откуда-то с соседней улицы стали доноситься крики и шум, вероятно, это и были те самые беспорядки, которых опасалась моя добрая хозяйка.
– А у вас как дела? – в свою очередь вежливо поинтересовался у меня торговец.
Как у меня обстояли дела? Судите сами. Вчера вечером я закончил съемки своей новой фильмы, ночь провел с любимой женщиной, утром вместе с ней же замечательно позавтракал, и, кроме того, в моей башке уже возник замысел новой картины.
– Отлично! – искренне ответил я и, не вдаваясь в сладостные детали, вынул из пачки папироску, чиркнул спичкой, вдохнул долгожданный дым и, не теряя времени, отправился продолжать завтрак. Идти было минуты три, я почти уже дошел до дома, как вдруг увидел бегущего по улице человека с кинокамерой. За ним бежал полицейский с дубинкой. Не было никаких сомнений, что полицейский собирается стукнуть убегающего кинематографиста этой самой дубинкой, как только тот окажется в пределах досягаемости.
Со стороны это напоминало комическую сценку «Постовой преследует похитителя киноаппарата», вот только смешно не было. Человек с камерой явно выдохся от бега. Полицейский тоже выдохся, но было ясно, что вскоре он непременно догонит беглеца и осуществит задуманное.
Во время разгона несанкционированной манифестации красных бдительный страж порядка заприметил человека с кинокамерой и решил поинтересоваться, есть ли у того официальное разрешение на съемку. По новым правилам таковое должно было иметься. Власти не желали предавать огласке тот факт, что разгонять протестующих красных полицейским помогали патриотично настроенные граждане из штатских. А что еще было делать? Финансирование полиции было сокращено из-за нескончаемого экономического кризиса, и сил правопорядка не хватало. Требуемого разрешения у человека не оказалось, и вследствие этого пустяка у незнакомца возникло некое недопонимание с представителем закона.
Я не мог не проявить профессиональную солидарность и в тот самый момент, когда незнакомый мне коллега был пойман, вмешался в происходящее. С полицейским я был шапочно знаком, имени его, правда, не знал, он патрулировал наш квартал, и мы всякий раз приветливо здоровались при встрече. Поздоровались мы с ним и в тот день.
Он внял моим увещеваниям и, будучи людьми цивилизованными, мы разобрались на месте. Был найден компромисс: незнакомый кинооператор согласился добровольно засветить пленку, находящуюся в киноаппарате. Полицейский же не стал настаивать на препровождении кинематографиста в участок для составления протокола. Кассета была незамедлительно вскрыта под безжалостными к кинопленке солнечными лучами, и факт жестокого разгона митинга реакционным правительством перестал существовать в истории кинематографа. Я вежливо поблагодарил постового за снисходительность, и он с чувством выполненного долга отправился по делам службы.
Как только полицейский скрылся за углом, освобожденный кинематографист послал ему вслед неприличный жест, заговорщицки подмигнул мне и с лукавой улыбкой вынул из-под брючного ремня кассету с пленкой. В процессе погони персонаж успел заменить отснятую кассету, которую предусмотрительно спрятал за поясом.
Сюжет о пролетарских волнениях в Берлине был показан в лондонских кинотеатрах уже через неделю.
Так я познакомился с Брит Бриттом, человеком из Лондона. Бывает, посмотришь на человека и сразу поймешь, что он иностранец, причем в хорошем смысле этого слова: одевался он по лондонской моде, когда элегантность кроется не в броскости, а в практичности и удобстве одежды. Брит Бритт – запомнить было несложно, имя и фамилия совпадали.
Имя было ирландским, в честь предков матери, которые переселились в Лондон из Дублина, а фамилия, как нетрудно догадаться, абсолютно британская, от папы. Обоими этими фактами ББ гордился и подробно рассказывал мне о своих корнях. Он утверждал, что пишет книги, я верил ему на слово, хотя ничего из написанного прочесть мне не привелось. Иногда он вдохновенно цитировал отрывки из своей будущей книги, в процессе написания которой пребывал перманентно. Не знаю, написал ли он ее в конце концов.
Основным видом его заработка были съемки кинохроники, он не расставался со своей кинокамерой. Аппарат у него был что надо – «Аймо», трехглазка.
Сейчас его можно было бы назвать фрилансером или стрингером, но тогда подобных терминов не существовало. Увлекающийся путешествиями британский аристократ – определение было бы верным, вот только это нельзя считать профессией. Отснятые сюжеты ББ продавал британским студиям, которые использовали их в альманахах своих киножурналов. В те годы происходящее в Германии вызывало большой интерес, и потому на его кинозарисовки имелся спрос.
Когда в тот день я, взволнованный произошедшим приключением, вернулся вместе с моим новым знакомым в кафе, я обнаружил, что возле Лорелей сидит некий господин. Это был тот самый посетитель, с которым я столкнулся в дверях двадцать минут назад. Карл Шмидт, так он представился, вежливо привстав для этого при нашем появлении. Моя догадка оказалась верна, он действительно был чиновником из провинции, это выяснилось чуть позже.
– Был рад нашему знакомству, – сказал он через несколько минут, посмотрев в окно. На улице возле витрины кафе в тот момент припарковался автомобиль. – К моему сожалению, я должен откланяться – дела службы.
Он церемонно поклонился и направился к выходу. Я проводил его взглядом. Карл Шмидт вышел на улицу, обошел подъехавший «Хорьх» и, помахав нам рукой, скрылся в салоне автомобиля. И тут за стеклом машины я увидел, кто бы мог подумать, Гитлера! Гитлер сидел на заднем сиденье за водителем и приветливо мне улыбался. Машина тронулась с места и скрылась из вида.
В тот день Гитлер специально заехал за этим самым Шмидтом. Гитлеру не терпелось узнать, будут ли его снимать на кинопленку или все ограничится фотокарточками, которые ему уже успели изрядно надоесть. Один знакомый богач согласился финансировать картину о Гитлере и даже одолжил ему автомобиль, в котором тот теперь разъезжал по городу. Гитлер в то утро был очень воодушевлен происходящим: как все новички в кино, он был полон надежд и ожиданий от того, что фильма о нем состоится и будет иметь зрительский успех.
– Шнапс – один из самых благородных напитков! За моего спасителя и за его очаровательную подругу, – воскликнул ББ и с широкой улыбкой поднял рюмку.
Его немецкий был выше всяких похвал, я всегда завидовал людям, знающим иностранные языки, сам я страдал врожденным лингвистическим идиотизмом.
Мы выпили.
Один мой знакомый барышник утверждал, что в лошадиных улыбках есть свое очарование. Когда я познакомился с ББ, то понял, что в этих словах была доля правды. Улыбка моего нового знакомого определенно могла считаться симпатичной.
– Только алкоголь позволяет не сойти с ума в этом безумном мире полицейского диктата и государственного контроля, – констатировал ББ и проворно налил еще по одной. Сказывались ирландские гены. Романтический завтрак плавно перетекал в воскресный ланч.
– Герр Шмидт, ну, тот мужчина, который со мной разговаривал, спрашивал, не могу ли я поснимать Гитлера, если найду время, – сказала Лорелей.
– Зачем? – удивился я, подумав, как, интересно, им удалось так быстро ее найти.
– Для политического продвижения, как он мне объяснил, – пожала плечами Лорелей.
– И деньги заплатят? – улыбнулся я.
– Он сказал, что с деньгами у них туго, но на камеру и пленку наскребут.
– Поздравляю с первым заказом, можешь пользоваться моей «Мениоллой», – улыбнулся я.
– Зачем вам самой снимать кого-то? Даже за деньги? – воскликнул ББ. – Когда я только увидел вас, я был уверен, что вы актриса. Вам непременно надо попробовать себя в Америке! У меня там есть связи.
