скачать книгу бесплатно
– Мне твоего сыска не надобно, – резко ответил Шубин, – собе ищи!
Иван Фрязин не обиделся и, рассмеявшись, только двусмысленно подмигнул Мамыреву, но и у того сочувствия не встретил.
– Гляньте на грозную крепость сию, стены и мост, – переменил разговор Иван Фрязин, указывая на замок Святого ангела.[50 - Замок Святого ангела – бывший мавзолей императора Адриана, в Средние века превращен в крепость.] – Строил ее император Адриан. Мы поедем после благословения галер к сей крепости, ежели вы не устанете. От Ватикана туда меньше версты, и нам по пути будет.
Подъезжая к базилике святого Петра, послы заметили, что на площади пред входом в церковь толпилось много народу. Спешившись, послы пошли к портику, где были встречены папскими придворными, и проследовали прямо в храм. Здесь им предоставили самые лучшие места, откуда можно было видеть и все обряды богослужения, и скамьи для царевны Зои Палеолог и ее свиты.
Царевна появилась вскоре между колонн, на возвышении, где стояли скамьи с мягкими сиденьями. Она была в пурпуровом платье, с красивой повязкой из крупного жемчуга в виде короны. Ее сопровождали Екатерина, жена Стефана, короля Боснии, бежавшая в Рим от турок, и боснийские придворные знатные сербки: Павла, Елена, Мария и Праксия.
– Царевна-то, – восхищенно воскликнул вполголоса дьяк Мамырев, – баска и лицом и телом!
Послы с жадным любопытством разглядывали невысокую полную девушку, довольно стройную, с небольшой головкой, обрамленной черными густыми волосами, собранными в пышную прическу. Лицо ее было приятно и освещалось большими красивыми глазами восточного типа.
Царевна тоже с большим любопытством смотрела на послов, помещенных против нее на почетном месте среди таких же боковых колонн базилики.
– Глаза у ней острые, – молвил тихо Беззубцев, – злые глаза и лукавые.
Папа Сикст, уже внесенный в храм, сходил с опущенных на пол носилок. Его святейшество был в тиаре[51 - Тиара – папская митра (головной убор), имеющая вид тройной золотой короны с крестом на верхушке.] и в золотом облачении. Кардиналы почтительно держались за золотую бахрому его пышного одеяния, а брат Зои, царевич Андрей, смиренно взял в руки длинный подол папского облачения и приготовился нести его. В это время к кардиналам подошел церковный служитель с восковыми свечами на серебряном блюде. Раздав кардиналам белые свечи, служитель обернулся к царевичу Андрею и подал ему свечу красного цвета.
Послы видели, как красивое лицо царевича изменилось от обиды и гнева, длинные усы его задергались от волнения. Выпустив из рук подол папского одеяния, он резко отстранил от себя красную свечу.
– Пошто и чем царевича изобидели? – спросил у Фрязина боярин Беззубцев, видя, как вдруг и царевна побледнела от гнева.
– Ему дают простую свечу, – ответил неохотно Иван Фрязин, – а он хочет белую, кардиналову, дабы ниже не быть кардиналов.
Послы московские одобрительно кивнули, а Мамырев молвил:
– Прав царевич-то. Пошто ему быть ниже кардиналов?
Папа, обеспокоенный замедлением шествия, оглянулся и, поняв в чем дело, подозвал знаком церковного служителя и что-то тихо, но сердито сказал. Царевичу Андрею подали белую свечу, и тот, сразу успокоившись, снова взял в руки подол папского облачения.
Шествие торжественно двинулось к алтарю.
– Не сладко им тут, – сокрушенно прошептал Шубин, – из милости, видать, живут…
Тотчас же по окончании мессы папа, благословив принесенные в базилику святого Петра знамена крестоносцев, отправился за город, к реке Тибру. Здесь, у церкви святого Павла, ожидали его святейшество четыре галеры папского крестоносного флота, стоявшего в гавани Остии, расположенной в низовьях Тибра, недалеко от впадения реки в Тирренское море. Сюда эти галеры, поднявшись вверх против течения, прибыли еще вчера, как им приказал начальник папского флота кардинал Караффа.
Вместе с поездом папы и его свиты двинулись за город все присутствовавшие на папском богослужении в базилике Святого Петра и массы народа, присоединявшиеся к священному шествию в каждом квартале.
Часа через два папский поезд, окруженный посольствами с многочисленными свитами и сопровождаемый огромными толпами народа, прибыл под непрестанный звон во всех попутных церквах к храму святого Павла возле самого берега Тибра.
Русские послы еще издали увидели у пристаней четыре большие галеры со свернутыми парусами и опущенными сходнями. Суда празднично пестрели флагами Папской области и флагами крестоносного войска. На берегу, перед галерами, выстроился один из лучших конных отрядов крестоносцев. Воины сидели на прекрасных конях, поблескивая боевыми доспехами и оружием. На их дорожных плащах, у правого плеча, были вшиты ярко-красные кресты из шерстяной ткани.
Как только поезд Сикста остановился, отряд крестоносцев под звуки военных труб отдал честь его святейшеству оружием. Папа, выйдя из кареты, взошел на носилки и сел на свой переносный стол. Когда он возвысился над головами толпы, крестоносцы вновь приветствовали его трубами и при барабанном[52 - Барабаны крестоносцы завели в своих войсках уже после первых крестовых походов, заимствовав их у восточных народов.] бое снова отдали честь оружием. Папа торжественно благословил крестоносных воинов. Отделившись от отряда, подъехал к его святейшеству начальник папского флота и командующий сухопутным войском кардинал Караффа в одеянии крестоносцев, сопровождаемый свитой из знатнейших рыцарей.
Кардинал сделал подробный доклад о готовности флота отплыть в любое время.
– Ваше святейшество, – закончил он, возвысив торжественно голос, – нам нужно только ваше благословение, дабы устремиться против неверных, броситься в смертный бой за освобождение святого Гроба Господня из их рук.
– Да ниспошлет Господь Бог вам, верные сыны святой церкви, победу над турками! – громко воскликнул папа, благословляя воинов. – Да будет над вами благодать Господня ныне, и присно, и во веки веков!
– Аминь! Аминь! – гулом покатилось по всему берегу Тибра, и снова заиграли боевые трубы крестоносцев.
По сходням застучали копыта коней. Выбирая якоря, матросы загремели цепями. Преступники, прикованные к гребным скамьям, по звуку трубы подняли длинные тяжелые весла, приготовясь грести. С каждой стороны у галер было по шестнадцати таких весел – всего тридцать два весла на судне.
Русские послы с любопытством и удивлением глядели на огромные лодки по тридцати сажен в длину и в три сажени шириной. Галеры глубоко сидели в воде, а дно их было сделано клином; по острию его ребром прибиты в один ряд толстые доски.
– Такое же строение, как у карбасов наших морских на Двине и Печоре, – объяснил московским боярам Иван Фрязин. – На каждой галере по пять пищалей больших к настилу приковано. Под настилом же коней ставят, груз кладут всякий для пропитания, воду для питья в бочонках.
– Да как же они сими веслами великими да тяжкими грести-то могут? – с недоумением спросил дьяк Мамырев. – Под силу ли сие человеку?
– У них на каждом весле по пять, а то по шесть человек сидит – все враз подымают его и гребут как един человек.
– А борзо ли лодка такая ходит? – спросил Беззубцев.
– Верст четырнадцать за час проходит при тихой погоде, – продолжал разъяснять Иван Фрязин, – а при попутном ветре и боле того. Паруса у них треугольные, латыньскими зовутся; велики зело и сильны.
– Сколь же народу плыть на сем судне может? – опять спросил Мамырев.
– Без коней может человек четыреста и полста, а с коньми – поболе двухсот и полста…
В этот миг все вздрогнули от неожиданности: грянул пищальный выстрел с первой галеры, потом со второй, с третьей и с четвертой. Темным облаком заклубился дым, а с окрестных церквей загудел колокольный звон.
Длинные весла галер, выступая вдоль их бортов ровной многозубой гребенкой, начали мерно опускаться в воду и так же мерно подыматься к бортам. Казалось, удаляющиеся суда мигают огромными ресницами, шлепая ими по воде…
Народ, стоявший на берегу Тибра, сняв шляпы и береты, запел спутанным, но могучим хором торжественный гимн:
– Тебя, Бога, хвалим!..
Русские послы и стража тоже сняли шапки. Происходящее трогало их…
– Живот свой отдавать едут за веру Христову! – взволнованно проговорил Шубин и несколько раз истово перекрестился.
Когда галеры скрылись за крутым берегом при повороте реки, носилки с папским троном опустились, и к его святейшеству подъехала закрытая золоченая карета. Отодвинулись шелковые занавески, из-за которых выскочил красивый мальчик и стал придерживать их, чтобы папа мог свободно пройти в карету. Это был Ченчо, и лицо его святейшества озарилось ласковой улыбкой.
Русские послы умилились, а дьяк Мамырев спросил:
– Не сын ли его?
Иван Фрязин, нагло улыбнувшись, развязно ответил:
– Он ему такой же сын, как всякому дочь любая непотребная девка.
Русские просто остолбенели от такой вести, а Мамырев растерянно воскликнул:
– Неужто мужеложство?
– И содомский грех, – смеясь, добавил Фрязин.
Послы русские испуганно закрестились…
– И сей нас благословлял святым именем Господа Бога! – с гневом произнес Беззубцев и сплюнул на землю. – Вот его благословение!..
– Мерзость латыньская! – воскликнул Шубин. – Кощунство именем Божьим…
Июля первого, в день, когда крестоносный флот папы в составе двадцати четырех галер и флоты его союзников покидали гавань Остии, отправляясь под общим начальством кардинала Караффы против турок, было назначено торжественное обручение цареградской царевны Зои Палеолог с государем московским великим князем Иваном.
Обручение должно было происходить в базилике святого Петра, в Ватикане, с участием прелатов, в присутствии всего двора его святейшества и почетных гостей. Обряд должен был совершить архиепископ, настоятель базилики.
Послы московские во главе с Иваном Фрязиным выехали раньше всех, чтобы жених, по русскому обычаю, встретил невесту, будучи уже во храме.
День стоял серенький, моросил мелкий, словно осенний, дождичек. Было сыро, а из-за горных хребтов волна за волной нагоняло расплывчатые, клубящиеся, как туман, низкие тучи.
– Ишь, непогодка-то! – молвил Беззубцев. – Как в октябре.
– Дожж на свадьбу, – вмешался Шубин, – к счастью, бают…
– Вот те и полуденные земли, – с усмешкой заметил дьяк Мамырев, дабы подразнить нелюбимого им Фрязина. – Ныне самое начало лета. У нас весенние цветы уж отцвели, а по опушкам иван-да-марья зацветает желтым и синим цветом, по лугам кой-где уж поповник белеет! Жара, солнце, а тут?
– Сие похолодание токмо на день-два, – важно заметил Иван Фрязин, – сие – трамонтана, сиречь полунощный ветер. При нем всегда дожж и холод, ибо со снеговых гор он веет. А то еще есть сирокко, полуденный ветер, при нем духота и жар нестерпимые.
Выехав на площадь, московские послы увидели знакомый уж им портик[53 - Портик – открытая с одной стороны галерея с колоннами, поддерживающими ее крышу.] с колоннами, окружающими площадь, и прямо перед собой – вход в базилику, с лестницей во всю ее ширину из тридцати пяти порфировых[54 - Твердый, хорошо полирующийся камень.] ступеней. С одной стороны лестницы была воздвигнута огромная статуя апостола Петра, с другой – апостола Павла.
Здесь послы спешились и, отдав коней своих стремянным, оставшимся на площади со стражей, стали подниматься на паперть, где их встретил ветхий священник отец Евлампий, говоривший по-русски. Московские послы, кроме Ивана Фрязина, весьма ему обрадовались, особенно Мамырев.
Отец Евлампий, как оказалось, родом серб, был духовником у королевны боснийской Екатерины и отряжен ею в помощь римскому духовенству для встречи послов русских при обручении.
Более других обрадовался монаху Шубин, которого особенно занимали вопросы церковные.
– Пошто, – допрашивал он отца Евлампия, – у латынян вход во храм с восхода солнца? Пошто попы служат лицом к народу, а спиной к алтарю?
Дряхлый иеромонах объяснил ему, говоря наполовину по-русски, наполовину по-церковнославянски, что в первых веках христианства так строились все церкви, а в алтаре под престолом погребали мощи праведников. Так вот и в этой базилике находятся мощи апостола Петра. К алтарю лицом стоят молящиеся; священники же, служа над гробницей и стоя позади нее, всегда обращены лицом на восток и к молящимся.
Пока шла эта беседа, в храм святого Петра прибыл архиепископ, который должен был обручить царевну, а также стали прибывать кардиналы и другие прелаты разных степеней. Прибыли все придворные чины папы, и среди них летописец римский Джакомо Маффеи, секретарь кардинала Амманати знаменитый ученый Феодор Газа. Все они стояли полукругом пред аналоем, спиной к алтарю. Далее, перед самыми колоннами, поддерживающими свод среднего нефа, встали придворные сановники папы. Тут же, но ближе к амвону, стояли все именитые греки, жившие в Риме, с братьями царевны Зои во главе, родственники их Димитрий Раль-Палеолог, князь Константин, братья Траханиоты и другие. Впереди греков стоял Иван Фрязин, несколько отдалившись от русского посольства. Важный, с гордой осанкой, в богатейшем русском одеянии, он ясно видел, с какой завистью следят за ним жадные глаза итальянцев и греков – его, видимо, считают ближайшим лицом государя московского…
Все, тихо переговариваясь, нетерпеливо ожидали царевну. Но вот архиепископ в полном облачении вышел из алтаря, и в это самое время произошло резкое движение в рядах почетного караула у входа в базилику. Папские гвардейцы расступились и, стоя лицом друг к другу, образовали широкий свободный проход. Вслед за тем, сверкнув оружием, они замерли, отдавая честь. В храм медленно входила царевна Зоя в таком же одеянии, в каком послы московские уже видели ее при первой встрече.
Сопровождали к обручению будущую московскую государыню королевна боснийская и ее соотечественницы, а также самые знатные дамы Рима и Флоренции во главе со знатнейшей из всех – герцогиней Клариссой Медичи-Орсини, объединявшей две самые громкие фамилии Италии.
Иван Фрязин, как полагалось, пошел навстречу невесте, вместе с диаконом. Потом, сопровождаемые свитой царевны, они с невестой приблизились к аналою, где преклонили колена пред крестом и получили благословение архиепископа. Начался обряд обручения, и тут русские послы сугубо оценили присутствие среди них отца Евлампия. Сначала Шубин все его допрашивал насчет обряда и возмущался, что делается многое не по-православному. Когда же настало время обмениваться кольцами, дьяк Мамырев довольно резко остановил Шубина.
– Помолчи-ка малость. Нам для пользы государевой главное примечать надобно, – сказал он и, обратясь к иеромонаху, добавил: – Ты же, отче, потрудись для ради православия нашего: сказывай нам, какие слова они баить будут, когда кольцами меняться почнут. Ведать хочу, не было бы умаления чести государевой…
Иеромонах одобрительно кивнул головой. Когда же царевна Зоя сказала по-латыни, повторяя слова архиепископа:
– Accipiam te in meum maritum Ioannum, regem Moscoviae…
Отец Евлампий перевел:
– Обещаю взять к себе в супруги Иоанна, царя Московии…
Слова же Ивана Фрязина:
– Accipiet te in uxorara Ioannus, rex Moscoviae…
Иеромонах перевел:
– Обещает взять тебя в жены Иоанн, царь Московии…
Дальнейшее при совершении обряда послов московских занимало меньше, и они следили больше за поведением царевны цареградской, будущей своей государыни. Почему-то боярин Беззубцев, сразу невзлюбивший ее, чувствовал к ней недоверие. Вела она себя совсем по-латински: молилась и крестилась римским обычаем…
– Рымлянка, – невольно сорвалось с его уст впервые то слово, которым потом на Москве называли ее все недовольные новой государыней.
– Истинно так, – согласился дьяк Мамырев, – чужая нам.
– Хитра и зла, – тихо добавил Шубин, – нет у меня веры в нее. Не зря папа-то ее «дщерью своей духовной» зовет.
– Э, православные братья мои, – вздохнув, молвил старец Евлампий, – не судите строго. Тяжко жити в Риме, особливо бедным изгнанникам, которым, яко псам, токмо крохи бросают со святого престола…
На другой день, второго июня, папа дал торжественную аудиенцию обрученной государыне московской в великолепных комнатах новой части Ватиканского дворца, построенной папой Николаем. Будущую государыню на этот раз сопровождали в качестве личной свиты послы московские, братья и все знатные женщины, что были на обручении. На приеме присутствовали все придворные, прелаты и послы союзных итальянских государей.
В Риме от этой аудиенции ждали важных известий относительно заключения союза с государем московским против турок, надеясь на ближайшее его участие в войне с неверными.
Папа открыл прием горячими поздравлениями Зои Палеолог.
– Поздравляем от всего сердца, – сказал он, – нашу любимую и верную дочь Святейшего престола, будущую государыню великой Московии, желаем ей счастья и благословляем ее на верное служение вере Христовой и за пределами апостольского Рима. Благославляем будущего супруга ее, царя Иоанна, признающего унию с Римской церковью, признающего первосвятителя римского главой вселенской христианской церкви. Мы верим, что любимая дочь наша и могущественный супруг ее не забудут об освобождении Гроба Господня от рук нечестивых.
Помолчав немного и выразительно взглянув на кардинала, заведующего казной, папа ласково произнес:
– Провожая любимую дочь нашу в далекие земли, мы хотим оказать ей отеческую помощь и выдаем из средств святого престола шесть тысяч дукатов на путевые и прочие расходы. Просим также ее принять и ценные подарки на память о Риме…
Растроганная царевна опустилась на колени пред папой и со слезами благодарила его за воспитание, заботы и за помощь ей и братьям ее. Иван Фрязин, приблизясь к царевне, тоже преклонил колена пред папским престолом как слуга своей государыни. По знаку папы кардинал-казначей, сопровождаемый слугами с подарками, почтительно подошел к его святейшеству, неся довольно большой кожаный мешок с золотыми дукатами.
Папа велел передать мешок с деньгами поднявшейся с колен Зое, у которой принял его Иван Фрязин и отдал боярину Беззубцеву. Тот, когда Иван Фрязин отошел, шепнул дьяку Мамыреву:
– Пересчитать все надобно и записать в опись, в которую включить и все подарки. Для верности. Разумеешь?
– Как не разуметь! Насквозь сего молодца вижу, – ответил так же тихо Мамырев.
Вслед за деньгами передали царевне ожерелье алмазное в ларце резном, потом серьги и перстни с самоцветами, застежку алмазную и ожерелье из золотых кованых цепочек с крестиком прекрасной работы.
Когда подарки были приняты, в покоях его святейшества все напряженно замолкли, ожидая, что скажет наконец Иван Фрязин от имени государя московского о союзе и военной помощи.
Поняв, что все ждут его выступления, Иван Фрязин снова преклонил колена перед папой и испросил разрешения говорить. Он сам еще ясно не представлял, что сказать, но, вдохновившись общим вниманием, неожиданно для всех заговорил о могучем татарском хане, который будто бы предлагал свою грозную армию, чтобы напасть на турок со стороны Венгрии и разгромить их.
– Я берусь устроить это дело немедленно по возвращении в Москву. Я поеду к великому хану и, преподнеся от его святейшества дорогие подарки, ценою не менее чем на десять тысяч дукатов, потребую начать войну. Когда же хан откроет военные действия, ему нужно будет ежемесячно платить по десять тысяч дукатов. Таковы условия татар…
Вспомнив в этот миг о затее своей с Тревизаном и желая объединить оба эти дела, Иван Фрязин оживился и заговорил еще более пылко:
