скачать книгу бесплатно
Определенный интерес для нашего повествования представляют ранние фотографии Гитлера, где он частенько снимался на фоне киноафиш. Гитлер любил кино, внимательно следил за киноновинками и был в курсе тенденций мирового кинематографа. В тот день, кстати, он сидел за столиком на фоне афиши «Капитанской дочки» – кинокартины, снятой по произведениям русского поэта Александра Пушкина.
Карл и Мариус заказали себе по шницелю, а Гитлеру принесли овощной салат и картофельные котлеты. Ему очень хотелось шницеля, но он себя переборол, потому что объявил о своей приверженности вегетарианству и не мог позволить себе отойти от образа. У Гитлера была сильная воля, потому-то он и добивался поставленных целей и сделал завидную политическую карьеру.
– До вчерашнего дня меня не снимали на кинопленку, только на фотокарточки, да и то, на мой взгляд, неудачно, – укоризненно заметил Гитлер.
– Творческая интеллигенция, все эти киношники, не разделяет наши взгляды, – пожал плечами Карл.
– Тем более мы должны обратить внимание на кинематограф! – сказал Гитлер. – Как говорил Ленин: «Кино воздействует на массы».
– Как и цирк, – уточнил Карл ленинскую цитату.
– Короткометражный фильм-портрет о молодом политике-патриоте? – высказал предложение Мариус, который считался специалистом по PR-вопросам в компании Гитлера.
– Позволит ли это наш бюджет? – с тревогой спросил Карл.
– Это может быть недорогой фильм, – примирительно заметил Гитлер.
В своих потаенных мечтах Гитлер видел себя на киноэкране за мольбертом или на открытии своей персональной выставки в Париже. Но с возрастом он с горечью осознал, что как художник не представляет особого интереса для человечества. Гитлер был реалистом и понимал, что мечта его несбыточна. А сниматься в кино ему все равно очень хотелось.
– Надо бы выяснить, кто эта миловидная фройляйн с киноаппаратом и ее дельный помощник, – подумал он вслух.
Сохранившийся фрагмент киноальманаха «Гитлер подарил евреям город»
В небольшой берлинской квартире двое – мужчина и женщина, муж и жена, с виду и не евреи вовсе, а вполне себе приличные люди.
– Как ты думаешь, дорогая, не следует ли нам уехать? – поинтересовался актер.
– Куда, дорогой? – подала свою реплику актриса.
– Разумеется, в концлагерь, дорогая. В концлагере замечательно… Мы могли бы обрести свою утерянную национальную идентичность, – уточнил мужчина.
– Возможно, в твоих словах и есть резон, – сделав положенную паузу, ответила партнерша, – в городе сделалось неспокойно, хулиганы бьют витрины, население расхотело покупать товары в наших магазинах, а правительству непросто обеспечить нашу безопасность, несмотря на все усилия.
– У правительства и без нас забот полон рот, сложная международная обстановка, и с экономикой ой как непросто, – дал необходимое пояснение партнер.
– Когда уже мы уедем на Мадагаскар? – вопрошает героиня.
Нагретый воздух опускался в ложбинах волнистых облаков, образуя просветы ярко-голубого неба. Штефану вспомнилась начальная сцена его картины.
– Как-то так, далее по тексту в том же духе. CBB (Could be better – «могло быть и лучше» – на английском. В то время я немного подучил язык, надеясь на скорый переезд в Голливуд, которому не суждено было осуществиться).
Диалоги ни к черту не годились, но тут я ничего не мог поделать, текст утверждался на самом верху. В реальности дело обстояло несколько иначе, переселение проходило принудительно, но в кино всегда есть место вымыслу.
И вот эти два безмозглых красавца едут в концлагерь, и тут – сюрприз-сюрприз – выясняется, что в концлагере не так уж и плохо. Плюс-минус лагерь бойскаутов, ну, типа того. Имеются клуб с кинозалом, столовая, мастерские, синагога и даже национальная газета. Правда, не все новоприбывшие могут читать на этом еврейском языке, но это не так уж и важно. Словом, есть все необходимое для стремительного обретения своей национальной идентичности. Маленький еврейский город со своим еврейским самоуправлением. Тихая гавань для лиц еврейского происхождения, где они могут укрыться от невзгод так внезапно изменившегося мира перед окончательным и всеобщим отъездом на постоянное место жительства.
– Дорогая, как хорошо, что нам помогли самоопределиться. Очень скоро мы отправимся на Мадагаскар! – первое, что говорит муж жене, когда уже осмотрелся по приезде.
Конец пролога.
Белые палатки своими очертаниями напоминали древнеримский военный лагерь из кинокартины «Финал Антония». Сходство подкрепляли и его обитатели, светлые, накачанные тела которых можно было наблюдать каждое утро, когда молодые люди, построившись в шеренги, совершали ритмичные, упорядоченные движения, занимаясь утренней зарядкой. Добавить сюда пару колесниц и штук десять всадников – и получится всамделишний Рим, подумалось Штефану.
Учитывая важность проекта, руководство щедро выделило для обеспечения съемок одно из подразделений СС. Дабы не мешать творческому процессу, личному составу было приказано не проявлять излишней жесткости и грубости к кинематографистам, разумеется, за исключением случаев, продиктованных производственной необходимостью. Палатки охраны находились за пределами огороженной колючей проволокой съемочной площадки, где два дня назад и началось строительство декораций.
В то утро я расположился на зеленой лужайке, пил свой утренний кофе, спасибо Гансу Шметерлингу, и с интересом читал книгу о народных обычаях своих новоприобретенных соплеменников. Для первых эпизодов ленты знания о еврейском быте и обычаях были излишни, картина начиналась в общем-то вполне тривиально. В моей прошлой жизни евреи не очень-то отличались от остальных граждан. А вот как должен быть устроен быт воссозданного еврейского мирка, чтобы он выглядел на экране достоверно и реалистично, я пока еще не мог себе представить. Следовало проявить внимание к этнической компоненте. Перед съемками режиссер должен тщательно изучить материал, а у меня на это просто не было времени. За несколько недель до начала съемок мне требовалось наверстать упущенное. Потому-то я и штудировал «Мудрецы для начинающих. Занимательные еврейские истории».
Книга была полна гравюр с изображением моих новообретенных гипотетических предков. Бородатые люди в халатах зажигали свечи, читали свитки и вели диспуты.
Большинство из персонажей этой научно-популярной книжки проживало на территориях Австро-Венгрии, позже перешедших под власть России, назывались эти места Идишланд. Некоторые байки были вполне занимательны и поучительны.
К примеру, один мудрец задался вопросом, каким будет мир, если представить себе, что Бога нет. С присущей ему въедливостью он развивал эту свою идею, а ему в переписке или при личной встрече отвечали его коллеги, такие же похожие на Санта-Клаусов персонажи. Действие происходило в середине XVIII века. Я не так образован, чтобы разобраться в этих религиозных премудростях, но меня они заинтересовали. Как человек современный, я уже давно не исключал вероятность того, что Бога не существует, происходящее за последние годы давало к этому массу оснований, но ознакомиться с рассуждениями на эту тему было любопытно.
От теологических размышлений меня отвлекла прибывшая на съемочную площадку бригада строителей. Идти из промзоны было недалеко, не больше километра. Работали они без выходных по двенадцать часов в день с коротким перерывом на обед.
Одетых в одинаковую униформу людей сопровождали трое охранников, один из которых вел на поводу овчарку по кличке Тигр. Стал слышен шум молотков, пил, стамесок и прочих строительных инструментов – работа спорилась. Я предполагал закончить строительство недель за пять. Постройка декораций всегда вызывала у меня легкое радостное волнение. Так было и сегодня. Я отложил книгу и направился на площадку понаблюдать за тем, как идут дела.
В то утро я впервые увидел номера. Наблюдая за работой строителей, я обратил внимание на однотипные татуировки на их запястьях. Сначала я решил, что это дань некой криминальной традиции, так сказать, субкультура преступного мира. Но обитатели промзоны вовсе не были преступниками в привычном понимании этого слова. Люди слаженно и споро возводили мой съемочный объект, а на запястье у каждого виднелся синего цвета номер. Калейдоскоп шестизначных чисел на запястьях трудящихся не мог не вызвать интереса.
– Привет, Штефан, – услышал я. Лицо рыжеволосого рабочего, держащего в руках пилу, показалось мне знакомым. – Это я, Дмитрий, – представился человек с пилой и улыбнулся.
Улыбка не была доброй, скорее, это была ухмылка человека, который вовсе не рад встрече. По этой ухмылке я его и узнал. Имени Дмитрий я точно не мог помнить, потому что никогда его и не знал, но сам человек всплыл в моей памяти. На студии Бабельсберг, куда мне удалось устроиться декоратором после демобилизации, его все называли Рыжим. Ну разумеется, это был он! Заметно постаревший, но определенно он. Выглядел Рыжий плохо, сказывалось многолетнее недоедание. Нельзя не признать, что при Гитлере граждане стали питаться лучше, однако мой давнишний знакомый, видимо, так и не успел отъесться за годы продуктовой стабильности.
Рыжий отличался излишней саркастичностью и способностью конфликтовать с начальством по любому поводу. В те годы Рыжий безуспешно пытался организовать профсоюз рабочих кино, донимая всех окружающих бесконечными разговорами о необходимости соблюдения прав пролетариев, сплоченности тружеников киноиндустрии, следованию техники безопасности и прочем. От всего подобного я был далек, найти хоть какую-то работу было несказанной удачей, поэтому в профсоюз я вступать не согласился, что привело к нашей размолвке. Подробностей не помню. Возможно, как общественный деятель Рыжий и мог состояться, если бы он не устроил драку с гафером, бригадиром осветителей. Его со скандалом уволили, и больше о профсоюзе на студии никто не заикался.
– Спроси у своего Гитлера, когда увидишь, – неприязненно посоветовал он мне, когда я вежливо поинтересовался у него о татуировках.
Рыжий утверждал, что подобные числа полагались каждому сегрегированному гражданину.
– И они не стираются? – спросил я, хотя уже знал ответ.
– Ни в коем разе, сделано на всю жизнь. Странно, господин режиссер, а у тебя еще нет такого?
Я ничего не знал о новом правиле и потому был несколько обескуражен. Неужели и у меня на руке будет такой же номер? Кинорежиссер с татуировкой? Абсурд.
Я инстинктивно глянул на свои запястья.
– Еще не сделали? Куда смотрит Гитлер? Непорядок, – ухмыльнулся Рыжий.
– Продолжаем работу, – походя сказал один из охранников, и мы прервали нашу беседу.
– Теперь ты понял, что надо было вступать в профсоюз, сволочь? – скривив лицо, прошипел он и дисциплинированно вернулся к работе. Настроение он мне испортил на весь день.
Рыжий и в те далекие годы был мне несимпатичен своими манерами, а его рассуждения о политике раздражали своей безапелляционностью. Я сделал карьеру в кино, а Рыжий нет. Поскольку мы никогда особо не приятельствовали, я не считал себя обязанным поддерживать с ним дружеские отношения при нежданной встрече, хотя и держал себя с ним на равных в память о былых днях. Я вовсе не сноб, просто профессия режиссера не предполагает амикошонства с обслуживающим персоналом. Позже я стал подозревать, что именно Рыжий распускает злокозненные слухи о том, будто это я спас Гитлера.
Работа на площадке шла своим чередом в очень хорошем производственном темпе. Охранники по-товарищески, но твердо и неукоснительно пресекали любые заминки и перекуры. Они нисколько не были грубы, это было одно из условий, которое я оговорил со Шметерлингом перед началом проекта. Граждане с номерами непринужденно общались с представителями власти, и те и другие не обращали на них внимания вследствие присущей приличным людям деликатности. Я прикинул, что такими темпами декорация будет готова, возможно, даже раньше намеченного срока. Несмотря на очередное зримое проявление сегрегации нового общества, я не мог не испытать чувства творческого удовлетворения. Вскоре мои декорации начнут заселяться персонажами.
Воздух на гребнях волнистых облаков продолжал свое адиабатическое охлаждение, меняя конфигурацию причудливых фигур на небосклоне.
Много лет назад именно неприметная должность строителя декораций на съемочной площадке стала моим трамплином в пленительный мир кинобизнеса. На проекте «Львы Колизея» я получил свою первую эпизодическую роль. Это был мой шанс, и я не упустил его!
Головокружительная карьера случилась не только у Гитлера – от невостребованного художника до канцлера, но и у меня – от декоратора к актеру и режиссеру! Не было счастья, да несчастье помогло…
Некоторые фотографии и куски кинохроники, имеющие отношение к повествованию, хранятся в музее цирка города Мюнхена. Среди прочего было обнаружено интервью со старейшим в стране дрессировщиком хищников господином Мюллером, на которое он любезно согласился через тридцать лет после съемок киноальманаха «Гитлер подарил евреям город».
Годы были не властны над мужественными чертами лица и величественной осанкой бесстрашного повелителя своенравной плотоядной фауны, к тому времени вышедшего на пенсию. Интерьер комнаты придавал рассказу особую достоверность. 98-летний герой арены был снят на фоне выделанных с любовью и должной сноровкой восьми голов его особо любимых питомцев.
Из интервью с дрессировщиком
– В то время в Германии было снято несколько фильмов о древнеримской жизни.
С каждым годом увлечение историческими картинами набирало обороты, а вскоре сделалось повальным. Львы, тигры, слоны и прочая живность нужны были для съемок, и кинематографисты обращались за помощью к нам, цирковым. Это давало возможность неплохо подработать, с деньгами было туго. Хотя мы всегда соблюдали технику безопасности, иногда случались досадные казусы, что неудивительно: киношный люд никогда не отличался дисциплинированностью. Однажды один из декораторов оказался запертым в клетке со львом. По роковой случайности внутренняя перегородка вольера оказалась открытой, когда там находился работник киносъемочной группы.
Это случилось по его собственной неосмотрительности. Нам удалось своевременно вытащить того малого из вольера, но, конечно, страху он натерпелся. Должен заметить, животное было старым и немощным и не представляло особой угрозы для жизни и здоровья. Тем не менее был составлен полицейский протокол произошедшего. Случившееся могло иметь серьезные последствия для руководства студии. Дело удалось замять; по слухам, тот парень выцыганил роль за то, что не стал поднимать шум и подавать в суд.
Я прекрасно помню этого Мюллера, вспомнилось Штефану, он никогда не соблюдал техники безопасности, всю жизнь относился к ней наплевательски, и животных он тоже не любил. Одна выгода была на уме у этого мироеда и выжиги. Это по его недосмотру меня в суматохе заперли в вольере со львом. Клетка, которую я в тот день оформлял, изображала одно из служебных помещений Колизея. Не исключаю, что он-то и открыл дверь во внутреннем вольере в тот момент, когда я устанавливал там колонну из папье-маше. Да, лев меня не покусал, только понюхал, но у меня случился нервный срыв. Продюсеры проекта предложили мне денежную компенсацию. И хотя я и был стеснен в средствах, но отверг руку с деньгами и произнес: «Единственное, чего я хочу, – это сниматься в кино!»
Помощником продюсера по площадке был Алекс Нахимсон, на том проекте мы познакомились и сдружились, и он долгие годы работал у меня директором по кинопроизводству. Нахимсон вел переговоры, он чувствовал себя виноватым в произошедшем. Руководство согласилось дать мне небольшую роль на пробу, и мое нервное расстройство в тот же момент стало сходить на нет. Все остались довольны, я получил роль, а они замяли дело, как-никак нарушение производственной безопасности – это вам не шутки. Я мог на них и в суд подать, тем более что свидетелей хватало с избытком.
Говоря по правде, я ни капельки не испугался. Забегая вперед, надо сказать, что с тем львом все хорошо не закончилось и кончиться не могло.
Фрагмент картины «Львы Колизея»
В фильме о римской империи был эпизод, где ранних христиан, следуя варварским обычаям того непросвещенного времени, скармливали хищникам на арене римского амфитеатра. Штефану была доверена роль брошенного на заклание безымянного христианского мученика – одного из многих. Его партнершей была мало кому известная в то время, блистательная Гертруда Коопен. Она исполняла роль юной римлянки из добропорядочной языческой семьи, которая была тайно влюблена в подпольщика-христианина. С трибуны воссозданной главной арены римской империи она в правдоподобных и трогательных страданиях протягивала свои ставшие вскоре одним из символов национального кинематографа руки в сторону Штефана, в то время как Штефан являл собой на арене Колизея безусловное чудо: лев всячески отказывался его поедать. Ведь сказано: «И явилось чудо, лютые звери не ели праведников» – это было сообщено в титре.
В своей рецензии на картину кинокритик Рихард Волф рассуждал о том, что сделавшиеся модными обращения к истории и поиски политических решений в прошлом не могут дать ответы на злободневные вопросы настоящего. Кинокритик утверждал, что национальный кинематограф должен больше внимания уделять злободневным социальным проблемам общества. В своей рецензии он среди прочего упомянул убедительную игру молодого актера Штефана Шустера.
В этой же газете была помещена аналитическая статья о том, что на предстоящих выборах ни одна из политических партий не имеет шансов получить решающее большинство мандатов в рейхстаге. Политика Штефану была до лампочки, поэтому редакционную статью он не прочел, а заметку с упоминанием своей персоны аккуратно вырезал и положил в отдельную папочку. У него имелся и плакат фильма, где на первом плане красовались главные герои ленты: полководец, цезарь и вымышленная царица из южной провинции, а на втором плане в верхнем правом углу были живописно изображены персонаж Штефана и лев.
В настоящее время плакат этот является полиграфическим раритетом, единственный известный экземпляр хранится у вышеупомянутой партнерши Штефана Гертруды Коопен. Он был дорог ей как память, и она наотрез отказывалась с ним расставаться. Остальные постеры картины считаются утерянными.
Из интервью Гертруды Коопен, 1984 год
Старушка с гордостью продемонстрировала интервьюеру плакат картины «Львы Колизея».
– Думается, что это единственный сохранившийся экземпляр, – с гордостью сказала она.
Гертруда Коопен проживала в доме престарелых под Дрезденом. С годами она не утратила интереса к происходящему в стране и мире и с энтузиазмом вела кружок юных кинематографистов в местном дворце пионеров.
На частые вопросы о том, как ей удалось не располнеть и сохранить безукоризненную фигуру, озорно и лаконично отвечала: «Жрать надо меньше». Гертруда Коопен с готовностью согласилась побеседовать со специально приехавшей для этого берлинской киносъемочной группой. Продемонстрировав плакат, она с лукавой улыбкой указала на девушку в голубой тунике. Затем актриса аккуратно свернула ветхий лист бумаги в специальный постер и продолжила свое увлекательное и предельно откровенное повествование:
– Доказательств у меня, разумеется, не было, но до сей поры меня гложут сомнения в том, что произошедшее было случайностью. Мой первый муж был известным цирковым дрессировщиком, наш брак не сложился, он изводил меня своим недоверием и беспочвенными приступами ревности. Возможно, причина в разнице в возрасте, он был старше меня на сорок лет. В тот раз объектом его немотивированных подозрений стал неприметный декоратор, это был Штефан. Не могу понять, как этот старый дурак догадался. Вы и представить себе не можете, как я испугалась, когда увидела Штефана в клетке с хищником! К счастью, все обошлось, льва удалось отогнать струей из брандспойта. А если бы брандспойт был неисправен? Такое случается…
Одним словом, я сочла за лучшее развестись с мужем. Позже ШШ, так все называли Штефана, утверждал, что именно этот эпизод был воссоздан в американской картине «Шапито» великого Маленького Бродяжки.
Но точно я вам этого не скажу, ШШ был мастером придумывать различные небылицы и мистификации. Маленький Бродяжка являлся кумиром ШШ – это мне известно доподлинно. Он вообще бредил американским кинематографом. Позже ШШ стал заниматься авторской эротикой, и дела его пошли в гору. Некоторые ошибочно называют эти ленты порнографическими, но это неверно – ШШ старался проникнуть в психологию своих героев.
Конечно, на его творческом пути встречались и недоброжелатели, особенно из числа искушенных кинокритиков и теоретиков кинематографа. ШШ нередко упрекали в излишней вульгаризации и упрощении его кинообразов и сюжетов, однако Штефана эти нападки не особо беспокоили: его малобюджетные картины пользовались бешеным успехом у определенной части публики, а это для него было главным критерием фильма.
Из того же интервью
– Вообще, надо сказать, что Штефан был прирожденным кинематографистом, основной его реальностью было пространство студийного павильона, жизнь за его стенами всегда представлялась ему чем-то далеким и не совсем реальным. Мой давний приятель кинокритик Рихард Волф даже выдвинул теорию о том, что очарование этих вульгарных и дурацких в своей первооснове плотских киноисторий, таких как «Гимназистки на каникулах», заключается в абсолютной вере их автора в реальность происходящего.
– Кстати, вы случайно не знаете, куда этот Рихард Волф делся? Нет? Я тоже. Много людей куда-то подевалось. Но я отвлеклась, – спохватилась Гертруда Коопен и продолжила свой рассказ: – Это был особый, недооцененный вид кинематографа, получивший развитие позже, в семидесятых годах. Это, к примеру, «Последний хоровод в Париже». Секс очень важен для человека, и художнику не следует обходить его молчанием. Я сама снялась в «Ласточках на жердочках» и «Сочных устрицах». В этом не было ничего зазорного. В фильмах ШШ была некая элитарность. Они демонстрировались абсолютно легально в кинотеатре «Форум», там собирались представители берлинской богемы, как сказали бы сейчас, андеграунда. Может, мне и не стоит этого говорить, но как тогда его кинематограф оказался под запретом, так и сейчас он был бы не востребован в ГДР. Ах, если бы ШШ не сожгли, возможно, порнография была бы признана отдельным видом кинематографа.
Гертруда Коопен помолчала, а потом с горечью поделилась сокровенным:
– На самом деле он меня жестоко обманул. Это я должна была сниматься в «Девушке и Драконе», но ШШ увлекся этой нацистской карьеристкой и вероломно отдал мою роль ей. До сих пор не могу этого простить… Нельзя верить режиссерам! Скотина, – с любовью произнесла постаревшая кинодива.
С Гертрудой вышло по-свински, это правда, вспомнилось Штефану, но я ничего не мог с собой поделать. Возможно, она и подходила на главную роль в «Девушке и Драконе» и была уверена, что эта роль достанется именно ей, но, если быть до конца честным, Лорелей получила ту роль по праву. Именно в момент нашей первой близости мне привиделся кадр из моей главной фильмы.
Перисто-слоистые облака сделались окончательно прозрачными, и сквозь них отчетливо проступило солнце. Облака, как и воспоминания Штефана, не прекращали своего размеренного движения по небосклону.
Я и оглянуться не успел после того, как выбрался из клетки со львом, а моя жизнь чудным образом изменилась в лучшую сторону. Предложения сняться в эпизодах поступали с завидной регулярностью, и меня даже стали узнавать на улицах. Больших ролей не предлагали, что меня не очень-то и расстраивало. Я мечтал о карьере режиссера и сделал свой первый маленький шаг в этой профессии.
Тогда я нашел себе и новое жилье – переехал с Шинхаузеаллеи из комнаты с сортиром на лестничной клетке в трехкомнатную квартиру на Ноллендорфплатц.
Единственный раз в моей жизни мне помогли еврейские корни: я снял квартиру у фрау Густавы, давней знакомой моей покойной матери.
Фрау Густава была вдовой ветерана большой войны, известного художника Франса Либерта. Вдова классика знавала времена и получше, но и к моменту нашей встречи не бедствовала. На первом этаже принадлежащего ей дома она с обнаружившейся в ней предприимчивостью открыла кафе под названием «Люмьер». Фрау Густава была синефилкой, что не мешало ей замечательно готовить. Сама она занимала квартиру на втором этаже, а просторную мастерскую своего мужа на третьем решила сдать. Как она мне сказала, решение это было связано не с недостатком денег, на жизнь ей хватало пенсии и доходов от заведения, просто ей было грустно от того, что пространство, предназначенное для творчества, попусту простаивает.
Странная фантазия: она хотела сдать жилье знакомому, и обязательно еврею. При встрече она поинтересовалась, религиозен ли я. Забавная тетка, забавный вопрос!
Я откровенно ответил отрицательно. Данный факт ее разочаровал, но то, что я имею отношение к кино, ее несколько утешило. Свои фильмы я предпочитал ей не показывать, все же она человек старой закалки.
Она наотрез отказывалась готовить свинину, но с этим у меня проблем не было: свиные рульки я ходил есть в «Место встречи» на Кантштрассе. Там их готовили не хуже, чем моя мама.
Через какое-то время после окончания войны один умный предприимчивый швед придумает магазин ИКЕА, где сборную мебель и предметы обстановки можно будет приобрести по весьма сносной цене. Но в то время разрушение человеческого быта еще не приняло необратимого характера, каким оно сделается очень скоро, и потому особой нужды в ИКЕА еще не было. Несмотря на это, мне удалось обставить свое жилье недорого, но весьма комфортно и со вкусом.
В моей наполненной светом, просторной мансарде имелся персональный вход со двора и отдельный санузел. Замечательная ванная комната, отделанная белым кафелем, со всеми необходимыми цивилизованному человеку приспособлениями и устройствами. Когда меня выселили из моей мансарды, больше всего меня угнетало отсутствие нормального сортира и ванной.
Со временем я полностью изменил интерьер своего жилища. Прежняя мастерская художника превратилась в мастерскую кинематографиста.
Мне удалось (несказанное везение!) раздобыть по сходной цене подержанную, но в очень хорошем состоянии французскую электромеханическую «Мениоллу» – звукомонтажный демонстрационный аппарат, по тем временам техническая новинка, которая позволяла просматривать собранный материал, не отходя от монтажного стола. Это был весьма внушительного вида агрегат, напоминающий перевернутый кинопроектор, в котором кинопленка проецировалась на линзу размером с сигаретную пачку. Склеив эпизод, я мог немедленно посмотреть его в этом светящемся оконце и при необходимости внести изменения. Конечно, не так комфортно, как в обычном кинозале, но у меня появилась возможность монтировать свои фильмы дома и, следовательно, экономить на аренде кинозала и оплате киномеханика.
«Труд делает человека свободным». В этом новом, не так давно введенном в обиход слогане без сомнения имелось рациональное зерно. На проекте «Гитлер подарил евреям город» только исполнение служебных обязанностей и рутина кинопроизводства отвлекали меня от тревожных мыслей о будущем переезде на чужбину и не давали мне окончательно впасть в уныние.
Профессия режиссера, помимо творчества, зачастую включает в себя и административные функции. Мне приходилось заниматься не только подготовкой к съемкам, изучением литературных первоисточников, отбором актеров и редактированием сценария – надо было позаботиться о размещении, бытовых удобствах и питании съемочного коллектива. В своей картине «Гитлер подарил евреям город» я первым в мировом кинематографе использовал «метод погружения». Актеры не могли покидать место съемки. Персонажи фильмы поселились непосредственно в декорациях картины. Шметерлинг разрешил не размещать людей в промзоне. По согласованию с руководством съемочную площадку обнесли колючей проволокой, дабы избежать несанкционированных отлучек исполнителей со съемок.
Условия жизни были излишне спартанскими, но это придало эпизодам особую достоверность и сделало происходящее на экране правдивым и убедительным.
Однако подобный метод был сопряжен с определенными организационными трудностями. Фасады домов и улицы смотрелись неплохо, но внутри домов были просто пустые пространства. В помещениях, не задействованных в игровых сценах, мы установили армейские койки, на которых разместились кинематографисты. Трехразовое питание обеспечивалось армейскими полевыми кухнями. Еда не ахти какая, впрочем, есть было можно. Шметерлинг любезно похлопотал о выделении пайков, превышающих обычную норму для сегрегированных граждан.
А вот отхожие места на моей съемочной площадки были некомфортными и запущенными. Последний раз я сталкивался с подобным на фронте, да и то полевые армейские нужники были получше. С этим я ничего не мог поделать и отчаянно скучал по своему сортиру с кафелем у фрау Густавы.
С самого начала этого предприятия меня не покидали тревожные мысли и вопросы, на которые у меня не имелось ответа. По какому праву они украли у меня мою счастливую реальность? Мой мир, который я выстроил для себя и на который имел право, был не так уж и затейлив. Он не доставлял никому хлопот и не требовал особых затрат. Мой теплый сортир, просторная и светлая мастерская, мой киносъемочный павильон, мои малобюджетные картины, далекие, как и я сам, от всякой политики, и женщина всей моей жизни, которую я по счастливой случайности повстречал. Кому это мешало? И зачем Гитлеру понадобилось все это разрушать?
В сложившейся ситуации песня «Спасибо, Гитлер!», которая была утверждена в качестве лейтмотива моего киноальманаха, звучала особенно забавно, я бы даже употребил слово «абсурдно».
Гитлер, Гитлер наш родной,
Будь же вечно ты живой.
