скачать книгу бесплатно
– Не смею утаить от вашего святейшества, что подобные условия хан предлагал уже через меня одному итальянскому государству, посол которого обратился ко мне за помощью. Это же я предлагаю святому престолу. Все это я смогу легко выполнить, ибо царь московский разрешает мне вести эти переговоры…
На этом Иван Фрязин закончил свою речь, чувствуя, что его перестали слушать. Он поклонился его святейшеству и отошел ближе к московскому посольству.
В зале наступила тяжелая тишина и растерянность. Большинство было разочаровано в своих надеждах, некоторые обменивались насмешливыми и злыми улыбками. Папа был взбешен, но прекрасно владел собой, только глядел в упор на Ивана Фрязина. Вдруг губы его зазмеились ехидной улыбкой.
– Мы очень благодарим, – заговорил он ласково, – за предложение услуг со стороны посла государя московского, но мы отклоняем союз с неверными против неверных, мы не хотим брать величайшую святыню мира из нечестивых рук нечестивыми же руками. Мы более верим благочестивому сыну нашему царю Иоанну, а посему поручаем будущей супруге его и легату нашему, его высокопреосвященству Антонио Бонумбре, лично вести переговоры с государем московским о делах церковных и о помощи против турок…
При этих словах папа сделал знак своему вице-канцлеру, который объявил прием у его святейшества оконченным.
Все стали прощаться с папой и расходиться под тихий гул разговоров, ведущихся, из почтения к его святейшеству, вполголоса. Папа, оглянувшись, увидел возле своего трона статс-секретаря по иностранным делам и знаком подозвал его к себе.
– Каков сей проходимец, а? – молвил он. – Вся его болтовня – сущая ложь, дабы выманить деньги…
– Несомненно, ваше святейшество, – рассмеялся статс-секретарь.
– Такие приемы, – насмешливо улыбаясь, продолжал папа, – годны для обмана дикарей, а не в Риме. Прошу, ваше преосвященство, дайте указания легату нашему Бонумбре, дабы поставил он в известность государя московского обо всем, что его посол наболтал про татар. Может быть, это и правда, а государь о том не знает. Узнав же, будет благодарен нам, а сие поможет делу легата и царевны. Да пусть он скажет царю и об итальянском государстве, которое своего посла к этому проходимцу Вольпе посылало. Об этом же и нам не лишне будет знать.
После аудиенции у папы будущая государыня московская стала спешно готовиться к отъезду из Рима, где ей и братьям ее приходилось подчас очень тяжело. Теперь она особенно часто вспоминала слова их покровителя, знаменитого соотечественника, кардинала Виссариона.
– Я бегу из Рима с радостью, – говорила она Феодосию Кристопуло, старому доктору семьи Палеологов, – убегу даже на край света. Помните, как через вас писал нам постоянно его высокопреосвященство кардинал Виссарион? Мы с братьями это наизусть выучили: «Вы сироты, изгнанники, нищие! Но у вас будет все, если будете подражать латынянам; не будете – ничего не получите!»
Старик печально улыбался и утешал:
– Теперь Господь помог нам, но не забывайте все же и то, что народ наш говорит: «Всякий береги себя сам».
Но царевна теперь не плакала уже больше, а весело смеялась, и когда братья из зависти злились на нее, она самоуверенно отвечала им:
– Стану государыней московской и вас в Москву вызову.
Получив от царя Иоанна подарки не менее ценные, чем получил сам папа, и видя почет и уважение от посольства московского, она упивалась в мечтах свободой и властью государыни. Придворная жизнь Ватикана научила ее всему.
– О, я сумею все повернуть, как захочу! – вполголоса воскликнула она. – Только были бы нужные люди.
Она брала с собой в первую очередь самых верных и преданных слуг: няньку свою Евлампию, бывшего дядьку царевичей Франдиси, домашнего учителя и друга своего отца Христофора Стериади и, конечно, врача Феодосия Кристопуло. Брала своего повара Афиногена, верного из верных, двух старух гречанок – Меланию и Ксантиппу, знавших все яды и лечение от их действия, и горничную Гликерию. Для представительства и тайных политических дел она брала с собой греков: князя Константина, родом из Мореи, братьев Траханиотов, Димитрия и Георгия, ездивших сватать ее к московскому государю, и представителя от царевичей – Димитрия Раля из рода Палеологов.
Такое избрала царевна себе тесное и верное окружение. Остальные люди были от папского престола, но и они все даны ей на помощь. Зоя была спокойна и верила в свою судьбу, в свою молодость и умение пользоваться женским обаянием. Все тайны любви ей были известны по подробным рассказам замужних подруг, а о всех грязных кознях и происках властолюбцев Ватикана, именуемого папским Вавилоном,[55 - В христианской литературе Вавилон, столица древнего Вавилонского царства, употребляется как символ разврата, как «мать любодеиц и мерзостей земли».] сообщали ей служанки со слов прислуги его святейшества.
В покои царевны вошла ее няня Евлампия и доложила, что привезли дорожные сундуки для одежды и прочих вещей.
– Начни сегодня же вместе с Ксантиппой и Меланией все укладывать, как я приказала. Его святейшество назначил нам через четыре дня выехать всем поездом в Москву. Через час же приедут царские послы, и я поеду с ними прощаться с его святейшеством…
Няня пошла к выходу, но Зоя остановила ее и, громко рассмеявшись, молвила:
– Слушай, что сказал старик доктор: «Всякий, мол, береги себя сам». Нам же, девицам, нужно не беречься, а только лучше продать то, что хотят продать без нас другие. Я хочу взять без посредников сама главный барыш…
Няня одобрительно хлопнула в ладоши и воскликнула:
– Хитра девка! Только сумей мужа лаской опутать.
– Сумею! – с самоуверенной улыбкой сказала царевна. – А теперь иди да пришли Гликерию одевать меня.
В ватиканский дворец Зоя приехала в карете, окруженная русской охраной. Послы государя московского в нарядных одеждах ехали впереди ее кареты верхом на татарских конях в богатой сбруе. В приемной дворца, куда Зоя скромно вошла в сопровождении только четырех московских послов, царевну уже поджидали ее именитые спутники – легат и нунций папы, архиепископ Антонио Бонумбре со своим духовником и свитой из монахов доминиканского ордена, князь Константин и братья Траханиоты.
Отсюда они все двинулись во главе с царевной к галерее с изящными колоннами и по беломраморной лестнице сошли в дворцовый парк. Здесь придворные чины встретили гостей и повели их к огромной многовековой смоковнице, где его святейшество обычно отдыхал в тени деревьев.
Это был прием запросто. Папа в домашнем одеянии сидел в удобном плетеном кресле и читал книгу стихов Данте о молодой любви, обновившей жизнь поэта.[56 - Название книги – «Vita nuova» («Новая жизнь»).] В конце этой книги Данте оплакивает смерть своей Беатриче – первой и последней любви. Он клянется, что не будет говорить о ней до тех пор, пока не создаст нечто достойное ее имени.
Сикст медленно закрыл книгу, а в мыслях его все еще мелькали отрывки взволнованной речи великого поэта: «Я надеюсь сказать о ней, как не было сказано ни об одной женщине, а потом – да сподобит меня Бог увидеть ее, блаженную, уже созерцающую Его лик».
Папа грустно вздохнул и закрыл глаза. Все мысли как-то вдруг ушли от него, и томик стихов выскользнул из рук к нему на колени: он задремал.
Поспешно подбежавший слуга почтительно коснулся руки его святейшества. Папа вздрогнул и проснулся.
– Ваше святейшество, – быстро заговорил слуга, – сюда идут царевна Зоя с послами и с его преосвященством Антонио Бонумбре.
Папа встретил гостей, подходивших к нему, весьма приветливо. Зоя, как истинная дочь Латинской церкви и воспитанница святейшего престола, держалась смиренно и почтительно, но папа и его придворные все же заметили в ней некоторую перемену. В ее внешности и поведении чувствовалась уже будущая государыня московская, начиная с мантии без рукавов из драгоценной золотой парчи с пышной собольей оторочкой (подарок государя Иоанна) и кончая уже усвоенной величавой походкой.
Прощаясь, она снова благодарила его святейшество за свое воспитание и все заботы о ней, но сдержанно и с большим достоинством.
– Обещаю вашему святейшеству, – сказала она в заключение, – что, памятуя о всех благодеяниях святого престола, я и в далекой Москве буду служить на пользу нашей истинной вере.
Папа благословил ее и поцеловал в лоб. Он пожелал ей семейного счастья и милостиво сообщил, что им даны все распоряжения по снабжению ее конями и повозками, что лично ей дарит он одну, наиболее вместительную и прочную закрытую карету из всех, какие у него есть.
Затем в той же краткой беседе он повторил пожелание, чтобы невеста государя московского и его легат выехали не позднее чем через три дня, а именно двадцать четвертого июня.
– Сие весьма важно, – сказал он внушительно, – ибо уже в ближайшие месяцы наше крестоносное воинство может начать военные действия… – Папа помолчал и добавил, обращаясь к архиепископу Бонумбре: – Ваше высокопреосвященство, помните все, о чем мы с вами беседовали так подробно. Мы ничего не желаем горячее, как видеть нашу Вселенскую церковь объединяющей христиан всего мира, а все народы идущими по пути к блаженству. Вот почему мы охотно изыскиваем все средства, при помощи которых наши желания могут быть осуществлены.
Папа благословил и отпустил всех.
В день Иоанна-крестителя, июня двадцать четвертого, множество людей, отслушав праздничную мессу, устремилось к улицам, ведущим от Ватикана к Монте Марко, к северным воротам города, от которых начинается Триумфальная дорога. Все знали, что по этому пути должна была выехать греческая царевна Зоя Палеолог, невеста могучего государя московского Иоанна.
Огромный поезд более чем из ста подвод растянулся на несколько кварталов. Трудно было определить число едущих, ибо царевна разрешила многим итальянским и греческим мастерам, завербованным Фрязиным по приказу государя, присоединиться к ее поезду.
Если считать всех коней, то вместе с конями московского посольства и его стражи их было более ста пятидесяти.
Русские послы ехали позади кареты царевны, охраняемой уже русской конной стражей. Впереди царевны ехал со своей духовной свитой архиепископ Антонио Бонумбре, а перед ним везли высокий латинский крест.
До выезда из ворот Рима поезд сопровождала конная папская гвардия, сдерживая шумную и жадно любопытную римскую толпу. Крики приветствий и непрерывный шум оглушали и утомляли русских. Особенно шумели женщины – их высокие, звонкие голоса трескучими скороговорками непрерывно наполняли воздух.
– Ишь ведь, как орут, стервы! – закричал Беззубцев, наклоняясь к едущему рядом Шубину. – Крику тут боле, чем у нас на торге пред праздником!
Шубин ничего не расслышал, но, догадавшись, о чем речь, только досадливо махнул рукой.
Неожиданно набежали тучки и заморосил дождь. Настроение в толпе резко изменилось: итальянцы начали быстро расходиться, заспешили домой. Шум и крики сразу стали стихать.
– Трамонтана! – недовольно воскликнул Иван Фрязин и стал отвязывать от седла свой дорожный мешок.
– Опять с дожжом к жениху едет царевна-то, – сказал дьяк Мамырев, доставая кафтан. – Счастье ей.
– Ей-то счастье, – сурово ответил Беззубцев, – токмо государю-то будет ли от нее счастье.
Глава 10
Между востоком и западом
В тот же год, июня двадцать шестого, когда Зоя Палеолог торжественно въезжала в город Сиену, на Москву прибыли вестники из Перми Великой от воеводы князя Федора Пестрого.
Вестником был Леваш-Некрасов, давно уж знакомый государю помещик из ближнего Подмосковья.
– Трофим Гаврилыч! – радостно встретил государь вестника, видя по лицу его, что вести добрые. – Сказывай!
Леваш, помолясь, низко поклонился великому князю.
– Да хранит Бог тя, государь, на многие лета, – сказал он с чувством и, вновь поклонясь, продолжал: – Князь Федор Давыдыч повестует: «Благослови Господь тя, государь! По воле твоей пригнали мы на конях в Пермскую землю к устью Черной реки на Фоминой седмице, в четверток. Оттуда же, коней на плоты поставив, приплыли под градец Анфаловский.[57 - Древняя русская колония у берега Камы, на торговом пути в Пермь.] Тут сошли с плотов, и погнал яз на конях на Верхнюю землю, к городку Искору, а Гаврилу Нелидова отпустил на Нижнюю землю, на Урос, на Чердынь-реку да на Почку-реку, на пермского князя Михайлу. Сам же яз, когда шел к городку Искору, то от него недалеко встретил рать пермичей на реке Колве. И был бой меж нами, побил их яз и поимал воеводу их Качаима. Отсель дале пошел к самому Искору и взял его, а воевод поимал Бурмета да Мичкина, а Зынар сам ко мне по охранной грамоте пришел. Взял и пожег яз еще многие иные градки пермяцкие. Потом с полоном пошел яз на устье Почки-реки, которая в Колву впадает. Тут встретил рать Гаврилы Нелидова с полоном. Срубили мы городок крепкий, Почкой назвав, и силою ратной привели всю ту землю до тобя, государь. Отсюда же шлю тобе с Леваш-Некрасовым из полона нашего князя Михайлу, воевод Бурмета, да Мичкина, да Качаима, и все, что имал у них, – шешнадцать сороков соболей да шубу соболью, пятнадцать поставов ипского сукна, да три панциря, да шлем, да две сабли булатные». – Вестник поклонился государю и добавил: – Все сие, государь, во вьюках на дворе у тобя, а князь и воеводы за стражей твоей.
– А что князь Федор далее мыслит деять? – спросил Иван Васильевич.
– Чаю, государь, седьмицы через полторы вслед за мной на Москву будет, в городке же Почке застава с Гаврилой Нелидовым оставлена.
– Добре, Гаврилыч, добре все содеяно, – весело молвил великий князь и, обратясь к дворецкому, продолжал: – Ты же, Данила Костянтиныч, угостье дай вестнику-то, да и князя с воеводами не забудь. Сыми железы с пленников, помести по достоинству в избе просторной и корм давай добрый, по достоинству, токмо стража пусть будет крепкая.
Того же лета, ближе к Кузьме-Демьяну, что первого июля празднуют, слухи пошли: Большая Орда-де опять зашевелилась: царь Ахмат по зову короля польского и князя литовского Казимира войска свои собирает.
– Есть ли о сем вести от наших дозоров из Дикого Поля? – спросил Иван Васильевич у дьяка Курицына. – Есть ли вести и от Даниара-царевича?
– Нет, государь, – ответил Курицын, – вестей настоящих нет, токмо слухи разные ползут.
Иван Васильевич задумался, нахмурив брови.
– Береженого Бог бережет, – тихо молвил он наконец. – Чаю, Федор Давыдыч, из Перми придя, отдохнул уж. Пусть он утре же в Коломну гонит, а оттуда с коломичами на реку Оку идет переправы стеречь. Июля же второго, мыслю, со многими людьми князя Данилу Холмского и князя Ивана Стригу послать к Берегу, а потом и братию свою тоже к Берегу с полками ихними отослать. Матерь же свою с княжичем Иваном вместе – в Ростов Великий. Сам яз у Коломны буду Москву боронить. Хотя государь говорил обо всем спокойно, но было заметно, что руки его слегка дрожат, а голос стал хриплым. Он прерывисто вздохнул и, обратясь к дворецкому, добавил: – Покличь-ка ко мне князя Юрья, он сей часец у государыни-матушки. Ты же, Федор Василич, при думе нашей будь тут, и твое слово годно будет.
Иван Васильевич опять замолчал, хмуря брови, и вдруг тихо произнес в раздумье:
– Даниара-то яз при собе оставлю вместе с главным полком. Верней многих он…
Государь еще что-то хотел сказать, но вошел князь Юрий и сразу спросил с тревогой:
– Вести плохие, Иване?
– Слухи токмо, – ответил Иван Васильевич, – но яз не хочу ждать, когда гром грянет. После-то крестись не крестись – не поможет.
Началась долгая и подробная беседа о военных делах, об обороне Москвы на берегах Оки со стороны Дикого Поля, через которое испокон веков все ордынские пути на Русь пролегают. Смотрели карты с указанием бродов и переправ на Оке, думали о разных обходах, но точно ничего не знали, ибо от дозоров никаких вестей не было. Слухи же, что было странно, шли не из степей татарских, а из Литвы.
– Полагаю, – сказал великий князь, – замысел ратный есть у Казимира, не зря Кирей Кривой, бежавший от нас, послом от короля в Орду ездил, зло нам уготовал.
– Сие возможно, – живо подхватил дьяк Курицын, – и слух литовский, мыслю, из Новагорода к нам идет.
Иван Васильевич заметил, что на лице брата на миг мелькнула тревога. Это удивило государя, но он ничего не сказал, подумав, что Юрий боится нападения новгородцев.
Прошло тринадцать дней с тех пор, как Иван Васильевич совещался с Курицыным и князем Юрием о возможном набеге Ахмата. За это время полки московские и полки братьев государя под началом князя Юрия Васильевича заняли по всему протяжению Оки те места, кои им указаны были самим государем. Великая княгиня Марья Ярославна вместе со внуком своим была уже в Ростове Великом, а от Ахмата все еще не приходило из Степи никаких достоверных вестей. Немало беспокоило великого князя и то, что молчал Хозя Кокос, через которого он переслал челобитную грамоту крымскому хану. При этой грамоте было личное письмо от государя к Кокосу с просьбой о том, чтобы он вместе с ханским наместником в Кафе, князем Мамаком, постарались бы склонить Менглы-Гирея скорее заключить союз с Москвой против общих врагов.
Но только сегодня, июля тринадцатого, прибыл на Москву посол из Крыма. Дьяк Курицын поспешил к государю. Сведав через Данилу Константиновича, что великий князь по обычаю пошел в опочивальню свою отдохнуть после обеда, побежал дьяк за ним следом. Не успела еще дверь затвориться за государем, как Курицын подоспел к опочивальне. Иван Васильевич, слыша, что бежит за ним кто-то, приостановился на пороге. Увидев дьяка своего, запыхавшегося, но сияющего радостью, он весело приветствовал его и пригласил к себе.
– Сказывай, Федор Василич, – говорил он неторопливо, – садись поближе ко мне и сказывай!
– Кокос шурина своего Исупа прислал, тоже евреина. Ночесь пригнал он с купцами кафинскими. Тут на Москве у знакомцев своих на гостьбу стал Исуп-то.
– А сей часец где он?
– У тобя в передней, государь.
– Веди его в трапезную мою да вели Данилушке угощенье, как для служилых царевичей, изготовить почетное.
Когда Курицын выходил, государь не выдержал и спросил:
– С чем он приехал-то?
– Ханский ярлык привез, грамоту князя Мамака да письма Кокоса…
– Добре, добре, – с веселой усмешкой молвил Иван Васильевич, – ну, иди, и яз вборзе буду в трапезной. Прием-то будет тайный.
– Разумею, государь…
Когда великий князь вошел в трапезную, там уж все его ожидали, стоя перед входными дверями. Принимая низкие поклоны, Иван Васильевич, не задерживаясь, подошел к красному углу и сел за стол под образами.
Оглядев присутствующих и увидев дьяка Курицына, дворецкого Данилу, начальника своей стражи Ефима Ефремовича, стремянного Саввушку да несколько наиверных слуг, государь милостиво улыбнулся. Обратясь к Исупу, одетому по-итальянски, как одеваются купцы венецианские, но с пейсами и в ермолке, он приветливо спросил:
– Добре ли дошел?
– Дай Бог тобе, государь, жить сотни лет! Милостью Божьей дошел добре, – перевел Курицын слова Исупа, сказанные на итальянском языке.
Евреин же после сего поклонился великому князю и, встав, сказал через переводчика:
– Хан Менглы-Гирей жалует тобя в ответ на челобитную твою грамоту. Хочет он иметь с тобой такую дружбу и братство, какие у него есть с Казимиром, королем польским.
Исуп снова поклонился великому князю и, передавая дьяку Курицыну ханский ярлык, молвил:
– Все сие в ярлыке сказано, и есть на нем печать и подпись хана.
– Истинно все так, – подтвердил Курицын, осмотрев ярлык.
– Сия же грамота, – продолжал Исуп, доставая другую грамоту, – от князя Мамака, наместника ханского в Кафе, который, в угоду зятю моему Кокосу, радеет за тобя, государь, пред лицом Менглы-Гирея для-ради докончания против ворогов Москвы и Крыма, дабы вороги Москвы были ворогами Бахче-Сарая, а вороги Бахче-Сарая – ворогами Москвы. Токмо сие тайно хранить надобно до времени и от короля, и от хана, и от султана. Исуп с поклоном передал эту грамоту дьяку Курицыну и продолжал: – Есть еще у меня в столбцах письма зятя моего, которые писаны по-еврейски. Письма сии велики и долги, а без меня, мыслю, на Москве их прочесть некому. Как же, великий государь, с сим прикажешь?
– Ты повестуй мне, – милостиво молвил великий князь, – о всем писанном кратко, о сути дела. После же переведи все дьяку моему Курицыну по-фряжски, а он сие запишет по-русски. Более же писем мне по-еврейски пусть Кокос не пишет, а токмо по-фряжски или по-татарски…
Исуп почтительно поклонился и продолжал:
– Кокос молит Бога о многих годах жизни твоей и доводит: все, что от сил его, ума и хитрости зависит, все он изделал, дабы склонить хана на вечный братский союз с Москвой. В письмах сих хазрэт Кокос день за днем повестует, как шли у него дела и беседы с князь Мамаком и с самим ханом Менглы-Гиреем. Наиглавно же в сих письмах то, что при всех трудностях дело подвинуто вперед и есть у зятя моего упование благополучно учинить с ханом угодное тобе докончание.
