скачать книгу бесплатно
– Анна, ты можешь идти, – повторил профессор.
– Ладно, – медленно и осторожно ответила она, – прошу, конечно, прощения… Но чашку вы поднимать будете?
Профессор нервно повернул голову и из его груди невольно вырвался тихий, короткий крик. Чашка по-прежнему лежала на полу, хотя доктор четко помнит, как несколько секунд назад он поднимал ее и ставил на место!
– Что?.. Как это?.. – тихо произнес Охрименко, несколько раз сжимая ладонь в кулак и разжимая ее, все еще ощущая на ладони холодок от чашки, которую несколько мгновений назад он поднимал… Или не поднимал?..
– Что-то случилось? – холодным и наигранно обеспокоенным голосом произнесла Анна. – Доктор, с вами все в порядке?
– Как? Я… – он продолжал смотреть то на чашку, то на Анну и шепотом произносить несдерживаемые вопросы, ощущая, что либо сходит с ума, либо не контролирует собственное сознание, что собственно суть одного и того же.
– Доктор? Все в порядке? – повторяла Анна с нескрываемым артистизмом.
Профессор откинулся на спинку кресла, расслабился и закрыл глаза. Сердце сильно билось в груди, руки немного немели. Он сделал глубокий вдох, затем быстрый выдох. «Не хватает только словить инфаркт, – подумал он, – гнать к черту мысли обо всем этом. Мне не нужен сейчас сердечный приступ». Собравшись с духом, он спокойно ответил:
– Да-да… Все хорошо.
– Точно?
– Да.
Он открыл глаза. Перед ним сидела Анна и продолжала улыбаться, разыгрывая тревожность. Чашка стояла на столе, значит, он все-таки поднимал ее. Охрименко окончательно перестал понимать, что происходит, но начинало проходить ощущение вторжения, словно кто-то влез в его рассудок и все там напрочь перепутал. Позволить нервничать и думать о своем сумасшествии он не мог.
– В общем, повторюсь, вы можете идти, Анна.
– Куда?
– В палату к себе идти, – кивнул он. – Тестирование ты прошла, побеседовать мы побеседовали… Иди, у меня много дел, на днях непременно продолжим.
– Ладно, – растерянно ответила девушка и направилась к двери, – ох уж это нарушение восприятия времени.
Анна вышла. Профессор Охрименко подошел к окну и достал сигарету. Как он говорил два часа назад своему коллеге и другу, главврачу Станиславу Сергеевичу, у пациентов психика более гибкая и где-то интуиция зашкаливает. Убежден был профессор Охрименко, что он прав, но разве мог он сам сейчас поверить в свои слова? Он прикурил от зажигалки, снял очки и, крепко прижавшись губами к сигаретному фильтру, закурил. Впервые за последние пятнадцать лет.
Глава 4
На пятом этаже, где в особой пристройке коридора размещалась терапевтическая профессора Охрименко, около окна, в самом конце коридора, мерцали тени. Это были пациенты – некоторые после сильных обострений, но все еще уверенные в своем чистом и прозрачно-здоровом рассудке, ручающиеся, что здоровы; некоторые, наоборот, относительно здоровы, но страдают от навязчивых ипохондрий[1 - чрезмерное беспокойство по поводу своего здоровья при отсутствии к тому объективных причин, мнительность. (Прим. ред.)], доказывая всем врачам, что их состояние безнадежно. А некоторые просто передвигаются, мерцают в пространстве, сами не зная, что они сейчас здесь, а не где-либо еще. Последние вызывают неподдельную жалость даже у самых искушенных докторов. Их растерянные взгляды, бессмысленное блуждание коридорами, всегда завершалось улыбками, которые они даром раздают всем, кого встретят на своем пути. Эти улыбки их заставило заучить наизусть общество, еще в те времена, когда они были здоровы. Да, до сочувственной боли в сердце пробирало, но не от их недугов. Скорее, от того здорового, что в них оставалось. От их проявлений тревожной человечности, от тех уцелевших фрагментов, которые все еще не утонули, в покрытом мглою море их спутанных мыслей. В их глазах можно было наблюдать трогательные и болезненные блики, словно все еще не погасшие фонари их разума, искорки, пропадающие в тумане их сознания, потерпевшего однажды крушение.
Они ходят так, словно сама жизнь их вытеснила из списка существ, достойных называться людьми. Опускают головы, упираясь подбородками в грудь, руки держат ровно, иногда бездумно теребят пальцами карманы. Их взгляды блуждают и не задерживаются ни на чем, идут куда-то, доходят до одной стены, разворачиваются и идут обратно. Никакого осмысления всего происходящего, никакого любопытства, ни гнева, ни слова, ни звука. Но вот, у медсестры выпадает из рук мобильный телефон и один из этих «списанных» людей сбивается со своей бесполезной траектории, направляется к медсестре, присаживается, игнорирует потемнение в своих глазах, поднимает телефон и бережно проводит по нему ладонью, словно вытирая с него пыль и царапины. Он передает аккуратно медсестре телефон и улыбается ей. Так беспокойно, кротко, осторожно так улыбается, словно боится, ведь сам не уверен, что правильно делает. Медсестра берет у него то, что уронила, обнимает его за плечи, говорит «спасибо», называет его по имени, но он уже не слышит ее, он уже забыл о том, что было секунду назад. Он снова идет куда-то, опять в нем гаснут все, даже самые тусклые, его огоньки.
Или когда кто-то из гостей клиники приходит, с полным пакетом, суетливо, как присуще людям оттуда, снаружи, он приходит навестить своего невменяемого родственника. Человек идет по коридору, внимательно заглядывает в палаты, взор его ищет своего брата или мужа, разум которого однажды сошел с рельсов, и тут он натыкается на этот взгляд. Один из этих бездумно проходящих останавливается, глаза его перестают быть прозрачными, лицо избавляется от притупленной расслабленности. И он заглядывает в глаза незнакомого гостя, смотрит ему в душу и немым жестом глаз, короткой, виноватой детской улыбкой словно здоровается с ним. Он опускает взгляд на пакет, предназначенный не для него, снова смотрит в глаза. Поразительно преданно, невиданная доверчивость для незнакомого человека. Ему вовсе не нужно, чтобы ему что-то дали из этого пакета, он просто с надеждой спрашивает самого себя: «Ведь это и меня наконец-то пришел навестить какой-то мой родственник? Я ведь жутко болен, я мог и забыть его лицо».
Растроганная этим взглядом женщина достала из своего пакета большое румяное яблоко и, обняв одного из этих несчастных, вложила яблоко ему в руку. Но рука пациента разжалась, взгляд стал вновь покрыт прозрачной пеленой, все мысли в его глазах вмиг погасли. Не глядя на женщину и не понимая теперь, что она стоит возле него, он продолжил свой путь в никуда. Румяное яблоко катилось по полу, безымянный человечек шел вперед, лишь застывшая под глазом крошечная слеза напоминала о завершившемся, безнадежном, минутном возвращении.
Эти маленькие, прозрачные люди терялись в мерцании других пациентов, более шумных, беспокойных, а потому и менее безнадежных. У окна стоял один из них. Он казался великаном, это был действительно большой человек, с длинными, крепкими руками и широкими плечами. На его крупной голове, посаженной на мощную, жилистую шею, виднелись два небольших карих глаза, утопленных в крепком лице, широкий боксерский нос и массивная нижняя челюсть. Природа, очевидно, задумала его для тяжелого, непосильного для большинства людей, физического труда. Такой громадный человек мог, казалось, поднять грузовик и глазом не моргнуть. Но, вопреки очевидному, природа наделила его сильным разумом: до тех пор, пока он не угодил в это психиатрическое заведение, работал он в научном коллективе и ежедневно анализировал численные данные, сводя их в диаграммы и графики. Громадный Алексей стоял у окна в коридоре, наклонившись через подоконник. Одной рукой он подпирал голову, а второй, сзади, лениво массировал себе шею. Если бы он соизволил отойти от окна, в коридоре стало бы значительно светлее, так как он своим исполинским телом закрывал почти весь солнечный свет, просачивающийся в окно через решетку. Но никто из пациентов не жаловался и не просил отойти от окна, ведь все знали его скверный, вспыльчивый характер и видели размер его кулака. Алексей держался в больнице замкнуто, в большинстве случаев он не вел бесед с другими пациентами и не мог терпеть докторов. Единственный человек, которого он воспринимал – медсестра Света. По сути, в этом не было ничего удивительного, ведь за ее душевность, открытость и улыбчивость, ее и любили многие. Как известно, она также была близким другом семьи Станислава Сергеевича, что порой делало ее в глазах пациентов равной по рангу с самим главврачом.
Алексей любил ее не за это, этому неординарному пациенту было все равно, кто чьим был знакомым. Никто не знает, почему он расплывается в широкой, доброй, чуть не отцовской улыбке, когда ее видит. Будучи более, чем вдвое больше ее, он подчинялся любым ее решениям и слушался ее во всем.
Алексей, массируя шею и периодически вызывая этим нешуточный хруст, рассматривал через окно тюльпаны, куст сирени и дерево груши. В окне расстилались сады внутреннего двора клиники.
– Груша… – тяжело и хрипло вздыхал он. – Груша… Чертова груша…
– Не чертова, – печально произнесла маленькая девочка лет семи, с огромными глазами цвета зеленее листа той самой чертовой груши.
Она сидела на подоконнике рядом возле стоящего угрюмо Алексея. Свесив свои крошечные ножки, она тоже смотрела в окно.
– Да брось, – покачал головой Алексей и снова с шеи послышался хруст. – Я это проклятое дерево уже почти год вижу. Ничего не меняется! Каждый листок на нем знаю, и как новый вырастает – так непременно где-то один отваливается.
Девочка смотрела на него и, очевидно, грустила оттого, что и он грустил.
– Ты почти не улыбаешься, – всхлипнула она. – Нельзя так…
– Да как это нельзя… Ты погляди на это, чему тут улыбнуться? – ткнув пальцем в стекло, произнес Алексей.
– Цветочки… Кустики… – осторожно ответила девочка.
– Цветочки… – повторил Алексей.
За его спиной послышался короткий, душераздирающий крик одного из пациентов. Кто-то закричал и, испугавшись собственного вопля, убежал в палату. Алексей закрыл глаза, напряженные его веки нервно вздрогнули. Он открыл глаза, развернулся и описав рукой в воздухе круг, указал на весь коридор и всех пациентов.
– Вот что ты здесь видишь? – резко и тихо спросил он.
Девочка шарахнулась в сторону, испугавшись его резкого голоса.
– Где здесь?.. Впереди?.. В коридоре?.. Дяденьки ходят…
– Здесь! Везде!
– Поликлиника, – растерянно ответила девочка.
– Хех, поликлиника! – засмеялся он, развернувшись назад к окну. – Никакая это не поликлиника!
– А что?.. – моргая большими глазами, шепотом, едва не плача, спросила она.
– Да права ты, права, – устало кивнул он, стараясь не расстраивать ее еще больше. – Это поликлиника, больничка, черт возьми… Но вот с этого окна… Я ей-богу, смотря с этого окна, чувствую здесь себя как в Бисетре[2 - Бисетр – старинная французская тюрьма, ставшая в итоге госпиталем. Здание отличалось особой мрачностью и использовалось Виктором Гюго при написании его повести «Последний день приговоренного к смерти». (Прим. ред.)]. Тут нужно не жить, а умирать, никак иначе, ненавижу… Ненавижу!
Девочка расплакалась громко, со всей, свойственной детям, трагичностью.
– Ну, все, все… – спохватился Алексей, быстро обернулся к девочке и принялся вытирать своими толстыми пальцами слезы с ее щек. – Чего ты? Это я так… Нашла кого слушать… Меня, что ли, слушать… Не плач, не плач. Дурацкая клиника, черт бы ее побрал, плохо, что ты здесь единственный ребенок, так могла бы с другими детишками поиграть, а не со мной тут днями сидеть. Ну не плач, не плач… Это я сгоряча ляпнул… Смотри, цветочки желтенькие, видишь?
– Леша! – послышался позади громкий и строгий мужской голос.
Алексей медленно и настороженно повернулся, перед ним стоял санитар, невысокий блондин с густыми рыжими бровями. Рядом возле этого пациента все санитары казались маленькими, но этот и вовсе напоминал карлика. Алексей уставился на него и блондин в сотый раз почувствовал себя невзрачным, спасала лишь белая пижама больного, в ней Алексей выглядел забавно и даже неловко: суровый гигант в пижаме.
– Чего тебе? – огрызнулся Леша, пренебрежительно смерив взглядом коротышку в халате медбрата.
Санитар оглянулся по сторонам, словно кто-то мог за ним следить. За ними действительно наблюдали несколько пациентов, хотя, скорее всего, они просто в очередной раз просто застыли на месте, по случайности уткнув свои взоры в Алексея.
– Леша, – спокойно повторил санитар, расслабив кучерявые брови, – меня послал лечащий врач…
– Чего тебе?! – чуть громче повторил свой ответ титан в пижаме, раздувая свои ноздри каждый раз, когда делал свой тяжелый вдох.
– Что это значит? – выражение лица санитара так и не изменилось, но зато кучерявые брови изогнулись дугами, что, видимо, указывало на его волнение. – Что это за тон, Леша?!
Алексей устало и равнодушно закатил глаза и, скривившись, простонал:
– Ты зачем меня позвал? Да черт тебя возьми! Я же дважды спросил, чего тебе надо.
– Леша, – спокойно произнес санитар, брови его вновь расслабились. – Я повторяю, что это за тон? Мне напомнить тебе, что такое субординация?
Лицо Алексея побагровело, глава гневно заблестели:
– Что ты несешь?! – громко, действительно громко, на весь коридор, взревел гигант. – Какая еще, мать твою, субординация? Ты в школе учился?!
– Алексей! – закричал в ответ санитар, но его крик едва было слышно.
– Какая к черту субординация! Субординация – это значит следовать правилам взаимоотношений внутри трудового, идиот, коллектива! Я пациент, а не твой подчиненный! Субординация – это то, как ты лижешь зад главному врачу!
– Ну уж хватит!
– Что хватит?! Ты записывай, когда тебе говорят! Раз ничего не знаешь!
Наступила тишина. Отчетливо были слышны лишь шаги блуждающих пациентов, они не перестали бы ходить взад-вперед даже, если бы начался конец света. Тем не менее большинство более или менее соображающих собрались возле Алексея и санитара. Они бездумно глядели на них, некоторые громко плямкали губами, в предвкушении, по всей видимости, кровавого боя. Звук их плямканья раздражал Алексея, из-за чего после каждого такого причмокивания его веки нервозно вздрагивали. Плечи его в порыве эмоционального всплеска поднимались вверх-вниз, словно его легкие были гигантскими пружинами, заключенными внутрь его тела.
– Ты выслушаешь? – спокойно произнес санитар.
– Давай, только быстро!
– Хорошо, что ты его не ударил, – произнесла маленькая девочка.
– Да там и бить-то нечего, – ответил Алексей, повернувшись к ней.
Санитар вздохнул, проигнорировал тот факт, что Алексей обменивается фразами с пустым подоконником, затем произнес:
– Ты вчера отказался от галоперидола. И позавчера. И три дня назад тоже не пил.
– И что?! – махнув рукой, скривился Алексей.
– Нужно выпить.
– Да ты что?! Тогда тебе придется в меня его запихнуть силой! Не уверен, что у тебя это выйдет! Я его пить не буду!
– Лечащий врач сказал…
– Да пошел ты! Вы все! Пошли все!
Дальнейшее общение с Алексеем было лишено смысла. Он стоял, широко расставив свои могучие ноги, и махал руками по воздуху с такой силой, что санитар, стоящий перед ним, чувствовал, как его пепельно-золотистые кудри колышет горячий ветер дыхания пациента. При этом, громко ругаясь и выкрикивая всевозможные слова, он периодически хватал себя рукой сзади за шею, и начинал разминать ее с таким яростным остервенением, что весь этаж осыпало звуками хрустящего позвоночника.
– Все в порядке, – прошептала маленькая девочка. – Лешенька, все в порядке…
– Ну да уж, конечно! В порядке!
– Не нужно ничего делать…
– Да я раскрошу ему сейчас хребет!
– Не вздумай… – начав плакать, неразборчиво произнесла она.
– Не плач… – простонал Алексей. – Пожалуйста, не плач, слышишь? Видишь?! – обратился он к санитару. – Видишь, кретин, что ты делаешь?!
– Почему ты не хочешь выпить галоперидол? Тебе же чудится не пойми что!..
– Убирайся к черту!
– Сначала тебе кажется эта девочка. Эта девочка здесь?.. Правильно?..
– Заткнись!
– Потом стены начнут двигаться. Потом начнутся боли. Ты же сам прекрасно знаешь.
– А «его» ты мне поднимать будешь?! – завопил в яростном отчаянии Алексей, расстегнул липучки пижамных брюк, и принялся доставать оттуда тот орган, который в большинстве случаев скрыт от глаз. – Закрой глаза! Отвернись! – крикнул он в сторону подоконника, на котором никого не было, но сидела девочка.
Санитар бросился к нему в попытках схватить его за руку и не допустить демонстрацию, но Алексей внезапно замер на месте, лишь гневные искры продолжали биться в его влажных глазах.
– Только дотронься до меня, – прошептал он, – я тебе кисть сломаю.
– Для чего тебе он нужен здесь, а?! – не выдержал санитар и махнул рукой в сторону руки Алексея, наполовину застрявшей в штанах. – Потенции у него нет, ах беда, черт возьми! А мозги набекрень когда становятся, то встает, небось, нормально? А? Кого ты здесь осеменять собрался, герой?!
– Ах ты подлец… – в ужасе вздрогнул Алексей. – Не тебе это решать!
– Да иди ты! – махнул рукой санитар, развернулся и ушел прочь.
Но уйти было не так просто – множество зрителей стянули их обоих плотным кольцом. У некоторых, в ожидании увидеть достоинство Алексея, потекли слюни из открытых ртов.
– А ну разошлись, чертовы соляные столпы! Что стали?! Разошлись, кому говорю!
* * *
Сад во дворе расцветал, деревья и молодые кусты, словно сговорившись, синхронно включились. Мягкое, весеннее солнце освещало крышу клиники, а вместе с ней голубиные гнезда, оборудованные, этими кочевыми птицами в остатках замурованных дымовых труб. Таков был этот расцветающий полдень. Внутри также все указывало на то, что стрелки часов перешли двенадцатичасовой рубеж. Некоторые пациенты, задумчиво прикусив губы, несли подносы со своим обедом, направляясь из столовой в свои палаты. Их маленькие, оживленные глаза скользили по тарелкам, а короткие, но быстрые шаги указывали на отличный аппетит, ведь торопились они в предвкушении поскорей поглотить содержимое своих подносов. В кое-каких палатах уже слышен был лязг алюминиевых приборов о тарелки и бурчание соков, выпиваемых через трубочки. Запах остановившегося воздуха и медицины медленно разбавлялся ароматами котлет и каш.
Кое-где двери палат были открыты, оттуда было видно санитаров и санитарок, терпеливо сидящих напротив прикованных к инвалидным коляскам пациентов. Они медленно подносили к их губам ложки и подтирали салфетками беспокойные подбородки.
Анна предпочитала принимать пищу в столовой, ее комната начинала, как правило, вызывать у нее брезгливость, когда среди ее картин появлялся запах еды. Вследствие этого несколько больных тоже решили, что правильнее будет кушать за столиками. Из-за этого, повара? и работники кухни перестали выходить в зал во время обеда. Приступы эпилепсии и припадки психозов порой шокировали тех, кто работал не с пациентами, а с едой. После тестирования профессора Охрименко Анна пообедала, затем, как и всегда, с милой улыбкой сделала несколько замечаний повару Людмиле. На этот раз гречневая каша, по ее словам, содержала мало соли. После чего она спокойно ушла к себе в палату под общий крик невменяемых: «Да! Да! Мало соли! Здесь мало соли! Где наша соль? Куда, черт возьми, вы деваете всю нашу соль?!»
Анна подошла к своей палате, увидела Свету, улыбнулась ей. Медсестра автоматически улыбнулась в ответ.
– Как тестирование?
– Норма-а-ально, – мечтательным тоном ответила пациентка.
